Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 5"

Мы имеем дело с костной, по существу не изменяемой структурой власти и тех институтов, на которые она опирается. Правоохранительная и судебная системы, образование и проч. воспроизводят советские образцы. На них строится и социализация следующего поколения (в идеологическом смысле). Массовая культура, потребительская культура, технологии, системы коммуникаций меняются чрезвычайно быстро. Технологическая грамотность населения растет. Подвижность в некоторых сегментах высока, но 54% населения живут там, где родились. Общество становится косным, когда нет ресурсов. Кроме того, нарастают цинизм и аморализм – в значительной степени вследствие воздействия институтов власти на мораль. Технология сохранения власти состоит сегодня в поддержании апатии и неучастия. Уже не нужны лояльность и чистая преданность – вполне достаточно держать всех в состоянии равнодушия.

Разложена и оппозиция (не будем ее в данном случае персонифицировать). Опросы элиты дают чудовищную картину самооценок. Я даже не стану говорить, как оценивают нашего национального лидера: это за гранью нормативной лексики. Поэтому дело вовсе не в изменениях общественных настроений, предпочтений. – Они есть. Вопрос в том, кто будет консолидировать общественные движения, с какой программой, с помощью доступа к каким каналам. Ведь если оппозиция не имеет доступа к средствам массовой информации, ее попросту не существует. Две трети населения проживают в малых и средних городах, а там нет другого авторитетного источника, кроме телевидения.

Наконец, последнее. Эмиль Абрамович <Паин> прав, волны антизападничества неустойчивы. Это всегда эхо пропаганды. Но другой картины реальности в обществе не появляется. Моральный протест, с которым вышла на улицу оппозиция, конечно, очень важен. Однако это впечатление быстро стирается, уходит. Ничто не задерживается в общественном сознании. Сейчас просто необходим хотя бы какой-то образ общества – неважно даже либеральный, националистический. Но и он ничто без организации, которая могла бы консолидировать и воспроизводить соответствующие настроения.

Э.А. Паин: А я ведь забыл о своем главном, завершающем тезисе: «эпоха безвременья заканчивается». Конечно, никто не располагает аппаратом, способным точно прогнозировать. К примеру, никто не мог предсказать в 2010 г. «Манежку», выход массы людей в центр Москвы, к Кремлю. Сегодня даже идут разговоры, не организовал ли все КГБ. Мы и теперь не можем сказать, что будет. Ясно пока одно: состояние покоя заканчивается – наступает время взрывных изменений. Безвременье держится на пассивности, на массовой незаинтересованности в общих делах. А сейчас эта ситуация меняется: ощутимо растут тревожность, напряжение. При этом в обществе не заметно хотя бы какого-то организующего начала.

Ю.С. Пивоваров: Вот, Лев Дмитриевич <Гудков> говорил о косности власти. А мне она кажется весьма адаптивной, изменчивой. Такую власть, как сейчас, мы имеем впервые в русской истории. Прежние были ограничены: царская – сакральным происхождением, что зафиксировано даже в Конституции 1906 г., советская – идеологией, социалистической идеей, марксизмом-ленинизмом. Впервые мы получили власть чистую, беспримесную, которая что хочет, то и делает. Ее обслуга, желающая вернуть в Конституцию положение о государственной идеологии, не понимает, что творит. Это ведь попытка «сузить» эту власть, вернуть ей ограничитель.

Л.Д. Гудков: Я имел в виду косность системы, не допускающей возможностей контроля над собой общества. Вертикальное устройство власти предполагает, что все строится сверху вниз, вышестоящие подбирают исполнителей. При этом ощущается острейший дефицит средств легитимности. Отсюда обращение к традиционным скрепам, поиски любых символических средств. Власть беспринципна: ей все идет, все годится. В этом смысле она не очень устойчива, да и не очень в себе уверена. Держится в той мере, в какой может навязать народу свое представление о суверенитете, о допустимости собственного произвола. И из истории ведь отбирается то, что позволяет увязать коллективные ценности с насилием.

А.Б. Зубов (МГИМО): Уважаемые докладчики говорили о том, что апатия проходит. Мне кажется это верным; сегодняшнее собрание – тому доказательство. В связи с этим вот что еще следует отметить. Все чувствуют, что рядом с нами, в западной диспозиции от Москвы, начинают происходить очень важные события. Наше безвременье особенно очевидно при сопоставлении с началом времени в Киеве. Поэтому у меня такой вопрос к докладчикам: как вам кажется, если сравнить события в Украине 2004 г. с 2013–2014 гг., фиксируются ли изменения в характере национализма?

Э.А. Паин: Элементы гражданского национализма там были и в 2004 г. Напомню: одним из знамен той революции был грузин Гангадзе. А сегодня первые жертвы – армянин, белорус, еврей (при всех разговорах, что на Майдане орудуют антисемиты.) Что изменилось? Осознали, что нельзя допустить повторения 2004 г., что ошибочны тогдашние надежды: придут добрые, умные люди и все улучшат – при старой конструкции власти. Сегодня все больше требований изменить эту конструкцию. Там поняли: личность вторична – первично устройство власти. Россия это осознает позже.

Но и у нас скорость перемен фантастическая. В обществе сегодня идет обсуждение вопросов, которые еще несколько месяцев назад были малодоступны (об антиимперском фронте, гражданском этническом национализме, перемене Конституции). Лев Дмитриевич <Гудков> говорил о косности низового слоя, о тяжелом многопроблемье. Я с ним абсолютно согласен. Но все-таки у нас сейчас очень образованное население, быстро осваивающее Интернет (больше 51% – в сети). К примеру, наш национализм, по большей части, явление виртуальное – все происходит в сети. На Украине с 2004 г., конечно, произошли большие идейные перемены, изменилось видение будущего. Сейчас образ будущего совершенно ясен. Понятно, чего там хотят. Но и здесь ситуация не безнадежна.

! А.Б. Зубов (МГИМО): Я просто хотел подчеркнуть: там, как мне кажется, произошел явный переход от украинского к Украине. Они не за украинство – скажем, против русского. Они – за Украину.

Ю.С. Пивоваров: Конечно, 50% населения в Интернете – хорошо. У нас и в советские времена была самая образованная страна в мире. Более образованная, чем США, но почему-то самое большое количество лауреатов Нобелевской премии – там. Вот ведь загадка.

! В.Л. Шейнис (ИМЭМО РАН): Несколько подправлю Эмиля Абрамовича <Паина>. На Украине произошел разрыв: именно результатом 2004 г. были такие изменения в Конституции, которых они и теперь добиваются. Тогда ведь Конституцию изменили, но потом эти изменения «сдали». То есть предлагаются типологически сходные институциональные шаги. Что касается нынешней Украины, то она расколота: Донбасс, который за Януковича, за нынешнюю власть, – это примерно половина страны. То, что в национальном течении возобладали малосимпатичные формы, затрудняет достижение мира. Перспективы в связи с этим представляются крайне неопределенными и даже опасными.

Э.А. Паин: Я говорил лишь о некоторых тенденциях. Прежде всего о намерении вернуться к Конституции, которую потеряли в 2004 г. Потом: заблуждение, что на Майдане доминируют крайние формы национализма. Все намного сложнее: помимо О. Тягнибока322322
  О.Я. Тягнибок – председатель партии Всеукраинского объединения «Свобода» и ее фракции в Верховной раде Украины в 2012–2014 гг.


[Закрыть] там есть и другие силы. Все пока непонятно.

Л.Д. Гудков: Главное ведь – не то, какие идеологические течения представлены на Майдане и смогут ли они взаимодействовать, создав консолидированный таран для разрушения нынешней системы. Вопрос в том, есть ли возможность обсуждения, выработки каких-то компромиссов, создания чего-то вроде устойчивого предпарламентского состояния. Для меня в этом смысле моделью являются наши 1990-е годы. Тогда российская демократия держалась на слабости центра и противоречивых интересах региональных «баронов». Ни один из них (как тот же М.Ш. Шаймиев323323
  М.Ш. Шаймиев – первый президент республики Татарстан (1991–2010).


[Закрыть]) не был демократом. Но сама ситуация пространственного разнообразия подводила их к необходимости взаимодействовать, договариваться. На этом и держалась наша неустойчивая демократия. Ликвидация этой модели начиналась с упразднения медиаолигархов, установления цензуры в связи с военными действиями на Кавказе. Под этим предлогом провели потом и административную реформу, изменили модель функционирования региональных властей. И все. Не так важна была идеология, как институциональная практика. Большой вопрос, сумеют ли договориться на Украине. Потому что легитимность Януковича несомненна: он выиграл выборы без фальсификации. Единственный путь – предложить новое понимание, новый вариант легитимности.

И.И. Глебова: Я предлагаю украинский вопрос обсудить на отдельном семинаре. Что же касается нашей сегодняшней темы, то мне кажется: специфика нынешнего безвременья в том, что это форма, в которой разлагается советское. В начале нашего семинара Ю.С. Пивоваров сказал: нынешнее время – очередной этап жизни советского общества. Я бы уточнила: это время его разложения. Очевидно, что есть субъект безвременья, т.е. «класс», которому выгодна консервация ситуации безвременья/разложения. Но не видно субъекта конца безвременья, т.е. «класса», в интересы которого входила бы ликвидация безвременья. Нет класса, нацеленного на развитие: все так или иначе вписаны в ситуацию безвременья. Но тогда всем нам грозит плохой конец.

! Э.А. Паин: Какой Бог даст – никто ведь счастливого конца не обещал.

И.И. Глебова: Да. Но все-таки вопрос о перспективах открыт. И выбор понятен: застой/деградация или оживление потенциалов развития. Понятно также, что будущее надо заслужить – необходимо создавать его сейчас. Сегодня были сказаны важные слова: Украина выбрала свой путь, остановившись на определенном образе будущего. А наше безвременье во многом связано с отсутствием внятной перспективы.

Но зачем будущее в ситуации разложения? В ней естественны «проигрывания» прошлого («игры» с историей – с разными эпохами, различными интерпретациями), разные виды ностальгии. Это уводит от настоящего и в то же время позволяет моделировать его по старым лекалам. Так преодолевается время – как движение, развитие; так «организуется» (конструируется) безвременье как тип социального существования.

Пожалуй, уникальность 2000–2010-х – в том, что они исчерпываются этой характеристикой: бесперспективность. Все-таки раньше будущее (в социальном смысле) было: в дореволюционной России (вплоть до краха) – капиталистическое, европейское, в советской – социалистическое, в постсоветской России (1990-х) – демократическое, общее со всем цивилизованным миром. Из образов будущего рождались образцы идеального (желаемого) мироустройства. В этом смысле исторически близкие к нам общества были обществами развивающимися. Сейчас потенциалы «застоя» (того «бесконечно тупикового», чего в избытке в российском социальном естестве) подавили потенциалы развития. Все проживается – не накапливается, не вкладывается в будущее. С этой точки зрения ситуация безнадежная.

Я согласна с докладчиками: без проработки перспектив, без четких концепций развития «безвременье» не закончится. Разложение продолжится, а в таком состоянии никакое внутреннее обустройство невозможно. Беспокойство и агрессия станут разряжаться во внешних акциях, в поиске врагов внутри. И национализм здесь – не выход. Из ситуации разложения/спада выйдет только агрессивно-реваншистский национализм. Его победа приведет к окончательной ликвидации потенциалов развития.

Наш семинар завершен, коллеги. Спасибо.

Публицистическая мозаика

Памяти девяностых: когда каждый получал только то, что заслуживал 324324
  Печатается по изд.: Новая газета. – М., 2014. – 20 авг. – С. 21. Глеб Шульпяков – поэт, прозаик.


[Закрыть]

Г. ШУЛЬПЯКОВ

Недавно мой знакомый, двадцать лет назад переехавший жить в Германию, признался, что не чувствует того времени. Такое у него ощущение, что, уехав, он пропустил главное. Что же там было, спросил он? Не мог бы ты объяснить мне – по духу, по смыслу (мой друг был философ). И вот как я мог бы ему ответить. Я бы сказал, что это было лучшее время в истории новой России. Звучит нелепо, смешно – что такое «лучшее»? Тем более на взгляд сорокалетнего человека? Однако это именно так, ведь людям моего поколения было с чем сравнивать. Я хорошо помню поздний совок, его «атмосферу» – я был подросток. Передо мной совок нынешний, т.е. завершение цикла. И я размышляю над этим.

Из истории и опыта я вижу, что всегда, как только в России ослаблялся государственной гнет, происходил бешеный выплеск энергии. Творческой, политической, экономической. Страна, которую держали в черном теле, делала рывок. Такой рывок был в 20-х годах – между эпохами империй, разрушенной российской и нарождавшейся советской. Короткий промежуток, всего десять лет – но какой всплеск, какой результат. Если считать искусство индикатором (а для меня это так) – авангард в России за это время осуществился вровень, а иногда опережая остальной мир. Мы были органически, по духу (а не из-под палки) – первыми. Зайди в любой книжный в столицах мира. На обложке альбома по архитектуре ХХ века часто изображен наш «Дом Мельникова». Что говорить о литературе, чей всплеск накануне соцреализма был таким же ярким, особенно в жанре антиутопий, ведь все они на глазах сбылись.

То же самое по мощности выплеска было в конце 80-х – начале 90-х (для меня «90-е» есть именно этот рубежный отрезок). Первичная память «показывает» бандитизм, это так – это страшное время. Но это не значит, что – только. Дальше нужно просто перечислять. Кино, которое в те годы было снято с полок. Фильмы Сокурова, Кайдановского, Овчарова, Лунгина, Тепцова, Балабанова, Огородникова, снятые на рубеже и определившие 90-е. Музыка – рок и фри-джаз, наш и зарубежный, я не вылезал из концертных залов. Поэзия и книгоиздание, вал новых и запрещенных имен. Новые газеты и телеканалы, реальная журналистика. Философия. Театр. Современное искусство. Открытие границ и весь мир, который встречал нас улыбками, а не проклятием.

Это был ренессанс, видимый все ярче на фоне современной серости. Возможно, он и не дал миру ничего соразмерного 20-м. Но у этого искусства было, как я теперь понимаю, другое назначение. Самим составом этого искусства была свобода. И люди, особенно моего поколения, для которого эта свобода совпала с юностью, ее урок навсегда усвоили. Тебе скажут, что 90-е годы были унизительным временем. Это так, но только с точки зрения бытовой, социальной. Поскольку сутью этого времени был не быт, а Бытие. Свободы человека перед замыслом Создателя. Это жестокая свобода, поскольку каждый получал только то, что заслуживал. Никакого другого давления – со стороны семьи, школы, религии и государства – ведь не было, и помощи тоже. И человек просто становился тем, кем ему было предназначено. Получал судьбу, жребий – в чистом, «античном» виде.

Моя семья, как и миллионы других, оказалась совершенно беззащитной перед этим временем. Однако мне никогда не приходило в голову обвинять его. Потому что можно было лежать на печке и ждать смерти. Или чудесного избавления. А можно было что-то делать. Буквально как в притче о молоке и лягушке. Это и есть свобода, и не ее вина, что большинство моих соотечественников так и не смогли ею воспользоваться. Взбивать масло. Я был дворником и сторожем, мыл полы и убирал посуду, выгуливал чужих собак и выгребал чужой мусор. Торговал в переходах и чистил картошку. Но я никогда не относился к этому как к личной трагедии. Как к неудаче. Как к чему-то унизительному. Из ситуации требовался выход, и если этот выход заключался в мытье полов – я мыл полы. И вот неожиданно то, что не было запрограммировано, что казалось случайным, – и стало дорогой к самому себе. При том бесчеловечном государственном гнете, который веками царит здесь, при том тотальном подавлении свободы личности – мало кто может получить такой шанс, стать собой. Чаще всего мы играем чужие, навязанные роли. Проживаем не свои жизни. А 90-е годы такой шанс давали каждому.

Как сохранить эту внутреннюю свободу сегодня? В условиях нынешней жизни, когда быть собой кажется невозможным? Когда ты в абсолютном меньшинстве, вакууме? Когда большинство требует, чтобы ты изменил себе, примкнул к ним – или убирался? Только одним способом – не изменять тому, в пользу чего ты сделал когда-то выбор. Быть верным себе, а не народу/государству/религии. Искать поддержку в русской Истории, которая ведь не зря учит, что абсолютное большинство и правота часто бывают по разные стороны.

И снова жажда лжи 325325
  Печатается по: Независимая газета. – М., 2014. – 20 мая. – С. 10. Александр Ципко – доктор философских наук, главный научный сотрудник Института экономики РАН.


[Закрыть]

А. ЦИПКО

Страстью советской интеллигенции была жажда правды. На самом деле за горбачевской перестройкой ничего не стояло, кроме усталости от советской пропаганды, от примитива марксистско-ленинской государственной идеологии – этой бесконечной тягомотины рассуждений о «загнивании капитализма» и «преимуществах развитого социализма». И поэтому призыв Солженицына «жить не по лжи» многие из нас воспринимали как освобождение от догм государственной идеологии, как доступ к правде о советской истории, которая на протяжении многих десятилетий находилась под запретом. Но ни мы, жаждущая правды-истины советская интеллигенция, ни наш духовный лидер Александр Солженицын не понимали, что основной источник нашей советской тотальной лжи все же не власть, которая, как нам казалось, не дает нам свободно дышать, а наши собственные русские души. Мы не понимали, что советская система с ее государственным насилием над правдой не просуществовала бы 70 лет, если бы не наш глубинный русский страх перед правдой, если бы не наша привычка жить во лжи, радоваться лжи, создавать различного рода красивые мифы. Мы не понимали, не знали в силу нашей советской образованщины, что на самом деле русскому человеку легче умереть с красивой ложью в душе, чем найти в себе мужество и впустить в нее правду о себе и своей стране. Обратите внимание. Никогда не была так крепка всенародная любовь к Сталину, как в наши дни, когда сакрализация вождя и его дел идет снизу, от души, по велению сердца прежде всего новой, молодой России.

Так вот, особенность нашей новой русской эпохи, которая началась уже несколько лет назад и которая заявила о себе в полный голос именно во время зарождения новой, майдановской, Украины, состоит в том, что жажда красивой лжи снова полностью и окончательно вытеснила перестроечную, интеллигентскую жажду правды. И совсем не случайно мы, остатки перестроечной интеллигенции, чувствуем себя очень неуютно в новой России. Сегодня страх перед правдой у многих идет прежде всего от нежелания, неспособности увидеть все неизбежные негативные последствия присоединения Крыма к России. Мы никак не можем увидеть то, чему нас учили бабушки в детстве, увидеть то, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. И именно по этой причине наш новый русский обыватель готов согласиться с любой «клиникой», которую ему внушают осатаневшие от проснувшегося наконец патриотизма обозреватели ТВ. Он, новый русский человек, просто жаждет этой мобилизационной лжи, которая спасает его от неприятной для него правды – и о подлинных причинах майдана, и о негативных для нас последствиях нынешнего кризиса в Украине. Мало кто сегодня в России хочет слышать о том, что на самом деле консолидация новой украинской нации происходит в основном на антирусской основе, на чувстве национальной обиды, вызванной утратой Крыма. Даже противники майдана в Одессе говорили мне: «У нас забрали наш украинский Крым». По этой причине из-за страха перед правдой о том, что происходит на самом деле в современной Украине, наш российский зритель готов согласиться с тем, что целых 30 млн граждан Украины, мечтающих о сохранении унитарной независимой Украины и признавших, в конце концов, легитимность новой украинской власти, сплошь и рядом «бандеровцы». В нашем сознании восставшему Славянску, где живет всего лишь несколько десятков тысяч человек, противостоит огромная, многомиллионная, сплошь бандеровская Украина.

Еще один характерный пример нашей нынешней жажды лжи обо всем, что происходит на Украине. Подавляющая часть зрительской аудитории нашего ТВ знает, что действительно восставшие против новой украинской власти Донбасс и Луганск – это не только не весь юго-восток Украины, а всего лишь часть востока Украины. Как известно, и подавляющая часть населения Харьковской, Запорожской, Днепропетровской, Херсонской, Николаевской и даже Одесской областей поддерживают власть, поддерживают идею сохранения унитарной Украины. Многие на юго-востоке хотят только особого статуса для русского языка и экономической и политической децентрализации. Но ложный, расширенный образ восставшей Украины нам нужен, ибо нам очень хочется, чтобы она окончательно распалась. Поражает, что не только аудитория нашего государственного телевидения, но даже разработчики российской политики в отношении Украины не знают, что Новороссия создавалась благодаря переселению, прежде всего этнических украинцев, на новые, отвоеванные у Турции территории. Не знают, что в отличие от, к примеру, Донбасской области в той же Одесской этнические украинцы составляют большинство. К слову, разработчики идеи федерализации Украины не учли и тот факт, что подавляющая часть современной украинской интеллигенции не хочет распада страны, не хочет воссоединения с Россией, ибо боится снова оказаться в роли провинциальной, второсортной российской элиты.

Но есть еще и внутренние причины, возрождающие у нас желание снова жить во лжи. Запад, на что рассчитывал наш народ в начале 90-х, нам не помог, и мы в отличие от бывших социалистических Польши и Чехословакии так и не сумели решить задачи посткоммунистической модернизации. Отставание от Запада в области высоких технологий не уменьшается, а увеличивается, надежд на дальнейшее увеличение благосостояния людей уже нет, и потому, чтобы успокоить свою душу, мы снова настаиваем на своей цивилизационной исключительности, на том, что западные представления о прогрессе, о благосостоянии для нас не указ. Русская душа просто устала от правды о реальной русской жизни и о наших перспективах и потому снова укутывает себя в мягкое и пушистое одеяло мифа об особой, великой русской цивилизации. Всенародный патриотический подъем от новой русской победы позволил русскому человеку, правда на время, забыть о таких неприятных вещах, как наша высокая по европейским меркам преступность, как убивающие русский народ алкоголизм и наркомания, как продолжающаяся уже два десятилетия война на Северном Кавказе, как наше удручающее социальное неравенство.

Все с нами просто. На место немцев-«фашистов» в современное русское сознание вошли украинцы-«бандеровцы», противники нашего русского мифа о федеративной Украине, и теперь нам уже не только не жалко украинской крови, а, напротив, во имя сохранения нынешних российских представлений об украинской власти как преступной хунте многим у нас очень хочется, чтобы они убили как можно больше людей. Дай бог, чтобы я ошибался.

И это еще один пример, подтверждающий, что за страхом перед неприятной для многих из нас правдой о подлинных причинах майдана стоит еще и моральная неразвитость. Многие из современных русских, при всех разговорах о братстве русских и украинцев, не воспринимают украинцев как равных себе в политическом отношении, не способны хотя бы на секунду поставить себя на их место, признать за ними право самим решать свою судьбу. Мне вообще в последнее время кажется, что нам, остаткам хрущевской «шестидесятнической» молодежи, с нашим неизвестно откуда появившимся гуманизмом, вообще не место в новой России. Правда, наверное, состоит в том, что майдан 2013 г. сформировал не только новую украинскую нацию, но и новую русскую нацию, где появившийся наконец патриотизм сочетается с непомерным, кстати, нехарактерным для русских национальным эгоизмом. Раньше советский человек был убежден, что позволено все, что служит победе коммунизма. А теперь многие, и прежде всего молодые, считают, что позволено все, что служит интересам российской государственности. Я обратил внимание, что почти все те, кто говорил мне о необходимости вводить войска в Донецк и Луганск, являются неосталинистами. И это говорит о многом.

Этот новый национальный эгоизм как бы ослепляет людей. Они не могут увидеть очевидного, не могут увидеть, что после того, как Россия присоединила к себе Крым, украинцы чувствуют себя обиженными. Многие из нас не могут увидеть, что для Запада, который пережил две мировые войны, произошедшее – пересмотр границ, присоединение Россией территории другого государства – воспринимается как откровенный вызов. Честно говоря, только не вполне адекватный человек мог ожидать восторга Запада по поводу присоединения Россией к себе де-юре уже 60 лет украинского Крыма326326
  По Конституции УССР, принятой 20 апреля 1978 г., Крымская область была признана частью Украины, а Севастополь (наряду с Киевом) – городом республиканского подчинения.


[Закрыть]. То, что для нас объективно является восстановлением исторической справедливости, для Запада является отказом от закона, от принятых когда-то Россией договоренностей. И слава богу, что эта западная реакция на произошедшее носит для нас все-таки щадящий характер, что у нас существует геополитическая альтернатива. Хотя есть что-то наивное и столь же детское в наших надеждах, что на этот раз нам Китай поможет. И это еще один пример того, что мы живем не столько разумом, сколько мифами и иллюзиями.

Трагедия, на мой взгляд, состоит в том, что этот рожденный всплеском нового ура-патриотизма абсурд – всерьез и надолго. Русская душа, как выясняется, устала просто так жить, работать, строить, воспитывать детей, совершенствовать себя морально и духовно. Прошло всего 20 с небольшим лет после распада СССР и революции 1991 г., и русской душе снова стало скучно, она снова жаждет бури и рвется в последний решающий бой с «американским гегемонизмом». Но на самом деле это бой с самим собой, с надеждами сохранить Россию в современном мире. К сожалению, сегодня это мало кто видит, мало кто понимает. Обратите внимание. На наших глазах всего за несколько месяцев визгливый и агрессивный либерализм, жаждущий нового русского бунта, сменился столь же визгливым и агрессивным патриотизмом, который жаждет войны, конфликтов. И, честно говоря, я уже не знаю, что опасней для современной России: либеральное стремление к новой русской революции или патриотическая жажда геополитических потрясений.

На мой взгляд, для будущего России представляет угрозу и тот факт, что даже у той части интеллигенции, которая питала и питает отвращение к «навальщине», новая идеологическая ситуация с ее откровенным примитивизмом мышления вызывает уныние. Опасно потому, что эта часть интеллигенции снова уходит в себя и не готова к активному сотрудничеству с властью во имя России. Вообще стабильность, которая поддерживается многочисленными запретами на правду, держится благодаря игнорированию позиций тех, кто мыслит иначе, чем нынешнее взвинченное и озлобленное патриотическое большинство, является очень хрупкой. Пугает, что в последние месяцы инициатива законотворческой деятельности оказалась в руках не очень мудрых, не очень образованных, не очень погруженных умом и душой в русскую историю политиков. Неужели не понятно, что попытки на законодательном уровне определить, какой русский патриотизм является подлинным, а какой неподлинным, отдают «клиникой»? Говорю об этом как человек, отдавший много лет своей жизни изучению русского патриотизма. Не меньшей бессмыслицей являются попытки превратить государственную идеологию в какой-то вариант славянофильского антизападничества.

Николай Бердяев якобы стал популярным в России, но на самом деле его никто не знает и не читает. Он, Николай Бердяев, не только одним из первых обнаружил то, о чем я говорил выше, что запрос на ложь в России идет прежде всего снизу, но и то, что самым унизительным и опасным для России является ложь о нашем якобы исходном моральном превосходстве над Западом. Да, именно Бердяев еще в 1918 году, наблюдая за энтузиазмом, рожденным нашей большевистской революцией, сказал, что все наши беды от тех, кто «утверждал, что русский народ выше европейской цивилизации, что закон цивилизации для нас не указ, что европейская цивилизация слишком «буржуазна» для русских, что русские призваны осуществить Царство Божие на Земле, царство высшей правды и справедливости». Все эти опасные патриотические мифы порождены, как настаивал Бердяев, нашим русским страхом перед правдой о себе, порождены «малодушием и бессилием русских мыслящих людей, боязнью возложить на себя ответственность и самим решить, где истина и правда». И теперь, спустя сто лет, мы опять возвращаемся к идеологии и мифам, которые, как считал Бердяев, всегда препятствовали нашему цивилизационному, моральному и духовному развитию. Правда, сегодня наши «мыслящие» политики уже не могут придумать новых мифов, а потому просто находят способы поставить всяческие препятствия на пути поиска истины и правды.

Я, честно говоря, поражаюсь мужеству Путина, который в конце концов поддержал инициативу бывшего прокурора Ирины Яровой и подписал так называемый закон об уголовной ответственности за реабилитацию нацизма. Ведь, не дай бог, власть в стране окажется в руках Ирины Яровой, и она его, Путина, засудит за то, что он, согласно ее святому и патриотическому мнению, «распространяет заведомо ложные сведения о деятельности СССР в годы Второй мировой войны». Все зависит от того, как она, Яровая, будет трактовать заявления Путина о репрессиях НКВД против крымских татар именно во время войны, в мае 1944 г. Ведь Путин всего несколько дней назад на встрече с лидерами крымских татар сказал то же самое, что говорил о преступлениях против человечности, совершенных нашим НКВД в годы войны, Леонид Гозман, чем и вызвал гнев нашей новой патриотической общественности. Цитирую дословно Путина: «Войсками НКВД была проведена бесчеловечная акция – выселен целый народ из Крыма».

И я думаю, что если мы хоть немного заботимся о нашей главной безопасности, о нашей интеллектуальной безопасности, о сохранении нашей способности думать, то пора кончать с этим слепым ура-патриотизмом, который может довести нас до беды. Повторяю, что запрет на правду, идущий сегодня снизу, для духовного здоровья нации куда более опасен, чем ложь, навязываемая обществу властью, как в советское время. Раньше была надежда, что умрет система, посадившая правду в тюрьму, и русская мысль снова окажется на свободе. А что будет с нами, если нынешний запрос на ложь, идущий снизу, будет всерьез и надолго? Не следует забывать, что СССР со всеми своими танками, со всеми своими ракетами, со всем своим геополитическим могуществом погиб не только потому, что он никогда не умел прокормить свой народ, но и потому, что в критические минуты истории у него оказался серьезный дефицит на мозги. Вообще я бы советовал нынешним политикам, министрам перед тем, как они выступают перед народом, хоть немного подумать. Как-то не к лицу успешному и очень довольному жизнью Дмитрию Рогозину призывать наш измученный и советским дефицитом, и демократическим неравенством русский народ снова затянуть пояса во имя его бредовых в нынешней ситуации планов. Не зовите русских людей на Марс, дайте им, в конце концов, хоть раз в истории возможность нормально прожить на своей земле свою собственную жизнь. Я не знаю, честно говоря, с чего начинать оздоровление нынешней интеллектуальной ситуации. Но убежден, что если деградация нашей политической, общественной и, самое главное, народной мысли будет продолжаться, то мы долго не просуществуем. На этот раз долго жить во лжи нам не удастся.