Текст книги "Инструментарий человечества"

– Братья сканеры, посмотрите на меня.

Люди продолжали перемещаться по залу, толкая друг друга своими бесчувственными телами. Наконец Вомакт встал перед Парижански, повернулся к собравшимся и произнес:

– Сканеры, будьте сканерами! Посмотрите на него.

Парижански не был мастером публичных выступлений. Его губы двигались слишком быстро. Он размахивал руками, отвлекая внимание от своего рта. Однако Мартелу удалось понять большую часть его речи:

– …не можем так поступить. Возможно, Стоун преуспел. Если он преуспел, это означает конец сканеров. И конец хаберманов. Никому из нас не придется сражаться Наверху-и-Снаружи. Никому больше не придется отправляться под провод, чтобы на несколько часов или дней стать человеком. Все станут Иными. Никому не придется входить в кренч, никогда больше. Люди смогут быть людьми. Хаберманов можно будет убить достойно и правильно, так, как убивали людей в Старые времена, и никому не придется поддерживать в них жизнь. Им не придется работать Наверху-и-Снаружи! Больше не будет Великой боли, подумайте об этом! Не будет… Великой… боли! Откуда нам знать, что Стоун лжет?

Сканеры начали светить фонарями прямо ему в глаза (это было худшим оскорблением среди них). Вомакт снова вмешался. Он встал перед Парижански и сказал что-то, чего другие не увидели.

Парижански спустился с трибуны. Вомакт заговорил:

– Думаю, некоторые сканеры не согласны с нашим братом Парижански. Трибуна закрыта до тех пор, пока мы не сможем обсудить этот вопрос лично. Через пятнадцать минут я продолжу собрание.

Когда старший сканер присоединился к собравшимся, Мартел направился к нему. Быстро написал послание на своем планшете и стал дожидаться возможности сунуть его под нос старшему. Послание гласило: Я в крнче. Пчтльно пршу пзвлния удлться, ождаю дльнйших укзний.

Кренч творил с Мартелом странные вещи. Большинство собраний, на которых он побывал, казались ему формальными, бодряще церемониальными, озаряющими темные душевные пропасти хаберманства. Будучи не в кренче, он обращал на свое тело не больше внимания, чем мраморный бюст на свой пьедестал. Он и прежде стоял вместе со сканерами. Он легко выстаивал с ними долгие часы, в то время как многоречивый ритуал пробивал ужасное одиночество за его глазами и заставлял почувствовать, что сканеров, пусть и братство проклятых, все равно вечно чтут за профессиональные качества их уродства.

На этот раз все было по-другому. В кренче, полностью владея чувствами обоняния, слуха, вкуса и осязания, он реагировал как обычный человек. Он видел в своих друзьях и коллегах толпу жестоких призраков, участвующих в бессмысленных ритуалах своего неодолимого проклятия. Что может иметь значение, когда ты – хаберман? К чему все эти речи о хаберманах и сканерах? Хаберманы были преступниками или еретиками, а сканеры – благородными добровольцами, но всем им приходилось тяжко, разве что сканерам дозволялось кратковременное облегчение кренчевого кабеля, а хаберманов просто отключали, пока корабли стояли в порту, и заставляли спать до самого пробуждения в некий час нужды, дабы они отработали очередную строку своего проклятия. Редкий хаберман, которого доводилось увидеть на улице, должен был обладать особыми достоинствами или отвагой, раз ему позволили взглянуть на человечество из кошмарной тюрьмы своего механизированного тела. Но какой сканер когда-либо сочувствовал хаберману? Какой сканер когда-либо проявлял уважение к хаберману, не считая формальностей в процессе работы? Что сканеры как гильдия и класс когда-либо сделали для хаберманов, кроме того, что поворотом запястья убивали тех, кто, проведя слишком много времени рядом со сканером, усваивал его профессиональные трюки и учился жить по своей воле, а не по воле сканеров? Что Иные, обычные люди могли знать о творившемся в недрах кораблей? Иные спали в своих цилиндрах, милосердно бесчувственные, и пробуждались на Земле, к которой были приписаны. Что могли Иные знать о тех, кто бодрствовал на борту?

Что мог любой Иной знать о Наверху-и-Снаружи? Какой Иной мог увидеть жгучую, кислотную красоту звезд в открытом Космосе? Что они могли сказать о Великой боли, которая тихо зарождалась в костном мозгу, подобно зуду, а потом захватывала усталостью и тошнотой каждую нервную клетку, каждую клетку мозга, каждую точку контакта в теле, пока сама жизнь не превращалась в ужасную, мучительную жажду тишины и смерти?

Он был сканером. Ладно, он был сканером. Он стал им в то мгновение, когда, совершенно нормальный, при свете солнца перед заместителем главы Инструментария дал клятву: «Я вручаю мою жизнь и честь Человечеству. Я добровольно жертвую собой ради процветания Человечества. Принимая опасное и суровое Звание, я передаю все свои права без исключения достопочтимым Главам Инструментария и благородному Братству сканеров».

Он поклялся.

Он прошел через устройство Хабермана.

Он помнил тот ад. Ему пришлось не так уж плохо, пусть казалось, ад и продлился сто миллионов лет без сна. Он научился чувствовать глазами. Научился видеть, несмотря на тяжелые глазные пластины, установленные за глазными яблоками, чтобы изолировать их от всего тела. Он научился следить кожей. Он до сих пор помнил, как заметил влагу на рубашке и, выдвинув сканирующее зеркало, обнаружил, что в его боку зияет рана от вибрирующей машины, к которой он прислонился. (Теперь с ним такое не повторится; он слишком наловчился считывать показания своих приборов.) Он помнил, как вышел Наверх-и-Наружу и как Великая боль вцепилась в него, хотя он лишился обычных осязания, обоняния, слуха и эмоций. Он помнил, как убивал одних хаберманов и как поддерживал жизнь в других, как месяцами стоял рядом с достопочтимым сканером-пилотом, и никто из них не спал. Помнил, как сошел с корабля на Земле-Четыре, и как ему это не понравилось, и как в тот день он понял, что награды нет.

Мартел стоял среди других сканеров. Он ненавидел их неуклюжесть, когда они двигались, их неподвижность, когда стояли. Ненавидел странную смесь запахов, которые незаметно испускали их тела. Ненавидел хрип, стоны и визг, которые они издавали в своей глухоте. Он ненавидел их – и себя.

Как могла Люси выносить его? Когда он за ней ухаживал, его грудной блок неделями показывал «опасность», он тайком носил с собой кренчевый кабель и переходил от кренча к кренчу, не заботясь о том, что все показатели постепенно приближались к «перегрузке». Он сделал ей предложение, не думая о том, что произойдет, если она скажет: «Да». Она сказала.

«И они жили долго и счастливо». В Старых книгах так и было – но в реальной жизни? За прошедший год он провел под кабелем всего восемнадцать дней! И все же она любила его. Он это знал. Она тревожилась о нем те долгие месяцы, что он проводил Наверху-и-Снаружи. Она пыталась сделать дом важным для него местом, хотя он был хаберманом, пыталась вкусно готовить, хотя он не ощущал вкуса, пыталась хорошо выглядеть, хотя он не мог ее поцеловать – или лучше бы не целовал, ведь тело хабермана значило не больше, чем мебель. Люси была терпелива.

А теперь Адам Стоун! (Он позволил надписи на планшете померкнуть; как он мог уйти в такой момент?)

Господи, благослови Адама Стоуна!

Мартелу было немного жаль себя. Сильный, высший зов долга больше не пронесет его через двести лет времени Иных, через два миллиона его личных вечностей. Он сможет обмякнуть и расслабиться. Сможет забыть Высокий космос и предоставить Иным заботиться о Наверху-и-Снаружи. Сможет кренчиться столько, сколько осмелится. Сможет стать почти нормальным на год, или на пять лет, или на пару недель. Но он хотя бы проведет их с Люси. Отправится с ней в Пустоши, где по темным углам по-прежнему бродят Животные и Старые машины. Возможно, он умрет в пылу охоты, швыряя копья в древний стальной маншоняггер, который выпрыгнет из своего логова, или бросая горячие сферы в членов клана Непрощенных, что по-прежнему бродили в Пустошах. У него еще оставалась жизнь, чтобы ее прожить, оставалась добрая, обычная смерть, чтобы умереть, а не движение иглы в безмолвии и агонии Космоса!

Он беспокойно расхаживал по залу. Его уши были настроены на звуки нормальной речи, и ему не хотелось следить за губами собратьев. Судя по всему, они приняли решение. Вомакт направлялся к трибуне. Мартел огляделся в поисках Чана и подошел к нему. Тот прошептал:

– Ты мечешься, как вода в воздухе! В чем дело? Кренч проходит?

Оба просканировали Мартела, но показания инструментов были ровными и не показывали признаков выхода из кренча.

Вспыхнул яркий огонь, призывая всех в строй. Они вновь встали рядами. Вомакт подставил свое осунувшееся, старое лицо под лучи света и произнес:

– Сканеры и братья, я объявляю голосование.

Он принял позу, означавшую: Я старший и беру командование на себя.

Протестующе вспыхнул поясной фонарь.

Это был старый Хендерсон. Он вышел к трибуне, переговорил с Вомактом и после одобрительного кивка старшего сканера повернулся лицом к собравшимся, чтобы повторить свой вопрос:

– Кто выскажется за сканеров, которые в Космосе?

Ни один фонарь и ни одна рука не ответили ему.

Стоя лицом к лицу, Хендерсон и Вомакт некоторое время беседовали. Затем Хендерсон вновь повернулся к сканерам.

– Я подчиняюсь старшему по званию. Но не подчиняюсь собранию братства. Есть шестьдесят восемь сканеров, а здесь присутствует лишь сорок семь, причем один из них в кренче и под принуждением. Поэтому я предлагаю, чтобы старший по званию принял командование только над чрезвычайным комитетом братства, а не над собранием. Достопочтимые сканеры понимают меня? Все согласны?

Руки поднялись в знак согласия.

– Большая разница! – шепнул Чан на ухо Мартелу. – Кто знает, чем собрание отличается от комитета?

Мартел согласился с его словами, но не меньшее впечатление на него произвела способность Чана, будучи хаберманом, управлять своим голосом.

Вомакт вновь взял на себя роль председателя:

– Сейчас мы проголосуем по вопросу Адама Стоуна. Во-первых, мы можем полагать, что он не преуспел и его утверждения лживы. Мы знаем это по собственному опыту. Космическая боль – лишь часть сканирования. (Но существенная, основа основ, подумал Мартел.) И мы можем быть уверены, что Стоун не в состоянии решить проблему Космической дисциплины.

– Опять эта ерунда, – прошептал Чан, которого слышал только Мартел.

– Космическая дисциплина нашего братства хранила Высокий космос от войн и конфликтов. Шестьдесят восемь дисциплинированных человек контролируют весь Высокий космос. Наша клятва и наш статус хабермана делают нас непричастными ко всем земным страстям. Таким образом, если Адам Стоун победил Космическую боль, чтобы Иные могли расколоть наше братство и принести в Космос дрязги и разрушения, каковые царят на Землях, я утверждаю, что Адам Стоун неправ! Если Адам Стоун преуспеет, жизнь сканеров станет напрасной! Во-вторых, если Адам Стоун не победил Космическую боль, он посеет хаос на всех Землях. В результате Инструментарий и заместители глав могут дать нам меньше хаберманов, чем нужно для обслуживания кораблей Человечества. Пойдут дикие слухи, число рекрутов сократится. Хуже того, дисциплина братства ослабнет, если подобная ересь распространится. Таким образом, если Адам Стоун преуспел, он грозит разрушить братство, а потому должен умереть. Таким образом, если Адам Стоун потерпел неудачу, он лжец и еретик, а потому должен умереть. Я голосую за смерть Адама Стоуна.

И Вомакт сделал знак: Достопочтимые сканеры приглашаются к голосованию.

IV

Мартел лихорадочно схватился за поясной фонарь. Чан извлек свой фонарь заранее и был наготове: яркий луч, означавший несогласие, устремился к потолку. Мартел достал фонарь и тоже направил его вверх, выражая свое мнение. Затем огляделся. Из сорока семи человек фонари горели только у пяти или шести.

Зажглись еще два фонаря. Вомакт стоял прямой, как замороженный труп. Сверкая глазами, он оглядывал собравшихся, высматривая огни. Зажглись еще несколько. Наконец Вомакт принял завершающую позу: Пусть сканеры пересчитают голоса.

Трое сканеров преклонного возраста поднялись на трибуну к Вомакту.

Они осмотрели зал. (Проклятые призраки голосуют против жизни реального, живого человека! – подумал Мартел. Они не имеют права так поступать. Я сообщу в Инструментарий! Но он знал, что не сделает этого. Он подумал о Люси и о том, что она могла приобрести в случае триумфа Адама Стоуна; душераздирающая глупость голосования показалась ему почти невыносимой.) Все три счетчика подняли руки, единогласно показывая одно и то же число: пятнадцать против.

Вомакт отпустил их вежливым кивком. Повернулся и вновь принял позу: Я старший и беру командование на себя.

Удивляясь собственной наглости, Мартел включил фонарь.

Он знал, что за подобный поступок любой из присутствующих мог выкрутить его сердечный блок в «перегрузку». Он почувствовал руку Чана, пытавшегося схватить его за воздушный китель. Но Мартел уклонился и побежал к трибуне, быстрее, чем следовало бегать сканеру. На бегу он думал, к чему воззвать. Много времени ему не дадут, и увидят его не все. Нет смысла взывать к логике. Не сейчас. Нужно воззвать к закону.

Он запрыгнул на трибуну рядом с Вомактом и принял позу: Сканеры, противозаконное действие!

Потом нарушил добрую традицию и заговорил, не меняя позы:

– Комитет не имеет права выносить смертный приговор большинством голосов. Для этого нужно две трети полного собрания.

Он ощутил движение тела Вомакта за своей спиной, ощутил, как падает с трибуны, ударяется об пол, ранит колени и чувствительные ладони. Ему помогли подняться. Его просканировали.

Какой-то едва знакомый сканер достал инструменты и убавил Мартелу интенсивность. Он сразу почувствовал себя более спокойным, более отстраненным и возненавидел себя за это чувство.

Он посмотрел на трибуну. Вомакт стоял в позе, означавшей: К порядку!

Сканеры выстроились рядами. Два сканера рядом с Мартелом взяли его за руки. Он закричал на них, но они отвернулись и не стали с ним общаться.

Когда зал притих, Вомакт заговорил:

– Сюда явился сканер в кренче. Достопочтимые сканеры, я прошу за это прощения. В том нет вины нашего прекрасного и достойного сканера и друга, Мартела. Он явился сюда по приказу. Я велел ему не выходить из кренча. Я надеялся избавить его от ненужного превращения в хабермана. Все мы знаем, что Мартел счастливо женат, и желаем ему успеха в его храбром эксперименте. Мне нравится Мартел. Я уважаю его мнение. Я хотел, чтобы он присутствовал здесь. Я знаю, что и вы этого хотели. Но он в кренче. Он не в том состоянии, чтобы участвовать в возвышенных делах сканеров. И потому я предлагаю решение, во всех отношениях справедливое. Я предлагаю лишить сканера Мартела голоса за нарушение правил. Это нарушение было бы непростительным, если бы Мартел не был в кренче. Однако, отдавая должное Мартелу, я также предлагаю разобраться с возражениями, которые столь неподобающе выдвинул наш достойный, но недееспособный брат.

Вомакт сделал знак: Достопочтимые сканеры приглашаются к голосованию. Мартел попробовал дотянуться до собственного поясного фонаря, но сильные мертвые руки крепко держали его, и он лишь тщетно бился. Вспыхнул одинокий огонек: без сомнения, Чана.

Вомакт снова выставил лицо на свет.

– Получив одобрение достойнейших сканеров и здесь присутствующих, я предлагаю придать этому комитету все полномочия собрания и с этого момента возложить на меня ответственность за все правонарушения, которые может совершить данный комитет, чтобы меня судило следующее полное собрание, но не власти вне закрытого, тайного общества сканеров.

Напыщенно, с очевидным триумфом Вомакт вновь принял позу голосования.

Вспыхнуло лишь несколько фонарей, явно меньше необходимой одной четверти.

Вомакт снова заговорил. Свет падал на его безмятежное чело, на мертвые, расслабленные скулы. Впалые щеки и подбородок были наполовину в тени, луч снизу выхватывал из темноты лишь рот, жестокий даже в покое. (Говорили, что Вомакт был потомком некой Древней госпожи, которая необъяснимым противозаконным образом перенеслась на сотни лет вперед за одну ночь. Ее имя, госпожа Вомакт, ушло в легенды; но ее кровь и архаичная страсть к владычеству жили в немом властном теле ее потомка. Мартел был готов поверить в старые сказки, глядя на трибуну и гадая, что за неуловимая мутация превратила род Вомактов в хищников в человеческом обличье.) Громогласно шевеля губами, пусть и не издавая ни звука, Вомакт заявил:

– Достопочтимый комитет подтверждает смертный приговор, вынесенный еретику и врагу Адаму Стоуну.

Вновь поза голосования.

Вновь фонарь Чана вспыхнул в одиноком протесте.

Затем Вомакт сделал последний ход:

– Я предлагаю назначить присутствующего здесь старшего сканера исполнителем приговора. Я предлагаю наделить его полномочиями выбора палачей, одного или нескольких, которые продемонстрируют силу и величие сканеров. Я прошу возложить на меня ответственность за исполнение, но не за средства. Это благородное дело, направленное на защиту человечества и чести сканеров. Про средства же скажу: прибегните к лучшим из имеющихся, и этого довольно. Кому ведом правильный способ убить Иного здесь, на переполненной и настороженной Земле? Это не так просто, как избавиться от спящего в цилиндре, как ввести иглу хаберману. Здесь люди умирают иначе, чем Наверху-и-Снаружи. Они умирают неохотно. Как вам хорошо известно, братья сканеры, обычно мы не убиваем на Земле. Вы должны предоставить мне выбрать агента на мое усмотрение. Иначе общее знание станет общим предательством, в то время как если я один буду нести ответственность, то лишь я смогу нас предать, и вам не придется долго искать в случае прихода Инструментария.

(Как насчет убийцы, которого ты выберешь? – подумал Мартел. Он тоже будет знать, если только ты не заставишь его умолкнуть навсегда.)

Вомакт принял позу: Достопочтимые сканеры приглашаются к голосованию.

Протестующе вспыхнул одинокий фонарь: снова Чан.

Мартел вообразил довольную, жестокую улыбку на мертвом лице Вомакта – улыбку человека, который считает себя правым и видит, что его правоту поддерживают и подкрепляют вооруженные силы.

Мартел в последний раз попытался освободиться.

Мертвые руки крепко держали его. Они сцеплялись, будто тиски, пока глаза владельцев не высвобождали их; как иначе сканеры смогли бы пилотировать корабли месяц за месяцем?

Тогда Мартел крикнул:

– Достопочтимые сканеры, это узаконенное убийство!

Его никто не услышал. Он был в кренче – и он был один.

Тем не менее он крикнул снова:

– Вы ставите под угрозу братство!

Никакой реакции.

Эхо его голоса разнеслось по залу. Ни одна голова не повернулась. Никто не встретился с ним взглядом.

Сканеры разбились на пары для беседы, и Мартел понял, что они избегают смотреть на него. Он видел, что никто не желает следить за его речью. Он знал, что за равнодушными лицами друзей скрывались сочувствие или веселье. Знал, что они считали его кренчнутым – глупым, обычным, человекообразным, временно не-сканером. Но он понимал, что в этом вопросе мудрость сканеров ничего не значила. Он понимал, что только сканер в кренче может самой своей кровью ощутить ярость и гнев, которые преднамеренное убийство вызовет у Иных. Он понимал, что братство подвергает себя опасности – и понимал, что древнейшей прерогативой закона являлась монополия на смерть. Даже Древние нации во времена Войн, до Диких машин, до Животных, до того, как люди отправились Наверх-и-Наружу, – даже они знали это. Как Древние это излагали? Убивать должно только Государство. Государства исчезли, но остался Инструментарий, а Инструментарий не прощал того, что происходило на Землях без его санкций. Смерть в Космосе была бизнесом, правом сканеров; как мог Инструментарий навязывать свои законы там, где люди просыпались лишь для того, чтобы умереть от Великой боли? Инструментарий мудро оставлял Космос сканерам – а братство мудро не вмешивалось в дела Земель. Но теперь братство само собирается поступить как банда преступников, толпа головорезов, глупых и безрассудных, словно кланы Непрощенных!

Мартел понимал это, потому что был в кренче. Будь он хаберманом, думал бы разумом, а не сердцем, нутром и кровью. Откуда другим сканерам это понимать?

Вомакт в последний раз вернулся на трибуну: Комитет завершил встречу, и его воля будет исполнена. Он добавил вслух:

– Старшие среди вас, я прошу верности и молчания.

Два сканера отпустили руки Мартела. Он растер онемевшие ладони, встряхнув ледяными пальцами, чтобы восстановить кровообращение. Освободившись, он начал размышлять, что еще может сделать. Он просканировал себя: кренч держался.

Возможно, у него есть час; возможно – день. Он сможет действовать и как хаберман, но говорить посредством пальца и планшета будет неудобно. Он огляделся в поисках Чана. Увидел друга, который терпеливо застыл в тихом углу. Мартел двигался медленно, чтобы не привлекать к себе чрезмерного внимания. Он встал перед Чаном так, чтобы его лицо было на свету, и произнес губами:

– Что нам делать? Ты ведь не собираешься позволить им убить Адама Стоуна? Ты понимаешь, что работа Стоуна может значить для нас, если он преуспеет? Больше никакого сканирования. Никаких сканеров. Никаких хаберманов. Никакой Боли Наверху-и-Снаружи. Говорю тебе, если бы все остальные были в кренче, как я, они бы взглянули на это с позиции человека, а не ограниченной, безумной логики, к которой прибегли на собрании. Мы должны их остановить. Как нам это сделать? Что нам делать? Что думает Парижански? Кого выбрали?

– На какой вопрос ты хочешь услышать ответ?

Мартел рассмеялся. (Смеяться было приятно, несмотря ни на что; это было по-человечески.)

– Ты мне поможешь?

Взгляд Чана скользнул по лицу Мартела, и он ответил:

– Нет. Нет. Нет.

– Не поможешь?

– Нет.

– Почему нет, Чан? Почему?

– Я сканер. Голосование состоялось. Ты бы поступил так же, если бы не твое необычное состояние.

– Я не в необычном состоянии. Я в кренче. Это всего лишь означает, что я вижу мир так, как его видят Иные. Я вижу глупость. Безрассудство. Эгоизм. Это убийство.

– Что именно? Разве ты не убивал? Ты не принадлежишь к Иным. Ты сканер. Будь осторожен, иначе пожалеешь о своих поступках.

– Но почему же ты голосовал против Вомакта? Разве ты не понял, что Адам Стоун означает для всех нас? Жизнь сканеров будет напрасной. И слава богу! Неужели ты не понимаешь?

– Нет.

– Но ты говоришь со мной, Чан. Ты мой друг?

– Я говорю с тобой. Я твой друг. Как же иначе?

– Но что ты собираешься делать?

– Ничего, Мартел. Ничего.

– Ты поможешь мне?

– Нет.

– Даже не поможешь спасти Стоуна?

– Нет.

– Тогда я обращусь за помощью к Парижански.

– Это бесполезно.

– Почему? Сейчас он человечней тебя.

– Он тебе не поможет, потому что у него есть работа. Вомакт назначил его убийцей Адама Стоуна.

Мартел умолк на полуслове. Принял позу: Благодарю тебя, брат, и удаляюсь.

У окна он повернулся и оглядел комнату. Увидел, что Вомакт смотрит на него. Принял позу: Благодарю тебя, брат, и удаляюсь, – снабдив ее уважительным жестом, который использовали в присутствии старших. Вомакт увидел жест, и его жестокие губы шевельнулись. Мартел вроде бы уловил слова: «…береги себя…» – но не стал вглядываться. Шагнул назад и выпал из окна.

Оказавшись вне видимости остальных сканеров, он придал воздушному кителю максимальную скорость и поплыл по воздуху, внимательно сканируя себя и снижая уровень адреналина. Затем он сделал высвобождающий жест – и ощутил кожей лица поток холодного воздуха, напоминавший бегущую воду.

Адам Стоун должен быть в Главном наземном порту.

Адам Стоун должен быть там.

Не удивится ли он ночной встрече? Встрече с диковиннейшим созданием, первым сканером-отступником. (Внезапно Мартел осознал, что думает о самом себе. Мартел, Предатель Сканеров! Это звучало странно и скверно. Но как насчет Мартела, Верного Человечеству? Чем не компенсация? И если он одержит победу, то получит Люси. Если же проиграет, то не потеряет ничего, неучтенный, заменимый хаберман. Да, он был таким. Но какое значение это имеет в сравнении с колоссальной наградой – человечеству, братству, Люси?)

Мартел подумал: Сегодня у Адама Стоуна будет два гостя. Два сканера, два друга. Он надеялся, что Парижански по-прежнему его друг.

– И судьба мира зависит от того, кто из нас доберется к нему первым.

Многогранные в своей яркости огни Главного наземного порта сверкнули в тумане впереди. Мартел увидел внешние башни города, заметил фосфоресцирующий контур, сдерживавший натиск Пустошей – Животных, Машин и Непрощенных.

Он вновь призвал на помощь богов:

– Помогите мне сойти за Иного!

V

В Наземном порту все прошло легче, чем ожидал Мартел. Он перекинул воздушный китель через плечо, чтобы скрыть инструменты, убрал сканирующее зеркало и подправил лицо, добавив цвета и живости крови и нервам, чтобы кожа разрумянилась и покрылась здоровым потом. Так он напоминал обычного человека, только что завершившего долгий ночной перелет.

Поправив одежду и спрятав планшет под одеждой, Мартел задумался, что делать с говорящим пальцем. Если оставить ноготь, это выдаст в нем сканера. Его будут уважать, но опознают. Его может остановить охрана, которую Инструментарий, без сомнения, выделил такой личности, как Адам Стоун. Если он сломает ноготь… но он не мог этого сделать! Ни один сканер в истории братства никогда добровольно не ломал собственный ноготь. Это равносильно отставке, а она невозможна. Единственная отставка ждала Наверху-и-Снаружи. Мартел сунул палец в рот и откусил ноготь. Изучил непривычное зрелище и вздохнул.

Он подошел к городским воротам, просунув руку под куртку и увеличив мышечную силу в четыре раза по сравнению с нормой. Начал сканировать и осознал, что инструменты спрятаны. Можно с тем же успехом рискнуть всем одновременно.

Часовой остановил его кабелем досмотра. Сфера неожиданно стукнула Мартела в грудь.

– Вы человек? – спросил невидимый голос.

(Мартел знал, что будь он сканером в режиме хабермана, сфера вспыхнула бы от его собственного полевого заряда.)

– Я человек. – Тембр голоса был правильным. Мартел надеялся, что его не примут за маншоняггера, или животное, или непрощенного, которые подражали людям, пытаясь проникнуть в города и порты человечества.

– Имя, номер, ранг, цель, должность, время отбытия.

– Мартел. – Ему пришлось вспомнить свой старый номер, не сканер 34. – К Солнцу, сорок два тридцать четыре, сто восемьдесят второй космический год. Ранг – восходящий заместитель главы.

Это была не ложь, а его настоящий ранг.

– Цель – личная и законная в границах города. Должности в Инструментарии нет. Покинул Главный наружный порт две тысячи девятнадцать часов назад.

Теперь все зависело от того, поверят ли ему или свяжутся с Главным наружным портом.

Голос был равнодушным и обыденным:

– Запрашиваемое время в городе.

– Полагаюсь на ваше достопочтимое терпение, – ответил Мартел стандартной фразой.

Он стоял на холодном ночном воздухе и ждал. Высоко над ним сквозь просвет в тумане виднелось ядовитое мерцание неба сканеров. Звезды – мои враги, подумал он. Я покорил звезды, но они меня ненавидят. Ха, это звучит по-древнему! Как в Книге. Слишком много кренча.

Голос зазвучал вновь:

– К Солнцу сорок два тридцать четыре тире сто восемьдесят два восходящий заместитель главы Мартел, войдите в законные городские врата. Добро пожаловать. Вы нуждаетесь в пище, одежде, деньгах или сопровождении?

Голос звучал не гостеприимно, а по-деловому. Не так он входил в город, будучи сканером! Мелкие чиновники выбегали, светили поясными фонарями себе на раздраженные лица и выговаривали слова с нелепым подобострастием, крича, чтобы одолеть полную глухоту ушей сканера. Значит, вот как обращались с заместителями глав: деловито, но неплохо. Неплохо.

– У меня есть все необходимое, но я прошу город об услуге, – ответил Мартел. – Здесь находится мой друг Адам Стоун. Я желаю видеть его по срочному личному законному делу.

– Вам назначена встреча с Адамом Стоуном?

– Нет.

– Город его найдет. Какой у него номер?

– Я забыл.

– Забыли? Разве Адам Стоун – не магнат Инструментария? Вы действительно его друг?

– Действительно. – Мартел добавил в голос ноту раздражения. – Если сомневаетесь во мне, вызовите своего начальника, часовой.

– Не сомневаюсь. Почему вы не знаете номера? Это для протокола, – добавил голос.

– Мы дружили в детстве. Он пересек… – Мартел чуть не сказал: «Наверху-и-Снаружи», – но вовремя вспомнил, что эту фразу использовали только сканеры. – Он перемещался с Земли на Землю и только сейчас вернулся. Я хорошо с ним знаком и разыскиваю его. У меня новости от его соотечественников. Да защитит нас Инструментарий!

– Вас услышали, вам поверили. Адама Стоуна разыщут.

Рискуя, хотя и не слишком, что сфера выдаст в нем нечеловека, Мартел включил под курткой переговорное устройство сканера. Увидел дрожащую иглу света, ожидавшую его слов, и начал писать на ней своим тупым пальцем. Не сработает, подумал он и на мгновение запаниковал, но потом отыскал свою расческу с достаточно острым зубом. Нацарапал: Несрочно. Сканер Мартел вызывает сканера Парижански.

Игла дрогнула, ответ вспыхнул и погас: Сканер Парижански при исполнении, вызовы принимает сканер Рилей.

Мартел выключил переговорное устройство.

Парижански был рядом. Мог ли он отправиться напрямик, через городскую стену, а когда мелкие чиновники услышали сработавшую сигнализацию и перехватили его в воздухе, заявить, что у него официальное дело? Вряд ли. Это означало, что несколько сканеров должны были отправиться вместе с Парижански, делая вид, будто ищут скудных развлечений, доступных хаберману, таких как просмотр новостных картин или разглядывание красоток в Галерее удовольствий. Парижански был рядом, но не мог действовать как частное лицо, поскольку центральная станция сканеров зарегистрировала его как находящегося при исполнении и отслеживала его перемещения между городами.

Голос вернулся. Он звучал озадаченно.

– Адама Стоуна отыскали и разбудили. Он просит прощения у достопочтимого визитера и говорит, что не знает никакого Мартела. Вы согласны встретиться с Адамом Стоуном утром? Город окажет вам гостеприимство.

Ресурсы Мартела исчерпались. Было непросто изображать человека и при этом не лгать. Он лишь повторил:

– Скажите ему, что я Мартел. Муж Люси.

– Будет сделано.

Вновь тишина, и враждебные звезды, и ощущение, что Парижански где-то близко и подбирается все ближе; Мартел заметил, что его сердце забилось быстрее. Он покосился на грудной блок и немного замедлил сердцебиение. Почувствовал себя спокойнее, хотя и не мог прибегнуть к тщательному сканированию.