Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 5"

О верховенстве права и о российской внешней политике

Е.А. ЛУКЬЯНОВА

К сожалению, в истории обычно остается приговор истории, а не приговор права. Тем важнее вовремя проанализировать события на предмет их «правовой чистоты». Чтобы дать возможность потомкам в обстоятельствах другой правовой реальности войти не в закрытую, а лишь в полуприкрытую дверь нового международного доверия.

Часть 1. Право и его верховенство как яблоко раздора

Комментируя высказывания президента России Владимира Путина по поводу Украины, президент США Барак Обама сказал: «У президента Путина, вероятно, другой набор юристов. Может быть, у него другой набор интерпретаций»192192
  См.: РИА Новости. – Mode of access: http://ria.ru/world/20140304/998156375.html


[Закрыть]. Надо отметить, что Обама был весьма деликатен. Канцлер ФРГ Ангела Меркель, выступая перед членами Бундестага, высказалась жестче: «Россия во время кризиса на Украине действовала по закону джунглей, актуальному для XIX–ХХ веков»193193
  Ведомости. – М., 2014. – 13 марта. – Mode of access: http://www.vedomosti.ru/politics/ news/23913481/merkel-rossiya-dejstvuet-na-ukraine-po-zakonu-dzhunglej#ixzz3AqH4XNjK


[Закрыть]. Что это? Происки врагов? Нападки геополитических конкурентов, стремящихся к мировому господству? Но ведь до этого сотрудничество хотя и было непростым, но не предполагало таких срывов. Неужели дело действительно в праве? Попробуем разобраться.

О разнице в интерпретациях

Право. Российские юристы действительно иначе, нежели их европейские и американские коллеги, понимают право. На вопрос о том, что такое право, большинство из них (тех, кто имеет высшее юридическое образование) ответит, что это совокупность санкционированных государством правил поведения, нарушение или неисполнение которых влечет за собой применение юридической ответственности. Но мало кто при этом уточнит, что есть еще целый набор требований к содержанию и форме этих правил, к тому, как они формулируются, каким образом принимаются и – главное – как работают.

Это связано с тем, что в России начиная с последних десятилетий XIX в. и до 20-х годов XX активно разрабатывалась позитивная теория права в ее юридическом, социологическом и психологическом вариантах. Е.В. Васьковский, М.Н. Гернет, С.К. Гогель, Д.Д. Гримм, Д.А. Дриль, А.А. Жижиленко, М.Н. Капустин, М.М. Ковалевский, Н.М. Коркунов, С.А. Муромцев, Н.А. Неклюдов, Н.И. Палиенко, С.В. Пахман, Л.И. Петражицкий, А.А. Пионтковский, С.В. Познышев, П.А. Сорокин, И.Я. Фойницкий, Г.Ф.Шершеневич – вот далеко не полный перечень российских ученых, которые внесли заметный вклад в ее развитие. Тогда это были новые идеи, имевшие западноевропейские корни, а правовой позитивизм, описывающий и систематизирующий законы, был мировым трендом.

За прошедшие полтора века взгляды на государство и право в мире сильно изменились. Возобладал естественно-правовой подход, убежденность в том, что помимо права, создаваемого государством, существует еще «естественное право», имеющее бо́льшую силу, чем позитивное. Оно включает в себя представления о справедливости и общем благе, социальные институты, защищающие свободные обмены и позволяющие пресекать агрессивное насилие. В России же, увы, произошла консервация позитивизма: авторитарной советской власти позитивный подход к праву был выгоден, и советские ученые, отвергая враждебные «буржуазные» исследования, продолжали отстаивать постулаты позитивистской теории права (8). В итоге единственным научным содержанием права стало изучение законов, а юриспруденцию подменили легистикой.

По наследству от СССР традиции юридического позитивизма образца столетней давности перешли к современной России. Заняв господствующее положение в правоведении, они тем не менее оказались не единственными. В нашей науке есть много современного и интересного. Например, либертатно-юридическая концепция философии права академика В.С. Нерсесянца, теория правового регулирования академика Ю.А. Тихомирова, институциональная теория права профессора В.А. Четвернина, которые позволяют исследовать право не только как официальные тексты, но и как реально действующие нормы, т.е. как феномен социальной жизни, социальных коммуникаций (13; 16; 18). Но в целом российская юридическая наука и школа, готовящая специалистов для судебной и правоохранительной деятельности, такими сложными категориями не оперируют. Они не рассматривают право как сложную социально-политическую дисциплину с огромным количеством неотъемлемых друг от друга тонких внутренних взаимосвязей и взаимозависимостей.

Российская юриспруденция декларирует, что материальным источником права является жизнь. При этом, противореча сама себе, единственными и достоверными считает источники формальные. У нас до сих пор с удовольствием цитируют слова замечательного русского философа права второй половины XIX в. Н.М. Коркунова: «Право не может быть мерилом для оценки интересов в свете добра и зла. Оно лишь определяет границы осуществления интересов и устанавливает определенные права и обязанности субъектов отношений» (10, с. 59). Кстати, англичане давно уже не употребляют термин «право» в чистом виде. В их юридическом дискурсе оно называется «law and morality» (право и мораль).

Верховенство права. Присоединение России к Европейской конвенции «О защите прав человека и основных свобод» (1998) внесло в официальную юридическую лексику огромное количество новых, не свойственных ей раньше понятий, таких, например, как жертва нарушения прав и свобод, свободные и справедливые выборы, приоритет ценностей и многие другие. Практикующим юристам (включая преподавателей правовых дисциплин) даже выучить всю эту новую терминологию было очень непросто. Еще более сложной задачей оказалось осознать ее сущность, т.е. овладеть всем багажом знаний, мыслей, гипотез и их доказательств, который на протяжении длительного времени нарабатывался учеными разных стран для создания единого приемлемого межконтинентального правового режима. К тому же начало процесса имплементации европейского права в России совпало с масштабной правовой реформой. Объем новых материальных и процессуальных правовых норм был так велик, что юристам было не до высоких смыслов и изысканий европейских ученых.

Самым сложным для российского восприятия оказался термин «верховенство права». Его попытались перевести дословно и… получилось «верховенство закона». Потому что словосочетание «rule of law», которым в английском языке обозначается верховенство права, при не очень профессиональном подходе переводится на русский и как верховенство права, и как верховенство закона. Но в английском «law» означает, скорее, не форму и не текст нормативного правового акта, принятого парламентом, а некое особое правовое предписание, отличающееся высшим смыслом. А это не совсем соответствует русскому слову закон с формальной точки зрения. Английское «law» вообще неаутентично слову «право» в его российском понимании и переводить его как «право» нельзя. «Право» – это «right».

В итоге английское «rule of law» и его русский перевод – это совершенно разные философские понятия. Верховенство права на Западе помимо строгого соблюдения закона, юридической силы и иерархии нормативных актов, в первую очередь, означает верховенство смыслов. В России же оно трактуется как верховенство буквы закона. В докладе Венецианской комиссии «О верховенстве права» разнице между понятиями «верховенство права» и «верховенство закона» уделено специальное внимание. «В недавнем прошлом, – говорится в нем, – суть верховенства права в некоторых странах была искажена до того, что она стала равнозначной таким понятиям, как верховенство закона» («rule by law») или «управление на основе законодательства» («rule by the law»), или даже «закон на основе норм» («law by rules»). Такие формы толкования позволяют оправдать авторитарные действия правительств и не отражают истинного значения понятия «верховенство права» (6, с. 7).

Правовое государство. Еще большую путаницу в российскую трактовку194194
  Российские авторы невольно идут за англоязычными правовыми философами, которые понятие «государство» («state») используют в основном применительно к международному праву, а рассуждая о внутренней правовой системе, используют термин «government», обычно переводимый на русский как «правительство». Термин «state» используют чаще всего в юридическом «американском английском» языке в значении «правовой статус», затем «штат» – субъект федерации в США и реже – как «государство» в нашем смысле этого слова. В связи с этим возникает непонимание при переводах, искажающее различие между доктриной российского правового государства из Конституции РФ и немецкого кантовского «Rechtsstaat» из Конституции Германии, с одной стороны, и англо-американской доктриной верховенства права – с другой.


[Закрыть] принципа верховенства права внес закрепленный Конституцией России термин «правовое государство», который является континентальной альтернативой англосаксонского «верховенства права»195195
  Концепции Rechtsstaat (правового государства) и верховенства права отличаются по двум пунктам: 1) англо-американская традиция не считает, что право может быть сведено к логической системе, контролируемой только лишь конституционным судом; 2) она не считает, что права гражданину предоставляются государством.


[Закрыть]. Однако за 20 лет в России так и «не сложилось того единства, которое позволило бы говорить о наличии в российской юридической науке общепризнанной доктрины правового государства» (7, c. 52–53).

Да, не сложилось и не могло сложиться. Потому что все определения российских учебников, из которых следует, что государство является формой организации общества, устарели. Они неверны по отношению к любому современному государству и вдвойне неверны по отношению к государству правовому. Для объяснения его природы не пригодны повсеместно распространенные определения вроде: «Государство – это политическая организация общества, которая распространяет свою власть на всю территорию страны и ее население, располагает для этого специальным аппаратом управления, издает обязательные для всех веления и обладает суверенитетом». Правовое государство может быть определено не само по себе, а через его взаимоотношения с гражданским обществом, без которого не способно существовать, так же как и гражданское общество не может полномасштабно развиваться, если государство не является правовым (1).

Итак, одни трактовки устарели, других не сложилось, а о третьих так и не договорились. А ведь это не просто определения, но совершенно иная политико-юридическая модель взаимоотношений государства и общества, на которой основываются правое сознание и правое поведение. Получается, что Россия живет в другом правовом измерении, нежели большинство современных государств. Тонкий юрист-конституционалист 44-й президент США Барак Хусейн Обама в одной фразе сумел выразить суть проблемы, которая однажды вырвалась за пределы научной дискуссии и в конкретно сложившейся ситуации привела к жесткому разногласию. Говоря, вроде бы об одном и том же, мы вкладываем в слова совершенно разный смысл. Поэтому не понимаем друг друга.

О разных юристах

Юристы в России тоже отличаются от своих зарубежных коллег. Конечно, не все. В моей стране много высокопрофессиональных независимых экспертов в области права. Но они, как правило, отстранены от принятия государственно-властных решений, потому что в течение 20 лет государство отбирало для себя таких юридических исполнителей, которые были ему удобны. Остальные тем или иным способом постепенно выводились за рамки государственной юридической деятельности. В итоге сформировалось два юридических сообщества, которые говорят на совершенно разных языках и оперируют различными юридическими конструкциями. Одно по преимуществу составляют чиновники «от юриспруденции», судьи и парламентарии, члены избирательных комиссий и сотрудники правоохранительных органов. Другое – адвокаты, правозащитники и независимые ученые.

На международном симпозиуме «Доктрины правового государства и верховенства права в современном мире», проходившем в Конституционном Суде России в октябре 2013 г., президент Американской ассоциации юристов Джеймс Силкинат назвал четыре универсальных требования, необходимых для функционирования системы, обеспечивающей реализацию принципа верховенства права. А именно:

1) государственный аппарат, его должностные лица и официальные представители подчиняются праву;

2) нормативные правовые акты являются ясными и определенными, официально публикуются, отвечают требованиям стабильности и справедливости и направлены на обеспечение и защиту основных прав, в том числе на защиту личности и собственности;

3) процесс принятия, исполнения и обеспечения действия нормативных правовых актов является открытым, справедливым и рациональным;

4) правосудие осуществляется компетентными, высокоморальными и независимыми заседателями или нейтральной стороной, которые имеются в государстве в достаточном количестве, обладают адекватными ресурсами и отражают структуру общества, которому служат (3).

Господину Силкинату эти принципы кажутся простыми и понятными. Ему трудно осознать, что для большинства российских государственных юристов они нуждаются в дополнительных разъяснениях.

Например, судей следует учить тому, что если в ходе судебного следствия доказательства обвинения оказались недостаточными, или не нашли своего подтверждения, или если защита привела доказательства, которые ставят виновность под сомнение и эти доказательства никем не были опровергнуты, то они обязаны руководствоваться конституционным принципом: неустранимые сомнения в виновности лица толкуются в пользу обвиняемого (ч. 3 ст. 49 Конституции РФ).

Российским судьям необходимо дополнительно пояснять, что они не могут не приобщать к делу доказательства, опровергающие позицию обвинения, не могут не осуществлять те процедуры, которые обязаны осуществлять в ходе судебного следствия для установления истины. Российский судья знает, что любой его оправдательный приговор будет поставлен под сомнение, многократно проверен и обжалован. Поэтому он манипулирует процессуальными нормами и пределами судейского усмотрения для вынесения наиболее безопасного для себя решения. Чтобы этого не было, российскому судье как минимум нужны дополнительные гарантии того, что любое его решение, основанное на законе, будет безопасно для его статуса. И, наоборот, он должен быть уверен, что понесет ответственность за заведомо неправосудное решение и что эта «заведомость» будет предметом честного публичного доказывания.

Для господина Силкината невозможна ситуация, когда председатель суда требует от каждого судьи ежедневно докладывать ему о делах, находящихся в производстве. Особенно о тех, «где сторонами выступают органы государственной власти и должностные лица». Американскому юристу непонятно, как можно лишить статуса судью, который отвергает такое требование. Даже в самом страшном сне ему не может присниться, что председатель квалификационной коллегии судей заявит в суде, что судья не может быть независимым, потому что он – часть судебной системы (5).

В России же обычна практика, которая делает невозможным выполнение практически всех требований, названных господином Силкинатом. Например, во время избирательных кампаний избирательные комиссии отказывают в удовлетворении жалоб на нарушения избирательного законодательства и предлагают заявителям идти в суд. А суды либо не приобщают доказательства и не назначают экспертиз, либо принимают решения без каких-либо оснований вопреки справедливости и здравому смыслу на основе «голого» судейского усмотрения. После этого избирательные комиссии заявляют, что суд не нашел нарушений, и утверждают результаты нечестных и несправедливых выборов.

В итоге в силу порочности системы отбора происходит последовательное снижение компетентности представительных органов. Сформированный таким образом парламент, в свою очередь, манипулирует процедурами при принятии законов. Три чтения закона могут пройти за один день без обязательной рассылки законопроекта субъектам права законодательной инициативы, а поправки голосуются без обсуждения по таблицам, заранее утвержденным ведущим комитетом «к отклонению» или «к принятию». Бывают случаи, когда вступление закона в силу назначается раньше предельно возможного срока и приурочивается к специальной дате, если это необходимо для реализации определенной политической цели196196
  Например, Закон № 65-ФЗ (вводящий специальную ответственность за проведение публичных мероприятий) Государственная Дума утвердила без публичного обсуждения в течение двух месяцев, приняв его в третьем чтении накануне заявленного протестного митинга на беспрецедентном за всю историю работы палаты ночном заседании.. Закон был одобрен Советом Федерации на следующий же день, что опять-таки абсолютно невозможно с точки зрения процедуры. Но и этого оказалось мало. Вступление закона в силу произошло уникальным способом – в день опубликования, а не через десять дней после него как это предусмотрено Законом «О порядке опубликования и вступления в силу Федеральных конституционных законов, Федеральных законов, актов палат Федерального Собрания».


[Закрыть]. При такой процедуре невозможно обеспечить ясности, стабильности и справедливости нормативных правовых актов, что есть непременное условие реализации принципа верховенства права. Поэтому самой неработающей нормой Конституции России является запрет на издание законов, отменяющих или умаляющих права и свободы человека и гражданина (ч. 2 ст. 55).

Но ведь не все суды и судьи в России таковы? Президент Федеральной палаты адвокатов России Евгений Семеняко утверждает: «Если в Европе над властью каждой страны стоят органы Евросоюза, его стандарты и принципы, то в России последний оплот защиты Конституции – Конституционный Суд» (3). Действительно, к кандидатам на должность судьи Конституционного Суда РФ закон предъявляет особые требования. В отличие от остальных судей, которые могут занимать должности лишь при наличии российского гражданства, высшего юридического образования и определенного юридического стажа, судьей Конституционного Суда назначается гражданин с безупречной репутацией, обладающий признанной высокой квалификацией в области права. Судья Конституционного Суда профессор Николай Бондарь уверен, что Конституционный Суд является соавтором российской доктрины верховенства права, что именно на основе его решений обеспечиваются понимание этой доктрины и баланс между властью, свободой и собственностью. Председатель Конституционного Суда Валерий Зорькин в течение ряда лет был членом Европейской (Венецианской) комиссии за демократию через право и покинул ее лишь потому, что на заседаниях комиссии ему «все чаще приходилось высказываться о содержании правовых норм, которые затем попадают на рассмотрение Суда, а это запрещено законом»(2).

Так, может быть, хотя бы Конституционный Суд в России просто не действует по общему шаблону? Чтобы получить ответ на этот вопрос достаточно проанализировать действия Конституционного Суда РФ в ситуации, вызвавшей столь резкую реакцию международного сообщества – предельного обострения российско-украинских отношений после присоединения к России Республики Крым и города Севастополь.

Часть 2. Верховенство права и Крым

Обращаясь к крымской ситуации 2014 г., я должна оговориться – меня трудно обвинить в крымофобии. Я очень люблю Крым. Последние двадцать лет я читала лекции о статусе территорий, тяготеющих к России, в том числе о статусе Республики Крым. Все эти годы, будучи руководителем научной экспертной группы по этим территориям, писала и говорила о том, что Крым требует большей гибкости со стороны украинских властей и настойчивости со стороны российских политиков. Я направляла бумаги в Администрацию президента РФ и ни разу не получила ответа.

И не я одна. Еще в 1992 г. Верховный Совет России считал «необходимым урегулирование вопроса о Крыме путем межгосударственных переговоров России и Украины с участием Крыма»197197
  Постановление Верховного Совета РФ от 21 мая 1992 г. № 2809-1 «О правовой оценке решений высших органов государственной власти РСФСР по изменению статуса Крыма, принятых в 1954 году».


[Закрыть]. В связи с проведением 25 июня 1995 г. общекрымского референдума Государственная Дума предлагала «Правительству Российской Федерации предпринять необходимые шаги для активизации переговорного процесса с Украиной»198198
  Постановление Государственной Думы от 17 мая 1995 г. № 771-1 ГД в связи с обращением Республики Крым.


[Закрыть].

Именно поэтому мне крайне не понравилось то, как произошло присоединение Крыма к России в 2014 г. Почему вдруг сейчас? Ведь референдум в Крыму проходит не в первый раз? 22 года молчали, а потом за 23 дня присоединили199199
  От момента захвата зданий государственных органов Автономной Республики Крым до ее конституирования в качестве субъекта РФ прошло всего 23 дня, а от начала всенародного голосования в Крыму – шесть дней.


[Закрыть]? И почему только Крым? Ведь еще в сентябре 2006 г. аналогичный референдум прошел в Приднестровской Молдавской Республике: 97,1% избирателей проголосовали за присоединение к России (14). Крымская акция поставила под угрозу всю европейскую политику после Ялтинской конференции 1945 г., создала опасный прецедент государственного самопровозглашения, уже примененный в Восточной Украине, и больно ударила по экономике России.

В связи с этим хочется процитировать мнение выпускницы факультета международных отношений СПбГУ и МГИМО, известной российской журналистки Ксении Собчак: «Правда состоит в том, что российская внешняя политика на Украине была оглушительно провалена, и вместо дипломатических решений в ход пошло политическое мародерство. Можно было бы даже забыть про “нравственность” – ее в политике любого государства всегда меньше, чем расчета. Но ведь те экономические последствия, которые мы все на себе испытаем в ближайшие годы, будут ощутимы для каждого россиянина. В итоге оказывается, что наше государство совершило осуждаемый международным сообществом беспрецедентный политический акт еще и без выгоды, а с ущербом для своей экономики. Крым должен БЫЛ стать частью России… Но эту историческую несправедливость нужно было решать годами переговоров с Украиной, выстраиванием отношений, дипломатическими торгами. А не воровать канделябр из горящего соседского дома, пусть даже этот канделябр был подарен вами по пьяни» (15).

Стремительная процедура присоединения Крыма и сопутствующий ей пропагандистский накал привели российское научное сообщество в состояние ступора. Однако чуть-чуть отдышавшись и посмотрев на случившееся незатуманенным взором, можно сделать вывод: все это абсолютно вписывается в контекст общеправовой российской парадигмы. Именно присоединение Крыма к России является классическим примером нарушения принципа верховенства права путем интерпретации смыслов и манипуляции процедурами.

Особую роль в этой истории сыграл российский Конституционный Суд. Выполняя одно из главных действий, предусмотренных законодательством страны при принятии в ее состав части иностранного государства, – проверку не вступившего в силу международного договора на соответствие Конституции, суд, как минимум, восемь раз нарушил свои собственные процедуры и неверно интерпретировал положения закона.

Итак, что же произошло? Для того чтобы это понять, нужно восстановить хронику событий.

По сообщениям информационных агентств200200
  См., например: http://www.interfax.ru/history/27/02/2014/


[Закрыть], в ночь с 26 на 27 февраля 2014 г. группой неизвестных лиц было захвачено здание Верховного совета и Совета министров Автономной Республики Крым (далее – АРК). Над зданиями были подняты российские флаги. 27 февраля прекратилось сухопутное сообщение между Крымом и материковой Украиной. В тот же день Верховный совет АРК объявил о проведении референдума о статусе автономии и расширении ее полномочий. Голосование было запланировано на 25 мая 2014 г. Тогда еще вопрос, вынесенный на референдум, не содержал положений, нарушающих территориальную целостность Украины. Целью референдума являлось «усовершенствование статуса АРК, чтобы права автономии были гарантированы при любых изменениях центральной власти или Конституции Украины».

1 марта президент России Владимир Путин запросил у Совета Федерации право на использование ограниченного военного контингента за пределами Российской Федерации и получил карт-бланш на введение войск на территорию Украины для «нормализации общественно-политической обстановки в этой стране». В этот же день дата референдума в Крыму была перенесена на 30 марта 2014 г..

4 марта президент Путин заявил, что Россия не рассматривает вариант присоединения Крыма к России. «Только сами граждане, – сказал он – в условиях свободы волеизъявления могут и должны определять свое будущее».

6 марта власти АРК и города Севастополя объявили об изменении формулировки вопроса референдума и о переносе голосования на 16 марта. Референдум был проведен в назначенный день. По официально опубликованным данным, за воссоединение Крыма с Россией проголосовали 96,77% от числа участвовавших в референдуме.

17 марта , опираясь на результаты референдума, Верховный Совет АРК провозгласил Крым независимым суверенным государством – Республикой Крым, в которой город Севастополь имеет особый статус.

17 марта президент Путин подписал указ о признании Республики Крым в качестве суверенного и независимого государства. Одновременно Республика Крым обратилась к России с предложением о ее принятии в состав Российской Федерации в качестве нового субъекта со статусом республики. Парламент Крыма в ускоренном порядке подготовил проект межгосударственного договора о вступлении в состав Российской Федерации.

18 марта Путин начал процедуру принятия Крыма в состав России. Он уведомил правительство и палаты парламента о предложениях Госсовета Крыма и Законодательного собрания города Севастополя о принятии в Российскую Федерацию и об образовании новых субъектов. Затем он одобрил и подписал межгосударственный Договор о принятии Крыма и Севастополя в состав России, в соответствии с которым в составе Российской Федерации образовывались новые субъекты – Республика Крым и город федерального значения Севастополь. В тот же день Путин направил в Конституционный Суд России запрос о проверке подписанного Договора на его соответствие Конституции РФ. Запрос был принят к рассмотрению немедленно без проведения публичных слушаний.

Утром 19 марта Конституционный Суд РФ признал Договор о присоединении Крыма соответствующим Конституции России.

19 марта президент Путин внес Договор на ратификацию в Государственную Думу вместе с соответствующими проектами законов201201
  Проект Федерального конституционного закона о создании новых субъектов Российской Федерации и проект закона о поправке в ст. 65 Конституции России.


[Закрыть].

20 марта Государственная Дума ратифицировала договор.

21 марта Совет Федерации ратифицировал договор. Путин подписал законы о присоединении Крыма и Севастополя к России. Договор вступил в силу.

21 марта в составе России образован Крымский федеральный округ и назначен полномочный представитель президента РФ в Крыму.

На первый взгляд с точки зрения Федерального конституционного закона «О порядке принятия в Российскую Федерацию и образования в ее составе нового субъекта Российской Федерации» (далее – Закон «О принятии») процедура была соблюдена. Действительно, в состав России в качестве нового субъекта может быть принято иностранное государство – по взаимному согласию и в соответствии с международным договором. Республика Крым по итогам референдума объявила себя таким государством. Россия это государство признала. Был заключен международный договор. Конституционный Суд РФ проверил его на соответствие Конституции, а парламент ратифицировал с одновременным принятием соответствующего закона и автоматическим внесением поправки в Конституцию РФ. Казалось бы, все гладко. В конце концов президент вполне мог отказаться от каких-либо дополнительных консультаций по вопросу о присоединении Крыма с парламентом или с правительством. Ничто не мешало ему попросить парламент собраться экстренно. Парламент же мог быть настолько убежден в правоте этого решения, что не стал ничего обсуждать (это подтверждают результаты голосования при ратификации договора). Так иногда бывает.

Но вот процесс проверки Конституционным Судом РФ Договора между Российской Федерацией и Республикой Крым о принятии в Российскую Федерацию Республики Крым и образовании в составе Российской Федерации новых субъектов (далее – Договор) вызывает вопросы, потому что это центральный юридически значимый момент всей процедуры. В соответствии с ч. 2 ст. 91 Закона «О принятии» «международный договор не подлежит введению в действие и применению, то есть не может быть ратифицирован, утвержден и не может вступить в силу для Российской Федерации иным образом, если Конституционным Судом установлено его несоответствие Конституции».

Да, конечно, Конституционный Суд России оказался в сложном положении. На вынесение решения ему была отведена всего одна ночь. Он оказался перед выбором – остаться в рамках правового поля или пойти на поводу у ситуации. Поэтому постановление Конституционного Суда, изготовленное им в ночь с 18 на 19 марта 2014 г., заслуживает специального внимания.

Нарушение первое. Недопустимость запроса. Весьма сомнительны как правомерность принятия Судом к производству запроса о проверке Договора, так и возможность рассмотрения этого дела вообще. Статья 36 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» (далее Закон «О Конституционном Суде») предусматривает только одно основание для рассмотрения дела: «обнаружившаяся неопределенность в вопросе о том, соответствует ли Конституции Российской Федерации не вступивший в силу международный договор». Статья 89, которая так и называется «допустимость запроса», предполагает возможность проверки международного договора только в случае, когда он подлежит ратификации (ч. 1), а «заявитель считает его не подлежащим введению в действие и применению в Российской Федерации из-за его несоответствия Конституции Российской Федерации» (ч. 2). Но никакой неопределенности в Договоре обнаружено не было. Президент, обратившийся с запросом в Конституционный Суд, не считал Договор неконституционным. Следовательно, сам запрос был недопустимым, и Конституционный Суд не мог принять его к рассмотрению.

Причина коллизии понятна. Федеральные конституционные законы «О Конституционном Суде» и «О принятии» принимались с большой разницей во времени (1994 и 2001 гг.), и депутаты попросту забыли адаптировать один к другому. Сам же Конституционный Суд, будучи полноправным субъектом права законодательной инициативы по «вопросам собственного ведения», тоже «проспал» ситуацию конфликтной коллизии двух конституционных законов. Но процедура есть процедура. И Суду пришлось «выкручиваться» из сложившейся ситуации прямо в решении202202
  См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 19 марта 2014 г. № 6-П «По делу о проверке конституционности не вступившего в силу международного договора между Российской Федерацией и Республикой Крым о принятии в Российскую Федерацию Республики Крым и образовании в составе Российской Федерации новых субъектов».


[Закрыть]. Почти на двух страницах его текста (п. 1) обосновывается, почему все-таки Суд в нарушение Закона стал рассматривать это дело. Суд честно признался, что в запросе ничего не было сказано о неконституционности Договора, что вопреки процедуре при оценке Договора отсутствовала спорящая сторона и что «полной процессуальной идентичности» данной ситуации с другими случаями факультативного конституционного контроля» обнаружить не удалось. В итоге Суд пришел к выводу: проверка Договора является всего лишь «неотъемлемой частью юридического состава государственно-властного решения», а потому – его обязанностью. То есть если нельзя, но очень хочется, то можно.

Нарушение второе. Невыполнение обязательной процедуры рассмотрения. Конституционный Суд провел проверку Договора, не выполнив требований ст. 41 и 49 Закона «О Конституционном Суде». Надо отдать должное Суду – в своем постановлении он признал, что при проверке Договора была нарушена предусмотренная законом обязательная процедура рассмотрения дел. Суд констатировал, что «обязан рассмотреть дело по существу, не прибегая в данном случае, с учетом специфики настоящего дела, к процедурам предварительного изучения обращения судьей Конституционного Суда и проведения слушаний по делу». И если рассмотрение дела без проведения слушаний в принципе возможно (ст. 47.1), то без предварительного тщательного изучения вопроса Закон это делать не позволяет. Но, как мы знаем, для вынесения решения Суду была дана всего одна ночь. Какое уж там предварительное изучение и назначение судьи-докладчика. Хотя в условиях цейтнота Суд вполне мог воспользоваться ч. 2 ст. 42 Закона «О Конституционном Суде», которая дает ему возможность обратиться к соответствующим органам и должностным лицам с предложением о приостановлении процесса вступления в силу оспариваемого международного договора Российской Федерации до завершения рассмотрения дела. Мог, но не воспользовался. Зачем? Ведь все и так уже решено «с учетом специфики настоящего дела».

Третье, четвертое и пятое нарушения касаются обязательных пределов проверки Договора. Закон «О Конституционном Суде» (ст. 86 и 90) устанавливает обязательные пределы проверки не вступившего в силу международного договора Российской Федерации на его соответствие Конституции. В Законе сказано, что Суд обязан проверить договор 1) по содержанию норм; 2) по форме; 3) по порядку подписания, заключения, принятия, опубликования или введения в действие. Кроме этого, Закон требует, чтобы Конституционный Суд принимал решение по делу, «оценивая как буквальный смысл рассматриваемого акта, так и смысл, придаваемый ему официальным и иным толкованием или сложившейся правоприменительной практикой, а также исходя из его места в системе правовых актов» (ч. 2 ст. 74).