Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 5"

Дискуссии об истории в России 2014 г.: о школьном учебнике, исторической памяти и национальной идентичности

Этот раздел состоит из нескольких материалов, на первый взгляд, различного порядка. Некоторое время назад Центр россиеведения ИНИОН РАН получил от нашего постоянного и близкого партнера, Центра русистики Будапештского университета им. Л. Этвеша, стенограмму дискуссии, посвященной Историко-культурному стандарту, который должен лечь в основу единой линейки учебников для средней школы. В этой дискуссии затрагивались и другие важные темы сегодняшней российской полемики вокруг нашего прошлого.

Параллельно с этим в журнале «Стратегия России» мы обнаружили серию материалов, связанных с тем, как надо трактовать русскую историю и как ее преподавать. (Кстати, наш венгерский коллега профессор Д. Свак тоже обращается к этим материалам. Значит, их «услышали» и за рубежом.) «Стратегия России», как известно, – один из главных теоретических и идеологических органов «Единой России». И те материалы, которые были помещены в этом издании, носят, как нам представляется, во многом программный характер для российского правящего истеблишмента.

Мы попросили некоторых ведущих российских историков прокомментировать эти тексты. Часть из них отказалась, мотивируя это различными причинами. Но, как нам кажется, главным все-таки было нежелание ввязываться в дискуссию с представителями и идеологами правящего слоя. Другие не сочли эти материалы чем-то серьезным. Два ответа мы все-таки получили и очень благодарны их авторам. Но отсутствие в целом в профессиональной среде интереса к вопросу, который является нервом сегодняшнего дня, все-таки вызвало у нас удивление.

Тем не менее мы сформировали подборку из разнородных материалов. В нее вошли отклики венгерских историков на российский Стандарт, выдержки из установочных, по существу, для историков текстов «Стратегии России», некоторые публицистические высказывания о нынешней исторической политике, отдельные суждения профессионалов. По нашему мнению, этот коллаж дает представление о состоянии нашей исторической дискуссии и ее восприятии за рубежом.

Дюла Свак

Из Венгрии – с пониманием: несколько слов о «работе с прошлым» в России

Вот уже полтора года (после того, как в феврале 2013 г. В.В. Путин поручил разработать единый учебник истории) в России идет большая дискуссия о российской истории. Сначала рабочей группой по подготовке концепции учебника, трудящейся под эгидой (вновь) созданного Российского исторического общества (его возглавил С.Е. Нарышкин – председатель Государственной Думы), был составлен список спорных вопросов российской истории, затем опубликован проект образовательного Стандарта.

Этот Стандарт имеет важное значение потому, что дает ясное представление о намерениях Российского государства, выступающего в роли заказчика, о степени готовности научного сообщества удовлетворить государственные запросы и о возможности выработки единого взгляда на историю. Если это начинание окажется успешным, то оно приобретет общеевропейское значение, поскольку Россия после смены общественного строя наконец-то сумеет найти свою легитимационную идеологию. Для венгра это поучительно еще и потому, что в последнее время в странах восточноевропейского (или, можно сказать, евразийского) региона, несомненно, возрос интерес к достижениям друг друга, и руководители государств этого региона охотно заимствуют кажущиеся им эффективными рецепты реализации власти.

Введение к Стандарту содержит следующие принципиальные положения.

1. Воспитание патриотизма, гражданственности и межнациональной толерантности.

2. Не скрывающая ошибок и просчетов патриотическая идейность, на основании которой должна формироваться «гражданская общероссийская идентичность».

3. Внимание к гражданской активности и истории гражданского общества, но без «экстремизма» (террора, шовинизма, мессианства).

4. Существо концепции можно передать тезисом: «Мы – граждане великой страны с великим прошлым». Важным элементом патриотического воспитания считается гордость военными победами. Предметом патриотической гордости является также расширение (в пространстве) «российского социума». Нельзя замалчивать трагедии прошлого, утверждается в концепции. Но не следует и забывать, что Россия всегда их преодолевала.

5. История России понимается как часть всемирной истории. При этом подчеркивается: «пребывание в составе Российской империи имело положительное значение для ее народов».

6. Предполагается расширить преподавание истории культуры, имея в виду прежде всего историю повседневности.

7. «История религий, в первую очередь православия, должна излагаться системно и пронизывать собой все содержание учебника».

8. Революции и гражданские войны являются не результатом заговоров, а следствием объективных исторических противоречий внутри страны.

История России делится в Стандарте на семь крупных периодов лишь с небольшим отклонением от прежних периодизаций. Отдельными, «равнозначными» периодами являются вся древняя история Руси (с «киевской» эпохи до самого конца XV в.), XVI–XVII вв., XVIII в., а также весь XIX в. (включая и начало XX столетия). Самым неожиданным кажется разделение ХХ в. на три также равных по «ценности» периода: 1917–1945 гг., 1945–1985 гг. и 1985–2012 гг. Таким образом, бросаются в глаза относительная неразделенность «долгого» XIX в., а также подчеркнутое внимание к интерпретации истории ближайшего прошлого (хотя в описательной части нет ни слова о путинском периоде).

Уже при первом чтении проекта «Историко-культурного стандарта» возникает несколько общих замечаний.

1. Явно чувствуется, что идет подготовка не «оборонительных», а скорее «наступательных» по духу учебников; в них красной нитью проходит идея величия России, ее исторических (всемирно-исторических) достижений.

2. Основой для этого подхода служит идея исторической преемственности. Не только не отрицается историческая роль советского строя, но даже подчеркиваются достижения «догоняющего» развития, «сталинской социалистической модернизации» (при этом ни слова не говорится об исторической роли Ленина). Своего рода пиком этих достижений является победа в Великой Отечественной войне, имеющая общечеловеческое значение.

3. Следуя этой логике, авторы Стандарта оценивают историю СССР 1960–1970-х годов как наиболее значительный период в российском прошлом. Все это дополняется своего рода количественным подходом, в рамках которого успехи Российской/советской империи рассматриваются с точки зрения ее величины/протяженности.

4. В Стандарте подчеркнуто стремление к интеграции, постоянно звучит идея единства империи. Именно на этой основе предполагается вырабатывать сознание идентичности у современных поколений. Вводится фундаментальная категория «российский социум». При этом говорится о важности воспитания толерантного отношения к «инаковости».

5. Залогом установления порядка, побеждающего хаос и обеспечивающего единство, неизменно считается сильная центральная власть – даже в ее самодержавной форме XVI–XVII вв.

6. Цементирующая роль в интегративном процессе отводится (несмотря на всю парадоксальность этого утверждения) исторической деятельности православной церкви.

7. В тексте противоречиво, непоследовательно интерпретируется проблематика так называемого российского своеобразия, «особого российского пути». В отношении XVI–XVII вв. «самобытность» представлена некоей объективной данностью. Начиная с царствования Петра I она описывается как характерный для российской/советской истории ряд своеобразных бросков вперед, призванных догнать/перегнать Запад, и отступлений. При этом нет ясности в изложении всемирно-исторических закономерностей и российской специфики этого процесса, а также их тесных взаимоотношений.

8. Отдельно опубликовав «спорные вопросы», авторы не подчеркнули дискуссионный характер Стандарта. Конечно, речь идет об учебном материале для школ, но это противоречит заявленному замыслу, а также самому характеру истории, ее сложности и неоднозначности.

В конце 2013 г. после необычайно широкого профессионального и общественного обсуждения текст «Историко-культурного стандарта» для новых российских учебников истории под названием «Концепция нового учебно-методического комплекса по отечественной истории» был положен на стол президента России. И хотя текст во многих пунктах был исправлен и изменен (например, полностью поменялась периодизация советской эпохи), он остался профессиональным путеводным указателем. Во многих пунктах Стандарт отличается от традиционного российского взгляда на историю, что предлагает большое число методических новаций. В методологическом же плане он нацелен на создание образа успешной России.

И все же материал, представленный рабочей группой под руководством академика Александра Чубарьяна (львиную долю работы в ней взял на себя Институт российской истории под руководством Юрия Петрова), по-прежнему является предметом споров. Им занимался на открытом заседании комитет Государственной Думы по образованию, а близкий к власти журнал «Стратегия России» посвятил ему серию статей и специальную дискуссию. Особое значение обсуждению придает тот факт, что в апреле 2014 г. Министерство культуры, возглавляемое Владимиром Мединским, направило в Администрацию президента РФ проект программы «Основы государственной культурной политики». Программа имеет приблизительно те же цели, что и «Историко-культурный стандарт», но основана на прямо противоположном понимании истории. По духу она родственна сформулированной в XIX в. «уваровской триаде» (православие, самодержавие, народность). Авторы этого документа, следуя идеям Н.Я. Данилевского и других мыслителей, считают, что Россия образует совершенно отличную от «греховного» Запада цивилизацию, и объявляют войну всем проявлениям «инаковости» (например, мультикультурализму).

В то же время российское сообщество историков продемонстрировало удивительный плюрализм и умение дискутировать. Дискуссия показала, как трудно добиться утверждения единого взгляда на историю. Поэтому и власть с большой осторожностью подошла к этому вопросу. Новая концепция учебников истории легла на стол президента РФ в результате достигнутого консенсуса/компромисса, который был принят практически всеми представителями исторической профессии. Несмотря на определенную непоследовательность и сохранение старых стереотипов, концепция в целом основана на «западническом» понимании истории, при котором мерилом являются европейские ценности, а российское прошлое рассматривается в контексте европейского.

В ходе дискуссий выяснилось, что не только «“сколачивание” монолитного государственного взгляда на историю», но даже и создание общеобязательной серии учебников истории наталкивается на противодействие историков. В кругу специалистов всерьез даже не обсуждается мысль о том, что «путеводный указатель» по истории, помимо фиксации необходимого профессионального минимума, может в чем-то ограничивать научную свободу или определяющую роль преподавателя в процессе передачи знаний. Конечно, встречаются историки, принадлежащие к «восходящему» поколению: они бьют дальше цели, стремясь соответствовать каким-то конкретно не высказанным запросам власти. К примеру, некий историк по фамилии Багдасарян из Московского «сервисного» университета по существу провозгласил крестовый поход против доминирующего, по его мнению, либерального понимания истории151151
  См.: Стратегия России. – М., 2014. – № 3 (123). – С. 33–46; № 4 (124). – С. 47–62; № 5 (125). – С. 55–70; № 6 (126). – С.49–60.


[Закрыть]. Он составил таблицы с «правильными» и «неправильными» историческими мнениями, а в качестве «окончательного решения» настаивал на замене академической и образовательной структуры, сопротивляющейся «нормативным» взглядам, новыми кадрами и учреждениями.

Российская дискуссия содержит поучительные выводы и для венгерских историков. Она знаменательна уже самим фактом своего проведения. Очевидно, что представители власти стремятся к консенсусу, добиваются создания идеологической легитимации на научной основе, стараясь при этом не оттеснить на задний план представителей академической науки, а интегрировать их усилия. В Венгрии историки не спорят – молчат. За редким исключением своей немотой они легитимируют попытки насильственного пересмотра истории, создание параллельной «научной» инфраструктуры, обслуживающей власть, использование истории на службе актуальной политики и деградацию исторической науки до уровня политики памяти. Проблема единого учебники истории тоже, как видно, будет решена у нас с помощью иной технологии, в конечном счете внеэкономическими средствами, через государственный «рынок». В результате станет невозможным преподавание истории во всей ее сложности, противоречивости и альтернативности, т.е. с позиций плюрализма.

Как ни странно, но российское историческое сообщество решительнее и смелее отстаивает свои профессиональные ценности, нежели венгерские историки, а российская власть на свой лад мирится с этим, не прибегая к силовым решениям. Конечно, при этом борьба за овладение прошлым продолжается.

Из материалов заседаний Венгеро-российской смешанной комиссии историков

В ходе обсуждения Стандарта на заседаниях Венгеро-российской смешанной комиссии историков 29 августа 2013 г. и 24 апреля 2014 г. прозвучали следующие мнения, которые излагаются здесь с существенными сокращениями, с акцентом на главных положениях.

Сергей Филиппов (Центр русистики Университета им. Лоранда Этвеша, Будапешт): Создание концепции, служащей основой для написания нового учебника (новых учебников) истории, вовсе не кажется каким-то порочным, вредным начинанием. Наоборот, это может принести пользу: позволит навести хотя бы минимальный порядок в том хаосе, который в настоящее время характеризует историческое сознание и преподавание истории в России (см. цель: «формирования единого культурно-исторического пространства Российской Федерации»). Таким образом можно внедрить в учебные материалы новые научные подходы и результаты и исключить из преподавания истории псевдонаучные «теории». Что касается представленного на обсуждение материала, то в разделе «Концептуальные основы историко-культурного стандарта» содержится много положений, которые следует только приветствовать.

В то же время в концептуальном введении встречаются спорные, а то и прямо ошибочные утверждения. Можно согласиться с тем, что история способствует формированию гражданской общероссийской идентичности и гражданской активности. Гораздо сложнее обстоит дело с воспитанием патриотизма, а между тем в тексте это названо одной из важнейших задач. По-моему, преподавание истории отнюдь не предполагает воспитания патриотизма, хотя я понимаю, что могут быть приведены аргументы и в пользу противоположного мнения. Однозначные возражения вызывает тот арсенал понятий, что используется в связи с этой темой. Что, например, означает выражение «патриотическая основа исторического изложения»? Неужели «приукрашенную» историю? Это подозрение кажется обоснованным, поскольку одновременно речь идет о формировании «патриотической гордости» и «позитивного пафоса исторического сознания». Не следует ли здоровому историческому сознанию быть свободным от какого-либо пафоса?

В Стандарте постулируется, что главным опорным пунктом будущего учебника должен стать тезис: «Россия – крупнейшая страна мира». Из этого непосредственно выводится положение: «Мы – граждане великой страны с великим прошлым». Это положение не имеет рационального содержания и безнадежно устарело. Еще П.Я. Чаадаев указывал: простой «географический факт» вряд ли может быть предметом гордости и мало говорит о сути национальной истории. Действительно, разве гражданину Швейцарии, например, нужно посыпать голову пеплом из-за небольших размеров его родины? К тому же авторы концепции почему-то полагают, что на основании тезиса о пространстве/гордости удастся «логично и непротиворечиво рассмотреть вопросы межнациональных взаимоотношений». Я в этом отнюдь не уверен, тем более что в тексте встречается категоричное утверждение: «Следует подчеркнуть, что пребывание в составе Российской империи имело положительное значение для ее народов». Это вовсе не новая мысль – так говорили и на уроках истории в советских школах. Такой подход вряд ли усилит «внутреннюю непротиворечивость» и «объективность» нового учебника.

По замыслу авторов концепции, юные читатели нового учебника (или учебников) должны гордиться той ролью, которую сыграла их страна в мировой истории. Любопытно, как эта установка отразится в тексте учебника (учебников). Но уже сейчас видно, что особое место там займут «военные победы предков», формирующие «позитивный пафос исторического сознания». При этом авторы концепции предлагают «акцентировать внимание на массовом героизме в войнах освободительных, прежде всего Отечественных 1812 и 1941–1945 гг.». Налицо старая привычка с гордостью подчеркивать именно военные победы, неизменно служившие легитимационным фактором для российской и советской власти. Думается, российские школьники должны понять, что нужно уважать и почитать память тех предков, которые героически сражались и в «проигранных войнах» (Крымской, русско-японской или Первой мировой, которую, кстати, когда-то тоже называли Отечественной).

В тексте концепции правильно говорится о необходимости воспитании межнациональной и религиозной толерантности, однако не упоминается о толерантности по отношению к меньшинствам (например, к политическим или сексуальным, что было бы особенно актуально в современной России). Кроме того, в тексте речь идет о «нормальных» и «экстремальных» проявлениях гражданской активности, но остается в тени важнейший вопрос о том, где граница между этими формами и кто призван ее определять.

Безусловно важно «системное» изложение истории религий, однако и в этом случае возникает как минимум два вопроса. Во-первых, о чем конкретно идет речь: об истории религий или об истории церквей? Во-вторых, как возможно «пронизать все содержание учебника» истории России XVIII−ХХ вв. историей православия, когда религия и церковь были резко оттеснены на задний план и даже репрессированы?

Шандор Сили (Центр русистики Университета им. Лоранда Этвеша, Будапешт): Концептуально и методологически Стандарт опирается на результаты, достигнутые российской исторической наукой с 1991 г.; провозглашенные в нем методологические требования нацелены на формирование современного понимания истории. Учебник, по замыслу разработчиков, должен стимулировать способности к творческой работе и выработке собственного мнения, желание узнать культурный, антропологический, микроисторический и конфессиональный контекст событий и проч. Учебник истории не может быть свободен и от задач воспитания патриотизма, пронизанного толерантным отношением к другим культурам и народам, преданности делу демократии, способствуя тем самым укреплению основ гражданского общества. Противоречия, иногда встречающиеся в Стандарте, видимо, являются результатом стремления его авторов найти компромиссные решения методических и мировоззренческих споров.

Что касается преподавания проблемных вопросов российской истории, то в Стандарте предложено образцовое решение: подготовка соответсвующих тематических «модулей». 11 «трудных вопросов» (а всего их 20) относятся к истории XX в., один – к истории XXI в. Это дает основания предположить, что провозглашенный во введении принцип (изложение альтернативных мнений, побуждение школьников к формированию собственной позиции) будет реализован только в отношении IX–XVIII вв. – периода, идеологически безразличного для российского режима. (Интересно, что в списке нет ни одного «трудного вопроса» в связи с историей XIX в.!) Иначе зачем нужно было создавать Стандарт? Казанские дети могли бы и дальше слышать на уроках о кровавом русском завоевании и подавлении татарской культуры.

Нельзя предугадать, в какой степени новые учебники истории смогут соответствовать запросам государственного заказчика, не всегда гармонирующим с установками Стандарта. Очевидно, многое будет зависеть от состава и степени самостоятельности комиссии, которая будет рассматривать конкурсные работы. Но ссылки на Стандарт позволят легитимировать учебники, противоречащие изложенным в нем принципам, сохраняя при этом видимость некоего «общественного договора». Власти же могут настоять на использовании этих учебников в системе образования.

Габор Дьени (Центр русистики Университета им. Лоранда Этвеша, Будапешт): Уже при знакомстве со Стандартом бросается в глаза подчеркнутое внимание к национальному вопросу и к истории прошедших 100 лет. Авторы Стандарта заявили о намерении преодолеть «установку на политическую историю, уходящую корнями в имперскую и советскую школы». Взамен предлагается антропоцентричный подход, отводящий личности центральное место в истории. Это, конечно, перспективная точка зрения. Бóльшее место отводится освещению вопросов культуры – не только «высокой», но и народной.

Выдвижение на передний план национального вопроса, очевидно, связано с этноренессансом, начавшимся в России в 1990-е годы, с усилением русского национализма и национализмов меньшинств, со все более частыми межэтническими конфликтами. Эскалация этих процессов, прежде всего рост русского национализма, может стать серьезным дестабилизирующим фактором. В противовес этому в Стандарте подчеркивается, что многонациональность и поликонфессиональность являются важнейшими особенностями истории России.

Знакомство с традицией сосуществования различных народов может помочь остановить деструктивные силы. В то же время Стандарт не свободен от приукрашивающих действительность мифов. К примеру, от прежней русской исторической науки унаследован миф о «добровольном присоединении» народов к России. В Стандарте подчеркивается: хотя трагедии нельзя замалчивать, в целом вхождение в состав Российской империи имело для различных народов положительное значение. Российская империя обеспечивала их безопасность от внешних врагов, положила конец внутренним междоусобицам, принесла им просвещение и экономическое развитие.

Конечно, выдвижение на передний план национального вопроса можно только приветствовать. Однако существует опасность проецирования современного национализма и националистического мышления на те эпохи и территории, когда и где их еще не было (например, описание российской колонизации в оппозиции «русский – не русский»).

В Стандарте особо подчеркнуто значение региональной истории. То есть наряду с российским патриотизмом «стимулируется» и локальный патриотизм. Это важно хотя бы для патриотического воспитания: локальный патриотизм – основа любви к родине. По моему наблюдению, в России локальный патриотизм менее развит, чем, например, в Венгрии. Вероятно, это объясняется не только отставанием в развитии гражданского общества или тем, что в 1920–1930-е годы не поощрялись вдохновленные локальным патриотизмом исследования по местной истории (на место локального ставилось общесоветское), но и повышенной географической мобильностью населения.

Янош Макаи (Институт им. Кароя Эстерхази, Эгер): Первый раздел окончательного варианта «Концепции нового учебно-методического комплекса по отечественной истории» существенно не отличается от первого раздела проекта. Однако в нем появились некоторые важные изменения и дополнения.

К примеру, исправлена неточность проекта, связанная с перечислением отделившихся от Киева русских княжеств. Названы пять важнейших земель, управлявшихся представителями рода Рюриковичей (среди них мы находим как Смоленскую, так и Галицкую земли). Авторы концепции любят сравнения. В окончательном варианте утверждается, что «социально-экономический и общественно-политический строй Древнерусского государства хотя и имел целый ряд специфических черт, тем не менее во многом был схож со строем соседних европейских государств: Польши, Чехии, Венгрии». При этом указано на господствующую роль князей и знати, централизованную эксплуатацию зависимого населения и позднее появление крупной частной (видимо, светской) земельной собственности. Кроме того, авторы концепции отмечают черты сходства между республиканским строем Новгорода и Пскова и западноевропейскими городскими коммунами, не конкретизируя их. Поскольку среди медиевистов нет единого мнения по этим вопросам, их трактовки в последнем варианте текста представляются по крайней мере спорными.

В окончательном тексте концепции мы находим и другие новые моменты. Так, введена тема об истории народов и государств восточноевропейской степи и Сибири в XIII–XV вв. (имеются в виду истории Золотой Орды, народов Северного Кавказа и итальянских городов Черноморского побережья). В части, посвященной XV в., особый акцент сделан на истории достижения государственного единства и роли в этом процессе Московского княжества. Одно из предложений сформулировано в таком характерном стиле, что его стóит процитировать: «Единое Русское (Российское) государство, складывавшееся на основе Великого княжества Московского, к концу XV в. освободилось от ордынской зависимости, стало крупнейшим в Европе по размерам территории и включилось в европейскую систему международных отношений». Имеются и другие дополнения, касающиеся роли Москвы и сложившегося вокруг нее государства. При этом авторы концепции упоминают о падении Византии, о возрастании церковно-политической роли Москвы, о теории «Москва – Третий Рим».

В целом раздел концепции о древней и средневековой истории восточных славян (и соседних народов) вполне приемлем как с научной, так и с методологической точек зрения. Однако внесенные в проект изменения не всегда удачны. По-моему, в окончательном варианте слишком много говорится о единстве, империи и объединяющей роли Москвы. Хотя, конечно, концепция могла быть и гораздо хуже.

Эндре Шашхалми (Печский университет): По моему мнению, в предложенной концепции наряду с отказом от старой стереотипной марксистской терминологии – например, от тезиса о соответствии способов производства историческим эпохам и от определения феодальный (что можно приветствовать по нескольким причинам) – в трансформированном виде сохраняются те основные черты, которые были характерны для понимания истории в советскую эпоху (например, тезисы о дружбе народов СССР, величии СССР и т.д.). В то же время место марксизма заняла апологетичная парадигма евразийства, не только обосновывающая необходимость многонациональной империи «под руководством» («вождеством») русских, но и своей терминологией прикрывающая факты завоевания и колонизации.

Одной из важнейших задач преподавания истории в концепции названо «формирование гражданской общероссийской идентичности». Используемый в тексте термин общероссийский можно считать синонимом слова всероссийский, распространившегося в эпоху Петра Великого (между прочим, под украино-белорусским влиянием). Видимо, не случайно переживает сейчас возрождение и появившийся тогда неологизм россиянин (см., например, рекламу «Газпрома» как гордости России – она оканчивается словами: «Мы – россияне!»).

В связи с темой «единого Русского государства» в концепции говорится о ликвидации раздробленности как о положительном явлении (отсутствует лишь эпитет феодальная). При этом делается ссылка на европейские (испанскую, французскую и английскую) аналогии: на рубеже XV–XVI вв. в Европе также завершился процесс формирования единых национальных государств, пришедших на смену эпохе раздробленности. Но выражение национальное государство применительно к Западной Европе является анахронизмом (в указанное время там существовали только так называемые мозаичные династические государства). Кроме того, параллель с сословным представительством на Западе иррелевантна с учетом правового статуса социальных групп российского населения (отсутствием сословий) и существенных различий между политическим строем России и западных стран. Следовало бы, скорее, сконцентрировать внимание на феномене самодержавия (причинах появления, сущности) как специфической характеристике русской системы. Затем, в этой части концепции следовало бы уделить внимание не учению «Москва – Третий Рим», значение которого преувеличено, а сильной в то время идее «русское царство как Новый Израиль» и, следовательно, «Москва как Новый Иерусалим».

В целом в той части концепции, которая охватывает русскую историю до XVIII в., мне не хватает историко-экономического и историко-социального введения броделевского типа (демография, эпидемии, хозяйство, урожайность, денежный оборот и т.д.). С концептуальной точки зрения следовало бы показать взаимоотношения между западнохристианским и православным культурными регионами. Ведь до XVIII в. Европой считались только западнохристанские страны, но благодаря Петру Великому русские отодвинули восточную границу Европы до Урала (по Татищеву). Все это, как я полагаю, способствовало бы изменению взгляда на историю.

Беата Варга (Сегедский университет): Скажу несколько слов о том, как в концепции освещена проблематика Украины, или «Малороссии». Неясно, будет ли упомянут в запланированных учебниках тот важный момент, что после распада Киевской Руси носителями ее наследия были не только северовосточные территории с центром в Москве, но и юго-западный регион (если бы украинцам удалось создать самостоятельное государство, «собирание русских земель» стало бы важной миссией и для них).

Применительно к периоду с середины XIII в. до конца XIV в. в концепции говорится только о княжествах «Северо-Восточной Руси» и ни словом не упоминается о судьбе юго-западного региона. Затем: утверждение из раздела об истории XVII в. о переходе к России «Левобережной Украины» справедливо лишь отчасти. На Переяславской Раде 1654 г. было принято решение о «добровольном» присоединении к России всей Украины, чем и завершался процесс «собирания русских земель». Правобережные территории были возвращены полякам только после Андрусовского перемирия 1667 г. Наверное, с учетом важности приобретения украинских территорий следовало бы ввести в «Персоналии» имя Богдана Хмельницкого. Необходимо также уточнить, что русско-польская война за Украину на самом деле закончилась не Андрусовским соглашением 1667 г., а «вечным миром» 1686 г. Наконец, среди событий XVIII в. стоило бы упомянуть об отмене в 1764 г. «автономного» Украинского гетманства.

Показательно, что вместо понятия «Киевская Русь» в концепции употребляются выражения «Русь», «Древняя Русь», «Русская Земля», «Древнерусское государство». Возникают вопросы: насколько это приемлемо? Что – выражение «Киевская Русь» совсем вышло из употребления? При этом в разделе «Россия в конце XVII–XVIII вв.: От царства к империи» говорится о том, что Россия выполнила свою «историческую задачу»: «собрала» наследие Kиевской Руси. Это не совсем точно: не удалось присоединить юго-западный регион бывшей Киевской Руси с центром в Киеве (или его не числят в составе «русских земель»?). Но важно другое: для обозначения соответствующей исторической эпохи понятие «Киевская Русь» последовательно не употребляется, а применительно к XVIII в. почему-то используется! Это решение по меньшей мере спорно.