Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 5"

Да и стóит задуматься над тем, можно ли считать самостоятельными государствами территории, входившие в ту «систему земель», которая сформировалась в середине XII – начале XIII в.

Шандор Гебеи (Институт им. Кароя Эстерхази, Эгер): Меня заинтересовал вопрос: как учебники истории государств, ставших независимыми после распада бывшей империи (Советского Союза), будут соотноситься с учебником, написанным по запросу центральной российской власти? Ведь основы московской концепции истории стали разрабатываться значительно позже, чем на Украине или в Белоруссии, не говоря уже о балтийских и кавказских исламских государствах. Какой будет реакция на учебник истории, воспитывающий русский патриотизм, там, где, например, был закрыт музей Суворова (Измаил, Украина), память об Отечественной войне 1812 г. заслонена фальшивым тезисом об основании в XVII в. «украинского национального независимого государства», где Мазепа – национальный герой, а Петр Великий − завоеватель, помешавший провозглашению кaзацкой-украинской (?) независимости, где «голодомор» интерпретируется как коварный замысел Москвы уничтожить голодом украинское население? И т. д. Получается, что на горизонте война учебников?

Я не случайно привожу украинские примеры. Ведь еще в конце XIX в. по случаю 350-летней годовщины «воссоединения» (1648–1898) возникла мысль установить в Киеве памятник, символизирующий единство восточных славян. Этот символ, воплощающий нерушимое единство Великой, Малой, Белой и Червонной Руси, так и не был создан. Осталась лишь центральная фигура Богдана Хмельницкого, не угрожающая «eдинству». Тогда резко проявившийся (в положительном смысле) национализм преградил путь воле царя. И теперь, в эпоху неонационализма, возможно нечто подобное.

Нельзя написать историю страны без истории окраин, периферии. Но это безумно сложно. Препятствуют линии разломов между русскими и украинцами, полонизированными и русифицированными территориями или самопозиционирование Киева как исторического противника Москвы. И т.п. И если существует столько препятствий, имеет ли смысл ожидать, что новый учебник действительно сможет стать навигатором? Возникают и другие вопросы.

1. Способна ли религиозная установка быть опорой современного взгляда на историю? Займет ли тематика православия одно из центральных мест в учебниках? Значит ли это, что в России будет пересмотрен принцип разделения церкви и государства? Исторические примеры религиозной «терпимости» в царской России всегда оканчивались нарастанием противоречий (1596 г.: грекокатолики – православные), формированием образа врага (католик-поляк – православный-русский, малоросс; «законы о евреях» Екатерины II; деятельность черносотенцев и т.д.). И как тогда быть с религиозной напряженностью в отношениях Москвы и Киева в наши дни? Если православие рассматривается как стимулятор сплочения общества, как оценивать стремление киевского митрополита к самостоятельности и признанию киевского патриархата в противовес Москве?

2. Россия всегда преодолевала кризисы посредством «укрепления центральной власти». Следует ли считать современное положение кризисным и необходимо ли в связи с этим «укрепление центральной власти»? Станет ли учебник, нацеленный на воспитание патриотизма, одним из важных средств для решения этой задачи?

Бебеши Дьердь (Печский университет): Учебник истории рассматривается в Стандарте как своего рода навигатор, компас, помогающий ориентироваться в исторических процессах. Он базируется на определенном понимании истории, определенной системе ценностей и должен помочь российским школьникам выработать цельный, последовательный взгляд на историю. Представляется, что концепция нова в структурном и методологическом отношениях и гораздо лучше соответствует современному состоянию исторической науки.

Из этого следует, что и деление российской истории на периоды также отличается от привычного. Например, эпоха, которой занимаюсь я (XIX в.), представлена как некое комплексное единство. Видимо, российские историки восприняли теорию «долгого XIX века»: история России от убийства Павла I до выхода из Первой мировой войны видится им единым процессом.

Интересно, что, представляя царствование Александра I, Стандарт делает акцент на реформах и победе над Наполеоном. Конечно, упоминаются декабристы. А вот «консервативному повороту» посвящено лишь полпредложения, имя Аракчеева появляется только в «Персоналиях», в то время как имя Сперанского фигурирует на видном месте.

Царствование Николая I понимается как время «государственного консерватизма». При этом указывается и на позитивные тенденции – например, на начало реформаторства, появление крупных интеллектуальных течений, формирование профессиональной бюрократии.

Новые акценты заметны и при описании царствования Александра II. Хотя и доминируют либеральные тенденции, власть остается сильной. Применительно к эпохе Александра III слово «контрреформы» поставлено в кавычки; ударение сделано не на прекращении реформ, а на «консервативной стабилизации» и на расширении государственных границ.

В связи с более поздними временами в Стандарте появляется новая категория – «социум». Здесь говорится о сельском мире, являвшемся фундаментом империи, о процессах урбанизации, о механизмах пробуждения общественного сознания, о главных течениях и школах общественной мысли. В рамках этнокультурного подхода уделяется внимание истории народов империи, а также национальной и региональной политике.

Особый раздел отводится кризису рубежа XIX и XX вв. В основном он выводится из промышленного развития и роли отечественного и иностранного капиталов. Указывается и на противоречия между городом и деревней, а также на нерешенные проблемы развития. В истории первой русской революции авторы Стандарта сочли нужным выделить появление парламентаризма и многопартийности. Aкцент делается на Манифесте 17 октября 1905 г. и Законах 23 апреля 1906 г., а также на деятельности государственных дум. А вот монархистское движение, спасшее режим, и погромы в Стандарте не упоминаются.

Енё Курунци (Педагогический институт, Бекешчаба): Сначала хотелось бы сделать несколько общих замечаний. Следует признать безусловно обоснованным стремление российских историков интерпретировать национальное прошлое в связи со всемирно-историческими процессами, подчеркивая при этом российские особенности. Конечно, история важна для воспитания патриотизма, для укрепления национальной идентичности. При этом надо помнить: для выяснения причин исторических трагедий как в науке, так и в общественном мнении необходимы споры, столкновения различных мнений.

Что касается характеристики отдельных исторических периодов, то здесь остаются неясности. Непонятно, к примеру, каковы характер и результативность реформ Петра I, смогли ли они в длительной перспективе обеспечить государственный порядок и социальную стабильность. Вызывает вопросы оценка эпохи преобразований с 60-х годов XIX в. до 1917 г. Конечно, в результате освобождения крестьян и других великих реформ в стране произошли важнейшие перемены, однако следует подчеркнуть и особенности, коренящиеся в российских условиях. Я считаю, что в царствование Александра II действительно была осуществлена модернизация в социальной, правовой, административной, образовательной и других областях. В начале ХХ в. Россия сделала первые шаги в сторону буржуазного парламентаризма, правового государства и многопартийной системы. Однако по различным причинам этот процесс не был завершен. Эти сложнейшие эпохи просто требуют обсуждения – они по сути своей неоднозначны, дискуссионны.

Тамаш Краус (Центр русистики Университета им. Лоранда Этвеша, Будапешт): Стандарт – очень поучительный материал для всех, кто занимается российской и советской историей. В нем выходят на поверхность практически все важные проблемы истории, ее изучения и преподавания, накопившиеся после 1991 г. Безусловно, положительным является намерение преодолеть в учебниках одностроннюю установку на политическую историю и предложить новые теоретические и методологические подходы.

При этом есть и безусловные недостатки, перекосы в рассмотрении исторического процесса. Так, в разделе о советской эпохе не освещена роль нескольких важных исторических личностей. Прежде всего бросается в глаза неадекватная оценка основателя Советского государства В.И. Ленина. С этим связано и оттеснение на задний план историко-теоретических проблем социализма (а также темы российской «отсталости», национального вопроса). В тени остались, например, расизм и диктаторская основа белого движения и остальных политических сил, выступавших против большевиков.

Представляется также, что авторы Стандарта могли бы сильнее подчеркнуть андроповские источники и хрущевские предпосылки первоначального теоретического содержания перестройки. Вообще чрезвычайно важно акцентировать причинно-следственные связи исторических переломов и изменений по отношению ко всему ХХ в.

С 1920-х годов множество споров как в российской и зарубежной исторической науке, так и в политике вызывает периодизация российской и советской истории. Это понятно: выделение одних проблем, процессов и событий и замалчивание, пренебрежение другими имеют практическое и теоретическое значение. Поэтому необходима открытая полемика с фальшивыми теориями, возникшими по политическим мотивам. Не случайно в наши дни столь популярна одна из теорий времен холодной войны, которую обычно называют «теорией тоталитаризма». Особенно нелепо, что эта концепция так влиятельна в России. Обратимся к примеру Великой Отечественной войны. Если два режима, если Гитлер и Сталин «по существу одинаковы», как провозглашает эта «теория», то смывается граница, разделяющая «хорошую и плохую» стороны на той войне. В конечном счете исчезает разница между палачами и их жертвами. В методологическом плане «теория» тоталитаризма является вывернутой наизнанку мыслью сталинского происхождения, согласно которой история Советского Союза должна рассматриваться как прямолинейный процесс построения социализма.

Быть может, важнейшим исходным положением Стандарта является признание того, что любое событие, любой перелом в истории СССР неотделимы от основных процессов мировой истории. Это положение составляет предпосылку предлагаемой мной исторической периодизации. Важнейшие скачки, изменения в развитии всегда происходили тогда, когда совокупность политических, экономических, социальных и ментальных процессов и явлений выдвигала перед руководящими группировками советской власти и различными социальными слоями и классами исторические альтернативы. Мне представляется, что история СССР не может быть втиснута в два или три периода развития, как предлагается в рассматриваемой концепции. Необходимо ясно различать шесть периодов (1917–1921, 1921–1929, 1933–1953, 1956–1968, 1973–1985, 1985–1991), внутри которых можно выделить «подпериоды» или переходные этапы, переломные моменты (1929–1933, 1953–1956, 1968–1973). Это направляет в определенное русло и спор o границах периодов. Конечно, эти границы не могут быть абсолютными – всегда очень важно учитывать сложные взаимосвязи континуитета и дисконтинуитета между различными этапами развития.

И.И. Глебова: Юрий Сергеевич, мне кажется, мы получили очень интересный материал от наших венгерских коллег. А поскольку разговор о новом Стандарте проходил в рамках венгерской части российско-венгерской комиссии историков, то я, как член этой комиссии с российской стороны, предлагаю Вам, как ее сопредседателю, обсудить присланный нам текст.

Ю.С. Пивоваров: Я согласен, материал интересен. Кстати, подтверждается давнее мое наблюдение: венгерская историческая русистика находится на высоком уровне и, что особенно важно, извиняюсь за штамп, держит руку на пульсе времени. Еще одно замечание – может быть, и не решающее в контексте нашего разговора, но имеющее, на мой взгляд, большое общее значение. Лучшим венгерским россиеведам (не только историкам) как мало кому за рубежом удается проникнуть во внутренние структуры и содержание российской жизни. Говоря проще, они многое из того, что делается и делалось у нас, видят примерно теми же глазами, что и мы. Можно было бы сказать, что этому помогает наш недавний общий коммунистический опыт. Но, к примеру, в Польше и Чехии крайне редки историки с пониманием, сопоставимым с венгерским. Наряду с этим наши друзья из Венгрии смотрят на Россию и с определенной дистанции, с расстояния (на что мы, по определению, не способны). И сочетание двух этих подходов делает их ви́дение стереоскопическим. Или иначе, один и тот же предмет рассматривается с разных позиций.

Теперь непосредственно о содержании. Выступления участников дискуссии очень разные, но их объединяет доброжелательное и понимающее отношение к самой идее создания Стандарта, написания единого учебника, к тому, что «заказчиком» выступило государство. И что в результате все это может вылиться, как полагают наши коллеги, в создание столь необходимой для современной России «легитимационной идеологии». Более того, в дискуссии прозвучала и печальная мелодия: мол, жаль, что у нас, в Венгрии, ситуация складывается иным образом.

Мне, безусловно, лестно такое доброжелательное понимание и даже сочувствие венгерских коллег. И все же должен сказать им: всю эту историю со Стандартом и единым учебником надо поставить в контекст той политики (внешней, внутренней, культурной, идеологической), которую проводит наша власть. В таком контексте формируемый ныне исторический мейнстрим поразительным образом напоминает хорошо известные (и венгерским коллегам тоже) эпизоды советской истории – от Ленина до Черненко. Держать, не пущать, единомыслие, единогласие, все контролировать, инакомыслящим по зубам… Я, по известной своей склонности, перебарщиваю? – Увы, нет. Почитайте, какие тексты по русской истории публикуются в теоретическом органе «Единой России» – «Стратегия России», что официально заявляют первые лица государства, как проходят обсуждения Стандарта… Что же касается «легитимационной идеологии», то, обращаясь к моему близкому другу Дюле Сваку, скажу: она уже готова, и ты ужаснешься, познакомившись с ней.

И вдогонку, чтобы все-таки быть адекватно понятым. Любое общество действительно нуждается в консенсусном самопонимании. Но – не в навязанной сверху и дискриминирующей иные, строго обязательной и очень определенной (т.е. с четко определенных позиций) трактовке прошлого.

Особняком, конечно, стоит выступление профессора Тамаша Крауса. Это один из самых серьезных в Венгрии исследователей советской эпохи, и прежде всего ее начальных этапов. Но Краус – не просто ученый. Он и политик, и политический мыслитель. Его социальное мировоззрение очень условно можно определить как неомарксистское и современно-социалистическое. Он глубоко убежден в том, что ни марксизм в его нынешнем западном изводе, ни социализм не потеряли своей исторической актуальности, и их час, не исключено, еще придет.

Сначала «по мелочи». Краус и некоторые другие участники дискуссии справедливо указали, что в Стандарте минимизирована и неадекватно оценивается роль Ленина в истории. А вот не «по мелочи». Краус утверждает, что в Стандарте практически ничего не говорится о «расизме и диктаторской основе белого движения и остальных политических сил, выступавших против большевиков».

Я знаю эту мысль Крауса. Несколько лет назад в Будапеште на одной из международных конференций, проводимых Центром русистики, Тамаш горячо отстаивал прогрессивность и демократичность «красных», противопоставляя этому диктаторство и реакционность «белых». Причем конкретных «белых» – деникинских армии и режима. На мой вопрос: а какие у него есть доказательства к этому утверждению, он приводил разные примеры, но главный его тезис заключался в том, что «деникинцы» (и вообще все «белые») были антисемитами и устраивали еврейские погромы. Именно это и было сутью Белого движения.

Сначала мне показалось, что это мнение даже с точки зрения позиции, занимаемой Краусом, не вполне релевантно. И будь я на его месте, то пытался бы привести другие, более весомые аргументы. Кстати, заметил я ему тогда, антисемитизм существовал и в рядах «красных». Он вообще был характерен и актуален для той России. И армия Буденного была замечена в погромах не менее, чем войска Мамонтова и Шкуро. (Хотя, разумеется, наличие в большевистской верхушке большого числа евреев и интернационал-марксизм «красных» резко ограничивали возможности проявления антисемитизма.)

Однако по прочтении этого выступления Крауса (т.е. я сейчас говорю не только об этой теме, но вообще о содержании всего выступления) становится ясным: тогдашний его вывод не только не случаен, не только не поверхностен, но, напротив, в рамках его видения абсолютно точен. Главное зло ХХ столетия Краус видит в национал-социализме (согласен, но только вкупе с русским коммунизмом). Основа же, главный нерв национал-социализма – антисемитизм. Эту вполне правильную (хотя можно было бы и дополнить) мыслительную конструкцию он переносит на «белое» движение, тем самым загоняя его в компанию носителей абсолютного зла. Попутно в этот же круг попадают и остальные антибольшевистские силы – например, эсеры, меньшевики, анархисты.

Мне кажется, что такое видение полностью неадекватно той социальной борьбе, которая шла в России в 1917–1921 гг. Я не хочу выступить в роли защитника «белых», хотя все мои симпатии на стороне этого движения. Ведь их основной целью была не реставрация самодержавно-крепостнической России, а попытка вернуть страну на путь реформ и эмансипации. Более или менее успешно Россия шла по нему с начала 60-х годов XIX столетия. При этом, разумеется, я отдаю себе отчет, что «белые» допустили немало роковых ошибок и что в их рядах действительно находились силы черносотенной ориентации (но все-таки не они определяли движение в целом).

Но я – о другом. Главное, что сделал Краус – содержание и структуру одной идеологии перенес на другую. Тем самым расправившись с ней. А это, пожалуй, самое опасное для современного мышления…

Нельзя пройти мимо и другой мысли Т. Крауса. Он пишет: «Необходима открытая полемика с фальшивыми теориями, возникшими по политическим мотивам». В качестве примера приводит теорию тоталитаризма. Ему кажется нелепым, что она популярна в России. По мнению Тамаша, абсолютная неадекватность тоталитаристского подхода особенно ярко обнаруживает себя при сопоставлении Гитлера и Сталина. Если гитлеровский и сталинский режимы по своей сути одинаковы, как это утверждают сторонники теории тоталитаризма, то исчезает разница между палачами и жертвами, «хорошей» и «плохой» сторонами Великой войны. Прочтя это, я поразился удивлению замечательного историка. Можно соглашаться или не соглашаться с теорией тоталитаризма, но ведь она и создавалась в ходе анализа того, что происходило в Германии и России. То есть и на русском материале тоже. Да хотя бы поэтому всегда найдутся люди, которые будут ее применять к нашей истории. Она же во многом нам и посвящена.

Хотел того или нет Т. Краус, но, по его логике, гитлеровский режим был «плохой» стороной, а сталинский – «хорошей», Гитлер – палачом, а Сталин – жертвой. Однако ведь теория тоталитаризма утверждала, что Гитлер и Сталин и их режимы были палаческими. А жертвами считала тех, против кого они были направлены. В Германии это прежде всего евреи, а в СССР, как это выяснилось со временем, – весь народ. Но поразительно другое. Выступив против теории тоталитаризма и одновременно защитив от нее советскую историю, Краус неожиданно заявляет: «В методологическом плане эта “теория” является вывернутой наизнанку мыслью сталинского происхождения». Этим выводом он полностью разваливает свою позицию и в интенции оправдывает теорию тоталитаризма. В методологическом плане.

А вот теперь то главное, что я хочу адресовать Т. Краусу. Напомню: он призывает бороться с фальшивыми теориями, возникшими по политическим мотивам. То есть различает, так сказать, научные теории, рожденные в рамках исследовательской деятельности, и, скажем осторожно, не вполне научные, даже фальшивые. Далее – внимание: «инспирированные политическими мотивами». Зная (а Т. Краус тоже знает) политическую реальность современной России: подъем реваншистско-черносотенного настроения, воинствующего антизападничества и проч., а также то, что власть все больше и больше склоняется к подобного рода идеологиям, мы можем сразу же сказать, против каких теорий будет направлена идеологическая репрессия. И в этом смысле позиция моего друга Т. Крауса кажется мне и ошибочной, и опасной.

В заключение скажу: публикация всего этого материала, этой дискуссии крайне полезна для российской науки. Наши венгерские друзья очень точно указали на определенные изъяны, недостатки Стандарта, что позволяет, раз уж операция по его созданию удалась, минимизировать некоторые его негативные потенциалы. Более того, анализ Стандарта, проведенный коллегами из Венгрии, весьма полезен при подготовке единого учебника, поскольку обращает наше внимание на те темы, которые необходимо обдумать заново.

И.И. Глебова: Да, венгерский взгляд на наши дебаты по поводу истории дает повод еще раз задуматься, оценить собственную позицию. Возьмем вопрос учебника, который продолжает у нас активно обсуждаться. Он действительно важнейший, если не первоочередной для нашей страны. Современные общества регулируются в том числе и через «политику памяти»; историческое образование – один из важнейших таких регуляторов. От того, какими будут учебники истории, во многом зависят общественные взгляды на прошлое, а значит, позиции по отношению к настоящему и будущему. То есть учебник истории – не просто книжка, это национальные перспективы.

Имея в виду именно эти перспективы, я бы хотела сказать несколько слов. Назначение учебника, в известном смысле, – охранительное. Учебник «работает» на то, чтобы история стала внутренним опытом, внутренним переживанием молодого (и маленького) человека. Школьная история, конечно, не должна его травмировать, отвращать. Ее назначение – помочь углубиться в свое прошлое, ощутить свои корни, свою связь с этим пространством, ландшафтом, социальной средой, культурой. Чем младше школьник, тем осторожнее следует быть с его сознанием, памятью, тем деликатнее должны быть исторические трактовки. Когда я говорю о деликатности, то имею в виду склонности и к героизации, и к драматизации прошлого.

Но охранительством в этой (повторю, чрезвычайно чувствительной) сфере нельзя ограничиться. Историческое образование действительно формирует и соответствующую личность, и соответствующие общественные ориентации. Оно либо приучает думать, сомневаться, задавать вопросы, видеть альтернативы, сочувствовать жертвам, различать победы и трагедии, либо отучает от всего этого. Ученик должен получить от школьной истории опыт нормальной социализации: не только основание гордиться прошлым страны, но и прививку (в доступных и щадящих формах) против веры в спасительность общих для всех высоких целей, ради которых в топке истории можно спалить миллионы жизней.

Задача школьной истории – дать адекватный взгляд на прошлое: адекватный его сложности, неоднозначности, трагичности. Ощущение сложности прошлого и своей к нему принадлежности и формирует современного человека, в сознании которого национальное не конфликтует с интернациональным, «свой» мир не отгорожен от мира других людей. Это «содержание» важнее тех «форм», которые школьная история, школьное преподавание могут принять в разные эпохи.

История не должна расслаблять, давать ощущение избранности, в ней не может быть запретных зон. Причем это касается именно школьной истории. В период взросления человеку необходимо узнавать, обсуждать, гордиться, сопереживать, испытывать потрясения, вырабатывать иммунитет против ненависти, насилия, произвола. Из этого вырастает патриотизм как сознание позитивной связи со своей страной. На ограничениях, запретах, толковании всего «своего» как героического, допустимого, приемлемого не сформировать современную идентичность, «склоняющую» к развитию.

Нынешний российский учебник, концептуально уже выстроенный в Стандарте, всего этого дать не способен. Он рассчитан на то, чтобы уберечь (предохранить) человека от его истории, не дать им столкнуться, проникнуть друг в друга. Концепция учебника строится в соответствии со знакомым с застойно-советских времен «дистиллированным» взглядом на прошлое, как будто нарочно запутывающим человека в понимании того, «что такое хорошо» и «что такое плохо». Это не способно «зацепить». Охранительная в этом смысле школьная история будет формировать вовсе не патриота, а равнодушного, конформного потребителя, зацикленного только на себе, готового согласиться (дать санкцию) с любым общественным проектом. Мне кажется, эта внутренняя установка Стандарта и есть его главный минус, главный изъян. Именно это будет иметь нежелательные социальные последствия.

И, конечно, нельзя уйти от той темы, о которой говорили Вы, Юрий Сергеевич: какой оборот приняла дискуссия об учебнике истории, об отечественном прошлом в последнее время.