Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 5"

Вот почему не следует особенно надеяться на добрую волю президентов, на возможность «самоограничения». Гораздо эффективнее понять, стимулирует ли сама Конституция расширение власти или, наоборот, препятствует ему. Разумеется, дело не только в конституционном тексте, но и в строе мыслей, в степени конформизма, стиле поведения членов парламента и судей конституционной юстиции. Тем не менее повторю, многое зависит от определенности и жесткости самого конституционного текста. Во всяком случае, именно с него следует начинать поиск антиавторитарных рычагов.

Прежде всего, необходимо отказаться от концепта «президент-арбитр». Это великолепная уловка, маскирующая как раз концентрацию власти в руках президента (напомню, речь идет о полупрезидентской, или смешанной, системе власти182182
  Хотя об арбитражной роли главы государства говорят и конституции некоторых стран парламентского типа – например, республиканской Греции и монархической Испании.


[Закрыть]). Что касается России, то в нашей Конституции нет прямого указания на арбитражную функцию президента. Однако в ней закреплена синонимическая конструкция: глава государства обязан обеспечивать «согласованное функционирование и взаимодействие органов государственной власти» (ст. 80).

Почему же я говорю об этом концепте в негативном плане? По смыслу термин «арбитр» близок к термину «судья», но есть и отличия.

Во-первых, арбитр не вправе признавать виновной какую-то из сторон спора, конфликта. При «политическом же арбитраже» такое случается сплошь и рядом – президент ведь не является нейтральным институтом (об этом я более подробно скажу ниже).

Во-вторых, арбитр может приступить к выполнению своих функций только в случае обращения к нему спорящих сторон. Однако при «политическом арбитраже» президент вправе, а иногда и обязан по своей инициативе вмешаться в коллизию между институтами власти – даже вопреки их воле.

В-третьих, не очень понятно, зачем вообще нужен арбитраж, коль скоро каждый орган государственный власти действует в рамках своей компетенции (если он выходит за эти рамки, речь должна идти уже не об арбитраже, а о защите конституционной законности). Понятно, что в политических отношениях может сложиться кризисная (тупиковая) ситуация, связанная главным образом с формированием или изменением состава правительства. Однако действия президента в такой ситуации тоже трудно называть арбитражем: он не примиряет стороны, не разрешает спор, а, формируя или настаивая на формировании определенного кабинета, принимает собственное политическое решение.

В-четвертых, весьма сложно определить содержание понятия «политический арбитраж» («обеспечение согласованного функционирования»). В Конституции РФ, например, строго говоря, есть лишь одно полномочие, которое можно расценивать как президентский арбитраж – право «использовать согласительные процедуры для разрешения разногласий между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти субъектов Российской Федерации, а также между органами государственной власти субъектов Российской Федерации» (ч. 1 ст. 85). По крайней мере именно это право обычно считают проявлением функции «обеспечения согласованного функционирования» (см., например: 24, с. 431; 43, с. 21).

Однако применяет это полномочие президент РФ крайне редко; оно тем более теряет свой смысл в условиях жесткой централизации всей публично-властной конструкции, начавшейся в 2000 г. Это, впрочем, не смущает тех исследователей, которые видят проявления функции «политического арбитража» даже в приостановлении действия актов органов исполнительной власти субъектов РФ или отмене актов правительства РФ (см., например: 24, с. 440, 442). Вряд ли, однако, стоит доказывать, что эти полномочия, скорее, относятся к функции президента как гаранта Конституции, прав и свобод человека и гражданина.

Показательно, что и Конституционный Суд РФ весьма широко трактует функцию «обеспечения согласованного функционирования». Например, в своих решениях он выводит из нее:

– обязанность Президента принимать необходимые меры по соблюдению палатами Федерального Собрания предусмотренного Конституцией РФ срока направления принятого федерального закона главе государства183183
  Постановление Конституционного Суда РФ от 22 апреля 1996 г. № 10-П «По делу о толковании отдельных положений статьи 107 Конституции Российской Федерации» (Анализ постановлений Конституционного Суда РФ проведен с помощью СПС «КонсультантПлюс»).


[Закрыть];

– издание указов, восполняющих пробелы в правовом регулировании по вопросам, требующим законодательного решения184184
  Постановление Конституционного Суда РФ от 30 апреля 1996 г. № 11-П «По делу о проверке конституционности пункта 2 Указа Президента Российской Федерации от 3 октября 1994 г. “О мерах по укреплению единой системы исполнительной власти в Российской Федерации” и пункта 2.3 Положения о главе администрации края, области, города федерального значения, автономной области, автономного округа Российской Федерации, утвержденного названным Указом».


[Закрыть];

– вынесение предупреждения в адрес законодательного (представительного) органа государственной власти субъекта РФ185185
  Постановление Конституционного суда Российской Федерации от 4 апреля 2002 г. № 8-П «По делу о проверке конституционности отдельных положений Федерального закона «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов Российской Федерации» в связи с запросами Государственного собрания (Ил Тумэн) Республики Саха (Якутия) и Государственного совета – Хасэ Республики Адыгея».


[Закрыть];

– роспуск Государственной Думы как средство удержания самого Президента и Думы от необоснованных конфликтов186186
  Постановление Конституционного суда Российской Федерации от 11 ноября 1999 г. № 15-П «По делу о толковании статей 84 (пункт “б”), 99 (части 1, 2 и 4) и 109 (часть 1) Конституции Российской Федерации».


[Закрыть] (!?) и др.

Наконец, в-пятых (и это – самое важное), арбитр – это фигура, которая стоит не над спорящими сторонами, а над их интересами, преследуя лишь одну цель – справедливое разрешение конфликта. Таким образом, для арбитра естественна его нейтральность. Карл Шмитт справедливо замечал, что в условиях разделения властей король «становится нейтральной властью, pouvoir neutre, невидимым, разрешающим все противоречия и трения различных государственных действий и функций, регулирующим и модерирующим моментом, invisible modérateur» (44, с. 164). Но в соответствии с Конституциями Франции, России, ряда других постсоветских государств президенты не «становятся нейтральной властью». Более того, не могут ею стать, поскольку призваны исполнять две противоречащие друг другу роли – главы государства и управленца; стабилизатора и агента развития (адаптации); судьи и игрока!

Да, в современных европейских полупрезидентских республиках, кроме постсоветских, не возник, не проявил себя феномен вождя («национального лидера»). Но это результат либо зрелости и силы гражданского общества (как, например, во Франции), либо такой конституционной конструкции, когда при формально смешанной модели власти у президента нет значимых управленческих рычагов (как в Болгарии, Македонии, Словении, Польше), либо того и другого. В России же и в ряде постсоветских государств нет ни зрелого гражданского общества, ни сбалансированной конституционной конструкции. Впрочем, даже отсутствие авторитаризма в европейских полупрезидентских государствах не означает, что внутреннее противоречие между функциями «арбитра» и «начальника» не приведет (например, в условиях глубокого кризиса) к появлению «отца народа».

Как возник президентский дуализм

Думаю, истоки противоречия между необходимостью нейтралитета и политической активностью президентов кроются в истории появления института главы государства (примерно XVII–XVIII вв.187187
  З.М. Черниловский говорил, что исторические корни президентуры уходят в «старую римскую экстраординарную магистратуру, созданную на случай возникновения чрезвычайных опасностей, угрожающих существованию государства» (42, с. 110). Но это все-таки еще не институт главы государства.


[Закрыть]). Основоположники концепции разделения властей отводили монарху роль главы исполнительной власти, исходя из функциональных соображений. «Исполнительная власть, – писал, в частности, Ш.-Л. де Монтескье, – должна быть в руках монарха, так как эта сторона правления, почти всегда требующая действия быстрого, лучше выполняется одним, чем многими; напротив, все, что зависит от законодательной власти, часто лучше устраивается многими, чем одним» (30, с. 171).

Однако политическая система того времени была совершенно иной: парламент еще не представлял собой собрания организованных политических сил, он не формировал правительство, отсутствовали институт выражения недоверия, равно как и роспуск парламента в современном его понимании, и т.д. Да и король – хотя он объективно и выражал вполне определенные политические интересы, воспринимался как «король всего народа». Не случайно Дж. Локк даже оправдывал нарушение королем законов, если его действия были направлены на общее благо (27, с. 360).

Правда, не все исследователи согласны с тем, что институт республиканского главы государства обязан своим появлением монархии. Они, напротив, склонны противопоставлять монархию и институт президентства188188
  Данный институт называют в литературе по-разному: и «президентства», и «президента, и «должности президента», и «президентуры». Некоторые даже пытаются в разных терминах найти определенный смысл (см., например: 16, с. 13–14).


[Закрыть]. Г.В. Дёгтев, например, утверждает, что «одним из институтов, через которые осуществляется демократия, является институт президентства, возникший в рамках европейской политической культуры Нового времени, т.е. в эпоху формирования гражданского общества, как альтернатива монархизму» (8, с. 5). Такая позиция представляется весьма спорной. Получается, что республика (и, соответственно, глава государства в ней) есть «демократическая антитеза» монархии. Однако между современными конституционными монархами и президентами как главами государств нет принципиальной разницы.

Если же под «монархизмом» у Дёгтева понимается только абсолютная монархия, то и в этом случае президентскую власть нельзя считать ее альтернативой. Да, первый современный институт президентства (в США) действительно был альтернативой британской короне. Но он не был исторической альтернативой монархизму вообще.

Если что и следует противопоставлять абсолютизму, так это конституционализм. Токвиль, например, критиковал современную ему французскую систему власти (1830–1840) за институциональные несовершенства, препятствующие демократии, но отнюдь не за саму монархическую форму правления, подчеркивая, что власть короля, пэров и депутатов обязана Конституции (38, с. 309). Думаю, столь же неверно говорить и о том, что демократия осуществляется через институт президентства. Максимум, на что пригоден этот институт в условиях демократии, – обеспечивать, гарантировать демократические процедуры, но уж точно не «осуществлять демократию».

А.А. Мишин так объясняет, почему институт главы государства был трансформирован в президентство: «Глава государства – институт современной демократии, но своим появлением на свет он обязан абсолютной монархии, т.е. позднефеодальному политическому учреждению. В период создания буржуазной государственности мышление новой господствующей элиты было ограничено историческими рамками эпохи, что нашло свое выражение в весьма сильном воздействии на общественное сознание политических и иных учреждений абсолютизма. Правящая элита не могла, даже вводя самую прогрессивную буржуазную форму правления – демократическую республику, полностью уничтожить все монархическое. Она создала институт главы государства, что было данью преклонения перед Короной» (29, с. 213).

А.С. Автономов справедливо критикует эту позицию за смешение понятий «абсолютный монарх», «президент» и «глава государства». При этом указывает, что и абсолютная монархия – не признак только позднего феодализма, и не все древние, средневековые и современные республики имели и имеют главу государства (1, с. 280). Все же, думается, проф. Мишин в данном случае уловил главное: «ген авторитаризма» присутствует в институте президента как главы государства постольку, поскольку конституция предполагает его активную политическую роль.

Итак, никакой «альтернативы монархизму» институт президентства не представлял, а, напротив, стал, так сказать, его «правопреемником». Так что речь, скорее, может идти о некоем историческом парадоксе. Монарх был «встроен» в систему разделения властей, став главой исполнительной власти, но сохранив надынституциональную роль высшего представителя и символа государства. Такая конструкция была перенесена и на президента. Однако дальше шли два параллельных процесса: у монархов постепенно отбирались их реальные властные прерогативы в сфере исполнительной власти (хотя формальные у некоторых сохранились), что все более и более превращало их в представительские фигуры. В республиках же (кроме парламентских) значение президентов как политических акторов повышалось (особенно с появлением полупрезидентской модели).

Получается, что институт главы государства, родившись в рамках антиабсолютистской парадигмы, справился с задачей конституционализации только в монархии. В президентских же и полупрезидентских республиках глава государства, напротив, нередко усваивает монархическую роль «отца нации». Проще говоря, если современные конституционные монархи стали в наибольшей степени соответствовать роли нейтрального главы государства, то президенты (во всяком случае, в президентской и полупрезидентской республиках), наоборот, активнейшим образом участвуют в текущей политической жизни и партийной борьбе, но при этом, как и монархи, формально считаются объединителями нации. Это противоречие приводит к тому, что институт главы государства, предназначенный для цементирования государственного единства, способен, наоборот, стать угрозой правовой государственности. Как же устранить данное противоречие?

Главный хранитель конституционного строя

Выше я критиковал стремление связать институт главы государства (в смешанной модели) с исполнительной ветвью власти. В равной степени было бы неверно признать президента институтом, стоящим над всеми ветвями власти или тем более над принципом разделения властей. Такая теоретическая конструкция как раз и служит неплохой основой для создания режима личной власти. Тут не помогает утверждение о том, что президент «возвышается» над другими институтами исключительно в целях политического арбитража. Я попытался показать, что некорректно само понятие «президентский арбитраж», да и реальная президентская деятельность не отвечает этому вроде бы «главному предназначению» главы государства. Если и есть в этой деятельности формы, близкие к понятию «арбитраж», то они крайне редки.

Можно выделить три основных направления деятельности президента в полупрезидентской республике.

Первое – выполнение традиционной функции главы государства как высшего представителя государства.

Второе – руководство исполнительной властью, включая прямые управленческие решения (как нормативного, так и индивидуального характера). Понятно, что здесь президент изменяет своему статусу главы государства, ибо неизбежно выступает как политический деятель с яркой партийной окраской (этому не мешает даже отсутствие у него партийной принадлежности).

Наконец, третье направление можно охарактеризовать как деятельность по охране государственного суверенитета и конституционного строя. Ясно, что здесь президент выступает уже как внепартийный, общенациональный деятель.

Драма – в том, что роль главы государства как общенационального деятеля подавляется и искажается из-за необходимости выступать в роли политического (politics) института. Учитывая, что «партийная» часть президентской деятельности неизбежно превращает президента – как в собственных глазах, так и в глазах населения – в «начальника над всем», становится понятно, как силен авторитарный потенциал института главы государства и насколько это угрожает конституционному строю.

Кажется, что нейтрализовать этот потенциал проще всего путем ликвидации прежде всего тех его полномочий, что связаны с формированием правительства и контролем за его деятельностью. Но это превратит полупрезидентскую форму правления в абсурд: президент избирается народом на всеобщих выборах, а роль его сведется к «церемониальной». Однако проблема даже не в этом. Современному государству жизненно необходим сильный институт, который бы предназначался (и имел реальные возможности) для охраны государственного суверенитета и конституционного правопорядка (и даже шире – конституционного строя). Причем он должен быть заинтересован только в такой охране.

То есть современному государству необходим не его глава, а хранитель конституционного строя и государственного суверенитета. Вместе с некоторыми институтами, которыми хранитель призван руководить, он и должен составить новую ветвь власти – охранительную.

Собственно говоря, о роли главы государства как хранителя говорит и российская Конституция: Президент обязан гарантировать Конституцию, права и свободы человека и гражданина. Под словом «гарант» понимают лицо или орган, само существование которого означает невозможность произвольного изменения существующего порядка вещей или того порядка, о котором стороны договорились и поручили гарантировать его стабильность третьей стороне. Гарант Конституции – институт, означающий незыблемость «общественного договора», содержание которого Конституцией и закрепляется.

«Ну и прекрасно, – скажет кто-то. – Раз есть обязанность российского Президента гарантировать Конституцию РФ, пусть он этим и занимается». В том-то и дело, что не получится. Функция гаранта в Конституции поставлена в ряд с теми функциями, которые обязывают Президента РФ играть активную политическую роль. И эти функции, точнее, подкрепляющие их конкретные полномочия, предоставленные Президенту, не позволяют ему стать хранителем конституционного строя. Он может только имитировать эту роль. Политик (в узком смысле этого слова) неизбежно подавит в Президенте хранителя, который должен быть политически нейтральным. Мы потому и переживаем процесс разложения институтов, призванных защищать право, что президент фактически нацеливает их на поддержание и укрепление власти одной политической группы.

В ряде стран глава государства официально или фактически является как раз таким хранителем. Закономерно, что даже те главы государств, которые, как принято считать, «царствуют, но не правят», обладают охранительной функцией, проявляющей себя «в условиях кризиса и нестабильности. Резервные потенции данного института могут придавать определенную гибкость государственному механизму, расширять возможности политического маневра» (41, с. 47). Широко известен пример, когда в постфранкистской Испании король Хуан Карлос сыграл едва ли не решающую роль в ограждении молодой демократии от попытки реванша.

Примечательно суждение о Британской короне. Оно идеологически окрашено, поскольку было сделано еще в советское время, когда монархию (тем более в «буржуазных» странах) следовало оценивать только отрицательно: «Негативные последствия сохранения монархии достаточно очевидны и признаются некоторыми английскими авторами (прямое вторжение в политическую жизнь при выборе премьер-министра, когда в Палате общин отсутствует большинство мандатов у какой-либо партии; косвенное воздействие монархии как олицетворение консервативности, отсутствия прогресса, нежелания менять многовековые традиции и др.)… Однако выгоды от сохранения монархии для правящего буржуазного класса оказались большими, чем последствия ее недостатков. Этот институт является идеологическим орудием воздействия на население. Его политическая цель также очевидна. При социальных потрясениях в стране вполне возможно применение королевских прерогатив. Иначе говоря, монархия сохраняется как резервная сила в руках господствующего класса» (28, с. 5).

Конечно же, и иные публично-властные институты должны защищать конституционный строй, однако это не является их основной задачей. Так, парламентарии приходят в законодательный орган для представительства ценностей и интересов определенных групп населения, выражаемых прежде всего в законах; руководители органов исполнительной власти отвечают за эффективное управление; судьи понимают, что для них самое важное – осуществление правосудия, и т.д. И только для главы государства обеспечение стабильности государственного организма и охрана/защита конституционных принципов должны составлять смысл существования.

Что значит – охранять?

На мой взгляд, на этот вопрос отвечает ст. 16 французской Конституции, которая гласит: «Когда институты Республики, независимость нации, целостность ее территории оказываются под серьезной и непосредственной угрозой, а нормальное функционирование конституционных публичных органов прекращено, Президент Республики принимает меры, которые диктуются этими обстоятельствами, после официальной консультации с Премьер-министром, председателями палат, а также Конституционным советом».

Аналогичная норма, но еще более жестко сформулированная, содержалась в ст. 48 Конституции Германской империи 1919 г. (Веймарской). Она предусматривала: «Если какая-нибудь область не выполняет обязанностей, возложенных на нее Конституцией или имперскими законами, то Президент Империи может понудить ее к этому с помощью вооруженной силы. Если в пределах Германской Империи серьезно нарушены общественная безопасность и порядок или если грозит серьезная опасность такого нарушения, то Президент Империи может принимать меры, необходимые для восстановления общественной безопасности и порядка, в случае надобности с помощью вооруженной силы». В статье говорилось также о праве Президента временно приостанавливать (полностью или частично) гарантии основных прав – в том числе личной неприкосновенности, тайны переписки, неприкосновенности собственности, свобод слова, собраний и союзов. Правда, при этом оговаривалось, что все эти меры подлежат отмене по требованию Рейхстага, который Президент обязан немедленно информировать обо всех принятых им мерах. Любопытно, что та же статья предусматривала для областных (земельных) правительств возможность вводить подобные меры «в случае опасности промедления» (их мог отменить либо сам Президент, либо Рейхстаг).

Мы видим, что идея возложить именно на главу государства ответственность за охрану, а точнее защиту Конституции и предоставить ему для этого весьма широкой дискреции появилась довольно давно. Однако некоторые исследователи относятся к ней отрицательно. Так, М.А. Крутоголов предъявлял довольно много претензий как к самому институту чрезвычайных полномочий, так и к практике его применения – в частности, де Голлем в 1961 г. Он писал: «Опыт применения чрезвычайных полномочий президентом в 1961 г. убедительно показал, что ст. 16 Конституции имеет двойное назначение и может быть использована как для сопротивления подрывным действиям, так и для дальнейшего низведения роли парламента» (22, с. 311). Сходным образом В.Г. Баев оценивал применение ст. 48 Веймарской Конституции фон Гинденбургом: ставил ему в вину то, что он использовал свои чрезвычайные полномочия для борьбы с левыми силами, в том числе после провокационного поджога здания Рейхстага (5, с. 302-306, 329). Что ж, если рассматривать институт чрезвычайных полномочий президента сквозь призму современного понимания полупрезидентской республики, можно сказать: да, это представляет угрозу политическим противникам президента. Но в том-то и дело, что речь идет об использовании таких полномочий для обеспечения только одной роли – верховного хранителя конституционного строя.

Впрочем, когда я говорю о президенте как хранителе конституционного строя, то имею в виду не только его чрезвычайные полномочия. Как раз о них – в последнюю очередь. Охранительная роль президента должна проявлять себя прежде всего в рутинной работе, ибо угроза конституционному строю может возникать даже при проведении определенной социальной или экономической политики правительства. И разве не должен президент-хранитель принять на себя ответственность за формирование правительства, если политические силы в парламенте (нижней палате) не способны прийти к компромиссу?

Итак, основное назначение главы государства – вне зависимости от того, в рамках какой модели демократической организации власти он функционирует (хотя речь прежде всего идет о полупрезидентской республике), – быть интегратором государственной власти, хранителем суверенитета страны и конституционного строя. Эта роль вовсе не означает институциональной слабости главы государства, но, наоборот, требует действенных властных прерогатив. Они позволят, с одной стороны, выводить из возможных политических тупиков, а с другой – ограждать конституционный строй от разрушения. Ведь одно из его слабых мест – наличие теоретической вероятности (а кое-где и реальной возможности) легального овладения государственной властью противниками самого этого строя.

В заключение вновь подчеркну: говорить о выполнении главой государства роли гаранта/хранителя бессмысленно и даже опасно для самой государственности, если такой глава не будет действительно политически нейтральным.

Список литературы

1. Автономов А.С. Конституционное (государственное) право зарубежных стран: Учебник. – М.: Проспект, 2005. – 547 с.

2. Алиев А.Ф. Президент в президентской республике (На примере США): Рукопись депонирована в ИНИОН РАН. – М., 1999.

3. Аузан А. «Колея» российской модернизации // Общественные науки и современность. – М., 2007. – № 6. – С. 54–60.

4. Баглай М.В., Туманов В.А. Малая энциклопедия конституционного права. – М.: БЕК, 1998. – 505 с.

5. Баев В. Германский конституционализм (конец XVIII – первая треть XX в.): Историко-правовое исследование. – 2-е изд., доп. – М.: Юрлитинформ, 2010. – 352 с.

6. Баев В.Г., Ковальски С.Ч. Европейский конституционализм Германии и Польши: (Опыт историко-теоретического анализа) / Под ред. С.А. Комарова. – СПб.: Изд-во Юрид. ин-та, 2011. – 690 с.

7. Бернам У. Правовая система США.– М.: Новая юстиция, 2006. – 1216 с.

8. Дёгтев Г. Конституционно-правовой статус президентов Российской Федерации и США: Сравнительно-правовой анализ. – М.: Юристъ, 2003. – 159 c.

9. Дёгтев Г. Становление и развитие института президентства в России: Теоретико-правовые и конституционные основы. – М.: Юрист, 2006. – 237 с.

10. Дюги Л. Конституционное право. Общая теория государства / Пер. с франц. А.С. Ященко, В.А. Краснокутского и Б.И. Сыромятникова; с предисл. к русскому переводу проф. П. Новгородцева и автора. – М.: Тип. Т-ва И.Д. Сытина, 1908. – 957 с.

11. Еллинек Г. Право современного государства. – Т. 1: Общее учение о государстве. – 2-е изд., испр. и доп. по второму немецкому изданию С.И. Гессеном. – СПб.: Н.К. Мартынов, 1908. – 626 с.

12. Заостровцев А.П. Конституционная экономика, общественный договор и российское общество // Общественные науки и современность. – М., 2008. – № 1. – С. 56–68.

13. Инаугурационные речи президентов США от Джорджа Вашингтона до Джорджа Буша (1789–2001) с историческим комментарием / Пер. с англ.; Общ. ред. и комментарий Э.А. Иваняна. – М.: Стратегия, 2001. – 509 с.

14. Касамара В., Сорокина А. «Идеальный» президент глазами российских и французских студентов // Общественные науки и современность. – М., 2012. – № 1. – С. 5–15.

15. Кирдина С. Институциональная структура современной России: Эволюционная модернизация // Вопросы экономики. – М., 2004. – № 10. – С. 89–98.

16. Комарова В., Магомедов Ш. Глава государства, региона Российской Федерации. – М.: ОКТБ, 1999. – 319 c.

17. Конституционное (государственное) право зарубежных стран: В 4 т. – Т. 1–2: Часть общая: Учебник / Отв. ред. проф. Б.А. Страшун. – 3-е изд., обновл. и дораб. – М.: БЕК, 1999. – 784 с.

18. Конституционное право: Словарь / Отв. ред. В.В.Маклаков. – М.: Юристъ, 2001. – 559 с.

19. Конституция Российской Федерации: Энциклопедический словарь / Авт. коллектив: В.А.Туманов, В.Е. Чиркин, Ю.А. Юдин и др. – М.: Большая росс. энциклопедия, 1995. – 416 с.

20. Котляревский С.А. Конституционное государство // Котляревский С.А. Избранные труды; (сост., автор вступ. ст., коммент. К.А. Соловьев). – М.: РОССПЭН, 2010. – С. 193.

21. Краснов М. Глава государства: Рецепция идеи «отцовства» // Общественные науки и современность. – М., 2008. – № 5/6. – С. 68–79.

22. Крутоголов М. Президент Французской Республики: Правовое положение. – М.: Наука, 1980. – 336 с.

23. Кудашев А. Конституционное собрание // Основные элементы демократии / Пер. с нем. К.Р. Новожиловой. – СПб.: Хронограф, 1993. – С. 8.

24. Кутафин О. Глава государства. – М.: Проспект, 2012. – 560 с.

25. Линц Х. Опасности президентской формы правления // Теория и практика демократии: Избранные тексты / Пер. с англ. под ред. В.Л. Иноземцева и Б.Г. Капустина. – М., 2006. – С.216–222.

26. Линц Х. Опасности президентства // Пределы власти. – М., 1994. – № 2/3. – С. 3–24.

27. Локк Дж. Два трактата о правлении // Локк Дж. Сочинения: В 3 т. – Т. 3. – М., 1988. – 670 с.

28. Маклаков В. Конституция Великобритании (вступительная статья) // Маклаков В.В. Конституции буржуазных государств. – М.: Волтерс Клувер, 2010. – С. 3–23.

29. Мишин А. Конституционное (государственное) право зарубежных стран: Учебник. – М.: Наука, 1976. – 764 с.

30. Монтескье Ш. О духе законов // Монтескье Ш. Избранные произведения. – М.: Госполитиздат, 1955. – С. 159–735.

31. Московичи С. Век толп: Исторический трактат по психологии масс / Пер. с фр. Т.П. Емельяновой. – М.: Центр психологии и психотерапии, 1996. – 478 c.

32. Осавелюк А.М. Конституционное право зарубежных стран. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2012. – 511 с.

33. Паречина С.Г. Институт президентства: История и современность / Под общ. ред. Е.В. Матусевича. – Минск: ИСПИ, 2003. – 163 с.

34. Поппер К. Открытое общество и его враги: В 2 т. – Т. 1: Чары Платона / Пер. с англ. под ред. В.Н. Садовского. – М.: Феникс: Междунар. фонд «Культурная инициатива», 1992. – 448 с.

35. Сахаров Н. Институт президентства в современном мире. – М.: Юридическая литература, 1994. – 176 с.

36. Страшун Б.А. Вводная статья к Конституции Польской Республики // Конституции государств Европы: В 3 т. – Т. 2. / Под общей ред. Л.А. Окунькова. – М., 2001. – С. 683.

37. Суворов В. Институт главы государства: Юридическая природа и положение в системе власти // Право и жизнь. – М., 1998. – № 13. – С. 50–64.

38. Токвиль А. Демократия в Америке: Пер. с франц. / Предисл. Гарольда Дж. Ласки. – М.: Прогресс, 1992. – 554 с.

39. Фрейд З. Массовая психология и анализ человеческого «Я» // Психология масс: Хрестоматия / Ред.-сост. Д.Я. Райгородский. – Самара: Бахрах-М, 1998. – С. 131–194.

40. Фромм Э. Бегство от свободы / Пер. с англ.; общ. ред. П.С. Гуревича. – М.: Прогресс, 1989. – 272 с.

41. Черкасов А. Глава государства и правительство в странах современного мира: (Конституционно-правовое регулирование и практика). – М.: Экзамен, 2006. – 222 с.

42. Черниловский З.М. Институт президентуры в свете исторического опыта // Советское государство и право. – М., 1991. – № 6. – С.110–116.

43. Чиркин В. Президентская власть // Государство и право. – М., 1997. – № 5. – С. 15–23.

44. Шмитт К. Государство и политическая форма / Пер. с нем. О.В. Кильдюшова; сост. В.В. Анашвили, О.В. Кильдюшов; Гос. ун-т – Высшая школа экономики. – М.: Изд. дом Гос. ун-та – Высшей школы экономики, 2010. – 272 с.

45. Яковенко И.Г. Манихейская компонента русской культуры: Истоки и обусловленность // Общественные науки и современность. – М., 2007. – № 3. – С. 55–67.