Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 5"

Безусловно враждебным было отношение российского военного руководства к Австро-Венгрии. Ожидался ее скорый распад, который позволил бы России расширить зону своего влияния в Юго-Восточной Европе. Австрийская армия, в отличие от германской, не считалась опасным противником; предполагалось, что в случае войны ее ожидает быстрый развал из-за накопившихся межнациональных противоречий. Эти шапкозакидательские настроения стали впоследствии одной из причин того, что в условиях международного кризиса лета 1914 г. правительство Николая II выбрало силовой путь решения конфликта.

Отдельный параграф монографии Е.Ю. Сергеева посвящен представлениям российских военных о национальных характерах народов Запада: немцев, австрийцев, французов, итальянцев, англичан, американцев. Отношение к немцам было двойственным: положительно оценивались их дисциплинированность, пунктуальность и методичность, отрицательно – прежде всего практицизм и национализм. Популярной была теория «двух Германий – Гёте и Бисмарка». Такой взгляд перекликался с представлениями, доминировавшими в народной культуре: в XIX в. немцы воспринимались как чужие, но не как враги. Волна германофобии стала нарастать лишь после заключения англо-русского союза. В 1908–1910 гг. ее объектом были прежде всего австрийцы, которые традиционно не отделялись от германских немцев, но в 1912–1914 гг. главной мишенью стали подданные кайзера Вильгельма II.

Отношение к англичанам, напротив, довольно долго оставалось враждебным. Бурное экономическое развитие капиталистической Британии, которая к тому же нечасто посещалась русскими и была им почти незнакома, в отличие от стран континентальной Европы, породило стереотип о якобы присущем ее жителям практицизме, эгоизме и лицемерии. Сильное раздражение вызывал английский национализм (джингоизм). Большинству представителей российской политической и военной элит были чужды демократические права и свободы, отстаивавшиеся Соединенным Королевством. Положительный образ Великобритании начал формироваться лишь в последние предвоенные годы. Однако этот процесс, по мнению автора, так и остался незавершенным; он «мог привести только к временным, конъюнктурным результатам, но никак не послужить прочной основой для долговременного союза, основанного на близости или совпадении глубинных основ образно-представленческой картины мира, характерной для сознания правящих кругов обеих стран» (2, с. 210).

Образ внешнего врага дополнялся в представлениях русской военной элиты образом врага внутреннего – прежде всего поляков, финнов и евреев. Все три народа воспринимались резко негативно, через призму многочисленных стереотипов. Их считали враждебными России и принципиально неблагонадежными. Предполагалось, что нейтрализовать исходящую от них угрозу можно лишь репрессивными мерами, включая политику русификации в Финляндии и Польше. Автор приходит к неутешительному выводу: «Изучение этноконфессионального аспекта представлений военной элиты России о Западе показывает, что кризис и последовавший национальный распад империи были по сути предопределены неспособностью “верховˮ осознать острейшие этноконфессиональные проблемы на адекватном уровне, чтобы, преодолев паралич политической воли, приступить к их решению с учетом основных тенденций эволюции национальных отношений в государствах Европы и США»(2, с. 211).

Ситуацию, сложившуюся по другую сторону фронта, анализирует Петер Ян (Германо-российский музей «Берлин-Карлсхорст») в статье, посвященной представлениям немцев о России в годы Первой мировой войны (5). Вооруженное столкновение между великими державами в эпоху индустриальных войн и массовых армий потребовало не только беспрецедентной по своим масштабам мобилизации людских, а затем и экономических ресурсов противоборствующих стран на нужды фронта, но и соответствующей идеологической и психологической мобилизации. Ее элементом как раз и являлся образ врага. Между тем образ России в немецкой печати оставался в основном почти неизменным с первой половины XIX в., менялись лишь отдельные детали и акценты. В 1914 г. Россия и Германия впервые после столетнего перерыва оказались в состоянии войны друг с другом, а сотни тысяч немецких военнообязанных, направленных на Восточный фронт, получили возможность лично побывать в России и сравнить свой непосредственный опыт с полученными ранее из газет или во время учебы сведениями.

В статье анализируются главным образом сообщения немецкой печати о событиях в Восточной Пруссии в августе-сентябре 1914 г. Неожиданное вторжение российских войск в пределы Германии и быстрая победа над ними стали первым и одним из важнейших оснований, на которых формировался образ русского врага в пропаганде и массовом сознании (в дальнейшем существенную роль сыграл также опыт солдат и офицеров рейхсвера, воевавших на российской территории, проходивших службу в оккупационных войсках и побывавших в русском плену). Эти события использовались и для того, чтобы подчеркнуть мужество и героизм немцев в противовес «варварству» русских, а уничтожение 2-й российской армии во время Восточно-Прусской операции, получившее в германской литературе наименование битвы при Танненберге, представлялось своеобразным реваншем за разгром войск Тевтонского ордена в Грюнвальдском сражении 1410 г. (Танненбергская битва в немецкой традиции).

Негативные образы каждой из стран Антанты в германской пропаганде имели свои особенности, основанные на ранее существовавших предубеждениях («декадентская» Франция, Англия – оплот капитализма, страна торгашей и т.д.). В образе России центральное место занимало «варварство» русских, проявлениями которого, согласно германским источникам, были пьянство, грязь, жестокость солдат по отношению к мирным жителям, мародерство, грабежи, изнасилования и т.д. «Варварство», в свою очередь, тесно увязывалось с образом царской деспотии; в совокупности они рассматривались как проявления «азиатской» природы России. Подобная демонизация противника не только укрепляла волю к продолжению борьбы среди военнослужащих и гражданского населения, но и была удобным оправданием для нарушения международного гуманитарного права самими немцами: жестокость по отношению к русским преподносилась как месть.

Автор отмечает, что в действительности военные преступления в истории Первой мировой были скорее исключением: «Гражданское правосознание, которое предусматривало определенные нормы и для ведения войны, оставалось в силе, несмотря на столь эффектные образы врага, и все еще ограничивало такого рода фантазии о возмездии» (5, с. 240). Однако стереотипы об отсталости, варварстве и жестокости русских, распространившиеся в годы войны, продолжали существовать и после ее окончания и впоследствии были использованы нацистами (наряду с идеей борьбы против «еврейского большевизма») как повод для официального отказа от соблюдения правил и обычаев войны в борьбе против Советского Союза. Военная пропаганда 1914–1918 гг., таким образом, стала одной из предпосылок преступлений немецких военнослужащих в годы Второй мировой войны.

В качестве примера пропагандистской борьбы можно привести историю разрушения германскими войсками в августе 1914 г. города Калиш (Польша, Великопольское воеводство, в составе Российской империи был центром Калишской губернии), которую рассматривает в своей статье (3) Лора Энгельстайн (Йельский университет, США). Калишские события были одним из первых случаев нарушения международного гуманитарного права во время Первой мировой войны. Эта история широко использовалась российской пропагандой не только внутри страны, но и за ее пределами, во-первых, для борьбы со стереотипом о «варварстве» русских и, во-вторых – для демонизации противника в глазах населения России, так как в предвоенные годы немцы с их успехами в науке и культуре вызывали, скорее, уважение. Поскольку вскоре последовала оккупация Германией Бельгии, также сопровождавшаяся разрушением городов и репрессиями против мирного населения, Калиш стали называть «нашей Бельгией». Истории некоторых жителей города использовались и в дидактических целях – как примеры героизма и стойкости перед лицом тяжелых испытаний. Такие неудобные для самой России детали, как бегство царских чиновников, бросивших Калиш на произвол судьбы, и проявления жестокости и антисемитизма со стороны русской армии, неоднократно имевшие место на других участках фронта, напротив, старательно замалчивались. Л. Энгельстайн отмечает подчеркнуто сочувственное отношение царской пропаганды к польскому населению Калиша, отсутствие в публикуемых материалах каких-либо попыток обвинить поляков в измене и сговоре с немцами. Стремясь удержать лояльность своих польских подданных, правительство Николая II воздержалось в данном случае от разжигания шовинистских настроений.

Немецкая пропаганда, со своей стороны, утверждала, что войска Силезского ландверного корпуса, захватившие Калиш, сами вынуждены были отражать атаки местных жителей. Позиция польских авторов была в целом аналогична той, которая представлена в русскоязычных источниках. Хотя расследование 1919 г., предпринятое польскими властями, так же как и предыдущее, проводившееся российской комиссией в 1915 г., не позволило с уверенностью ответить на вопрос о виновниках трагедии; поляки настаивали на том, что немцы несут ответственность по крайней мере за непропорциональное применение силы (всячески подчеркивалась лояльность местных жителей к германским войскам).

М.М. Минц

Семинары Центра россиеведения

К двадцатилетию российской Конституции (семинар 19 декабря 2013 г., ИНИОН РАН с участием Института права и публичной политики)

И.И. Глебова (ИНИОН РАН): В 2011–2013 гг. Институт права и публичной политики (Москва) при поддержке Фонда «Открытое общество» работал над проектом «Двадцать лет демократического пути: Укрепление конституционного порядка в современной России». А.Н. Медушевский, руководитель экспертной группы и научный редактор трудов, изданных в рамках этого проекта, любезно согласился представить его результаты.

А.Н. Медушевский

О КОНСТИТУЦИОННОМ РАЗВИТИИ РОССИИ: ИТОГИ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОГО ПРОЕКТА

Конституция России 1993 г., принятая на пике демократических ожиданий, включала либеральные принципы правового развития, создавая основу для их реализации. В прошедшие 20 лет стали ясны трудности этого процесса, который не во всем дал ожидаемые результаты. В этой ситуации особую актуальность приобретает вопрос о том, в какой мере конституционные принципы 1993 г. реализовались на практике.

В дискуссии по этой проблеме, развернувшейся в связи с 20-летним юбилеем Конституции, были представлены следующие основные позиции.

1. Действующая Конституция вполне соответствует реальности и не нуждается в каких-либо существенных преобразованиях. Те изменения, которые уже имели место или проводятся сейчас, – не реформа, а незначительная «техническая» корректировка отдельных конституционных положений. Это мнение выражают в основном представители официальных структур.

2. Конституция РФ – утопия. Она была навязана стране силой в 1993 г., не соответствует реальности и отторгается российским обществом. Ее текст должен быть поэтому радикально пересмотрен в соответствии с российской исторической реальностью. Необходимо двигаться к традиционным формам народного представительства – к «парламентаризму» в его специфических национальных чертах (т.е. к советской системе или к земским соборам). Поскольку Конституция и действующий политический режим несовместимы, нужна новая конституционная революция или радикальная реформа – созыв Конституционного собрания для возвращения исторической легитимности, утраченной властью в 1993 г., если не в 1917 г. Эту позицию отстаивают представители радикальной оппозиции – критики современного политического режима как справа, так и слева. Радикализм требований коммунистов и почвенников разных направлений тем выше, чем удаленнее они от власти и чем сильнее их желание воспользоваться ее плодами.

3. Конституция РФ, в силу ее символического значения, может быть сохранена как юридический феномен. Однако она имеет ограниченную социальную поддержку, поэтому должна быть существенно реформирована на уровне ценностей, принципов и норм. Предполагается следующая трансформация текста Основного закона: включение положений о «национальной идеологии» и о духовных (клерикальных) ценностях, отказ от «западной» трактовки прав, реформирование отношений собственности под лозунгом преодоления результатов «грабительской приватизации». В целом речь идет о движении в направлении консервативного пересмотра конституционных принципов. Такой пересмотр предполагает внесение поправок в преамбулу и раздел о переходных положениях или дополнение Конституции новыми главами. Сторонники этого решения видят его преимущество в том, что оно позволяет отказаться от радикальных методов конституционного пересмотра – от созыва Конституционного собрания – и фактически провести с помощью поправок все значимые содержательные модификации принципов. Однако вопрос о легитимации этих изменений по-прежнему в повестке дня: если Конституция была принята всенародным голосованием, то для изменения ее ключевых принципов необходимы его повторение или проведение референдума. Это делает актуальной постановку в будущем вопроса о референдуме и даже созыве Учредительного собрания. Данная позиция близка консервативной части бюрократии и духовенства.

4. Конституция РФ – полноценная основа правового развития. Она вполне адекватна социальной реальности, но ее положения существенно деформированы на законодательном уровне и в правоприменительной практике. Деформации объясняются, во-первых, несовершенством юридических формулировок некоторых конституционных положений, во-вторых, противоречиями институциональных параметров развития, в-третьих, дисфункциями правоприменения. Целесообразны поэтому выверенные, точечные изменения Конституции, связанные прежде всего с трактовкой принципа разделения властей, а точнее с созданием эффективной системы сдержек и противовесов. Эта позиция характерна для либеральной части научного и экспертного сообщества юристов.

5. Конституция 1993 г. – это идеал, до которого современному обществу еще нужно дорасти. Будучи принята в условиях жесткого противостояния со сторонниками старой советской системы, Конституция закрепила ценности демократического выбора российского общества. Принципы Конституции вполне отвечают как международно-правовым стандартам, так и перспективам развития демократии в России. Потенциал конституционных норм далеко еще не исчерпан и говорить сейчас об их пересмотре – не важно, более или менее радикальном – есть политическая ошибка, способная поставить под вопрос легитимность Основного закона. Отклонения в конституционном развитии связаны не с правовыми, а с политическими факторами. Нужно бороться не с Конституцией, а с антиконституционной практикой политического режима. Отсюда лозунг этого (последовательно либерального) направления: «Руки прочь от Конституции».

Обзор представленных позиций позволяет констатировать отсутствие в обществе консенсуса по вопросу о месте и роли Конституции через 20 лет после ее принятия. Основные общественные силы диаметрально противоположно оценивают историческое значение Конституции и выполняемые ею социальные функции, существо и технологии необходимых конституционных изменений. В современных дебатах о Конституции ключевыми оказались три вопроса: 1) степень соответствия Конституции социальной реальности; 2) величина разрыва по линии ценностей (принципов), норм и практики; 3) масштаб необходимой корректировки Конституции.

Именно эти вопросы оказались в центре масштабного исследовательского проекта – «Двадцать лет демократического пути: Укрепление конституционного порядка в современной России», осуществлявшегося Институтом права и публичной политики (ИППП) в 2011–2013 гг. Его цель – определение итогов, проблем и перспектив становления нового правового порядка, основы которого были заложены в ходе принятия действующей Конституции РФ 1993 г. Анализ базировался на когнитивной теории права, раскрывающей соотношение первоначальных установок, мотивов принятия решений и системной и семантической логики формулирования понятий и норм, вообще логики юридического конструирования политико-правовой реальности. В основу проекта был положен анализ важнейших либеральных конституционных принципов: справедливости и равенства, плюрализма, светского государства, правового государства, демократии, разделения властей, социального государства и рыночной экономики, федерализма, местного самоуправления, независимости судебной власти, гарантии политических прав и свобод личности. С позиций методологии когнитивного конституционализма был раскрыт процесс формирования конституционных принципов, их позитивация в праве, практическое осуществление, а главное – предложено решение проблемы отклонений в процессе их реализации.

Все этапы реализации проекта представлены отдельными публикациями. На первом этапе участники проекта сосредоточились на общей реконструкции меняющегося смысла и юридического содержания принципов. По результатам исследования опубликована коллективная монография «Основы конституционного строя России: Двадцать лет развития» (2013)292292
  Основы конституционного строя России: Двадцать лет развития / Под ред. А.Н. Медушевского. – М.: ИППП, 2013.


[Закрыть]. На втором этапе проводилось социологическое обследование экспертного сообщества. В рамках этой части проекта была подготовлена социологическая анкета, направленная 300 респондентам (экспертам в области конституционного права). Их ответы на вопросы оказались информативны для решения проблемы отклонений в реализации основных конституционных принципов. Были разработаны цели и методика мониторинга важнейших конституционных принципов293293
  Мониторинг конституционных процессов в России: Аналитический бюллетень. – М.: ИППП, 2011–2012. – № 1–4.


[Закрыть]. Экспертный опрос, проведенный ИППП весной 2013 г., позволил проследить как реализовались пять ключевых принципов (плюрализм, разделение властей, федерализм, независимость судебной власти и гарантии политических прав и свобод личности). Анализ проводился по основным содержательным параметрам и зонам конституционных практик – в области законодательства, судебной власти, в деятельности органов государственной власти, а также в сфере неформальных практик. Это позволило выявить зоны конституционных отклонений и перейти к их количественному выражению, специальному изучению и мониторингу изменений. Результаты второго этапа проекта представлены в книге «Конституционный мониторинг: Концепция, методика и итоги экспертного опроса в России в марте 2013 г.294294
  Конституционный мониторинг: Концепция, методика и итоги экспертного опроса в России в марте 2013 г. / Под ред. А.Н. Медушевского. – М.: ИППП, 2014.


[Закрыть] На третьем этапе проекта группа ведущих аналитиков обобщила и проанализировала данные мониторинга. Результаты представлены в аналитическом докладе ИППП «Конституционные принципы и пути их реализации: Российский контекст» (2014)295295
  Конституционные принципы и пути их реализации: Российский контекст: Аналитический доклад / Под ред. А.Н. Медушевского. – М.: ИППП, 2014.


[Закрыть].

Мы стремились связать три уровня исследования – теорию, практику и аналитические рекомендации. Этим объясняется применение междисциплинарного подхода. Использовалось три вида понятий: юридические (реконструкция принципов), социологические и статистико-математические (отражающие параметры опроса) и политологические (механизмы реализации принципов). Основными формами работы являлись: академическая деятельность, социологический опрос с количественным обобщением данных в форме таблиц, последующая качественная аналитика (фокус-группы и «круглые столы», данные которых отражены в опубликованных бюллетенях) и независимая оценка полученных результатов внутренними и внешними экспертами296296
  Группа реализации трех частей проекта: О.Б. Сидорович – директор; С.С. Заикин – координатор; А.А. Слащилин – координатор; А.Н. Медушевский – руководитель экспертной группы. Состав экспертной группы: Ю.Н. Благовещенский, С.В. Васильева, В.А. Виноградов, А.А. Джагарян, Л.О. Иванов, К.Н. Коротеев, М.А. Краснов, Е.Н. Маркова, Т.Г. Морщакова, Г.А. Сатаров, А.К. Соболева, А.А. Троицкая, И.А. Умнова, Т.М. Храмова, И.Г. Шаблинский. Консультанты: Е.Б. Абросимова, В.Б. Пастухов, Д. Смилов.


[Закрыть]. В этих исследованиях содержится политико-правовой анализ важнейших конституционных принципов, подведены итоги их реализации. Принципиальная содержательная новизна предложенной концепции и методики конституционного мониторинга позволили перейти от описания к количественному измерению параметров российского конституционализма, выявить основные тенденции его развития и существующие деформации, наметить возможные пути их преодоления.

Диспропорции в интерпретации основных конституционных принципов и причины их появления схематически можно представить следующим образом. Теоретический анализ конституционных принципов, проведенный в рамках первой части проекта, позволил констатировать сохранение диспропорций по следующим параметрам правового регулирования. Во-первых, существует напряженность между ценностями и выражающими их принципами, с одной стороны, и их интерпретацией с точки зрения целей конституционного развития – с другой (принципы справедливости и равенства). Во-вторых, сохраняется неопределенность в интерпретации ряда фундаментальных принципов (правового государства, демократии, разделения властей), что связано как с особенностями их юридической формулировки, так и с логикой политического процесса. В-третьих, изменено содержание ряда закрепленных принципов путем наполнения соответствующих норм иным смыслом (принципы федерализма и местного самоуправления). В-четвертых, очевидны пересечения между принципами, что выражается в меняющейся трактовке соотношения и объема регулируемых норм (принципы рыночной экономики и социального государства). В-пятых, возможны противоположные интерпретации смысла одних и тех же правовых принципов и норм (светское государство). В-шестых, отмечен различный характер позитивации принципов в действующем праве: одни принципы закреплены в Конституции (разделение властей или социальное государство), другие – нет (рыночная экономика), они выводятся из совокупности ее норм и принципов. В-седьмых, существуют дисфункции применения ряда принципов с точки зрения критериев пропорциональности и соразмерности целям Конституции. Диспропорции возникли вследствие как исторических условий принятия Конституции, так и нормативных противоречий и институциональных дисфункций297297
  Медушевский А.Н. Конституционные принципы 1993 года: Формирование, итоги и перспективы реализации // Сравнительное конституционное обозрение. – М., 2013. – № 1 (92). – С. 30–44.


[Закрыть].

Сравнительный анализ реализации пяти избранных конституционных принципов представлен по результатам мониторинга – экспертного опроса. Полученные данные, как отмечалось, были обобщены в исследовании по содержательным параметрам (субпринципам) и зонам конституционной практики (законодательство, судебные решения, деятельность органов власти, неформальные практики), что позволило определить коэффициент конституционных отклонений. Анализ структуры конституционных отклонений, проведенный в рамках проекта на основании статистического обобщения данных анкетирования экспертного сообщества, позволил выявить прежде всего общую неоднородность реализации конституционных принципов. По уровню отклонений конституционной практики от норм Конституции РФ рассмотренные сферы конституционного регулирования располагаются в следующей последовательности: политическое, идеологическое, духовное, культурное и иное многообразие (плюрализм), принцип разделения властей, федерализм, независимость и самостоятельность судебной власти, гарантии политических прав и свобод личности. Таким образом, исследование позволило дифференцировать три области конституционного регулирования: сравнительного благополучия (принципы плюрализма и разделения властей), сравнительного неблагополучия (принципы федерализма и судебной власти) и полного неблагополучия (принцип обеспечения политических прав и свобод).

В то же время сравнение реализации принципов по зонам конституционной практики помогло выявить те из них, которые в наибольшей степени ответственны за сбои конституционализма. Были обобщены данные опроса о реализации конституционных норм по четырем областям конституционной практики: законодательство (т.е. сфера, связанная в основном с деятельностью палат Федерального Собрания), работа судебной системы, других государственных органов (прежде всего органов исполнительной власти), а также сфера так называемых неформальных практик. Это схематическое разделение отражает общую логику конституционных дисфункций. Отклонения фиксируются не столько в сфере общих законодательных норм, формальных институтов и практик, сколько в сфере менее институционализированных и нормативно урегулированных практик. Доминирующую роль играют здесь именно неформальные практики.

Сбои системы в интерпретации принципа плюрализма начинаются с переходом от него к другим принципам: с различного (для общества и власти) содержательного наполнения принципа народовластия, определения факторов его реализации и их практического осуществления в деятельности органов исполнительной власти различного уровня и судов. Эти сбои, в свою очередь, качественно нарастают по мере перехода к таким зонам, где ослабевает нормативное регулирование административной практики, и она сводится к неформальным спонтанным ответам на текущие жизненные вызовы. Это говорит о том, что при стабильности общего законодательного регулирования принципов плюрализма и разделения властей в их реализации образуются особые «зарезервированные зоны» – своего рода «заповедники», где исполнительная власть чувствует себя более самостоятельной и готова непосредственно вмешиваться в законодательный процесс и правоприменительную деятельность.

Общая динамика конституционных отклонений по пяти принципам выглядит следующим образом. Во-первых, отклонения растут с течением времени (в основном – в последнее десятилетие). Во-вторых, они нарастают по мере перехода от более общих конституционных положений к конкретным элементам (субпринципам) каждого из рассмотренных принципов. В результате общая формулировка принципа остается неизменной, но его структура и смысл претерпевают значительные модификации. В-третьих, отклонения увеличиваются по мере перехода от более формализованных видов практики (законодательной и судебной) к менее формализованным – институциональным и неформальным. В-четвертых, объем конституционных девиаций резко растет при переходе от общефедерального уровня законодательства к правовому регулированию и особенно к правоприменительной практике на уровне субъектов Федерации, на региональном и локальном уровнях. Здесь региональные элиты монополизировали все виды власти и контроля.

Социологическое обследование выявило следующие механизмы трансформации конституционных принципов и норм без их формального пересмотра. Неопределенность конституционных норм (например, в отношении понятия «политическая деятельность») используется для их интерпретации в пользу исполнительной власти. Одни конституционные права применяются для ограничения других (например, трактовка «диффамации» – защиты чести и достоинства – для ограничения свободы критики должностных лиц в СМИ); дается политизированная трактовка этих прав (например, для поддержки отдельных конфессий против их оппонентов). Расширительно трактуются понятие «безопасность» и компетенция силовых структур, в результате чего последовательно «топятся» элементы плюрализма; избирательно применяются ограничительные конституционные нормы в отношении оппозиционных общественных объединений и партий. Размываются границы конституционного и административного права, что открывает путь широкой трактовке делегированных полномочий администрации, селективно применяется уголовная репрессия (и соответствующая интерпретация уголовно-процессуальных норм), путем бюрократизации ослабляется судебная власть. Наконец, все эти неформальные практики используются как для «корректировки» соответствующих законодательных норм, так и для их фактического пересмотра на уровне правоприменительной деятельности.

Инструменты блокирования конституционных принципов достаточно разнообразны. В результате исследования было показано, каким образом встроенные «амортизаторы» на институциональном уровне блокируют действие каждого из пяти принципов. Принцип плюрализма деформируется системой двойных стандартов, действующей в особых «зарезервированных зонах». Здесь исполнительная власть имеет значительную свободу усмотрения при определении как смысла соответствующих норм, так и их применения на практике. Реализация принципа разделения властей блокируется в результате сверхконцентрации президентских полномочий. Это дает главе государства не только конституционные, но и метаконституционные прерогативы по вмешательству в деятельность всех трех ветвей власти. Более того, фактически предопределяет результаты их деятельности путем неформального влияния на решение значимых политических вопросов. В случае с принципом федерализма те же функции выполняет выстроенная система вертикали исполнительной власти: она «нейтрализует» конституционные основы федерализма и ограничивает самостоятельность субъектов Федерации. В области судебной власти роль такого «встроенного механизма» играет институт назначаемых председателей судов, который существенно снижает уровень независимости и состязательности правосудия в угоду исполнительной власти. Наконец, в области соблюдения гарантий основных политических прав и свобод корректировочным механизмом является расширение административного контроля и усмотрения. Этот механизм опирается на неопределенность конституционных норм (отсутствие закрытого списка административных полномочий главы государства и президентской Администрации), использование формальных (законодательство и подзаконные акты) и особенно неформальных рычагов влияния на проявления гражданской активности.

Общий вывод нашего исследования в отношении реализации принципов правового государства, плюрализма и разделения властей таков: налицо неустойчивый баланс конституционных и антиконституционных практик. На уровне Конституции, законодательства и большей части судебной практики эти принципы продолжают действовать, хотя и с определенными сбоями. Однако их функционирование ограничивается по линии действия ряда других взаимосвязанных принципов (народовластия, политических свобод и независимости судебной власти), что существенно обесценивает содержание принципа плюрализма. Негативная динамика в реализации принципа плюрализма заметна в зонах действия судов (селективное правосудие), органов исполнительной власти (расширение «усмотрения»), но особенно неформальных практик, некоторые из которых тяготеют к антиконституционным.

Конституционная девиация, позволяющая говорить как об экстраконституционных, так и антиконституционных практиках, достигает пика в сфере политических прав и свобод. Последняя не только тесно связана с обеспечением принципов правового государства, плюрализма и разделения властей, но выступает по существу их воплощением. Здесь наблюдается наибольшее количество и наивысший уровень конституционных отклонений: посредством различных способов регулирования политической и партийной деятельности, практики органов исполнительной власти, направленного рекрутирования политической элиты, использования различных инструментов влияния (в значительной части неконституционных). Под вопросом оказывается ключевой элемент принципа политического плюрализма – равенство политических партий и общественных объединений и нейтральность государства в их отношении. В сочетании с отклонениями по другим принципам эта практика существенно ограничивает содержательную реализацию конституционных норм. Регулирование партий позволяет получить управляемый парламент, законодательная работа которого, в свою очередь, проходит под контролем Администрации, что во многом обесценивает идею народного представительства. Можно констатировать, что ядром конституционной девиации в сфере плюрализма является координируемая система институциональных практик, в сочетании с медиакоммуникациями предопределяющих правовую политику и трансформацию законодательства. В качестве основного инструмента используется широкий набор неформальных практик, балансирующих на грани конституционности или выходящих за ее пределы.