Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 5"

На Украине тоже нет процедуры – не ясно, как быть, если Верховная Рада не согласится с президентским назначенцем. Но Украина дает пример того, как могут адаптироваться к положению политические элиты. В украинской Конституции сказано: если Верховная Рада выносит, на французский манер, резолюцию порицания (т.е. вотум недоверия), то правительство автоматически уходит в отставку. Значит, правительство не является целиком президентским, а это уже огромный козырь для наращивания мощи парламента. Другое дело, что там пока не было «разделенного» правления. По Конституции (не отмененной ющенковской, а возвращенной, старой308308
  30 сентября 2010 г. Конституционный Суд Украины прекратил действие Конституции в редакции 2004 г. (действовала в 2005–2010 гг.).


[Закрыть]) в Раде не было большинства, противного президенту. Если бы большинство там составили, скажем, тимошенковцы, то ситуация была бы совсем другой. Нормативные модели могут менять ситуацию. Поэтому весь вопрос – с чем придет во власть «сменщик». Может, он явится как ниспровергатель. Или (Путин ли, другой ли) вдруг решит стать реформатором… Как будет, мы не знаем…

И.И. Глебова: Во всяком случае, понятно, что правовые, конституционные вопросы связаны с вопросами политическими, прежде всего с типом режима. Любой режим «играет» на потенциалах конституции. Чем больше в ней неопределенностей, тем больше пространство для игры. И чем сильнее игрок (скажем, долго у власти, уже «сложил» систему в свою пользу), тем легче ему играть в свою игру. Так, видимо, и начинают доминировать неформальные практики. Можно ли связывать неформальные практики с пробелами в конституции, с неопределенностями в правовом поле? То есть можно ли говорить о том, что ситуация неопределенности позволяет развернуться таким практикам?

А.Н. Медушевский: Мне представляется, что все-таки прямой связи между властью и конституцией на постсоветском пространстве нет. Естественное развитие конституционных циклов приобретает форму маятниковой модели – перманентного колебания парламентских и президентских форм. В условиях нестабильного и неустойчивого конституционализма, укорененность которого вызывает большие сомнения, корреляция формы правления и политического режима как минимум – не очевидна. Сейчас даже смена конституции никак не влияет на режим и механизмы власти. В качестве примера можно привести тот же самый Казахстан. Там ушли от российской модели: после реформы 2007 г. создана президентско-парламентская республика (многие даже говорят о парламентско-президентской). Парламент действительно получил большие полномочия и с некоторыми оговорками можно даже говорить об ответственном правительстве. Но при этом доминирующей в парламенте партией остается «Нур Отан», которую возглавляет Н. Назарбаев, сохраняющий таким образом всю полноту контроля над правительством.

Когда в 2010 г. я был в Казахстане, меня попросили прокомментировать законодательную инициативу: парламент предложил Назарбаеву титул лидера нации с бессрочным пребыванием у власти. В комментарии для ТВ я сказал, что президент Назарбаев, безусловно, очень мудрый человек, во многом именно он обеспечивает политическую стабильность, поэтому заслуживает такого признания. Но, сказал я, у вас та же проблема, что во Франции при де Голле: нельзя институциализировать Назарбаева. Если вы хотите, чтобы его преемник был демократическим президентом, вы не можете включить в Конституцию эту поправку. Мое интервью не прошло, зато показали другие, где говорили, какая это замечательная поправка, как она была необходима. Поправку приняли. В целом на всем постсоветском пространстве такие конституционные изменения сопутствуют усилению реставрационных тенденций. Эти тенденции прокладывают себе дорогу как в странах, сменивших конституционный строй, так и в тех, где эти изменения были минимальны (государства Средней Азии).

! И.И. Глебова: Вот и ответ.

А.Н. Медушевский: Это о том, что Конституцию можно менять в диаметрально противоположных направлениях. Но даже радикальные конституционные преобразования, предпринимавшиеся в ходе так называемых цветных революций, приводившие к смене формы правления, мало меняли природу политического режима. Возьмите Киргизию, где Конституцию пересматривали неоднократно – в направлении усиления как парламентской, так и президентской составляющей. В ходе последней революции 2010 г. старая Конституция была попросту отброшена, а новая, принятая в условиях чрезвычайного положения, создала неустойчивую смешанную форму правления, которая вовсе не исключает возврата к авторитаризму309309
  Подробнее: Медушевский А.Н. Революция в Киргизии: Итоги и перспективы конституционных преобразований// Сравнительное конституционное обозрение. – М., 2011. – № 1. – С. 13–32.


[Закрыть]. При этом государство, утратившее легитимность, сталкивается с перманентной угрозой распада страны и существует в принципе лишь постольку, поскольку его существование допускают соседи.

! М.А. Краснов: Не согласен.

А.Н. Медушевский: Тот же вариант на Украине – перманентная конституционная нестабильность и выход из ситуации неочевиден. Маятниковая смена конституционных форм в направлении парламентаризма или укрепления президентской власти не вывела страну за пределы олигархического правления. Поэтому я согласен, что конституционные реформы задают определенную планку для власти и определенные правила игры, но сама институциализация этих правил – не единовременный процесс. Здесь не действует линейная логика: приняли новую конституцию – и сразу все поменялось. Скорее надо говорить о сложных взаимоотношениях реальной политической власти и конституционных норм. В таких условиях большую роль мог бы играть независимый конституционный суд. Но нигде на постсоветском пространстве его нет. Примеры тому – и Конституционный совет Казахстана, и Конституционный суд Украины, принимавший диаметрально противоположные решения по сходным вопросам, и Конституционный суд Киргизии (его вообще устранили в результате революции 2010 г.). Все это говорит скорее о нестабильности процесса «согласования» норм и реальности, о его зависимости от позиции и рационализма политических элит этих стран. Именно поэтому они так часто обращаются к иностранным экспертам, пытаются реализовать у себя иногда совершенно несовместимые модели. Что очень интересно наблюдать, но не всегда следует принимать. Элиты постсоветских государств действительно ищут ту систему сдержек и противовесов, которая бы у них реально работала.

И.И. Глебова: А не кажется ли Вам, что поддержание ситуации неопределенности/нестабильности, даже намеренная дестабилизация (в том числе правовых норм) в большей степени являются политической технологией. В такой ситуации легко играть: можно совмещать различные инструменты, чтобы каждый раз разворачивать ситуацию в свою пользу. Оставаться хозяином положения. Во всяком случае, в политике консервация неопределенностей, нестабильности позволяет власти быть единственным субъектом, нейтрализовывать других игроков. Она может заимствовать идеи и символы, играть на разных потенциалах (быть демократической или недемократической – когда ей это выгодно). И т.д. Я не знаю, так ли это в правовой сфере…

А.Н. Медушевский: Конституционная неопределенность там, где для нее есть предпосылки, конечно, может использоваться политической властью, но с разным результатом. Так, например, в ходе моего визита в Киргизию в рамках работы Венецианской комиссии я имел возможность услышать ответ президента К. Бакиева на вопрос о том, не считает ли он целесообразным двигаться к парламентской форме правления на базе действующей Конституции. Бакиев заявил, что он в принципе не против, но эта реформа должна быть хорошо продумана и вынесена на референдум. Однако времени для реформы у Бакиева не оказалось: режим был сметен оппозицией под лозунгами перехода к парламентской республике. Из этого следует, что конституционная неопределенность может быть использована как властью, так и оппозицией, вообще любым (в том числе и внешним) актором политического процесса. Это и используют организаторы «цветных революций». Их основной принцип (в отличие от классических революций) заключается именно в том, что политический режим отвергается по причине нарушения собственной (действующей) конституции. В этом смысле конституционная неопределенность представляет угрозу легитимности политического режима как такового.

Ю.Н. Благовещенский (Фонд ИНДЕМ): Хочу сказать немного о другом. Я – не правовед, не специалист по юридическим вопросам, но рассматривал эту проблематику с точки зрения социологии, экономики. И мне кажется, что представленный проект важен как своего рода посыл в будущее. В 1991 г., когда в России произошла смена режима (или революция – как угодно), никто попросту не знал, что делать. Не было плана – целостного, продуманного; многие реформы шли, так сказать, с хода, с листа. Надо иметь в виду, что если опять к нам придут перемены, то неожиданно и случайно. Нужно быть готовым к случайности – иметь программу, которая отвечала бы на главный вопрос: что делать? Не только в правовой сфере, но и в политике, экономике и проч.

Что же касается неопределенностей, которые имеют место быть в Конституции, то надо понимать: есть слова (как любовь, свобода, федерализм), которые нельзя точно определить. Здесь неизбежна размытость смыслов. Вот и в законодательстве есть «слова», имеющие размытые смыслы. Их можно по-разному интерпретировать, но это не игра на размытости. Конечно, этим пользуются политики (кто в какую сторону). Но здесь мы не имеем дело с политическим стремлением к разрушению стабильности, при котором можно ловить рыбку в темной воде.

В.П. Булдаков (ИРИ РАН): В своем докладе Вы, если можно так выразиться, элегантно показали, как власть использует выгоды своего положения, сколько у нее способов и возможностей наплевать на Конституцию. Меня заинтересовало вот что. Вы сказали, что возврата к советскому прошлому не будет. А, по-моему, туда никто и не стремится. Зачем нам советское прошлое, если можно забраться и куда-нибудь поглубже. Как в Казахстане. Речь ведь там шла не о лидере нации, подобном де Голлю. Они хотели видеть во главе нации чингизида. В России на значительной части постсоветского пространства действует тенденция к архаизации власти. И вот вопрос: как далеко в глубь истории может зайти власть в поиске «образцов», героев? Мне кажется, она двигается в обход советской действительности, советской Конституции.

А.Н. Медушевский: Я думаю, что власть может уйти далеко, но этот возврат все-таки имеет пределы. Сейчас много говорят о реставрационных тенденциях. Были дискуссии на нескольких крупных форумах – и в Горбачев-фонде, и в «Либеральной миссии», и в «Яблоке»310310
  См. материалы «круглого стола», организованного партией «Яблоко»: «Историческое знание как фактор развития». – Режим доступа: http://www.yabloko.ru/2013/12/18_0


[Закрыть]. Все согласны, что тенденция к реставрации есть, причем выражена она наиболее четко со времен революции. Напомню: революция в России начала ХХ в., в отличие от западных революций, не имела фазы реставрации (в смысле восстановления монархии). И когда обсуждают нынешнюю реставрацию, то возникает вопрос: реставрация чего? И здесь сложно дать однозначный ответ, потому что реставрируются элементы и советского, и досоветского прошлого. Не случайно, видимо, появляются совершенно удивительные «доконституционные» проекты: восстановить монархию, аристократию, вернуться к Земскому собору или к съездам народных депутатов, даже к съездам Советов. Предложена целая программа конституционных контрреформ, выдержанных в духе консервативной политической романтики. В условиях кризиса идентичности ряда новых независимых государств намерение вернуть чингизидов меня нисколько не удивляет. Тенденция к архаизации власти, безусловно, присутствует – особенно в неподвижных режимах Центральной Азии, отказавшихся от полноценных конституционных реформ. Но совершенно очевидно, что все эти идеи не могут реализоваться в современной России (как и вообще в современном мире) без отказа от рациональных правовых форм и программы модернизации.

Возвращение к традициям само по себе не означает консервативного реванша в области права. Возможно ведь совершенно иначе говорить о реставрации. Давайте отстаивать ту концепцию реставрации, которая связана с восстановлением элементов правового государства, существовавших в русской истории начиная с Великих реформ 1860-х годов и представленных в традиции русского либерализма и конституционализма. Вспомним о замечательных конституционных проектах, которые предлагали, например, С.А. Муромцев, Ф.Ф. Кокошкин, П.Н. Милюков, либеральные авторы в период подготовки Учредительного собрания. Откажемся от той реставрации, которая предполагает возвращение к советским ценностям номинального конституционализма. Когда мы работали над проектом, некоторые наши авторы говорили, что по ряду параметров Россия уже вернулась к советской модели. Возможно. Я допускаю, что это так. Но все-таки номинальный конституционализм еще не восстановлен как система. Потому что он предполагает: Конституция – это не реальный документ, а элемент идеологии. И тогда не существует принципиальной разницы между партийной программой и Конституцией.

! И.И. Глебова: Но ведь и сейчас Конституция – по преимуществу символ.

А.Н. Медушевский: Это так, но все-таки она пока реализуется. И когда мы говорим о Конституции как акте прямого действия, для этого все-таки есть основания. Люди не однажды добивались своих прав, опираясь именно на конституционные нормы, положения…

! М.А. Краснов: Не будем забывать, что работает Конституционный Суд – хотя и плохо.

А.Н. Медушевский: Да, мы критикуем его – и правильно критикуем, причем исходя из аутентичной трактовки конституционных принципов.

! Т.Г. Морщакова (бывший судья Конституционного Суда): Работает не только этот институт.

А.Н. Медушевский: Да, конечно.

! И.И. Глебова: Но не только граждане – и власть добивается своих целей, опираясь на Конституцию. И гораздо чаще, масштабнее, результативнее – здесь просто другое качество использования Основного закона. Ресурс принципиально иной.

А.Н. Медушевский: Безусловно. А власти выгодно иметь хорошую конституцию; выгодно, чтобы она действовала. Правда, власть не всегда это осознает. Наша задача – помочь ей в этом.

Ю.Н. Благовещенский: Мне сложнее говорить, поскольку я – не специалист по конституционному праву, не правовед, но всегда интересовался этими вопросами с точки зрения сравнительного анализа политических транзитов. Поэтому скажу еще несколько слов о реставрации. Во-первых, есть азбучная истина: реставрация никогда не бывает полной. И уже хотя бы поэтому у реставрационных тенденций есть предел. Во-вторых, насколько вообще корректно говорить о реставрации применительно к ситуации 2000-х годов? Ну, я понимаю – реставрация Бурбонов, восстановление династии Стюартов после классической английской революции. В отношении же 2000-х можно было говорить о реставрации, если бы в 1993 г. победила другая сторона, установилась новая коммунистическая диктатура. Но этого, слава Богу, не произошло. Очевидна реставрация автократии, автократических тенденций. Но и автократий в истории России было много: царизм, полицейское государство до октября 1917 г., советский тоталитаризм… Да и современные «откатные» тенденции – тоже разновидность новой, еще неизвестной в истории, автократии, при которой сохраняется мнимый конституционализм, но с элементами конституционализма номинального. И даже в этих условиях вряд ли возможен возврат в прошлое. Повторю: реставрация не бывает полной. Нигде. И в истории России контрреформа никогда не приводила к полной реставрации. Это касается контрреформ Александра III; с окончанием оттепели не произошло полномасштабной реставрации сталинизма. И вряд ли итогом контрреформ 2000-х годов станет реставрация советского устройства.

И.И. Глебова: Еще со времен Токвиля известно, что в рамках постреволюционной реставрации как раз добиваются остатки старого режима. Поэтому реставрация всегда не только «за», но и «против» старого режима. С точки зрения институциональной, формальной нынешний порядок – скорее, отрицание советского. Но в новых формах восстанавливаются старые сущности, притом что и форма отчасти меняет (обновляет) содержание. Это сложный процесс, однако восстановление советского в культурно-ментальном отношении очевидно.

В.П. Булдаков: Вы знаете, я не юрист и я позволю себе поделиться некоторыми обывательскими впечатлениями. Когда в СССР 5 декабря праздновали день Конституции, я, ребенок, тогда спрашивал у родителей: а что это за праздник? И никогда не получал убедительного ответа. Потом уже я понял, что можно жить вообще без Конституции. А также основываясь на поправках к Конституции, меняя Конституции… Дело все-таки не в Конституции, а в той среде, в которой работают законы. Конечно, говоря о сползании в авторитаризм, нельзя забывать: нам только кажется, что все решает власть. Все дело в обществе: оно это позволяет; каждый раз, когда вносятся подзаконные акты, ухитряется их проморгать. Это безразлично-попустительское отношение к своим правам, к праву вообще. Это и особое отношение к Конституции. На этой почве невозможно по-мичурински вырастить новый тип правосознания, правовой этики. И власть, работая с Конституцией, учитывает это. Действия же власти, на мой взгляд, отнюдь не целенаправленны, носят ситуационный характер. Хотя, если подходить с точки зрения синергетики, можно обнаружить определенные закономерности.

Когда речь заходит о законотворчестве нашей власти, я всегда вспоминаю Соборное уложение Алексея Михайловича 1649 г. – очень поучительный документ. Из него видно, что все права – у власти, а все обязанности – у населения. По этому принципу Россия жила столетиями и в значительной степени живет теперь. Как из этого выбраться, никто не знает. Я всегда удивляюсь, когда говорят, что у нас существует гражданское общество, способное что-то такое сделать. По-моему, мы пребываем в обществе традиционном – и отсюда все проблемы. Такое общество не способно поправить нынешнюю ситуацию. Из этого, конечно, не следует скептическое отношение к Конституции. Она, безусловно, нужна; в определенный момент некоторые ее положения могут заработать. Но если все-таки говорить о том, как ее менять, то, на мой взгляд, есть только один путь. Установить контроль над властью, чтобы не допускать не только своевольных решений, но и соответствующих заявлений.

Г.В. Белонучкин (Информационное агентство «Панорама»): Я не только не юрист, но и не историк – скорее журналист. И у меня тоже реплика – к вопросу о реставрации. Я приехал сюда с церемонии открытия памятной доски Л.И. Брежневу. Выступали товарищи Долгих, Капков, Хинштейн, Кобзон; их речи прерывались бурными продолжительными аплодисментами. Говорилось, что московское правительство планирует восстановить памятные доски и другим руководителям Советского Союза; более того, установить и те, которых не было… И вот что мне кажется в связи с этим. 1990–1993 гг. продемонстрировали, что в нашем обществе нет и еще долго не будет запроса на либеральный поворот. Если сейчас собрать конституционное совещание – не назначенное, как в 1993 г., по списку, написанному одной рукой, а более или менее представительное, то оно поставит вопросы о возвращении в Конституцию прав на труд, жилье и проч. Единственным совпадением с либеральной программой будет борьба с полицейским произволом. Все остальное пойдет совершенно в другую сторону. И поэтому намерение консолидировать либерально мыслящих людей с целью «распечатать» Конституцию и начать ее править напоминает мне заключительные кадры из фильма «Крах инженера Гарина»: Гарин выстрелил из своего лазера в скалу, а то озеро, что за ней скрывалось, смыло и его, и лазер, и всех, кто был рядом с ним.

Вопрос из зала: А где доску-то открыли?

Г.В. Белонучкин: На доме по Кутузовскому проспекту, 26, где она была до 1991 г., когда ее продали в Германию. Новая доска не то выкуплена, не то сделана заново – по тому же образу и подобию. Толпа на открытии была довольно плотная – человек, может, триста.

Т.Г. Морщакова: Сейчас мне не хочется говорить как юристу, хотя это единственное, что я обычно могу себе позволить. Передо мной – замечательная книжка, которую мне подарили в ИНИОН, с интересной, как всегда, статьей Ю.С. Пивоварова311311
  Имеется в виду работа: Пивоваров Ю.С. «…Апрель двенадцатого года» // Труды по россиеведению / ИНИОН РАН. Центр россиеведения. – М., 2012. – Вып. 4. – С. 35–73.


[Закрыть]. Хочу привести выдержку из нее – как своего рода ответную реплику на последнее выступление: «Я был среди тех молодых дураков, кто не понимал великого исторического значения Л.И. Брежнева. Сегодня хочу извиниться. При всей своей отвратительности этот человек (вслед за Н.С. Хрущевым) дал моему народу почти тридцатилетнюю передышку между двумя, говоря воровским языком, эпохами “сарынь на кичку!”». На мой взгляд, это верная интонация, верный тон: не нейтральный, но умеренный. Нам следует воздерживаться от прямолинейных, односторонних суждений как в отношении прошлого, так и настоящего.

В нашей дискуссии возобладало – и вполне обоснованно – пессимистическое настроение. Мне хочется внести в обсуждение некоторую долю оптимизма. Я не стану оспаривать тезисы о незрелости гражданского общества (даже о его несуществовании), о ненадежности политической элиты, о необоснованности расчетов на то, что она сподвигнет всех нас на какие-то замечательные реформы (хотя кто еще должен и может это сделать?). Но хочу напомнить: сравнительно с теми временами и явлениями, о реставрации которых здесь говорилось, мир ушел далеко вперед. Это касается не только политической действительности, но и правовой.

Кроме национальной конституции (России или какой-то другой страны) существует еще наднациональный конституционализм. То есть современный конституционализм имеет много уровней и опирается на такие положения, которые никто в мире не оспаривает (не позволяет себе сказать, что их содержание неопределенно или не до конца сформулировано, а потому позволительны различные толкования). Выскажусь совсем уж торжественно: есть наднациональная, международная правовая категория прав человека. Независимо от чьего-либо личного желания или нежелания Россия признает эту норму – и признает в своей Конституции, причем именно как норму надконституционную, стоящую над Основным законом страны. Международное право является для нашей Конституции тем образцом, в соответствии с которым в ней закреплены права российского человека и гражданина. Это тот уровень прав, который признан демократическим сообществом всего мира. Конституция 1993 г. – если хотите, первая наша Конституция, в которой прописано: дискриминации народов России больше не будет. Что само по себе – уже колоссальная ценность. Благодаря этому мы имеем второй «рубеж защиты» Конституции РФ – Европейский суд по правам человека, где наши люди ежедневно борются, отстаивают свои права (гражданские, на частную жизнь, ее свободное обустройство). И побеждают. Это наша общая победа, громадное завоевание российского народа.

Конституция, снабженная несколькими «рубежами защиты», не позволяет совершиться полной реставрации. Я, кстати, солидарна с высказанным здесь тезисом о том, что полных реставраций обычно и не бывает. Но общество может проходить этапы, на которых реставрационные процессы более очевидны, чем на каких-то других. Существуют, повторю, «рубежи защиты», однако «политический класс» современной России обуреваем искушением отказаться от них и имеет такие возможности. Но вот вопрос: пойдет ли на ликвидацию этих «рубежей» современное Российское государство? Оно, конечно, не очень соответствует идеалам конституционализма. Наши официальные лица готовы заявлять чуть ли не каждый день и не на каждом углу: нам никто не указ. Но, как мне кажется, они все-таки не готовы к тому, чтобы нас исключили из международного сообщества, скажем так, добропорядочных людей. У России существуют такие связи с миром, потеряв которые она попросту остановится в своем развитии. Наши граждане уже не могут забрать свои капиталы из иностранных банков, власти уже не могут собрать и запереть за железной стеной (или занавесом) россиян, привыкших путешествовать по всему миру. И т.д. Сняв прежние ограничения, мы ушли далеко вперед от советского. Конечно, путь, пройденный за последние двадцать лет, является в каком-то смысле не полным, не завершенным… Но точка бифуркации, после которой полное возвращение невозможно, пройдена. Системная реставрация неосуществима.

Есть один важный аспект, о котором я хочу говорить уже как представитель юридического сообщества. Конституция понимается юристами-конституционалистами как документ, выполняющий вполне определенную роль: это способ ограничения и самоограничения власти. Почему Основной закон появляется именно как такой документ, чем вызвана потребность во властных ограничении и самоограничении? Конституция – всегда реакция на тот путь, который прошли каждый народ и каждая страна, на ее беды, несчастья, ошибки. Исходя именно из печалей прошлого, каждый народ закрепляет в своей конституции то, что другой, может быть, и не зафиксировал бы. Это следствие опыта – не только властей, но и людей.

Публичная власть, как бы ей ни хотелось иметь полностью развязанные руки, в какой-то момент начинает понимать, что не может себе этого позволить, потому что это грозит ей большими опасностями. Отказавшись от определенных способов самоограничения, она разрушит тот консенсус, который позволяет народу терпеть власть в ее плохих проявлениях. Моя главная надежда на то, что наши «верхи» понимают: от чего-то отказаться уже нельзя, и это – вопрос их самосохранения. Очевидно: именно признание принадлежности к сообществу развитых стран (общности с ними), признание единства ценностей, имеющих значение для каждого человека (общечеловеческих ценностей), позволяют надеяться на преодоление антиконституционных тенденций, заметных в сегодняшней России.

Поэтому я обращаюсь к научному, экспертному сообществу: не следует муссировать тезис о том, как ничтожна Конституция, что ее надо коренным образом изменить или даже заменить чем-то другим. Не следует – хотя бы из прагматических соображений: в ответ на такие призывы появится орган (он уже почти на плаву), нацеленный на замену той Конституции, что мы имеем, другой. Я имею в виду обещание президента, данное им на встрече с конституционалистами по поводу юбилея Конституции 1993 г.: создать до конца декабря 2013 г. Конституционный совет312312
  На встрече с юристами Конституционного Суда 13 декабря 2013 г. В.В. Путин заявил о намерении создать специальный орган – Конституционный совет при президенте для совершенствования отдельных положений Основного закона страны.


[Закрыть]. Этот орган не станет защищать Конституцию – это не его миссия, не его функция, но будет, повторяю, продуцировать замену Основного закона страны. Мне бы хотелось, чтобы мы (историки, политологи, экономисты, социологи, и, конечно, юристы) берегли те «последние рубежи», зафиксированные в действующем тексте Конституции, которые препятствуют обратному движению, повороту вспять. Ведь даже если реставрация не будет полной, нас вряд ли прельстят прелести авторитаризма.

В.В. Лапкин: Вопрос и к Тамаре Георгиевне <Морщаковой>, и к нашему основному докладчику. Есть ли серьезные аргументы в пользу того, что власть не устраивает эта Конституция, что она заинтересована в ее радикальном изменении?

! Т.Г. Морщакова: Существует такое намерение. И это инициатива больше снизу, чем сверху.

А.Н. Медушевский: Здесь, мне кажется, важно понять, чем можно окончательно «добить» демократический потенциал Конституции. Необходимо определить, что это за последние барьеры, о которых говорила Тамара Георгиевна. На мой взгляд, это приоритет международных правовых норм, касающихся прав человека. Сейчас предпринимаются попытки отменить это конституционное положение. В публичной сфере, в «верхах», очевидно, доминирует консервативный тренд. Здесь основная идея: европейская либеральная концепция прав человека разрушает Россию. Посмотрите сочинения консервативных националистов – там эта тенденция четко выражена. Перестройка и 1993 год – следствие мирового заговора, это проявление борьбы цивилизаций (Запада, России, Востока); Россия идет в авангарде этой борьбы; необходимо отказаться от Конституции 1993 г., и прежде всего – от европейской теории прав человека, как насквозь лицемерной, ведущей к порабощению других народов, навязыванию чуждой им идеологии. Вот основные положения консервативной (реакционной даже) позиции313313
  О влиянии консервативно-реставрационных настроений на конституционное проектирование см.: Медушевский А.Н. К критике консервативной политической романтики в постсоветской России // Российская история. – 2012. – № 1. – С. 3–16; см. также дискуссию о соотношении на современном этапе политики и конституционных преобразований: Полития. – 2013. – № 2–3.


[Закрыть]. Если они принимаются, тогда действительно нужно отказатьcя от приоритета международно-правовых норм, гарантирующих права личности. А после этого путь к полной реставрации авторитаризма выглядит вполне естественным.

В этом смысле это действительно последний барьер на пути «ломки» Конституции. И потому мне представляются тревожными некоторые заявления председателя Конституционного Суда. В одном из недавних интервью он сказал, что мы готовы признать приоритет международных прав человека, но только при одном условии: толкование российской Конституции российским Конституционным Судом не может отвергаться Страсбургским судом. Согласно этой позиции, Конституция в ст.15 устанавливает приоритет международного договора над положениями закона, но не над положениями Конституции. Монополия на истолкование положений Конституции и выявление конституционного смысла закона принадлежит Конституционному Суду 314314
  Имеется в виду статья: Зорькин В. Предел уступчивости // Российская газета: Федеральный выпуск.– М., 2010. – № 5325 (246).– 29 октября.


[Закрыть]. Вопрос в том, до какой степени эта тенденция может развиться…

! Т.Г. Морщакова: Речь в данном случае идет о процедурах, не о сущности прав.

А.Н. Медушевский: Я понимаю, но процедуры тоже имеют значение. Вопрос, по-моему, принципиальный. Тогда Россия может оказаться в изоляции. В истории были примеры выхода стран из международного правового пространства – скажем, Греция при «черных полковниках». В нашем докладе указано на это как на радикальную опасность. Мы исходим из того, что такого нельзя допустить!

! В.В. Лапкин: Но власть в этом с вами солидарна.

А.Н. Медушевский: «Власть» – понятие неопределенное. В руководящих кругах есть довольно большой силовой блок, который ориентируется на изоляцию России. С этим связаны критика МВФ и ВТО, предложения отказаться от международной кооперации, ограничить международный туризм, попытки искусственно приостановить вывоз капитала. Так работает автаркическое сознание…

! Реплика из зала: С другой стороны, большинство детей элиты, в том числе и генералов, учатся все-таки на Западе. И счета они тоже там хранят.

А.Н. Медушевский: Дети «черных полковников», вероятно, тоже учились на Западе.

Ю.Н. Благовещенский: Я не юрист, рассуждаю как политолог и потому юридически могу быть некорректен. Конституция 1993 г. в ее нынешнем виде – это удобный для верховной власти инструмент дисциплинирования элиты. То есть ценный инструмент поддержания всей властной конструкции. Конституция дает возможность установить традиционную для российской истории смычку между властью и обществом. Поддержание же баланса в треугольнике «верховная власть – элита – общество» позволяет существовать верховной власти. В этом смысле Конституция для нее удачное и надежное приобретение. Здесь сравнивали конституционную ситуацию в России, на Украине, в Казахстане. Россия, в отличие от Украины, на протяжении двадцати лет демонстрирует высокую устойчивость и стабильность власти. Во многом, как мне представляется, благодаря действующей Конституции.