Текст книги "Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях"

Царицын младший женский и мужской чин, именно постельницы, мастерицы, портомои, мастеровые люди, дети боярские и пр., был поселен особою слободою, которая была расположена подле Никитского девичьего монастыря между улицами Никитскою и Смоленскою, ныне Воздвиженкою, и называлась Кисловкою. Это название и теперь сохраняется в тамошних переулках. От жившего здесь царицына чина самая улица Никитская именовалась иногда Царицыною. По всему вероятию, заселение Кисловки дворовыми людьми царицы относится еще ко временам великих князей, т.е. по крайней мере к концу XV в., когда Кремль был перестроен и слободы по Неглинной переставлены на новые места. Слободская земля была государева и раздавалась под дворы, смотря по надобности в известном размере. С течением времени с умножением населения и с переходом дворов от одного владельца к другому дворовая мера в иных случаях дробилась, отрезывалась на части, а иногда прирезывалась, получала больший размер против настоящего, что всегда между жителями возбуждало споры и ссоры. Каждый, особенно из вновь приходящих, требовал для себя законной меры, жаловался на соседа в неправильном владении даже одною саженью. По тесноте помещения, конечно, и одна сажень была дорога, а тем более если и от этой малой меры зависело удобство или неудобство в расположении разных хозяйственных построек. К тому же многие из царицына чина жили в разных местах по Москве и просили поместить их также в Кисловке, т.к. она была ближе ко дворцу, да и место было казенное, следовательно, для служащих по праву даровое. Для удовлетворения таких челобитий, для прекращения жалоб и приведения в порядок этого дела в ноябре 1689 г. было указано учинить в Кисловке все дворы поровну, т.е. длинные улицы или переулки разделить на равные части и отмерять для каждого двора поперек по воротам или 7, или 8 саж., соображаясь с длиною улицы или переулка, а на полдвора половину той и другой меры, т.е. 3¹/₂ и 4 саж. В это время в Кисловке была одна улица и пять переулков, в том числе Тупой, Ивановский, Кузмодемьянский. Дворов было 115, мерою по наличной стороне на 744 саж. По новому размеру учинен 181 двор по 4 саж. и 208 дворов по 3¹/₂ саж., причем еще осталось в разных концах мелкою мерою 40¹/₂ саж. Таким образом, число дворов было увеличено с целью поместить всех желавших и имевших право здесь жить. Видимо, что время от времени, смотря по приливу населения, узаконенная мера дворов изменялась. Так, в 1692 г. эта мера была только в 6 саж. на целый двор и длиннику внутрь двора 10 саж. Длинник всегда зависел от ширины квартала, или сплошных дворов между двумя улицами, который и делился пополам, так что в иных местах он бывал и по 8 саж. Лишняя мера, которою по какому-либо случаю кто завладел, всегда могла быть отрезана, как скоро являлся челобитчик. По случаю отставки или смерти и вообще по случаю выбытия из чина владелец двора свозил обыкновенно свои хоромы или продавал их заступавшему его место. В иных случаях дворовые места отдавались жильцам из оброку; платили с поперечника по 3 алт. 2 ден. с сажени.

Во внутреннем, так сказать, домашнем устройстве слобода Кисловка отличалась от других московских слобод тем, что в ней не было ни старосты, ни сотского, ни десятских, т.е. она вовсе не имела самостоятельного земского значения, а имела значение дворовое как совокупность людских дворовых изб. Полное заведывание местом и жителями принадлежало Приказу царицыной Мастерской палаты, откуда для ближайшего надзора и управления, главным образом в полицейских делах, назначался в слободу и особый приказчик из боярских детей царицына чина. Иногда эта должность поручалась двоим. Приказчикам выдавалась наказная память, наказ, что, «будучи им в Кисловке в приказчиках над детьми боярскими и над всяких чинов людьми, которые живут там своими дворами, надсматривать, чтоб они вином и табаком не торговали, и корчмы и никакого воровства не чинили, и приезжих и пришлых всяких чинов людей несродичей к себе во дворы никого не принимали, и из дворов своих на улицу всякого помету не метали; а ослушников и винопродавцев, имая с вином, и питухов и корчемников и воровских людей приводили бы в Приказ царицыной Мастерской палаты, к дворецкому и к дьякам. А буде их оплошкою и нерадением что объявится, и учинится великому государю ведомо мимо их, и им приказчикам за то быти в опале и в жестоком наказаньи безо всякия пощады». Такой наказ дан был в 1670 г. апреля 27-го. Для береженья от воровских людей в слободе на четырех улицах было устроено в 1632 г. четыре решетки, а пятая улица с переулком загорожены наглухо, для чего было куплено 201 бревно разной меры, длиною от 2¹/₂ до 4 саж. На каждую решетку выходило около 40 таких бревен. Это были крепкие заборы, которыми слобода на выездах отгораживалась от чужих улиц. В средине для проезда устраивалась брусяная решетка, которая днем поднималась, а на ночь опускалась, задвигалась железным засовом и запиралась замком. У каждой решетки была поставлена сторожевая изба, где постоянно жил решеточный сторож, наблюдавший вообще за слободским уличным порядком своего участка. Решетки по своему местоположению получали и особые названия: была решетка здвиженская, выходившая к Воздвиженскому монастырю на Смоленскую, ныне Воздвиженскую улицу, никитская, стоявшая подле Никитского монастыря, ивановская — у церкви Иоанна Милостивого.

Чтобы ознакомиться с людьми, с их жизнью и нравами, воспользуемся несколькими сыскными делами и челобитными, в которых являются не в воображаемом, а в действительном свете и слова, т.е. мысли, и дела, или поступки древних людей. Это самые достоверные свидетели старого житья-бытья, дающие всегда такие показания, которые трудно и совсем невозможно передать в образе какого-либо научного счета, итога или вывода, но которые, однако, скорее и прямее научных вычислений вводят читателя в исчезнувший мир старинных понятий, убеждений, представлений и действий, т.е. именно в тот мир, который исключительно именуется жизнью. Здесь мы приводим несколько таких документов, обрисовывающих отчасти дворцовый Верх, а по преимуществу – дворцовый Низ, т.е. младшую среду дворцовой службы и ее житейских отношений. Вот дело о мышьяке, принесенном неумышленно в Светлицу.

«1630 г. генваря в 13 день государыни царицы и великой княгини Евдокии Лукьяновны словом приказала крайчая княгиня Соломанида Мезецкая, а велела дьяку Сурьянину Тороканову итить в Светлицу и роспросити золотную мастерицу Онтониду Григорьеву, жену Чашникова, какое она государево дело ведает на мать свою на золотную ж мастерицу на Окулину Волкову, и она б про то сказала в правду, по государеву крестному целованью; а что она, Онтонида, в роспросе скажет и те речи записав, приказала государыни царица сказати себе, государыне.

И того ж часу по приказу государыни дьяк Сурьянин Тороканов золотной мастерицы Онтониды Чашниковы роспрашивал. Мастерица в роспросе сказала: в нынешнем во 138 (1629) г. декабря в 21 день ввечеру пошла из Светлицы к себе на подворье сестра ее родная Марья Ярышкина и выроняла в Светлице плат чорной, и она тот плат подняла, а в нем завязано в узлу с зерновую кость неведомо что: с одной стороны бело, а с другой черно; и она-де тот плат положила у себя для того, как сестра ее спросит. И на завтрее декабря в 22 день пришла в Светлицу сестра ее, та ж Марья, и учала говорить, что она вечор выронила плат с деньгами; и она-де ей сказала, что тот ее плат подняла она, Онтонида, а тот-де плат без денег, а в нем заверчено в узлу неведомо что; и учала… перед подругами своими, и она-де, Марья, тот плат у ней вырвала совсем и, побежав на лестницу, бросила детине своему Онашке, а Онашка, взяв тот плат, пошел с дворца; и она, Онтонида, учела ей говорити, для чего плат вырывать, а в нем было завязано неведо что? И та сестра ее, Марья, перед подругами своими говорила ей, что в том плату был завязан мышьяк, а после сказала, что была сулема; а подруги ее в те поры были в Светлице Ектерина Ходина, да девки Полагея Волкова, да Степанида Хлебникова; и Катерина учела ей, Марье, говорить, что она делает не гораздо, носит с собою в Верх мышьяк. И та-де сестра ее сказала, что тот мышьяк приготовлен был у ней на сверчков. И на завтрее-де того, декабря в 23 день, била челом на нее, Онтониду, в Светлице боярыне княгине Овдотье Каркадинове Окулина Волкова, что она, Онтонида, тем сестру свою, а ее дочь Марью клеплет напрасно. В тот же день боярыня княгиня Овдотья Каркадинова сказывала про то государыне. И царица, и великая княгиня Евдокия Лукьяновна присылала про то сыскивать в Светлицу Василья Ивановича Стрешнева. Василий Иванович для того плата посылал к матери ее, к Окулине Волкове, нарочно. И мать ее, Окулина, принесла тот плат в Светлицу. Василий Иванович Стрешнев, смотря тот плат, казал ей, Онтониде. И она, Онтонида, в том плату смотря, сказала, что в нем завязано в узлу не то, что наперед того было; прежде того было в нем завязано с зерновую кость с одной стороны бело, а с другой черно; а после в том же плату заверчена соколья соль; а та сестра ее Марья, на кого она ныне извещает, перед подругами своими сказывала, что были в том плату завязаны деньги; а после она ж сказала, что был завязан мышьяк; а в-третьи сказала, что была сулема: а как ей тот плат показали, и в том-де плату завязана соколья соль, а не мышьяк и не сулема. И она-де, Онтонида, об том била челом Василью Ивановичу именно, что в плату подменено, а заверчено не то, что было наперед того завязано. И Василий Иванович, взяв тот плат, запечатал и отнес его к государыне в монастырь. И после того мать ее, Окулина, на нее, Онтониду, бранилась и хотела ее в Светлице за сестру ее, Марью, а за свою дочь, ушибити брусом.

Окулина, выслушав дочернины речи, запиралась, сказала, что она сестру свою Марью тем клеплет напрасно, такого плата дочь ее у ней из рук не вырывала, а дала ей тот плат она, Окулина, а была в нем заверчена соколья соль, а не мышьяк и не иное что, и та-де сестра ее Марья, взяв у ней тот плат, отдала племяннице своей Полагее Волкове, и Полагея, взяв у ней плат, отдала детине ее Онашке, а детина, взяв плат, отнес к себе. Полагея Волкова, ставлена с очей на очи, сказала, что тот плат, вынесши из Светлицы, дала ей у дверей Марья Ярышкина, и она, взяв у ней плат, кинула из сенного окошка детине Онашке. И золотная мастерица Онтонида била челом, а сказала, что та Полагея Волкова, матери ее родная племянница, и она по тетке своей кроет, и про то б допросити другую мастерицу, которая в те поры тут же в Светлице была, девку Степаниду Хлебникову; она то ведает, как сестра ее Марья тот плат у ней вырвала, а не сама ей дала.

Девка Степанида спрашивана, сказала по государеву крестному целованью: декабря в 22 день бранилась сестра ее Марья в Светлице с нею, с Онтонидою, и Онтонида ей говорила: для чего она у ней вырывает плат, а в нем заверчен мышьяк; и она ее за то бранила, а как у ней, Окулины, сестра ее Марья тот плат из рук вырвала, и она того не видала, потому что шила государское дело.

И мастерица Онтонида била челом, и на мать свою и на сестру говорила в пример, что мать ее Окулина ее, Онтониду, не любит и по сестре ее, а по своей дочери, кроет; все-де то подлинно в те поры видела и слышала золотная мастерица Катерина Ходина.

Катерина Ходина спрашивана, сказала по государеву крестному целованью: с Окулиною-де она Волковою в побранке, а на чем государю целовала крест и она скажет вправду, хотя после вели государь про то сыскать мимо ее: декабря в 22 день пришла в Светлицу Окулинина дочь Марья Ярышкина и учала говорити сестре своей Онтониде Чашникове, что она вечор декабря в 21 день в Светлице выронила плат с деньгами; и Онтонида учала ей говорити, что она подняла плат ее без денег, а в нем завязано неведомо что; и та сестра ее Марья сказала, что в том плату завязан мышьяк. И она, Катерина, учела ей говорити, что она то делает негораздо, носит с собою в Верх мышьяк. И Марья сказала, что в том плату завязана сулема, а она тое сулему приготовила на сверчки. И после того Марья вырвала тот плат у сестры своей, у Онтониды, из рук и понесла из Светлицы вон, а Онтонида почала с нею за то браниться, что она плат у ней вырвала: а в том-де плату завязано было, походило на зерновую кость, а не мышьяк и не сулема. А мать ее Окулина то видела ж и ныне по дочери своей кроет; а племянница Полагея Волкова не скажет подлинно для того, что Окулина Волкова ей тетка родная.

Окулина Волкова против тех речей во всем запиралась. Спустя с лишком три месяца, апреля 30-го, государь приказал дьяку Сурьянину про то дело сыскати накрепко, детину Онашку, поставя перед собою с золотными мастерицы с очей на очи, расспросить: да будет детина против известных речей в чем учнет запираться и государь велел про то дело его пытати; а кто что в роспросе и с пытки скажет, и государь про то дело велел сказать себе, государю.

Мая 3-го дьяк Сурьянин послал по золотных мастериц да по детину царицыных детей боярских, а велел им, взяв их по подворьям безвестно, держати всех порознь. Того ж часу дети боярские, взяв по подворьям золотных мастериц да детину, привели к дворцу. И дьяк Сурьянин детину спрашивал. Детина сказал: декабря в 22 день приходил он на дворец к боярыне своей к золотной мастерице к Марье Ярышкине, и Марья-де попросила у него плата, в чом завертеть рыба; и он дал ей плат свой, а в нем в узлу завязана была соколья соль, а тое-де он соль пущал жене своей в очи для того, что у ней очи больны. И на завтра-де того пришел он к той же своей боярыне на дворец, и ему тот плат, вынесши на крыльцо, кинула Окулинина племянница девка Пелагея Волкова; в том-де плату завязана была в узлу та ж соколья соль, а не кость, и не мышьяк, и не сулема; а у боярыни своей, у Марьи Ярышкиной, плата инакова он не имывал, кинула ему с крыльца плат девка Пелагея. Дьяк Сурьянин спросил детину, только ему тот плат и соколья соль показати и он узнает ли? Онашка сказал, что узнает, да бил челом, чтоб ему показать. Потом, смотря плату, сказал, что плат его, а узол, в чем завязана соколья соль, не тот: прежний узол был поменьше. Дьяк Сурьянин, развязав узол, казал ему соколью соль. Детина, смотря соли, сказал, кабы-де преж того была завязана та соль; а после того учал мяться, а сказывал, что та, а иное не та; да смотря соли, постояв немного, сказал, что в плату подлинно завязана была та соколья соль, а не иное что. Дьяк Сурьянин, видя, что детина почал в речах своих мяться, велел его приставом вести к пытке; а золотных мастериц Окулину Волкову с дочерями для подлинного сыску к роспросу велел вести с ним же вместе. И, приведчи к пытке, распрашивал их порознь. Детина, стоя у пытки, сказал прежние свои речи, что плат его, и завязана была в нем та соколья соль, что ему казана, а не кость, и не мышьяк, и не сулема.

Дьяк для подлинного сыску казал золотной мастерице Онтониде Чашникове плат, в чем заверчена соколья соль, тот ли плат с костью она видела. Онтонида, смотря плат, сказала, что она его у сестры своей видела и его знает, только в нем завязан был узол меньше того, а в том узлу заверчена была кабы что кость, величиною с зерновую кость, или кабы мышьяк, а не соколья соль, то-де подменила сестра ее Марья. А сокольи соли до сех мест в плату отнюдь не было, а заверчена после. И детина против того говорил, что она сестру свою тем клеплет, опричь-де той сокольи соли в плату завязано кости и мышьяку и сулемы не бывало; а Онтонида на детину говорила в пример, что отнюдь той сокольи соли в плату заверчено не бывало, а подменили они ту соль, завязав в плату в узол после. Дьяк Сурьянин, доставя с Онтонидою с очей на очи мать ее Окулину, да сестру ее Марью, расспрашивал, и плат, и соколью соль им казал. Они, смотря плата, сказали, что плат детины их прямой; и в нем заверчена была в узлу прямая соколья соль, а не кость, и не мышьяк, и не сулема, и ныне в плату там соколья соль, а не иное что.

Дьяк постращал детину пыткою, но и у пытки детина говорил то же; между тем мастерица Онтонида говорила в пример, что сокольи соли в плату завязано в узлу отнюдь не бывало, а было иное, да и то подменено после. Дьяк Сурьянин, видя меж их спор, велел детину пытати. Детина с первой пытки не сказывал ничего, а с другой пытки повинился и сказал: в том он перед государем виноват, велели ему в плату подменити после Тимофей Ярышкин да жена его Марья да теща его Акулина; а был в плату завязан мышьяк, а купил он тот мышьяк в Новегороде окармливать лисицы; и как привез к Москве, и тот мышьяк заверчен у него был в тот плат, и он, пришед во дворец, отдал плат и с узлом завертети рыба боярыне своей Марье Ярышкине; и Марья, взяв у него плат, пошла в Светлицу; и как у ней тот плат в Светлице осмотрели, и на завтрее кинула ему плат из Светлицы в окно племянница Окулины Полагея. И того ж дни ввечеру пришла с Верху боярыня его Марья Ярышкина и велела ему в том плату переменити, а завертети соколью соль, а которой в плату завязан был мышьяк, и она его из плата вывязала и кинула. И дьяк Сурьянин ставил с детиною у пытки Марью Ярышкину и мать ее Окулину, и они в том запирались, а сказали, что того ничего не бывало и подменивать они ему не веливали; тем он их клеплет, хотя от них отойти из холопства. А детина перед ними пытан, с пытки говорил прежние ж свои речи, что и наперед того сказывал. А Окулина с дочерью запирались, что подменивать ему мышьяка сокольею солью не веливали: а детина с них не сговорил. Дьяк Сурьянин после пытки отдал детину и золотных мастериц держати приставом по прежнему, а пыточные речи сказывал государю. Государь указал золотную мастерицу Онтониду Чашникову, которая в том деле на мать свою и на сестру извещала, освободить, а до своего указу в Верх ей ходить не велел. А матери ее и сестре с мужем велел сказать: только они вины свои, в чем на них говорил с пытки их человек, не принесут, и государь их велел в том пытати. Мастерицы, выслушав речи, повинились; а сказали: в том-де они перед государем и перед государынею виноваты, что преж сего вины своей к ним, государем, не принесли, боясь от них, государей, опалы. Принес-де к ней, Марье, тот плат детина их завертети рыбу спроста; и в те поры в плату завязан был у него мышьяк; и она, Марья, плат взяв у него и не россмотря, в Светлице выронила, а подняла его сестра ее родная Онтонида Чашникова и, развязав узол, казала подругам своим. И в те поры то дело пошло в огласку, и она, Марья, плат вырвав у сестры своей, отдала девке Полагее; и та, взяв у ней плат, отдала детине; и Онашка плат принес к себе. И как у ней про тот плат с сестрою был шум и она, Марья, пришедчи к себе на подворье, смотрили того плату у детины, что в нем в узлу было завязано, и в плату завязан мышьяк; и она детине своему учала говорить, для чего он к ней принес плат с мышьяком и ныне про него в Верху учинился шум. И Онашка ей сказал, что принес к ней плат с мышьяком, не ведая, спроста; и она, вывязав из плата мышьяк, кинула и ему заказала, чтоб он впредь про тот мышьяк никому не сказывал, а взяла у него соколью соль, что он пущает жене своей в очи, да в то место завязала в плат ту соколью соль и ему приказала говорить, только учнут спрашивать, сказывал бы, что в плату была завязана соколья соль, а не мышьяк. А муж ее и мать ее то сведали после. И в том-де волен Бог, да государь и государыня, учинили они то дело, боясь, спроста, а лихого у них умышленья никакого не бывало. И дьяк Сурьянин речи их сказал государю.

И государь указал, а велел золотных мастериц да детину их вести к пытке, а, приведчи к пытке, роспросити их накрепко и стращати всякими пригрозами, таки ль они тот плат с мышьяком взяли у детины спроста, и неумышленьем ли тот мышьяк для какого злого дела в Верх взносили и преж сего в Верх мышьяку или сулемы не нашивали ль и т. д. Мастерицы у пытки сказали, что они виноваты в том, как велели мышьяк, исторопясь, сокольею солью заменить, а тот был у них мышьяк принесен в Верх спроста, а лихого у них никакого умышленья не бывало. А детина их сказал, что мышьяк принес к ним в Верх спроста, не ведая, а на лихое дело того мышьяку к ним не принашивал, и сам он тем мышьяком и сулемою никакого дурна не делывал и людей не порчивал. И дьяк Сурьянин велел того детину стращать и поднять на пытку дважды, а пытать его не велел. И тот детина ни в чем не винился, а говорил прежние ж свои речи.

Мая 5-го государь для именин дщери своей царевны Ирины Михайловны золотных мастериц Окулину Волкову да дочь ее Марью Ярышкину пожаловал, велел их из-за пристава свободить и велел им быти у своего государева дела в Светлице в мастерицах по-прежнему; а человека их Онашку из-за пристава до своего государева указу свобожать не велел. Он был освобожден июня 3-го».

Приворотный корень обратим

В 1635г. 30 генваря одна из царицыных золотных мастериц, та же Антонида Чашникова, выронила нечаянно у мастериц в палате, т.е. в Светлице, где все они работали, платок, а в том плату «заверчен корень неведомо какой». Платок и с корнем подняли две белые мастерицы и тотчас же объявили, т.е. представили, государыне. На другой день по государеву указу и по именному приказу царицы велено дьяку царицыной Мастерской палаты Сурьянину Тороканову об этом сыскати накрепко. Дьяк тотчас начал розыск расспросом: где мастерица Чашникова тот корень взяла, или кто ей тот корень, и для чего дал, и почему она с ним ходит к государю и к государыне в Верх, т.е. во дворец? Чашникова отвечала, что тот корень не лихой, а носит она его с собою от сердечных болезни, что сердцем больна. Само собою разумеется, что такой ответ был недостаточен: царское слово сыскати накрепко требовало самого полного и строгого исследования. Дьяк стал спрашивать со всякою пригрозою: если она про тот корень, какой он словет, и где она его взяла, или кто ей дал, и для чего дал, подлинно не скажет и государю в том вины своей не принесет, то государь велел ее в том пытати накрепко. Мастерица повинилась и сказала, что в первом своем распросе не объявила про корень подлинно, блюдясь от государя и от государыни опалы; а теперь про тот корень скажет подлинно: ходит-де в царицыну слободу в Кисловку к государевым мастерицам к Авдотье Ярышкине и к иным женка, зовут ее Танькою; и она-де той женке била челом, что до нее муж лих, и она ей дала тот корень, который она выронила в Светлице; а велела ей тот корень положить на зеркальное стекло, да в то зеркало смотреться, и до нее-де будет муж добр. А живет та женка на Здвиженской улице. Дьяк тотчас велел женку Таньку отыскать и привести пред себя.

Когда посланные за ней дети боярские поставили ее к допросу, она сказала, что зовут ее Танькою, а мужа у ней зовут Гришка Плотник, а живут они на Знаменке на дворничестве, т. е. в дворниках, у дворянина Головачова. Потом женка Татьянка, как нужно было ожидать, во всем заперлась и ответила, что она отнюдь в царицыну слободу в Кисловку ни к кому не ходит и золотной мастерицы Антониды Чашниковой не знает и иных никаких мастериц не знает и к ним не ходит. Их поставили с очей на очи. Мастерица говорила, что она, Танька, в Кисловку к мастерицам ходит, что там у ней с нею и познать учинилась, что она била ей челом, что до нее муж лих, бьет и увечит, и она, Танька, дала ей корень, а велела положить его на зеркальное стекло, да в то зеркало смотреться, и до тебя-де будет муж добр.

Ворожея во всем запиралась, говорила, что мастерица тем ее клеплет, что она ее и не знает и коренья ей никакова не давала. Да об том у них меж себя было спору много. Дьяк, видя их спор, начал их спрашивать, разводя порознь, со всякою пригрозою. Но ворожея стояла на своем. Дьяк потом расспрашивал ее наодине со многою пригрозою, объявил ей, что если не повинится, то будут ее пытати накрепко и огнем жечь. Пригроза пытки подействовала, и ворожея призналась, однако, в том только, что действительно дала корень мастерице от лихого мужа, чтобы ее муж любил; но в Кисловку ни к кому не ходит и никого там не знает. То же она говорила и на очной ставке с мастерицею, всячески запираясь, несмотря на улики, что в царицыну слободу к мастерицам не ходит и с ними не знается. Тем и заключился предварительный допрос. Записав речи, дьяк отдал подсудимых держать приставам.

Чрез пять дней, февраля 5-го, государь, слушав это дело, велел ехать к пытке окольничему Василью Ивановичу Стрешневу да дьяку Сурьянину Тороканову и про то дело сыскивать и мастерицу, и женку Таньку расспрашивать накрепко. В первых своих речах Антонида сказала, что ей женка Танька дала корень от сердечной болезни, а потом сказала, что для того, чтобы до нее муж был добр, следовательно, речи свои рознила, потому и должна открыть все подлинно. Если она у той женки взяла корень для лихого мужа, то по своему воровству ей довелось тот корень держать у себя на подворье, а к государю во дворец его носити не пригоже. А коли она тот корень принесла в Верх, и она для чего принесла и по какому умышленью; и его, государя, и царицу, и их царских детей портить не хотела ль и кто иной ее с тем не засылал ли? Или она сама по какому умышленью тот корень в Верх принесла и для чего принесла? А женку Таньку расспросить: сказывает она, что тот корень дала мастерице для того, чтоб до нее муж был добр, и она б сказала подлинно, какой тот корень словет, и где она его взяла, и сколь давно она тем промышляет, и кому иным или ей, Антониде, опричь того какие коренья давала ли, и в царицыну слободу в Кисловку ходит ли, и с мастерицами знается ли, и будет знается, и почему у них с ними познать; и государя с государынею, и их царских детей не порчивала ли, и иным кому портить не веливала ли, и коренья им не давала ли, и на то дело кто у ней сам или засылкою не пытался ли? Ввечеру окольничий Стрешнев и дьяк Тороканов ездили к пытке и распрашивали их, разводя порознь, по статьям.

У пытки мастерица говорила свои прежние речи, прибавив, что корень во дворец принесла спроста, без всякого умыслу, и портить никого из государской семьи не хотела. Несмотря на то, ее велели попытать слегка, повторив тот же самый допрос с некоторыми незначительными дополнениями. Так ли она над государем, царицею и царскими детьми кореньем или иною какою порчею не порчивала ли, и засылки к ней о том от верхних боярынь или от постельниц или из иных чинов от каких людей не бывало ль? Только один ли корень она взяла у женки, не брала ли чего и еще, и с иными коренщицами не знается ли? Но прежний ответ был получен и с пытки.

Более подробностей рассказала у пытки ворожея и коренщица Танька; вот ее слова: родом она города Орла, бывала стрелецкая жена, да после того овдовела и шла за бродящего человека за Гришку Плотника. Оба они живут на Москве на дворничестве у меншова Головачова. В нынешнем в 1635 г. генваря 27-го прислала та мастерица Антонида к ней малова своего, чтоб она у ней побывала, и как к ней пришла, и она ей говорила, чтоб она ей сделала, чтоб ее муж любил; и она-де дала ей корень, зовут его обратим, а велела ей тот корень положить на зеркальное стекло, да в то зеркало смотреться. В остальном во всем она заперлась и ничего не прибавила во время пытки и при уликах на очной ставке, даже тогда, когда ее стали жечь огнем[227]227
  «Устроены, – говорит Котошихин, – для всяких воров пытки: сымут с вора рубашку и руки его назади завяжут, подле кисти, веревкою; обшита та веревка войлоком; и подымут его кверху: учинено место, что и виселица (дыба), а ноги его свяжут ремнем; и один человек палач вступит ему в ноги, на ремень своею ногою и тем его отягивает. И у того вора руки станут прямо против головы его, а из суставов выдут вон; и потом сзади палач начнет бити по спине кнутом изредка, в час боевой ударов бывает тридцать или сорок; и как ударит по которому месту по спине, и на спине станет так слово в слово будто большой ремень вырезан ножем мало не до костей… И жгут огнем, свяжут руки и ноги, и вложат меж рук и меж ног бревно, и подымут на огонь». – С. 91–92.


[Закрыть]. Сказала только, что корень дала мастерице не с умышленья, по ее просьбе, и держала его у себя спроста. «И государя, и государыню, и их царских детей кореньем и иным ничем не порчивала и портить не хачивала и засылки к ней об том от верхних боярынь, и от постельниц, и от мастериц, и из иных чинов ни от каких людей не бывало, и в царицыну она слободу к мастерицам и к иным ни к кому не ходит и с ними ся не знает». Тем и окончился этот розыск. О судьбе этих лиц в сыскном деле находим известие, что сосланы в Казань за опалу в ведовском деле «царицын сын боярский Григорий Чашников с женою, да на Чаронду Гриша Плотник с женою с Танькою и велено им жити и кормиться на Чаронде, а к Москве их отпустить не велено, потому что та Гришина жена – ведомая ведунья и с пытки сама на себя в ведовстве говорила».

Колдовство на царицын след

1638 г. ноября 16-го извещали государю «мастерицы Марья Сновидова да Степанида Арапка и рассказывали: как был государь в Троицком осеннем объезде[228]228
  Государь с царицею в этот год ходили молиться к Троице в Переяславль и в Александрову слободу с 4 по 30 октября.


[Закрыть] и без него, государя, приходила в Верх к мастерице Дарье Ламанове неведомо какая женка, а видели то они, мастерицы, да два сторожа – светлишной да портомойной. Да она ж, Дарья, украдчи, остатки государевых деланых скатертей отдала тем сторожам неведомо для чего. Да как государь пришел из объезду и, приехав из того объезда, подруга ее – мастерица Авдотья Ярышкина шла в Верх по каменной лестнице и она, Дарья, говорила ей, что сыпала песок на след государыни царицы Евдокии Лукьяновны; и то слово слышала она, Авдотья, да светлишная писица Ненила Волонская, а от писицы слышала мастерица Анна Коробанова. Да как после того царица шла по переходам мимо Светлицы, и в те поры они, изветчицы, говорили ей, Дарье, про светличную пропажу государских скатертей, и она им сказала: „Только б-де мне царицу уходить, а иные-де мне дешевы“,– и слышали то слово золотные мастерицы. Да она ж, Дарья, как государь был в Троицком объезде, ездила за Москву-реку к серпуховитину Ивану Соймонову ночевать; а приезжала к нему покрыта государским полотном, в которых полотнах делают государским детям сорочки, и она то полотно, ездя, изодрала». Вот какие светличные события происходили на этот раз в отсутствие государя и царицы. Надо было сыскать подлинно и обо всем расспросить. Государь указал сделать розыск тому же окольничему Стрешневу и дьяку Сурьянину Тороканову.

«При первом расспросе мастерица Дарья сказала, что приходила к ней в Верх золовка ее Матренка Бахирева и стояла с нею у нижней Светлицы, а потом она взяла ее к себе в верхнюю Светлицу, потчевала медом и отпустила домой: остатки скатертей отдала сторожам потому, что они ни к чему не пригодятся (три лоскута, по смете всего с поларшина); песку на след царицы не сыпала и слова говорила такие: „Только б государыня ее пожаловала, а иные ей не дороги“ – и к Соймонову ночевать не езживала.

Мастерица Авдотья Ярышкина рассказала, как и из-за чего началось дело. Как государь с царицею пришли из Троицкого объезда, она, быв в Верху, пошла к себе; и как будет на крыльце против палатки, где стоят на карауле, тут стояла мастерица Марья Сновидова с сестрою Домною: и Домна приказывает мужу Марьину, чтоб он ее сестру, а свою жену поучил гораздо за то, что она покрала в Светлице коробью у мастерицы Анны Коробановой, а она тое свою сестру завтра в Светлице перед всеми мастерицами выучит, чтоб она вперед не дуровала. Тогда мастерица Марья, оправдываясь, начала говорить: то-де на нас поносит мастерица Дарья Ламанова и только-де она в том на нас посягает, ино-де и то будет наруже, как она на след государыни царицы сыпала песок. Услышав от нее то слово, Авдотья ударила ее, Марью, плетным батогом в голову: не ври-де ты, жидовка! Как ты такое слово говоришь, от чего голове твоей пропасть! Потом назавтра, пришед в Верх, она, Авдотья, сказывала то слово своим подругам; да слышала то слово и писица Ненила.