Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 5"

Модернизационный пафос того времени понятен: в мирных условиях рассчитывать на рывок в будущее не приходилось; оставалось надеяться на то, что в экстремальных обстоятельствах прежние препоны рухнут. Но все это были благие намерения, а не конкретные планы. Озеров откровенно указывал на глубокие социокультурные причины отставания России. Среди всевозможных препятствий он, между прочим, называл российские пассивность, нерасторопность, лень – результат затянувшегося крепостничества. По мнению Озерова, в российских элитах выработался умозрительный тип сознания. «Мы увлекались общими теориями, общими схемами, – полагал Озеров, – но не подходили к задачам времени конкретно, деловито»; «между фактами действительности и должными деяниями у нас стояла теория, абстракция, и эта последняя закрывала собой действительность» (51, с. 311–312). Все это в условиях господства бюрократии дало печальный результат. «Наша апатия и апатия представителей нашей промышленности привела нас к этой экономической кабале Германии». До сих пор «никакой мы политики не проводили: мы одно знали – выжимать деньги из населения, выжимать всеми средствами». В результате «население боялось всяких новшеств», предпочитало «слепо рыть землю по старинке» (там же, с. 322).

Современники отмечали разительный контраст в хозяйственном поведении предпринимателей европейского и русского происхождения (см.: 1; 6). Их суждения звучат подчас весьма самокритично. Историк М.М. Богословский писал в дневнике: «Разве мы в своей ежедневной, обыденной жизни умеем так много, так постоянно, точно и отчетливо работать, как иностранцы: французы, немцы, англичане? Мы все делаем кое-как, спустя рукава, смотрим на работу как на досадную помеху и стараемся отбыть ее как ни попало. Все это наследие у одних бездельного барства, у других принудительного тягла и крепостной неволи» (4, с. 60–61). В 1915 г. искусствовед Н.Н. Пунин предрекал: «Мы не можем выиграть этой войны, мы совершенно не способны… к ровному, энергичному, ответственному труду» (61, с. 102). Многие понимали, что модернизация невозможна, если в народе не «выработано» активное гражданское сознание.

Несбалансированность хозяйственного развития России порой вызывала в обществе своего рода антииндустриалистскую истерику. Так, А.С. Манцев писал 12 ноября 1914 г. из Орловской губернии известному правому деятелю, члену Государственной Думы А.И. Савенко: в Центральной России «полное захудание» в силу того, что «Витте насадил промышленность в ущерб земледелию». Критикуя «политику жидовского наймита», Манцев указывал, что Германия в то же время «всеми мерами содействовала процветанию своего земледелия»231231
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 999. Л. 1844.


[Закрыть]. Вряд ли в отношении здоровой экономики могли появиться подобные реминисценции.

Заграница поможет?

Последствия слабости модернизационных, точнее «перестроечных» потенций в России почувствовали очень скоро. В августе 1914 г. российских предпринимателей охватила паника: выяснилось, что зависимость России от промышленно-технологического импорта велика настолько, что ни о каком увеличении производства мечтать не приходится. Некоторые усмотрели в этом предвоенные «германские происки» (49). «Наша добывающая, а тем более обрабатывающая промышленность в руках синдикатов, заведенных немцами, или у частных немецких ростовщиков, захвативших в свои руки фабрики, – писал 25 ноября 1914 г. неустановленный автор из Таганрога К.Н. Поливанову в Москву. – Наша торговля в руках или евреев или немцев»232232
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1000. Л. 1943.


[Закрыть]. Имплицитное недовольство состоянием российской экономики то и дело прорывалось наружу.

Эту ситуацию следовало спешно преодолеть. Но как? Эмоции подхлестывали фантазии. 1 августа 1915 г. М. Волошин писал из Биаррица Е.О. Волошиной в Феодосию: «Я Россию, как народ, исключаю из своих безнадежных выводов, но Европа безнадежна. Она во власти демонов машины, демонов жадности – перепроизводства, завоевания рынков, развития промышленности. Их нельзя внешне истребить, их надо внутренне, морально преодолеть. Этого можно ждать только от России, но не как государства, а как от народа во всем его хаосе»233233
  Там же. Д. 1007. Л. 91.


[Закрыть]. Традиционная российская склонность к модернизационным рывкам (к «революции», а не к эволюции), преодолению неодолимых препятствий во имя будущего провоцировала поиски «палочки-выручалочки».

В правящих верхах основные надежды возлагались на государство и казенную промышленность, работавшую на оборону. Считалось, что ее продукция обходится дешевле, чем продукция частных предприятий. Но современные исследователи указывают, что в себестоимость продукции казенных заводов следует включать и общие государственные расходы на поддержание их жизнедеятельности (57, с. 305). Показательно, к примеру, как «решалась» проблема нехватки цветных металлов. 16 февраля 1916 г. представители Тульского и Кольчугинского заводов жаловались генералу Алексееву: раньше они сами без проблем закупали металлы за границей, теперь этим занимался Комитет по металлоснабжению, не способный обеспечить ритмичные поставки (44, с. 161). Как видно, государство плодило опасливых бюрократов, а не «эффективных менеджеров».

Не приходилось рассчитывать на особую инновационную активность госсектора экономики. Так, в первый год войны внутри страны было заказано 8647 орудий, а произведено лишь 88, т.е. 1% от требуемого (66, с. 30–31). Частично это было связано с непростительно медленной перестройкой производства. Но сказался еще один фактор: в 1914 г. из 135 тыс. человек, работавших на крупнейших заводах, призвали в армию почти 60%. Производительность в результате упала почти до 7–12% от нормы (2, с. 118).

Лишь небольшую часть квалифицированных рабочих и специалистов удалось вернуть на производство. В мае 1916 г. один солдат писал по этому поводу: «У нас работу не поощряют, а только тормозят… По милости нашей администрации я ничего не делаю уже 2-й год. А ведь недавно Путиловский завод приглашал меня инженером по шрапнелепрокатному делу… Наша администрация находится в состоянии какого-то умственного оцепенения, недомыслия и непонимания государственных интересов… Ничегонеделающих, как я… у нас много и все люди – специалисты»234234
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1055. Л. 175.


[Закрыть].

Соединения «капитала ума и капитала денег» не получалось. Идея «американизации» предпринимательства, имевшая заметное распространение (см.: 18, с. 23–24; 50), не прививалась, несмотря на громадное впечатление от успехов заокеанской промышленности в годы войны (45, с. 96). Протекционистские формы государственного индустриализма по-прежнему развращали российских заводчиков, «национальная модель» капитализма не складывалась.

Примечательно, что в «верхах» разгорелся спор: каким должен быть новый оружейный завод – казенным или частным? Естественно, частные предприниматели отстаивали свои интересы, указывая на пагубность насаждения казенных заводов (46, с. 176). В результате согласованный план строительства новых военных заводов так и не реализовали (57, с. 296, 297, 299), а власть была вынуждена еще больше ориентироваться на заграничные заказы. Причина – не в чьем-то субъективном просчете: такова была непреодолимая инерция предыдущего развития России.

Можно говорить лишь о частных успехах, связанных с персональными усилиями отдельных людей. Так, германские историки положительно оценивают деятельность В.Н. Ипатьева, возглавившего в апреле 1916 г. химическую комиссию при ГАУ. Ему удалось не только наладить взаимодействие казенных и частных предприятий, но и привлечь к работе ученых-химиков (см.: 81, с. 107). Но ситуацию в целом трудно признать обнадеживающей. 23 ноября 1916 г. некий поручик Бондаренко жаловался Пуришкевичу: «В Киеве при Политехническом институте создан газовый завод для выработки цианистого калия, принесшего много пользы на поле брани при применении его артиллерией». Надо было расширять производство, однако вопреки восторженным отзывам английских и французских генералов «высшей администрацией в Петрограде работа всячески тормозится»235235
  Там же. Д. 1062. Л. 1234.


[Закрыть]. О таких случаях современники сообщают намного чаще, чем об успехах.

Реакция на неудачи была вполне предсказуемой: экономические слабости России все чаще связывали со «злокозненностью» немцев. В Совете министров «немецкое засилье» воспринимали как тотальную напасть. В газетах писали: русские знают, за что сражаются, – предстоит сбросить немецкое экономическое иго. А либерал С.И. Гессен призывал к созданию нации, как «духовно-экономического целого», через «очищение» войной (19, с. 589). В «низах» такие призывы воспринимались по-своему – порой в чисто шовинистическом духе. Так, рабочие в борьбе против «немецкого засилья» принялись выявлять «вредителей» на производстве (24, с. 397–398). Вряд ли это способствовало повышению его эффективности.

Основная причина хозяйственных неурядиц была вовсе не в многоукладном характере экономики, как принято думать. Строго говоря, всякая экономика многоукладна, другое дело – как осуществляются связи между укладами. Если они блокируются бюрократией, замыкающей естественный продуктообмен на себя, сдерживаются хозяйственной замкнутостью наиболее архаичных укладов и, наконец, если в «низах» нет гражданского понимания общего хозяйственного блага, в экстремальных обстоятельствах многоукладность может обернуться «многоконфликтностью» – войной всех против всех. Между тем хозяйственные уклады в годы войны неуклонно «разъезжались». Эта опасная дисгармония усугублялась состоянием российской финансовой системы.

Предвоенный бездефицитный российский бюджет базировался на косвенном налогообложении, значительную часть которого составляли акцизы. Жесткий «золотой стандарт» обеспечивал приток иностранных капиталов. Преобладание экспорта (главным образом сельскохозяйственного) над импортом создавало положительное внешнеторговое сальдо. Этим нехитрым способом создавался «золотой мост», по которому шли средства для индустриализации.

В таких условиях недостатка в «оптимистах» не было. Подполковник Генерального штаба А. Гулевич еще в 1898 г. утверждал, что «хозяйственный организм России не может быть поколеблен в своих устоях бедствиями будущей войны, как бы надолго она ни затянулась». Скорее наоборот: от затягивания войны Россия только выиграет (22, с. 179). О том, как это скажется на народной психике, не думали. Еще более «оптимистичную» точку зрения высказывал финансист И.С. Блиох. Он видел «спасение России» в случае европейской войны… в ее экономической и культурной отсталости. Чем беднее народ, тем легче он перенесет бедствия войны, предрекал Блиох (цит. по: 60, с. 11). О перспективах модернизации при таких настроениях и говорить не приходится.

Финансовая система, построенная на столь архаичных принципах, могла действовать только в мирное время. В экстремальных условиях империя становилась должником более развитых стран. Ситуацию усугубило введение сухого закона – бюджет терял от трети до четверти поступлений.

Оптимизм «верхов» базировался на представлении, что война окажется скоротечной и для ее успешного завершения будет достаточно накоплений мирного времени. Примечательно, что и «снизу» – словно в дополнение фантазий «верхов» – поступали весьма своеобразные предложения. Так, крестьянин Андрей Иванович Снегирев писал 6 сентября 1914 г. из Глазова Вятской губернии депутату Государственной Думы кадету А.И. Шингареву о своей озабоченности падением доходов государства от акцизов. Он предлагал «обложить налогом все неоседлое человечество России», начиная с «кучеров, кухарок, нянек, дворников» и кончая «промышленниками, горными фабрикантами и заводчиками». Вот только хлебопашца «отягощать» не следовало. Вольно или невольно Снегирев выразил крестьянскую мечту: государство должно стоять на страже интересов основной массы населения. Если будет так, «губительный яд для человеческого благосостояния исчезнет, миллионы пудов хлеба останутся в народе, усилится скотоводство и вся культура»236236
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 995. Л. 1412.


[Закрыть]. В этой схеме не хватало только «крестьянского царя». Идея, конечно, была неосуществимой: высшая власть блокировалась бюрократией; прорваться сквозь нее Николай II не имел ни сил, ни желания.

Не случайно к мобилизации всех ресурсов страны для крупномасштабной войны правительство приступило лишь спустя год после ее начала. А до того интенсивно закупало снаряжение за границей, причем делало это крайне нерасчетливо. Так, в начале войны французы предложили закупить стальные каски по цене 11 франков. Мнения российских военных верхов на этот счет разошлись. В конечном счете каски все же закупили, но уже по цене 25 франков за штуку237237
  ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 201. Л. 52.


[Закрыть]. Интересно, что в Германии в военное время успешно производилась замена дефицитных металлов другими материалами, что позволило снизить расходы меди, олова, никеля (5, с. 11). В России об этом не приходилось и мечтать.

Слабым местом российской армии было почти полное отсутствие крупнокалиберной артиллерии. В значительной степени поражения весны – лета 1915 г. были связаны с этим. В результате поставки орудий крупного калибра пришлось в полном смысле слова выпрашивать в Японии (79, с. 35–36). В Германии же к концу 1915 г. изготовлялось до 480 легких орудий в месяц (чего, впрочем, также оказалось недостаточно). Затем для их производства были привлечены десятки машиностроительных и металлургических заводов. Если в 1915 г. было изготовлено 4 тыс. орудийных стволов, то в 1916 – 14 тыс., в 1917 – 24 тыс., а в 1918 г. – 22 тыс. (там же). Для союзников, и особенно для России, такое наращивание производства оказалось невозможным.

Уже к осени 1914 г. обнаружилась нехватка винтовок (28, с. 98). Более половины винтовок, которыми воевали русские солдаты, было произведено за границей. «Окончательно отдаемся в руки добрых союзников, – иронизировали в Совете министров в марте 1916 г. – Переходим из огня в полымя, из немецкого засилья экономического в английское» (69, с. 325). Однако и британская помощь не спасала положения. В июле 1915 г. правительство предложило Японии – своему недавнему военному противнику, отстоящему на многие тысячи километров от западных фронтов, – неслыханную сделку: поставку сырья для производства вооружений. При этом за будущие поставки пришлось платить наличными (82, с. 25–27). В конечном счете сложилась парадоксальная ситуация. В 1914–1917 гг. русские заводы изготовили и отремонтировали 3576 тыс. винтовок, а из-за границы за это же время получили 3713 тыс. винтовок – французских, японских, американских и даже итальянских. Таким образом на вооружении армии оказалось десять образцов винтовок, включая два трофейных.

Между тем «патриотичные» публицисты даже в 1915 г. обращали внимание читающей публики исключительно «на благоприятные обстоятельства, обусловливаемые в русской жизни нынешней войной», уверяли, что «у нас обширные запасы оружия и снарядов». Из этого делался «оптимистичный» вывод: жертвы войны искупаются освобождением от немецкого влияния и «достижением той свободы, которая составляет необходимое условие хозяйственного благоустройства и преуспеяния». В общем, несмотря на целый ряд поражений, «оптимистам» по-прежнему казалось, что война «открывает перспективы будущих успехов, будущего подъема народного хозяйства» (16, с. 44, 45). На фронте, между тем, некоторые командиры дивизий просили своих жен закупить в столице цейсовские бинокли, чтобы обеспечить ими подчиненных офицеров (68, с. 90, 95, 106). Дело в том, что оптическое производство в России было совершенно не развито (последствия этого сказались и в Великую Отечественную войну).

Надо сказать, импортировали не только то, что в стране не могли или не успевали произвести. «Пришлось выписывать из-за границы по большим ценам все те сырые материалы, которых не было в России и необходимость которых предвиделась одиннадцать лет назад при первоначальном исчислении для обеспечения заводов запасами», – отмечали специалисты (68, с. 115). Ввозить потребовалось и то, что имелось в стране в изобилии. Импортировали, например, серный колчедан, исходный продукт для производства серной кислоты, без которой невозможен выпуск взрывчатых веществ. Перед войной его ввозили морем из Греции, Турции и Скандинавских стран, а селитру – даже из Чили (71, с. 148, 151). Толуол, необходимый для получения тротила, доставлялся из Германии (2, с. 303).

Словно в отместку по настоянию российских контрразведчиков (34, с. 51) началась тотальная «чистка» всех немецких фирм, разрабатывалась целая система мер, направленных против германской собственности в России (80, с. 479-521). Но это лишь усугубляло хозяйственную ситуацию. При этом возникали весьма «странные» военные потребности, которые тоже удовлетворялись за рубежом. Например, американский рынок получил из России заказ на производство 400 тыс. пехотных топоров, 600 тыс. киркомотыг, 2,5 тыс. пудов колючей проволоки (14, с. 107). Итоговый список предметов для военного ведомства, подлежащего закупке за границей до 1 января 1917 г., содержал хлопковый материал, шинельное сукно, сапоги и башмаки, седла, медицинские материалы – в том числе шприцы, запасные иглы (30 тыс. термометров и полч.) (56, с. 180–183). Произвести все это в необходимом количестве внутри страны оказалось невозможно.

Для оплаты растущих заказов за рубежом требовались все более значительные суммы. Однако уже в первые месяцы войны была израсходована свободная золотая наличность в размере полумиллиарда рублей, а к концу 1914 г. общие финансовые затраты России на ведение войны составили 2,7 млрд руб. (66, с. 239). К началу 1915 г. правительство оказалось перед угрозой финансового краха (об этом еще в сентябре 1914 г. предупреждал один из наиболее проницательных царских министров А.В. Кривошеин) (69, с. 66). Но чиновники по стародавней привычке предпочитали не замечать опасностей. Представители Министерства финансов даже весной 1915 г. утешали себя тем, что «кредитная система в общем вышла из тяжелого испытания непоколебленной» (76, с. IV). Однако министр финансов П.Л. Барк признал в июне 1915 г.: «Надо ждать крушения финансовой системы» (69, с. 186). Даже чинам Ставки казалось, что все «катится в пропасть» и остается надеяться только на чудо238238
  ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 532. Л. 86.


[Закрыть]. Осенью 1915 г. многие контрразведчики считали, что «война уже безнадежно проиграна»239239
  Там же. Оп. 1. Д. 201. Л. 20.


[Закрыть].

Возникали все новые и новые проблемы. К примеру, обнаружилась острая нехватка мешков для земли (33, с. 52, 54). В начале 1915 г. 3,1 млн пудов хлопка, закупленные в Америке, долгие месяцы пролежали во Владивостокском порту – не могли быть доставлены потребителю из-за отсутствия вагонов (44, с. 115). В связи с дефицитом вагонов в Особом совещании по обороне в июне 1915 г. задались «глубокомысленным» вопросом: нельзя ли использовать для их производства «железнодорожные мастерские в Киеве и Ростове-на-Дону, занятые, по слухам, изготовлением вагонов-ресторанов» (31, с. 61).

Исследователи приводят еще более курьезные примеры зависимости России от импорта. Так, до войны коксующийся уголь поступал из-за границы через балтийские порты. Теперь приходилось ввозить его через Архангельск, порт которого не был подготовлен к такой товарной нагрузке (72, с. 16, 18). Инженеры еще в начале августа 1914 г. предупреждали о том, что, если не принять срочные меры к развитию отечественной угледобычи, возникнут серьезные проблемы240240
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 992. Л. 1200.


[Закрыть]. Однако соответствующие меры приняты не были. Как всегда, власть считала, что проще ввозить необходимое из-за границы, чем производить у себя.

Конечно, были люди, пытавшиеся из последних сил изменить ситуацию. Начальник снабжения армии ген. А.А. Маниковский, например, пришел к выводу, что деньги, израсходованные на экспорт, эффективнее было потратить на развитие отечественной промышленности. Поэтому, например, в ноябре 1915 г. решили развивать отечественное производство автомобилей (46, с. 248). Но, во-первых, более 300 млн руб. уже было потрачено на иностранные автомобили, а во-вторых, вряд ли вообще удалось бы развернуть машиностроение в России.

Некоторые снабженцы полагали, что административный аппарат военного ведомства не отвечал нуждам войны241241
  ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 110. Л. 117.


[Закрыть]. С этим можно согласиться. В конечном счете правительству не удалось добиться ни добровольного подчинения частного сектора государству, ни оптимального сочетания принудительных и «патриотических» интенций, как это случилось в большинстве европейских стран. Работу многочисленных комитетов и комиссий отличали бессистемность, ведомственная разобщенность, отсутствовала координация действий (81, с. 93, 107–109, 120, 132–136).

Фронту не хватало вполне прозаических вещей. Из-за нестыковки государственного и частного секторов экономики «хлопотливой и трудно поддающейся регулировке» оказалась проблема заготовки обуви242242
  Там же. Оп. 2. Д. 110. Л. 92.


[Закрыть]. На Юго-Западном фронте «сапожный кризис» обозначился ещё в декабре 1914 г. (68, с. 74, 79). В то же время его ощутили в Москве: 25% раненых и больных солдат прибывало с фронта в негодных сапогах. Вскоре ситуация обострилась: некоторые губернаторы запретили вывозить кожу из своих губерний (55, с. 19, 40). «В армии нет сапог», – говорили в Совете министров 12 декабре 1914 г. (69, с. 108). Непросто оказалось наладить и ремонт сапог. Известен почти анекдотичный случай: 11 вагонов с кожей, отправленных из Витебска в Москву, по дороге потерялись, и были найдены в разных городах – Казани, Харькове, Таганроге и др. Целых четыре вагона обнаружилось в Тифлисе (55, с. 40–41). М.В. Родзянко попытался созвать съезд представителей губернских управ, чтобы по просьбе Ставки наладить снабжение армии сапогами. Но из МВД последовал отказ с мотивировкой, что скоро вместо сапог земцы могут потребовать конституции (62, с. 101–102).

«Сапожная проблема» стала решаться общественностью (как обычно, на казенные деньги). В 1916 г. в Московском военно-промышленном комитете ею занимались два подразделения (из 24): Комиссия по заготовке сапог для действующей армии и Сапожно-амуничный отдел. Возглавлял их один человек – С.П. Рябушинский (43, с. 204, 206). Однако «сапожный кризис» к началу 1917 г. так и не был ликвидирован (31, с. 39)243243
  Уже к ноябрю стало ясно, что решить проблему своими силами не удастся ввиду уменьшения поголовья скота. См.: Там же.


[Закрыть]. Кое-где солдатам приходилось надевать лапти (37, с. 56–57, 61, 76, 95–96). Тем временем власти решили монополизировать «кожно-сапожную» проблему. Против этого восстали биржевики и военно-промышленные комитеты244244
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1060. Л. 1051.


[Закрыть]. Писали, что «все силы земные, а главное, полицейские были подняты… на помощь Кожсоюзу, дабы вывезти сырье из Сибири…». А между тем там, вроде бы, уже были построены «дивные заводы»245245
  Там же. Д. 1061. Л. 1199.


[Закрыть]. Независимо от того, насколько объективна эта информация, очевидно: инновационный потенциал частного бизнеса остался невостребованным – во имя сохранения привычного госмонополизма.

Патерналистское сознание всегда рассчитывает на «чудо спасения». Командующий 1-й армией генерал Литвинов писал 14 февраля 1917 г. в столицу: «Если у нас при таком заведомом обилии всякой еды в стране вой, то можно себе представить, что делается в Германии при заведомом отсутствии всего и при наличии лишь одного твердого порядка… Порядка у нас нет.., но ведь порядком сыт не будешь… Молодцы эти англичане, и союз наш с ними – большая порука в том, что союзники задушат, наконец, наших врагов»246246
  Там же. Д. 1070. Л. 57.


[Закрыть]. Как видно, на свою власть генерал уже не надеялся.

В поисках спасательного круга

Критическое положение вызывает «креативность отчаяния». Обычно «спасению» помогают люди, «не нашедшие себя» в «застойной» ситуации. Положительный народнохозяйственный итог достигается за счет блокирования их эгоистических интересов. Так было во всех развитых европейских странах.

Как повели себя в условиях войны российские промышленники? Многие из них жертвовали громадные суммы на нужды армии, но обычно это было лишь частью верноподданнического ритуала, не исключавшего азарт наживы. Перед войной, по свидетельству человека, приближенного к «верхам», «солидные фирмы отказывались от поставок в армию из-за сложности правил». В результате сложился устойчивый слой посредников между предпринимателями и армией; сговариваясь между собой, они взвинчивали цены и «прибегали зачастую к неблаговидным приемам»247247
  ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 110. Л. 11.


[Закрыть]. В сфере благотворительности возникали подчас неловкие ситуации. Так, во время визита Николая II в Харьков губернатор поспешил доложить, что «съезд горнопромышленников жертвует миллион рублей на нужды войны». Была получена высочайшая благодарность, но промышленники раскошеливаться не спешили. Пришлось «создавать обложение промышленников, чтобы набрать пожертвованные деньги…»248248
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1010. Л. 12.


[Закрыть]. Именно такие случаи в первую очередь замечала всегда готовая к «праведному» негодованию общественность.

Кое-кому из русских предпринимателей удалось сделать в годы войны состояние. Таков К.И. Ярошинский: получив в Государственном банке 400-миллионный кредит на организацию военной промышленности, он значительную его часть потратил на скупку десятков прибыльных сахарных заводов (74, с. 333). Этот пример не был уникальным. Война вовсе не привела к объединению власти и бизнеса.

Для сравнения отметим, что сразу после вступления в войну британский парламент принял чрезвычайный закон от 8 августа 1914 г. «О защите королевства», который наделил правительство правом «подчинять любой частный интерес задаче успешного ведения войны». А по закону от 28 августа государство стало осуществлять общий контроль над производившими вооружения заводами и железными дорогами, гарантировав их владельцам прибыль на уровне 1913 г. Уже в конце августа 1915 г. анлийское правительство регулировало импорт и распределение сахара в стране, а также создало запас пшеницы (59, с. 267). В России же в сентябре 1915 г. стал ощущаться недостаток сахара. Из Луги Петроградской губернии писали: «Всюду мрачно. Четвертый день сидим без сахара, последний день пользуемся керосином, завтра истекает рис, ржаная мука и на исходе пшеничная. И это несмотря на то, что мимо нас бегут из Петрограда сплошь да рядом пустые составы товарных поездов. Кто виноват в этой несообразности – не поймешь»249249
  Там же. Д. 1032. Л. 1408.


[Закрыть].

Российская власть, словно загипнотизированная привычкой к «застойному» существованию, не могла решиться на инновационные действия и продолжала рассчитывать на «духовный подъем» народа. Ее фактически поддерживали некоторые представители творческих элит. «Не сила оружия, отдельно взятая, решает участь сражения, а та духовная сила, которая управляет оружием и без которой оно мертво» (73, с. 495), – писал Е.Н. Трубецкой. Пылких идеалистов в России всегда хватало. Философа И.А. Ильина, к примеру, возмутило предложение П.Б. Струве превратить всю Россию в «тыл армии». Ильин, напротив, полагал, что «армия должна стать вещественным выражением духовного творческого подъема в стране», и именно этот «дух должен понести армию к победе, а страну к обновлению». Он упрекал Струве в том, что его идеология является «торгово-промышленной» (38, с. 83).

Правые политики хотели добиться «духовного обновления» избавлением (путем соответственных запретов) от «чуждых влияний». Депутат III Думы историк А. Вязигин писал 14 февраля 1917 г. действующему ее члену Г.А. Шечкову: «Нужна конфискация запасов по принудительной цене. Денег нет – пусть выпустят принудительный заем… Нужно обложить прибыль, а не имущество. Иначе произойдет экономический кризис, и земли, дома, предприятия попадут в жидовские руки»250250
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1070. Л. 56.


[Закрыть].

К слову сказать, идеи Струве оказались близки его давнему противнику – В.И. Ленину. Тот полагал, что тотальная война приведет экономику воюющих стран к состоянию, более всего соответствующему социалистически-распределительным идеалам. При этом ориентиром для Ленина была экономическая политика Германии: там государство фактически выступило в роли основного потребителя, навязывающего производителю свои правила игры. Немецкое государство не только установило максимальные цены и ограничило потребление хлебных продуктов, но и регламентировало размол зерна, выпечку хлеба, производство колбас, убой скота и т.д. Правительство поощряло учреждение особых сырьевых комитетов, которые определяли потребности армии и промышленности в сырье и распределяли его между производителями. Следствием стала реквизиция кожи, металлов, резины. Но это – лишь одна сторона политики всеобщей мобилизации ресурсов. Немецкое государство планомерно стимулировало изобретательство, организацию новых производств – разумеется, при условии соблюдения владельцами установленных им правил игры. Правительственные мероприятия не затрагивали прибыль – сдерживалась лишь неуемная жажда наживы.

Все эти меры, конечно, не были «шагами к социализму», но предпринимались ради сохранения капиталистического общества. Интересно, что даже экономисты марксистской школы видели в них явный «перебор» (78, с. 9, 11) 251251
  Прибыль в военной промышленности Германии не опускалась ниже 10%, а в ряде случаев превышала 20%. См.: 5, с. 12.


[Закрыть]. Иначе было в России. Здесь «подозрительный» капитализм, похоже, никто не хотел ни использовать, ни тем более «спасать».

Причины, возможно, имели аксиологический характер. Православная культура сконцентрирована на Боге, а не на человеке, поэтому проблемы «мирские», в том числе социально-экономические, оказывались на заднем плане. Между тем даже в рамках католической традиции, не говоря уже о протестантстве, никогда не забывали о материальном достатке. Так или иначе предубеждение против «мамоны», характерное для русской культуры, не следует игнорировать.

Российская власть всегда не доверяла людям самостоятельным. В правительственных верхах говорили: «Наши заводчики – шайка, с которой надо действовать решительно» (69, с. 119). 12 июня 1915 г. министры указывали: «владельцы копей инертны», не желают брать на работу «беженцев, пленных, финляндцев, а болтают о китайцах и японцах». И квалифицировали такое поведение как «бюрократические уловки для ничегонеделания» (69, с. 181). А в связи с пожаром на Златоустовском заводе В.Н. Шаховской заявил, что «вокруг пьянство при попустительстве полиции» (там же, с. 332). О разгильдяйстве постоянно судачили в обществе.

Правительство распустило безобиднейшее экономическое совещание членов Государственного совета из-за того, что оно вздумало обсуждать вопрос о положении рабочих в Донбассе (27, с. 71). А между тем сложившаяся там ситуация тревожила многих. Условия жизни и работы шахтеров были ужасными: писали о «каторжном 12-часовом труде под землей» с постоянным «риском увечья». Заработок шахтеров не превышал 45 руб., в жилые казармы их «набивали как сельдей в бочку». Горнозаводчики же исходили из того, что «повышение заработка рабочих не даст увеличение добычи угля». Единственное, на что соглашались предприниматели, – бесплатный проезд рабочих-сезонников по железным дорогам252252
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1009. Л. 25 – 25 об.


[Закрыть]. Бюрократии, вынужденной обслуживать патерналистскую систему, такая несговорчивость не нравилась.