Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 5"

«Проблема вины» в контексте преодоления тоталитаризма: о пользе немецкого опыта

В.В. РУЛИНСКИЙ

Разрушение тоталитарного режима и становление демократического строя – один из наиболее важных, а для исследователя и самых интересных периодов в истории. Двадцатый век знал примеры таких трансформаций, и каждый раз они сопровождались изменением общественного сознания. Подобный опыт имел место в истории Германии и России. Мы, конечно, не пытаемся сравнивать нацистский и коммунистический режимы. Но хотели бы еще раз напомнить о том, как народы извлекают уроки из своего прошлого, чтобы не повторять совершенные ошибки и преступления.

Долгие годы в России не могли дать адекватную историческую оценку массовому уничтожению ни в чем не повинных людей, репрессиям против социальных классов и целых народов, всем преступлениям большевистского режима. Только в условиях ослабления идеологического диктата и относительной либерализации политической системы во второй половине 1980-х годов появилась возможность правдиво осветить прошлое, дать ему моральную оценку. В 1991 г. в стране начался публичный разговор о преступлениях советского режима; перед историками, политиками и общественными деятелями встал вопрос об ответственности за них.

В схожей ситуации оказалась Германия в первые послевоенные годы. В 1933–1945 гг. немецкий обыватель не обладал полной информацией о геноциде евреев, уничтожении душевнобольных, цыган, убийствах и преследования инакомыслящих, зверствах по отношению к мирному населению на оккупированных Третьим рейхом территориях (10, с. 145). Многие, конечно, знали о преступлениях и при желании могли сделать соответствующие выводы. Однако «работа над ошибками» началась только после 1945 г., когда рухнула нацистская система и ушел страх перед репрессиями.

Политика победителей: денацификация

Надо признать, уровень вовлеченности простого населения в политику, поддержки действий власти был при Гитлере крайне высоким. На ноябрьских выборах в рейхстаг 1933 г. за единый список фюрера высказались 92,2% избирателей. На состоявшемся в тот же день, 12 ноября, референдуме 95,1% одобрили политику правительства. Конечно, на выборах были нарушения, они сопровождались психологическим давлением на избирателей, но курс нацистов поддержало абсолютное большинство немцев. Воля Гитлера заменила правосудие, юридические нормы и государственную целесообразность – в фюрере немцы видели воплощенные законность и порядок. Со 2 августа 1934 г. немецкие солдаты, принимая присягу, клялись в верности не государству и не немецкому народу, а лично «вождю немецкого рейха и народа, Адольфу Гитлеру, верховному главнокомандующему вермахта» (16, с. 18) К 1945 г. число только официальных членов НСДАП достигло около 8,5 млн человек, еще около 4 млн состояли в различных околопартийных организациях137137
  Всего, согласно переписи, проведенной в мае 1939 г., в Германии проживали более 79 млн. человек.


[Закрыть]. И это была лишь верхушка айсберга.

Начатая союзниками политика денацификации должна была решить сложнейшие задачи – не только развенчать расистские идеологемы и нацистские мифы о превосходстве немцев, не только представить во всей наглядности преступления Третьего рейха, но и убедить побежденный народ, в большинстве своем лишившийся идеалов, в необходимости строить здоровое государство на принципиально иной, отличной от нацизма, ценностной основе. Для этого была создана программа перевоспитания («Re-Education») жителей Германии, которая предполагала принудительные экскурсии в места массовых убийств, демонстрацию в кинотеатрах зарубежных фильмов о концлагерях и проч.138138
  Наибольшее внимание вызвал американский фильм «Todesmühlen», вышедший на экраны Германии зимой 1945–1946 гг.


[Закрыть] Из образовательных учреждений увольнялись члены НСДАП и другие сочувствовавшие нацистам преподаватели, изымались книги, пропагандировавшие нацистскую идеологию.

Большое значение придавалось средствам массовой информации. Еще в октябре 1944 г. в штаб-квартире войск союзников была разработана программа будущей информационной политики на оккупированной территории, которая включала в себя три основных положения: 1) закрытие всех ранее существовавших газет; 2) выпуск и распространение собственных изданий и, наконец, 3) открытие немецких газет под контролем оккупационных властей (31, c. 39). 24 ноября 1944 г. верховный главнокомандующий экспедиционными силами Д. Эйзенхауэр приступил к реализации первого пункта программы, подписав закон № 191 (20). В соответствии с ним запрещалось издание не только газет, журналов, книг и брошюр, но плакатов и даже нот. По сути, любая деятельность публичного характера, не подконтрольная оккупационным властям, объявлялась незаконной.

Благодаря тотальному запрету всех немецких СМИ все сведения о событиях в стране и за рубежом население стало получать из военных листков, газет и радиопередач союзников. Однако вскоре информационная ситуация изменилась. 12 октября 1946 г. Контрольный совет союзников издал директиву № 40, которая узаконила существование немецких СМИ. В соответствии с первым пунктом распоряжения демократическим партиям и немецкой прессе разрешалось «свободно обсуждать политические проблемы» и давать «комментарии по поводу политики оккупационных властей в Германии» (28, c. 393–394). Правда, тем же документом вводились ограничения, по существу нивелировавшие это положение. Так, СМИ запрещались «распространение националистических, пангерманских, милитаристских, фашистских или антидемократических идей», а также критика, «направленная против решений конференций союзнических властей в отношении Германии или против решений Контрольного совета». Кроме того, немецкие СМИ не должны были побуждать население к «сопротивлению против демократических мер, которые принимают руководители зон оккупации».

Нация, пережившая за относительно короткий срок второе поражение в войне, сначала ответила на политику перевоспитания враждебно. Немцы не желали перевоспитываться. Согласно опросу, проведенному в 1945–1946 гг. американским военным командованием, более трети жителей Германии заявили, что национал-социализм был хорошей идеей, которая была лишь плохо реализована (22).

Поражение в войне, насаждение «правильной» (т.е. демократической) идеологии, судебные процессы оказались недостаточным основанием для радикальной смены общественных настроений. Чтобы преодолеть прошлое139139
  Наравне с термином «преодоление прошлого» в германской историографии используется ряд других – «проработка прошлого» (Aufarbeitung der Vergangenheit), восходящая к работе Т. Адорно, «критическая работа над прошлым» (Auseinandersetzung mit der Vergangenheit). Близкими по значению являются такие понятия, как «политика памяти» (Erinnerungspolitik), «историческая политика» (Geschichtspolitik), и др.


[Закрыть], от немцев требовалась глубокая внутренняя работа над собой. По существу, это должно было стать общенациональным делом. И в Германии эта работа принесла свои плоды. Оккупировавшие страну союзники своей кампанией по денацификации и другими мерами придали импульс «проработке прошлого», но главное сделали сами немцы. Следует согласиться с мнением одного из ведущих современных историков ФРГ Э. Вольфрума: «Настоящее “чудо” Федеративной республики <…> заключается вовсе не в экономическом чуде. Чудо в том, что бывшие фольксгеноссе нацистской диктатуры стали гражданами демократического государства» (37, с. 14).

Ключевую роль в процессе «проработки» трагического и преступного прошлого, изживания из себя Германией национал-социализма сыграли историки, мыслители, общественные деятели. Именно они первыми заговорили о «проблеме вины»140140
  См. одну из самых известных работ Карла Ясперса «Вопрос о вине» (25).


[Закрыть]. В первые же послевоенные годы в Германии началась оживленная дискуссия о том, допустимо ли приписывать всему народу вину за преступления нацизма. Понятие «коллективная вина» не было зафиксировано ни в одном послевоенном документе стран – участниц антигитлеровской коалиции, однако поначалу немцы обвиняли союзников в навязывании им этого разговора. Так побежденная нация по существу сопротивлялась денацификации, этой политике победителей, пытаясь освободиться от необходимости анализировать собственные действия во времена нацизма.

Вопрос о том, кто должен нести ответственность за нацизм, разделил немцев. Одну позицию выразил автор известной книги о нацистских концлагерях141141
  Kogon E. Der SS-Staat. Das System der deutschen Konzentrazionslager. – München: Verlag Karl Alber, 1946.


[Закрыть] и издатель журнала «Франкфуртские листки»142142
  «Франкфуртские листки» (Frankfurter Hefte) издавались с 1946 г. В послевоенную эпоху это был один из самых влиятельных и популярных журналов; его тираж достигал 70 тыс. экз. Руководители журнала относились к левокатолическому лагерю.


[Закрыть] Ойген Когон. Он отстаивал право каждого человека на политическую ошибку, не подлежащую суду. Известная публикация Когона, вышедшая в июле 1947 г., так и называлась: «Право на политическую ошибку»: «Совершивший политическую ошибку невиновен. Виновен совершивший преступление или принявший в нем участие <…> Но политическая ошибка, во всех оттенках, <…> не относится к компетенции ни суда, ни судебных палат. Ошибка – это человеческое <…> Так сильно принадлежит это свойство нашему существу, что мы не замечаем совершаемых нами ошибок» (29, c. 33). Истинными виновниками преступлений Когон считал руководителей НСДАП, страны, заключившие Мюнхенское соглашение 1938 г., но никак не обычных жителей Германии. Кроме того, Когон утверждал: денацификация, имевшая целью преодоление нацистского прошлого, обличение лжи и выявление сущности режима, не удалась во всех четырех зонах оккупации. Позицию О. Когона разделяли тогда многие немцы.

Но были в послевоенной Германии люди, имевшие принципиально иную точку зрения на причины и последствия национал-социализма. Они полагали, что немцам необходимо провести работу над ошибками: трезво оценить свои поступки в период правления Гитлера и решить, в какой степени каждый несет ответственность за произошедшее. Именно это и только это, по их мнению, могло стать основой для дальнейшего развития.

В октябре 1945 г. Совет Евангелической церкви Германии распространил так называемое Штутгартское заявление, сразу же вызвавшее резкую критику. В нем, в частности, говорилось: несмотря на долгие годы противодействия гитлеровскому режиму, члены Евангелической церкви упрекают себя в том, что не были более мужественны в отстаивании правды, недостаточно молились, не проявили должного горения в вере и любви к людям. В документе признавалась ответственность каждого члена Евангелической церкви за то, что «через нас были причинены бесконечные страдания многим народам и странам» (20). Церковь выражала солидарность с народом Германии в вине за совершенные преступления («Solidarität der Schuld»).

Еще раньше, в августе 1945 г., с подобным по духу Пастырским посланием обратились к своей пастве немецкие католические епископы. Многие немцы, включая верующих, оставались равнодушными, когда унижалось человеческое достоинство и попиралась свобода, говорилось в документе. Особая ответственность возлагалась на тех, кто стал соучастником преступлений, не пожелав их предотвратить (5, c.423).

Примерно в то же время ряд крупных немецких мыслителей – Карл Ясперс, Карл Густав Юнг, Ханна Арендт, писатель Герман Гессе, теологи Карл Барт и Мартин Нимёллер и др., призвав к объективному анализу прошлого, признали ответственность немцев за преступления нацистского режима.

В 1946 г. писатель, нобелевский лауреат Герман Гессе, находясь в Швейцарии, выступил с открытым письмом, осуждающим склонность немцев к самооправданию. Отвечая на вопрос о том, что, по его мнению, должен был делать благонамеренный, порядочный немец во времена Гитлера, когда противостояние режиму было равносильно сумасшествию и могло стоить каждому благополучия, свободы и самой жизни, Гессе писал: «Я смог ответить только так. – Опустошение Польши и России, осада, а затем безумные попытки удержаться под Сталинградом и до самого конца, вероятно, все это также было совсем небезопасно, и все же немецкие солдаты делали это самоотверженно <…> Почему же вы вместо того, чтобы поддерживать и охранять единственный благоприятный результат Первой мировой войны – немецкую республику, почти единодушно ее разрушили, единодушно проголосовали за Гинденбурга143143
  Пауль фон Гинденбург – рейхспрезидент Веймарской республики (1925–1934).


[Закрыть] и позднее за Гитлера, во времена которого потом, разумеется, стало опасно для жизни быть порядочным человеком?» (28, c. 443)

Некоторые люди, писал Гессе, оправдываются тем, что вступали в партию скрепя сердце и только для того, чтобы быть «противовесом» тем страшным и жестоким порядкам, которые там господствовали. Однако никто из них, по свидетельству Г. Гессе, не сказал, что раскаивается, что сегодня видит все иначе, что был ослеплен. Люди, прервавшие общение с Г. Гессе во времена нацизма, как ни в чем не бывало вновь писали ему теплые письма, вспоминали о своих светлых к нему чувствах, радовались тому, что он мог наслаждаться спокойной жизнью в Швейцарии, уверяли в своей неприязни к нацистам. А ведь многие из них годами состояли членами НСДАП. «Сегодня они подробно рассказывают, что все эти годы постоянно были одной ногой в концлагере, и я должен им ответить, что мог бы совсем серьезно отнестись только к тем противникам Гитлера, которые обеими ногами побывали в лагере, а не одной ногой в лагере, а другой – в партии…» – восклицал Гессе (28, c. 443).

Значительный вклад в осмысление нацистского прошлого внесли статьи, книги и выступления Ханны Арендт. В статье 1946 г. «Организованная вина» Арендт подчеркивала, что для обслуживания машины «административного массового убийства» «требовались и использовались не тысячи и не десятки тысяч отборных убийц, а весь народ» (2, с. 46). Каждый житель Германии в той или иной степени либо сам убивал людей, либо соучаствовал в убийстве. Причем все эти люди, зачастую руководствовавшиеся желанием обеспечить пропитание своей семье, убивали других не потому, что испытывали к ним ненависть, а только потому, что получали такой приказ. «Они чувствовали ответственность лишь перед своей семьей – поскольку перестали бояться Бога, а от мук совести их избавлял функциональный характер их действий» (3, c. 52). Единственной гарантией от повторения нацизма Арендт считала принятие идеи «единой человеческой общности». Из нее «политически вытекает очень важное следствие, что нам так или иначе придется взять на себя ответственность за все преступления, совершенные людьми, а народам – ответственность за все злодеяния, совершенные народами» (3, c. 55).

Вопрос об ответственности каждого человека за преступления времен нацизма постоянно поднимал в своих публичных выступлениях и статьях один из авторов Штутгартского заявления – богослов, пастор, узник концлагерей Мартин Нимёллер. Он призывал всех христиан Германии не оправдываться, не искать виновных, а самим прийти к Богу с покаянием. «Эта вина ложится на немецкий народ и немецкое имя, а также на христианство» (5, c. 422). При этом Нимёллер говорил и о собственной вине. Когда нацисты начали преследовать коммунистов и социал-демократов, он оправдывал свое бездействие тем, что это его не касалось. Он молчал, когда репрессиям подверглись члены профсоюзов, потом – евреи. А когда нацисты пришли за ним, уже не было никого, кто мог бы протестовать144144
  Известное высказывание М. Нимёллера «Когда нацисты пришли за коммунистами…», опубликованное впервые, скорее всего, в 1946 г., приобрело большую известность и было переведено на разные языки мира. Сегодня известны несколько вариантов этого высказывания (см. источниковедческое исследование на эту тему профессора Калифорнийского университета Х. Маркузе: Marcuse H. Martin Niemöller's famous quotation: «First they came for the Communists…» What did Niemoeller himself say? Which groups did he name? In what order? – Mode of access: http://www.history.ucsb.edu/faculty/marcuse/niem.htm).


[Закрыть].

Во времена нацизма подлинно христианская позиция, по мысли М. Нимёллера, заключалась в открытом противостоянии режиму каждого христианина. Долг же священников состоял в призыве к такому противодействию. Нимёллер не исключал, что это стоило бы жизни многим тысячам людей, но миллионы были бы спасены.

После войны все жители Германии должны взять на себя ответственность как за уже совершенные преступления, так и за свое будущее, утверждал один из основателей Исповедующей церкви, противостоявшей гитлеровскому режиму, непримиримый борец с нацизмом теолог Карл Барт. «Принципиально необходимо, чтобы они [немцы] решились прежде всего сами нести полную ответственность как в вопросе вины за прошлое, так и в вопросе ближайших задач на будущее» (15). Только признание персональной ответственности за свои поступки каждым гражданином способно излечить немецкий народ, писал К. Барт в статье 1945 г. «Как могут выздороветь немцы?»

Обращаясь к своему прошлому, немцы не должны «анализировать и подвергать критике прошлое других стран», считать себя сердцем, совестью или головой Европы, как это было раньше. Напротив, им следует «обратить к самим себе вопрос, как они могут наилучшим образом возродить немецкую жизнь <…> и одновременно внести …особый вклад в преодоление разрушений и вреда (к сожалению и бесспорно – причиненного ими самими) всему остальному миру» (15). Каждому следует задать себе вопрос, какие ошибки за 12 лет гитлеровского режима он совершил. Этот долг и объединяет всех немцев. «…Не только некоторые, не только те или другие жители Германии, но в различной степени и смысле все совершили ошибки и оступились» (15), – утверждал Барт. Выход («излечение») для всей нации и для каждого в отдельности он видел в «мировоззрении христианского реализма» (15), который только и давал надежду на прощение ошибок и подлинное исправление жизни145145
  Понятие «христианского реализма» наиболее полно разработано американским протестантским теологом Р. Нибуром (1892–1971). Из-за греховности и несовершенства своей природы человеку не следует стремиться к кардинальным социальным преобразованиям, полагал Нибур. Его основные усилия должны быть направлены на конкретную практическую деятельность, за которую он может нести прямую ответственность. Концепция «христианского реализма» стала идеологической основой американского политического реализма. Последователями взглядов Р. Нибура считаются многие американские политики XX и XXI вв. (см.: Голованова Н.Г. Мораль индивида и общества с точки зрения «христианского реализма» // Научный ежегодник Института философии и права УрО РАН. – Екатеринбург, 2011. – № 11. – С. 377–388).


[Закрыть].

Схожую позицию занимал Карл Густав Юнг. В одном из интервью 1945 г. он назвал «коллективную вину» фактом, не вызывающим у него как у психолога каких-либо сомнений. «Коллективную вину» Юнг считал болезнью, против которой есть лишь одно средство – признание. Психолог с сожалением признавал, что нацизм оставил следы в душах даже его пациентов – антинацистов: «За всей их благопристойностью до сих пор живет резко выраженная нацистская психология со всем ее насилием и жестокостью» (11). Поэтому позиция К.Г. Юнга однозначна: большинство жителей Германии так или иначе несут ответственность за происходившее. «Все они, сознательно или бессознательно, активно или пассивно, причастны к ужасам; они ничего не знали о том, что происходило, и в то же время знали» (11). Юнг отмечал, что многие в Германии стремятся уйти от ответственности и возложить вину за нацизм на кого угодно, только не на себя: «Сегодня немцы подобны пьяному человеку, который пробуждается наутро с похмелья. Они не знают, что …делали, и не хотят знать. Есть лишь одно чувство безграничного несчастья. Они предпримут судорожные усилия оправдаться перед лицом обвинений и ненависти со стороны окружающего мира, но это будет неверный путь. Искупление, как я уже указывал, заключено только в полном признании своей вины» (11).

Для Юнга признание вины имело как психологическое, так и религиозное значение: «В искреннем раскаянии обретают божественное милосердие. Это не только религиозная, но и психологическая истина. Американский курс лечения, заключающийся в том, чтобы провести гражданское население через концентрационные лагеря, чтобы показать все ужасы, совершенные там, является поэтому совершенно правильным» (11). Впрочем, этих мер, по мнению философа, недостаточно для изменения сознания немцев. «Невозможно достичь цели только моральным поучением, раскаяние должно родиться внутри самих немцев» (11), – подчеркивал он.

«Рецепты спасения» К. Ясперса и Т. Адорно

Об ответственности простых немцев за преступления нацизма писал философ Карл Ясперс. При Гитлере он был отстранен от преподавания, лишен практически всех прав, включая возможность публиковаться. После войны Ясперса называли «символом изменившихся времен и оценок», «Praeceptor Germaniae» (учителем Германии). «За короткий период между 1945 и 1948 гг. он стал наиболее узнаваемым и наиболее важным мыслителем в западных зонах оккупации» (18, c. 197), – писал о Ясперсе американский историк М. Кларк. Как духовный лидер Германии он обращался к соотечественникам по радио, в статьях, в книгах, «и везде его главная мысль – как спасти человечество от тоталитаризма» (6, c. 8).

В работе «Вопрос о вине» (1946) К. Ясперс приходит к выводу, что причина разразившейся катастрофы – в духовном кризисе человечества, связанном с «потерей и трансформацией всякой веры» (25, c. 24). Именно «разбожествление мира», забвение Бога стали катализаторами национал-социализма. Вопрос о вине немцев Ясперс поставил для того, чтобы подвергнуть судьбу своего народа «историческому, а следовательно, и этическому самоанализу».

Слишком многие в послевоенной Германии желают ограничиться примитивными потребностями – «жить, но не думать», – с сожалением констатировал Ясперс. И заявлял: вопрос о вине – «жизненно важный вопрос для немецкой души. Никакой другой путь не может привести нас к духовному возрождению <…> То, что победители нас осудили – политический факт, который имеет значительные последствия для нашей жизни, но это не помогает нам в решающем вопросе, в нашем внутреннем духовном возрождении. Здесь мы имеем дело с самими собой» (25, с. 28).

К. Ясперс выступил против коллективного обвинения всего народа в каких-либо преступлениях. Для обоснования своей позиции он проанализировал сущность вины и выделил четыре ее типа. Первый – уголовная вина: она лежит на совершивших уголовные преступления, и ее вправе устанавливать только суд. Второй тип – политическая вина. По Ясперсу, «все ответственны за то, как ими правит». Определение этого типа вины находится в юрисдикции победителя. Политическая вина означает «ответственность всех граждан за последствия действий, совершенных их государством» (25, c. 32–33), но не связана с уголовным и моральным аспектами поведения отдельного гражданина. Третий тип – моральная (нравственная) вина. Речь здесь идет о моральной ответственности каждого человека за свои поступки. Ясперс не был склонен принимать в качестве оправдания расхожее утверждение: «приказ есть приказ». Даже если преступления совершались по приказу, «каждое действие остается предметом морального приговора» (25, c. 32). Все решают совесть человека и моральные принципы, принятые в кругу его родных и близких. Моральную вину следует обсуждать среди единомышленников – если есть доверие и солидарность.

Позднее, в 1965 г., Ясперс объяснит несостоятельность оправдания, основанного на «необходимости подчиниться приказу». У любого человека была возможность не подчиниться приказу – и «подвергнуть риску свою карьеру, подвергнуть себя риску испытать какие-то неудобства. Могли отправить на фронт» (12, c. 174), однако ни один человек, отказавшийся исполнить приказ, не подвергал свою жизнь прямой опасности. «Неизвестно ни одного случая, чтобы кто-то, кто отказался убивать или участвовать в убийствах, чтобы человек, сказавший: “Я этого делать не стану. Дайте мне другой пост”, – должен был опасаться за свою жизнь», – писал Ясперс.

Последний, четвертый тип вины – вина метафизическая. Она связана с «со-ответственностью за каждое неверное и несправедливое действие в мире, особенно за преступления, совершенные в присутствии человека или известные ему». Формула метафизической вины проста: «Если мне не удастся сделать все, что я могу, чтобы воспрепятствовать преступлению, я так же виноват» (25, c. 32). Виновность человека с метафизической точки зрения, полагал К. Ясперс, определяет один только Бог.

Наибольшее значение имеют два последних типа вины: освободившись от метафизической вины, «люди бы стали ангелами, и все прочие концепции вины были бы несущественными» (25, c. 33). Именно духовные проблемы, по мнению Ясперса, породили политические ошибки и последующие массовые преступления: «Моральные слабости стали условием возникновения как уголовной, так и политической вины» (25, c. 34). При этом политическая ответственность, полагал Ясперс, не всегда исчерпывается понятием «политическая вина». «Политическая вина переходит в моральную вину там, где власть служит разрушению значения власти <…> Поскольку там, где власть не ограничивает себя, там существуют насилие и террор и в конце концов происходит разрушение жизни и души» (25, c. 34). Здесь Ясперс говорит об опасности того, что обошел вниманием О. Когон: случайный политический просчет часто оборачивается нравственной трагедией.

По мнению Ясперса, в двух сферах – морально-нравственной и метафизической – открывается возможность для подлинного возрождения Германии. Если за уголовные преступления следует наказание, а политическая вина предусматривает ответственность, выражаемую в репарациях, ограничении политической власти и депортациях, то признание морально-нравственной и метафизической вины ведет к гораздо более серьезным последствиям. Морально-нравственное раскаяние связано с внутренним обновлением человека; метафизическое «приводит к трансформации человеческого самосознания перед Богом» (25, c. 36). Ясперс так объясняет суть этой трансформации: «Гордость отринута, самотрансформация с помощью внутренней деятельности может привести к новому источнику активной жизни, но к тому источнику, который связан с неизгладимым чувством вины и “смирением <…> перед Богом”, где “высокомерие становится невозможным”».

Если за уголовные преступления и политические ошибки обвинения выдвигаются извне, то моральная и метафизическая вина могут быть только личным делом каждого конкретного человека. «С моральной точки зрения человек может осуждать только самого себя <…> никто не может морально осудить другого» (25, c. 39), – подчеркивает Ясперс.

Обращение к религии, к внутренней нравственной жизни помогает разрешить проблему вины. Религиозное понимание греха связано с убеждением в недопустимости приписывания вины за преступления нацизма всему народу. «Совершенно очевидно, что бессмысленно не только возлагать моральную вину на всех людей» (25, с. 40), но и обвинять всю нацию за преступления отдельных ее представителей. Невозможно объяснять всё типологическими особенностями национального характера, поскольку «не существует такого понятия, как люди в целом… Люди в целом не могут героически жертвовать собой, не могут быть преступниками, не могут поступать морально или аморально» (25, c. 41). В связи с этим Ясперс напоминал о фарисеях и книжниках, распявших Христа. Мысль о том, что все виновны в смерти Иисуса, сродни мысли о «коллективной вине» немецкого народа за преступления нацизма, отмечал философ. Все немцы, жившие при Гитлере, должны нести политическую ответственность. Однако «в отношении моральной вины ответственность несут отдельные люди» (34, c. 189), – разъяснял мысль Ясперса его биограф Х. Занер.

К. Ясперс подчеркивал: совершая «очищение», немцы «должны отбросить коллективное мышление» (25, c. 102). «Любое реальное изменение происходит только через отдельного человека» (25, c. 102), – писал он. Лишь трезвый взгляд на собственные поступки, лишенный тяги к самооправданию, способен изменить внутреннее состояние общества: «Мы вынуждены очистить себя вне зависимости от того, в чем каждый найдет себя виновным, настолько глубоко, насколько это возможно с помощью реституции, возмещения убытков, внутреннего обновления и (внутренней) метаморфозы» (25, c.104). Каждый житель Германии оказался перед выбором: «Или ощущение вины <…> постоянно вновь переживаемое нашей совестью, становится основной чертой нашего немецкого самосознания – в этом случае наша душа проходит путь изменения, – или мы опускаемся до усредненной незначительности индифферентного существования. Тогда никакой искренний поиск Бога больше не разбудит наше сердце, тогда истинная природа бытия больше не будет нам открыта, тогда мы не поймем трансцендентного значения нашей возвышенной поэзии, изящных искусств, музыки и философии… Нет иного пути для немцев <…> чем очищение через осознание и глубокое переживание вины» (25, c. 118).

Ясперс призывал немцев смириться со всеми выпавшими на долю Германии трудностями: «Смирение становится нашей природой» (25, c. 119). Он считал это необходимым условием для духовного преображения. Фактически Ясперс говорил о духовном законе для всего народа. В том случае, если немцы действительно станут на путь глубокого смирения, вызванного ощущением своего участия в трагедии человечества, никакие внешние нападки не подвигнут страну на ответные действия. Это даст возможность «спокойно воспринять ложные и несправедливые обвинения. Так как гордость и пренебрежение слабеют» (25, c. 121) от несокрушимой силы смирения.

Не случайно Ясперс завершил свой труд цитатой из книги пророка Иеремии: «Так говорит Господь: “Вот, что я построил, разрушу, и что насадил – искореню <…> А ты просишь себе великого? Не проси”» (25, c. 122). Ответ пророка Иеремии означал для Ясперса только одно: «Того, что Бог есть, достаточно. Тогда как все вещи постепенно исчезают, Господь остается. Это единственная неизменная величина» (25, c. 122–123). «Наша доля – смирение и сдержанность» (25, c. 123), – резюмировал Ясперс.

Впрочем, позднее Ясперс вынужден был признать, что Германии не удалось преодолеть национал-социалистическое прошлое; время с 1945 по 1948 г. было потрачено впустую (27, c. 61). С образованием в 1949 г. двух государств – ФРГ и ГДР – эта тема попала в контекст холодной войны. «Две Германии» выработали свой, особый подход к вопросу о преступлениях нацизма. В ФРГ до конца 1950-х годов «замалчивались» национал-социалистические беззакония – руководство страны объясняло это желанием достичь примирения. Однако такая политика довольно скоро привела к возрождению реваншистских и даже антисемитских настроений.

В 1959–1960 гг. по Германии прокатилась волна антисемитских погромов, начавшаяся с осквернения в Кёльне только что открытой синагоги и мемориала жертвам нацизма. Эти события вовсе не случайны. По мнению ряда историков, сознание большинства немцев было заражено антисемитизмом задолго до прихода к власти Гитлера. И хотя расовая политика нацистов после 1945 г. была дискредитирована, «традиционных антиеврейских предрассудков это поначалу не коснулось, – отмечает профессор Аахенского университета Х. Кёниг. – Не поднимаясь до уровня публичных высказываний, антисемитизм продолжал жить в “приватной” форме» (7, c. 114). По данным опроса общественного мнения, проведенного американскими социологами за несколько лет до погромов рубежа 1950–1960-х, пятая часть опрошенных немцев заявила, что евреи отчасти сами виноваты в преследовании со стороны нацистов (33, c. 85).

В 1959 г. Теодор Адорно опубликовал статью «Что такое проработка прошлого?», в которой утверждал: нацистское прошлое в современной ему Германии не преодолено; национал-социализм жив и опасен прежде всего тем, что «просачивается в демократию» через «возвращение сомнительных фигур во власть» (1). Немцам не удалось проработать прошлое – они стремятся избавиться от него, оправдать себя тем, что якобы не знали о преступлениях нацизма. Немцы преуменьшают или отрицают преступления нацизма, утверждая, к примеру, что Дрезден искупил Освенцим, или оспаривая масштабы Холокоста. «В подобных расчетах, в суетливых попытках при помощи встречных обвинений освободить себя от мук совести есть что-то нечеловеческое» (1), – говорил Адорно.

«Проработке прошлого», по его мнению, препятствовала, среди прочего, сложившаяся после войны международная обстановка. «Ситуация как будто задним числом оправдывает нападение Гитлера на Советский Союз. Поскольку западный мир в своем единстве в значительной мере определяет себя через защиту от русской угрозы, кажется, будто победители 1945 года разрушили испытанный оплот защиты от большевизма лишь по глупости и только для того, чтобы несколько лет спустя восстановить его» (1), – указывал Адорно. Начавшаяся холодная война обострила противоречия Запада с Советским Союзом настолько, что Гитлер действительно представлялся кому-то едва ли не идейным предшественником западного блока в его противостоянии с Востоком. Адорно не разделял эту точку зрения. «Сама эта угроза [большевизма] вызвана именно действиями Гитлера», начавшего войну, полагал он.