Текст книги "Инструментарий человечества"

Игра крысы и дракона

I. Стол

Светопробой – адский способ зарабатывать на жизнь. Разъяренный Андерхилл захлопнул за собой дверь. Нет смысла носить форму и выглядеть как солдат, если люди не ценят твою работу.

Он опустился в кресло, откинул голову на подголовник и надел шлем.

Ожидая, пока пробойная установка прогреется, он вспомнил девушку во внешнем коридоре. Она посмотрела на установку, а затем – с презрением – на него.

– Мяу. – Вот и все, что она сказала, но его резануло, будто ножом.

Кем она его считала – дураком, бездельником, ничтожеством в форме? Неужели она не знала, что каждые полчаса светопробоя стоили ему двух месяцев в госпитале?

Установка прогрелась. Он чувствовал квадраты окружающего пространства, ощущал себя в центре огромной сетки, кубической решетки, заполненной пустотой. В этой пустоте он чуял глухой, тошнотворный ужас самого космоса и испытывал кошмарную тревогу, с которой его разум отмечал мельчайшие следы инертной пыли.

Он расслабился, и благодатная прочность Солнца, часовой механизм знакомых планет и Луны окружили его. Наша Солнечная система была прелестной и незамысловатой, как старинные часы с кукушкой, полной привычного тиканья и обнадеживающих шорохов. Странные маленькие спутники Марса носились вокруг своей планеты, словно обезумевшие мыши, но их непрерывное движение само по себе говорило: все в порядке. Высоко над плоскостью эклиптики он чувствовал полтонны пыли, дрейфовавшей в стороне от человеческих маршрутов.

Здесь было не с чем сражаться, ничто не могло бросить вызов рассудку, вырвать живую душу из тела с корнями, сочащимися миазмами, словно кровью.

В Солнечной системе ничто не двигалось. Он мог вечно носить пробойную установку – и быть своего рода телепатическим астрономом, человеком, способным почувствовать, как жаркая, теплая защита Солнца пульсирует и пылает рядом с его живым разумом.

Вошел Вудли.

– Мир тикает, – сказал Андерхилл. – Докладывать не о чем. Неудивительно, что светопробойные установки появились только после открытия плоскоформирования. Здесь, в недрах горячего Солнца, так тихо и приятно. Можно ощутить, как все кружится и вращается. Здесь уютно, и определенно, и компактно. Будто сидишь у себя дома.

Вудли хмыкнул. Он не был склонен к полету фантазии.

Андерхилл невозмутимо продолжил:

– Наверное, быть древним человеком было очень приятно. Интересно, зачем они уничтожили свой мир войной? Им не нужно было плоскоформировать. Не нужно было отправляться в космос, чтобы заработать на жизнь среди звезд. Не нужно было уворачиваться от крыс и играть в игру. Они не могли изобрести светопробой, потому что он им не требовался. Верно, Вудли?

– Угу, – снова хмыкнул Вудли. Ему было двадцать шесть, еще год – и он выйдет в отставку. Он уже выбрал ферму. Десять лет он упорно трудился, занимаясь светопробоем с лучшими из них. Он смог сохранить рассудок, не слишком задумываясь о своей работе, решая проблемы по мере их возникновения и забывая о своих обязанностях до следующей чрезвычайной ситуации.

Вудли никогда не стремился к популярности среди напарников. Никто из напарников не испытывал к нему приязни, а некоторые даже злились на него. Подозревали, что время от времени он скверно думает о напарниках, но поскольку никто из них так и не сформулировал четкую жалобу, другие светопробойщики и главы Инструментария его не трогали.

Андерхилл по-прежнему не мог надивиться их работе.

– Что в действительности происходит с нами, когда мы плоскоформируем? – весело болтал он. – Как думаешь, это похоже на смерть? Ты когда-нибудь видел человека, из которого извлекли душу?

– Извлечение души – всего лишь фигура речи, – ответил Вудли. – После всех этих лет мы по-прежнему не знаем, есть ли у нас душа.

– Но я видел одну. Я видел, как расщепился Догвуд. Получилось нечто странное. Влажное и липкое, словно кровоточащее, оно вышло из него – и знаешь, как они поступили с Догвудом? Его забрали в ту часть госпиталя, куда мы с тобой никогда не ходим, на верхний уровень, к остальным, туда, куда отправляются те, кто попался крысам Наверху-и-Снаружи и выжил.

Вудли сел и раскурил старинную трубку. Он жег в ней что-то под названием «табак». Это была дурная привычка, но она придавала ему лихой, авантюрный вид.

– Послушай меня, малыш. Не тревожься об этом. Светопробой постоянно совершенствуется. Напарники совершенствуются. Я видел, как они пробили двух крыс на расстоянии сорока шести миллионов миль друг от друга за полторы миллисекунды. Пока людям самим приходилось работать с пробойными установками, всегда существовала вероятность, что, поскольку человеческому разуму требуется минимум четыреста миллисекунд, чтобы нацелить светопробой, мы не сможем сжигать крыс достаточно быстро, чтобы защитить наши плоскоформирующие корабли. Напарники это изменили. Взявшись за дело, они опережают крыс. И всегда будут опережать. Понимаю, непросто делить разум с напарником…

– Им тоже непросто, – возразил Андерхилл.

– О них не беспокойся. Они не люди. Пусть сами о себе позаботятся. Я видел больше светопробойщиков, которые свихнулись от общения с напарниками, чем тех, которых поймали крысы. Скольких из попавшихся крысам ты можешь перечислить?

Андерхилл посмотрел на свои пальцы, сиявшие зеленым и фиолетовым в ярком свете настроенной пробойной установки, и сосчитал корабли. Большой палец – «Андромеда», погибшая с командой и пассажирами; указательный и средний – «Освобождение-43» и «Освобождение-56», чьи пробойные установки сгорели, а все мужчины, женщины и дети на борту погибли или сошли с ума. Безымянный палец, мизинец и большой палец другой руки – три первых линкора, уничтоженных крысами, когда люди осознали, что под самим космосом кроется нечто живое, капризное и злобное.

Плоскоформирование было забавным. Оно было похоже…

Оно ни на что не было похоже.

Оно было похоже на укол слабым электрическим током.

На боль от первого укуса больным зубом.

На не слишком приятную вспышку света перед глазами.

И за это время сорокатонный корабль, поднявшийся над Землей, неким образом исчезал, становясь двухмерным, и возникал в половине светового года или в пятидесяти световых годах отсюда.

Вот он сидит в Боевом зале, пробойная установка наготове, привычная Солнечная система тикает в голове. На секунду или на год (он никогда не мог понять, сколько это длилось на самом деле) его охватывала забавная неяркая вспышка – и он оказывался Наверху-и-Снаружи, в ужасных бескрайних просторах между звездами, где сами звезды казались его телепатическому разуму прыщиками, а планеты были слишком далеко, чтобы почувствовать их или зарегистрировать.

Где-то в этом открытом космосе притаилась отвратительная смерть, смерть и ужас, каких человек не знал, пока не проник в само межзвездное пространство. Очевидно, свет солнц отпугивал драконов.

Драконы. Так их называли люди. Для обычных людей они были ничем, ничем, кроме дрожи плоскоформирования и внезапного смертельного удара либо мрачной, спазматической ноты безумия, проникавшей в разум.

Но для телепатов они были драконами.

За долю секунды между осознанием телепатами присутствия чего-то враждебного в черной, глухой космической пустоте и беспощадным, разрушительным психическим ударом по всему живому на борту корабля телепаты ощутили сущности, схожие с драконами из древних людских легенд, животными более разумными, чем другие животные, демонами более осязаемыми, чем другие демоны, голодными вихрями энергии и ненависти, созданными неведомой силой из тонкой, разреженной материи между звездами.

Новости принес уцелевший корабль – корабль, на котором по чистой случайности у телепата был наготове пучок света, и он направил его на невинную пыль; на панораме его разума дракон рассыпался пустотой, а пассажиры-нетелепаты продолжили путь, даже не догадываясь, что спаслись от немедленной смерти.

С этого момента все стало просто… почти.

На борту плоскоформирующих кораблей всегда присутствовали телепаты. Их чувствительность до невероятных масштабов повышали пробойные установки, которые представляли собой телепатические усилители, адаптированные для разума млекопитающих. Пробойные установки, в свою очередь, электронным образом соединялись с маленькими управляемыми световыми бомбами. Ключом во всему был свет.

Свет уничтожал драконов, позволял кораблям вновь становиться трехмерными и, прыжок за прыжком, перемещаться от звезды к звезде.

Ставки внезапно сместились от ста к одному против человечества до шестидесяти к сорока в его пользу.

Этого было недостаточно. Телепаты тренировались, чтобы обрести ультрачувствительность, чтобы распознавать драконов менее чем за миллисекунду.

Но оказалось, что драконы способны переместиться на миллион миль меньше чем за две миллисекунды, а за это время человеческий разум не мог активировать световой пучок.

Были предприняты попытки снабдить корабли постоянной световой защитой.

Она истощалась.

Человечество узнало о драконах – а драконы, очевидно, узнали о человечестве. Они неким образом уплощились и стали очень быстро передвигаться по крайне плоским траекториям.

Требовался мощный свет, свет, по мощности схожий с солнечным. Его могли обеспечить только световые бомбы. Так появился светопробой.

Светопробой представлял собой взрыв сверхъярких миниатюрных фотоядерных бомб, превращавших несколько унций изотопа магния в чистое, видимое сияние.

Перевес смещался на сторону человечества, но корабли продолжали гибнуть.

Дело дошло до того, что люди даже не хотели их искать, поскольку спасатели прекрасно знали, что увидят. Печально возвращать на Землю три сотни тел, готовых к погребению, и две-три сотни не подлежащих восстановлению лунатиков, которых придется будить, кормить, мыть и снова укладывать спать, опять будить и кормить – и так до конца их жизни.

Телепаты пытались проникнуть в разум безумцев, пострадавших от драконов, но обнаружили лишь яркие колонны опаляющего ужаса, бьющие из самого первобытного подсознания, вулканического источника жизни.

Затем появились напарники.

Человек и напарник смогли вместе то, чего не смог человек в одиночку. Люди обладали интеллектом. Напарники – скоростью.

Напарники перемещались на своих крохотных судах, размерами не больше футбольного мяча, рядом с космическими кораблями. Они плоскоформировали вместе с кораблями. Они плыли рядом с ними на своих шестифунтовых кораблях, готовые к атаке.

Крошечные корабли напарников были стремительными. Каждый нес дюжину светопробоев, бомб не больше наперстка.

При помощи реле между разумом и орудиями светопробойщики швыряли напарников – в прямом смысле слова – прямо в драконов.

То, что человеческому сознанию казалось драконами, сознание напарников воспринимало как огромных крыс.

В беспощадной космической пустоте разум напарников реагировал на инстинкт, древний, как сама жизнь. Напарники атаковали быстрее человека, нападали снова и снова, пока не гибли крысы либо они сами. Почти всегда победу одерживали напарники.

Межзвездные прыжки стали безопасными, торговля невероятно расширилась, население всех колоний выросло – и вырос спрос на обученных напарников.

Андерхилл и Вудли принадлежали к третьему поколению светопробойщиков – и им уже казалось, что их ремесло существовало всегда.

Подключить космос к разуму посредством пробойной установки, добавить в этот разум напарников, настроить его для напряжения решающей битвы – человеческие синапсы выдерживали недолго. Андерхиллу требовался двухмесячный отдых после получасовой битвы. Вудли требовалась отставка после десяти лет службы. Они были молоды. Они отлично справлялись. Но у них были пределы.

Очень многое зависело от выбора напарников, от простого случая, кому кто достанется.

II. Перетасовка

Папаша Мунтри и маленькая девочка по имени Уэст вошли в комнату. Они были двумя другими светопробойщиками. Человеческая часть команды Боевого зала собралась в полном составе.

Папаша Мунтри был краснолицым мужчиной лет сорока пяти, который вел мирную жизнь фермера, пока ему не исполнилось сорок. Лишь тогда власти запоздало выявили у него телепатические способности и согласились разрешить ему на склоне лет избрать карьеру светопробойщика. Он неплохо справлялся – но был невероятно старым для этой работы.

Папаша Мунтри посмотрел на мрачного Вудли и задумчивого Андерхилла.

– Как сегодня малышня? Готовы к хорошей драке?

– Папаша вечно хочет подраться, – хихикнула маленькая девочка по имени Уэст. Она была совсем крошкой с писклявым, ребяческим смехом. Казалось, она совершенно не подходит для участия в грубой, напряженной светопробойной дуэли.

Андерхилл позабавился, узнав, что один из самых вялых напарников был счастлив контакту с разумом девочки по имени Уэст.

Обычно напарников не слишком интересовали человеческие разумы, с которыми они контактировали во время путешествия. Судя по всему, напарники считали человеческий разум сложным и невероятно запутанным. Ни один ни разу не ставил под сомнение превосходство человеческого разума, хотя очень немногих это превосходство восхищало.

Напарникам нравились люди. Они хотели сражаться вместе с ними. Они даже были готовы умереть за них. Но когда напарнику нравился человек, как, например, Капитану Вау или Леди Мэй нравился Андерхилл, это не имело ничего общего с интеллектом. Это был вопрос темперамента, вопрос чувства.

Андерхилл прекрасно знал, что Капитан Вау считал его, Андерхилловы, мозги глупыми. Капитану Вау нравились дружественное эмоциональное строение Андерхилла, жизнерадостность и нотки озорного веселья, пробегавшие по его подсознательным мысленным паттернам, и оптимизм, с которым Андерхилл встречал опасность. Слова, исторические книги, идеи, наука – Андерхилл ощущал все это в своем разуме как ерунду, отраженную от разума Капитана Вау.

Мисс Уэст посмотрела на Андерхилла.

– Спорим, ты смазал камешки клеем.

– Нет!

Андерхилл почувствовал, как его уши запылали от стыда. В период своего ученичества он попробовал сжульничать на жеребьевке, потому что воспылал нежными чувствами к одному напарнику, очаровательной юной матери по имени Мурр. Работать с ней было так легко, и она относилась к нему с такой теплотой, что он забыл, что светопробой – тяжелый труд, и его обучали не ради того, чтобы он хорошо провел время с напарником. Их обоих создали и подготовили, чтобы вместе отправить в смертельный бой.

Одного жульничества оказалось достаточно. Его раскрыли – и на долгие годы превратили в предмет насмешек.

Папаша Мунтри взял стаканчик из искусственной кожи и встряхнул каменные кости, с помощью которых распределялись напарники для путешествия. По праву старшего он сделал первый бросок.

И поморщился. Ему досталась жадная личность, упрямый старикан, разум которого переполняли слюнявые мысли о еде, настоящих океанах гниющей рыбы. Однажды Папаша Мунтри заявил, что неделями срыгивал рыбьим жиром после того, как вытянул этого обжору, столь стойким оказалось телепатическое изображение рыбы, отпечатавшееся в его сознании. Однако обжора любил не только рыбу, но и опасность. Он прикончил шестьдесят трех драконов – больше любого другого напарника на службе – и в прямом смысле был на вес золота.

Затем пришла очередь маленькой девочки Уэст. Ей выпал Капитан Вау. Увидев это, она заулыбалась.

– Он мне нравится, – сказала она. – С ним так весело драться. От него в моем разуме такое приятное, пушистое чувство.

– Пушистое? Как бы не так, – возразил Вудли. – Я тоже побывал в его сознании. Это самый злобный разум на корабле, без исключений.

– Вы плохой, – объявила маленькая девочка без всякого осуждения.

Глядя на нее, Андерхилл поежился.

Он не понимал, как она может воспринимать Капитана Вау столь спокойно. Его разум действительно был злобным. Когда Капитан Вау приходил в возбуждение в пылу битвы, сознание Андерхилла наводняли беспорядочные образы драконов, мертвых крыс и соблазнительных кроватей, запах рыбы и космический шок, и они с Капитаном Вау, с разумами, объединенными посредством пробойной установки, превращались в фантастический гибрид человека и персидского кота.

Вот почему трудно работать с кошками, подумал Андерхилл. Жаль, что никто другой не может быть напарником. Вступать с ними в телепатический контакт было не так уж плохо. Они были достаточно сообразительными для полета, но их мотивы и желания определенно отличались от людских.

Они были весьма общительными, пока ты посылал им материальные образы, но их разум буквально закрывался и засыпал, если ты цитировал Шекспира либо Колгроува или пытался объяснить, что такое космос.

Было немного забавно осознавать, что напарники, столь суровые и зрелые в космосе, были теми самыми милыми зверьками, которых люди тысячелетиями держали в качестве домашних животных на Земле. Андерхилл неоднократно попадал в неловкую ситуацию, когда отдавал честь самым обычным кошкам-нетлепатам, на мгновение позабыв, что они не напарники.

Он взял стаканчик и вытряхнул свою каменную кость.

Ему повезло – выпала Леди Мэй.

Леди Мэй была самым вдумчивым напарником из всех, что ему доводилось встречать. В ней изящный породистый ум персидской кошки достиг одной из вершин своего развития. Она была сложнее любой человеческой женщины, однако сложность эта полностью состояла из эмоций, воспоминаний, надежд и выделенного опыта – опыта, целенаправленно отобранного без помощи слов.

При первом контакте с ее разумом он поразился его ясности. С ней он вспомнил ее детство. Вспомнил каждое совокупление, что у нее было. Увидел галерею наполовину узнаваемых портретов всех других светобойщиков, с которыми она объединялась для битвы. И увидел себя – блистательного, веселого и желанного.

Ему даже показалось, что он уловил нотку тоски…

Крайне лестная и алчущая мысль: Какая жалость, что он не кот.

Вудли достался последний камешек. Он получил то, что заслужил, – угрюмого, покрытого шрамами старого кота, полностью лишенного живости Капитана Вау. Из корабельных кошек напарник Вудли больше всех походил на животное – коварное и жестокое, с притупленным разумом. Его характер не улучшила даже телепатия. В своих первых схватках он лишился половины ушей. Он был годным бойцом и не более.

Вудли хмыкнул.

Андерхилл покосился на него. Он делает еще хоть что-нибудь, помимо хмыканья?

Папаша Мунтри посмотрел на собравшихся.

– Берите своих напарников. Я сообщу ход-капитану, что мы готовы к выходу Наверх-и-Наружу.

III. Расклад

Андерхилл повернул кодовый замок на клетке Леди Мэй. Мягко разбудил ее и взял на руки. Она с наслаждением потянулась, выпустила когти, начала мурлыкать, потом передумала и лизнула Андерхилла в запястье. Его пробойная установка была выключена, и их разумы не контактировали, но по наклону вибрисс и по движению ушей Леди Мэй он уловил смутное удовольствие, которое она испытывала от того, что ее напарником стал именно Андерхилл.

Он заговорил с ней вслух, хотя человеческая речь ничего не значила для кошки, когда не работала пробойная установка.

– Чертовски жаль отправлять очаровательную малютку вроде тебя в ледяную пустоту охотиться на крыс, которые больше и опасней всех нас, вместе взятых. Ты ведь не выбирала эту войну, верну?

В ответ она лизнула его руку, заурчала, пощекотала ему щеку длинным пушистым хвостом, повернулась и посмотрела на него сияющими золотыми глазами.

Мгновение они глядели друг на друга – человек, присевший на корточки, и кошка, вставшая на задние лапы, впившаяся передними когтями в человеческое колено. Человеческий и кошачий взгляды преодолевали пропасть, которую не могли заполнить слова, но которая ничего не значила для привязанности.

– Пора, – сказал он.

Она послушно направилась к своему сфероидному кораблю и залезла внутрь. Он убедился, что ее миниатюрная пробойная установка плотно и удобно прилегает к основанию мозга. Проверил, что когти убраны и она не поранит себя в пылу битвы. Тихо спросил:

– Готова?

В ответ она выгнула спину, насколько позволяли ремни, и негромко заурчала в своей клетке.

Он закрыл крышку, проследил за тем, как герметик заполняет шов. На несколько часов Леди Мэй будет замурована в этом снаряде, пока рабочий с коротким дуговым резаком не выпустит ее после того, как она выполнит свой долг.

Он поднял снаряд и положил в эжекторную трубу. Закрыл створку трубы, повернул замок, уселся в кресло и надел свою пробойную установку.

В очередной раз сдвинул переключатель.

Он оказался в маленькой комнатке, маленькой, маленькой, теплой, теплой, тела трех других людей придвинулись к нему, яркие потолочные огни давили на закрытые веки.

Пробойная установка прогрелась, и комната исчезла. Другие люди перестали быть людьми и превратились в небольшие мерцающие скопления огней, головешки, темно-красные языки пламени с разумом жизни, обжигающим, подобно тлеющим алым углям в фермерском очаге.

Пробойная установка прогрелась еще немного, и он почувствовал Землю прямо под собой, ощутил, как исчезает корабль, как поворачивается Луна на дальней стороне мира, ощутил планеты и горячую, чистую благодать Солнца, что не давало драконам приблизиться к родным краям человечества.

В конце концов, он достиг полного знания.

Телепатически его жизнь протянулась на миллионы миль. Он чувствовал пыль, которую прежде заметил высоко над эклиптикой. С трепетом теплоты и нежности он ощутил, как сознание Леди Мэй вливается в его собственное. Ее разум был мягким и прозрачным – но в то же время острым на вкус его разума, словно ароматическое масло. Ощущение было расслабяющим и надежным. Андерхилл знал, что она ему рада. Это была не мысль, скорее незамутненное приветственное чувство.

Наконец они вновь слились в единое целое.

Далеким уголком сознания, крошечным, не больше самой маленькой игрушки, что он видел в детстве, Андерхилл по-прежнему ощущал комнату, и корабль, и Папашу Мунтри, снимающего трубку и беседующего с ход-капитаном, который управлял кораблем.

Его телепатическое сознание уловило идею намного раньше, чем уши постигли слова. Звук следовал за мыслью подобно тому, как гром на берегу океана следует за молнией вглубь суши из открытого моря.

– Боевой зал готов. Можно плоскоформировать, сэр.

IV. Игра

Андерхилл всегда немного сердился оттого, что чувства Леди Мэй опережали его собственные.

Он приготовился к быстрой, едкой дрожи плоскоформирования, но ощутил ее отклик прежде, чем его собственные нервы зарегистрировали это событие.

Земля отодвинулась так далеко, что лишь несколько миллисекунд спустя он смог нащупать Солнце в верхнем заднем правом углу своего телепатического сознания.

Хороший прыжок, подумал он. Такими темпами мы доберемся до места за четыре-пять скачков.

В нескольких сотнях миль за пределами корабля Леди Мэй послала ему мысль: О теплый, о щедрый, о гигантский человек! О смелый, о дружелюбный, о нежный и огромный напарник! О, как с тобой чудесно, как хорошо, хорошо, хорошо, тепло, тепло, будем сражаться, будем расставаться, хорошо с тобой…

Он знал, что она мыслит не словами, что это его сознание воспринимает глупую дружескую болтовню ее кошачьего интеллекта и преобразует в образы, которые способен воспринять и расшифровать его разум.

Они не отвлекались на игру во взаимные комплименты. Он вышел далеко за пределы ее восприятия, чтобы увидеть, есть ли что-нибудь рядом с кораблем. Забавно, как им удавалось заниматься двумя вещами одновременно. Он мог сканировать пространство своим пробойным разумом – и одновременно ловить ее блуждающие мысли, полную любви и приязни мысль о сыне, у которого была золотистая мордочка и мягкая, невероятно пушистая белая шерстка на груди.

Продолжая поиски, он засек ее предупреждение:

Мы снова прыгаем!

И так оно и было. Корабль переместился к следующей плоскоформе. Звезды изменились. Солнце осталось в невообразимой дали. Даже ближайшие звезды едва ощущались. Это было хорошее место для драконов, открытый, враждебный, пустой космос. Андерхилл потянулся дальше, быстрее, нащупывая и высматривая опасность, готовый при необходимости кинуть на нее Леди Мэй.

Ужас вспыхнул в его сознании, такой острый и четкий, что это скорее напоминало физический рывок.

Маленькая девочка по имени Уэст нашла что-то – что-то огромное, длинное, черное, резкое, голодное, кошмарное. И швырнула туда Капитана Вау.

Андерхилл постарался сохранить ясность сознания.

«Осторожней!» – телепатически крикнул он другим, пытаясь переместить Леди Мэй.

В одном углу схватки он чувствовал похотливую ярость Капитана Вау: крупный персидский кот взрывал бомбы, приближаясь к потоку пыли, который угрожал кораблю и людям на борту.

Бомбы прошли рядом с целью.

Пыль уплощилась, из электрического ската приняла форму копья.

Все это меньше чем за три миллисекунды.

Папаша Мунтри произносил человеческие слова, говорил вслух голосом, вытекавшим, словно холодная патока из тяжелой банки.

– К-а-п-и-т-а-н.

Андерхилл знал, что он собирается сказать: «Капитан, поторопитесь!»

Битва завершится прежде, чем Папаша Мунтри закончит фразу.

Через долю миллисекунды Леди Мэй вышла на позицию.

Вот где сказывались опыт и скорость напарников. Она могла реагировать быстрее него. Могла увидеть опасность в образе летящей прямо на нее огромной крысы.

Могла швырять световые бомбы с недоступной ему точностью.

Он был связан с ее разумом, но не мог уследить за ним.

В его сознании разверзлась рваная рана, нанесенная космическим противником. Она не была похожа ни на одно земное ранение – грубая, сводящая с ума боль, начинавшаяся со жжения в пупке. Андерхилл заизвивался в кресле.

В действительности он не успел шевельнуть и мускулом, когда Леди Мэй нанесла врагу ответный удар.

Пять фотоядерных бомб вспыхнули через равные промежутки на участке длиной в сто тысяч миль.

Телесная и душевная боль исчезла.

Он пережил миг жестокого, ужасного, хищного ликования, охватившего разум Леди Мэй, прикончившей жертву. Кошки всегда разочаровывались, видя, что в момент гибели враг исчезает.

Затем он ощутил ее страдания, боль и страх, захлестнувшие обоих, когда кончилась битва, занявшая меньше времени, чем требуется, чтобы моргнуть. Одновременно их настигла резкая, едкая дрожь плоскоформирования.

Корабль снова прыгнул.

Андерхилл услышал мысли Вудли: «Можешь расслабиться. Мы со старым кошаком обо всем позаботимся».

Еще дважды – дрожь и прыжок.

Он понятия не имел, где находится, пока внизу не засияли огни космопорта Каледонии.

С усталостью, почти выходившей за мыслимые рамки, он вернулся разумом в пробойную установку, мягко и осторожно зафиксировав снаряд Леди Мэй в пусковой трубе.

Она была полумертвой от изнеможения, но он чувствовал биение ее сердца, слышал ее дыхание и уловил благодарное «спасибо», посланное ее сознанием его сознанию.

V. Счет

Его отправили в каледонский госпиталь.

Врач был дружелюбным, но непоколебимым.

– Тот дракон действительно вас зацепил. Вы прошли буквально на волоске. Все происходит так быстро, что мы еще нескоро поймем научную подоплеку, однако, полагаю, вы были бы сейчас на пути в психушку, продлись контакт на несколько десятых миллисекунды дольше. Что у вас была за кошка?

Андерхилл чувствовал, как медленно льются из него слова. Они были такими неудобными в сравнении со скоростью и радостью мысли, быстрой, ясной и четкой, разумом к разуму! Но лишь слова могли достичь простых людей вроде этого врача.

С трудом шевеля губами, Андерхилл произнес:

– Не называйте наших напарников кошками. Напарники – вот правильное слово для них. Они сражаются за нас в команде. Вы должны знать, что мы зовем их напарниками, а не кошками. Как дела у моей напарницы?

– Я не знаю, – сокрушенно ответил врач. – Мы это выясним. А пока, старина, не берите близко к сердцу. Вам остается только отдыхать. Вы сможете уснуть – или хотите, чтобы мы дали вам успокоительное?

– Я смогу уснуть, – ответил Андерхилл. – Я просто хочу знать про Леди Мэй.

В палату вошла медсестра.

– А про других людей вы не хотите узнать? – с некоторой враждебностью спросила она.

– С ними все в порядке, – сказал Андерхилл. – Я это узнал, прежде чем попал сюда.

Он потянулся, вздохнул и улыбнулся. Он видел, что врач и медсестра начинают расслабляться, воспринимать его как человека, а не пациента.

– Со мной все хорошо, – заверил он. – Просто скажите, когда я смогу повидать своего напарника.

Тут его посетила новая мысль. Он в ужасе уставился на врача.

– Они ведь не отослали ее вместе с кораблем?

– Я прямо сейчас это выясню, – сказал врач. Ободряюще стиснул Андерхиллу плечо и вышел.

Медсестра сняла салфетку с бокала с охлажденным фруктовым соком.

Андерхилл попытался улыбнуться ей. Эта девушка была какой-то неправильной. Он хотел, чтобы она ушла. Сперва она вроде оттаяла, а теперь вновь казалась отстраненной. Нелегко быть телепатом, подумал он. Пытаешься читать мысли, даже когда нет контакта.

Внезапно она набросилась на него.

– Это все вы, светопробойщики! Вы и ваши чертовы кошки!

Когда она выбегала из палаты, он проник в ее разум. Увидел себя – сияющего героя в великолепной замшевой форме, с пробойной установкой, сверкающей на голове, подобно старинной королевской короне. Увидел свое лицо, привлекательное и мужественное, блистающее в ее сознании. Увидел себя очень далеко, увидел себя в ореоле ее ненависти.

В глубине сознания она ненавидела его. Ненавидела за то, что он был – как она считала – гордым, и загадочным, и богатым, лучше и красивей людей вроде нее самой

Он прервал контакт с ее разумом и, уткнувшись лицом в подушку, поймал образ Леди Мэй.

Она действительно кошка, подумал он. Всего лишь кошка!

Но его сознание воспринимало ее иначе; она была стремительней самой мечты о скорости, резкая, умная, невероятно изящная, красивая, бессловесная и нетребовательная.

Где найти женщину, которая могла бы с ней сравниться?