Текст книги "Инструментарий человечества"

Теперь голос был радостным, словно недоразумение разрешилось:

– Адам Стоун согласен вас принять. Войдите в Главный наземный порт. Добро пожаловать.

Маленькая сфера бесшумно упала на землю, кабель с шуршанием уполз в темноту. Яркий, узкий луч света вырос из земли перед Мартелом и аркой перекинулся через город к одной из высоких башен, очевидно, хостелу, в котором Мартел никогда не бывал. Он прижал воздушный китель к груди для равновесия, ступил на луч и почувствовал, как летит по воздуху к входному окну, которое внезапно распахнулось перед ним, подобно жадной пасти.

В проеме стоял охранник башни.

– Вас ожидают, сэр. При вас есть оружие, сэр?

– Нет, – ответил Мартел, радуясь, что положился только на физическую силу.

Охранник провел его мимо досмотрового экрана. Мартел заметил мелькнувшее предупреждение – инструменты выдали в нем сканера. Но охранник не обратил на это внимания.

Он остановился у двери.

– Адам Стоун вооружен. Власти Инструментария и городские привилегии позволяют ему законно носить оружие. Об этом предупреждают всех входящих.

Мартел понимающе кивнул и шагнул в комнату.

Адам Стоун был приземистым, коренастым и добродушным. Его седые волосы торчали над низким лбом. Лицо было красным и радостным. Он напоминал весельчака-гида из Галереи удовольствий, а не человека, побывавшего на краю Наверху-и-Снаружи и сражавшегося с Великой болью без хабермановой защиты.

Он уставился на Мартела – озадаченно, быть может, немного раздраженно, но не враждебно.

Мартел сразу перешел к сути.

– Вы меня не знаете. Я солгал. Меня зовут Мартел, и я не желаю вам зла. Но я солгал. Я прошу достопочтенного дара вашего гостеприимства. Оставайтесь при оружии. Нацельте его на меня.

– Я так и делаю, – улыбнулся Стоун, и Мартел заметил маленький острокабель в его ловкой пухлой руке.

– Хорошо. Цельтесь в меня. Это придаст вам веры в мои слова. Но прошу вас, обеспечьте нам экран конфиденциальности. Мне не нужны случайные зрители. Это вопрос жизни и смерти.

– Для начала скажите, чьих жизни и смерти? – Лицо Стоуна оставалось спокойным, голос – ровным.

– Ваших, и моих, и всех миров.

– Вы говорите загадками, но я согласен. Пожалуйста, конфиденциальность, – крикнул Стоун через дверь. Раздался гул, и негромкие ночные звуки быстро стихли.

– Сэр, кто вы такой? Что привело вас сюда? – спросил Адам Стоун.

– Я сканер тридцать четыре.

– Вы сканер? Я в это не верю.

Вместо ответа Мартел распахнул куртку, продемонстрировав грудной блок. Стоун изумленно уставился на него.

– Я в кренче, – объяснил Мартел. – Вы никогда такого не видели?

– Не с людьми. С животными. Потрясающе! Но чего вы хотите?

– Правды. Вы меня боитесь?

– Только не с этим, – ответил Стоун, стиснув острокабель. – Но я скажу вам правду.

– Вы действительно победили Великую боль?

Стоун замешкался, подбирая слова.

– Поторопитесь. Можете рассказать, как вы это сделали, чтобы я вам поверил?

– Я загрузил корабли жизнью.

– Жизнью?

– Да. Я не знаю, что такое Великая боль, но в ходе экспериментов я обнаружил, что если отправить в космос множество животных или растений, жизнь в центре этой массы сохраняется дольше всего. Я построил корабли – разумеется, маленькие – и загрузил их кроликами и обезьянами.

– Это животные?

– Да. Небольшие животные. И они вернулись целые и невредимые. Вернулись, потому что стены кораблей были заполнены жизнью. Я испробовал много видов и, в конце концов, обнаружил форму жизни, обитающую в воде. Устриц. Устричные садки. Ближайшие к поверхности устрицы умерли в страшных мучениях. Те, что были в глубине, выжили. Пассажиры не пострадали.

– Но это были животные?

– Не только животные. Я сам.

– Вы?

– Я в одиночку преодолел Космос. То, что вы называете Наверху-и-Снаружи. Один. Я спал и бодрствовал. Я уцелел. Если не верите мне, спросите ваших братьев-сканеров. Приходите с утра и взгляните на мой корабль. Я буду рад принять вас вместе с вашими братьями. Я собираюсь продемонстрировать его главам Инструментария.

– Вы прибыли в одиночку? – повторил Мартел свой вопрос.

Адам Стоун рассердился.

– Да, в одиночку. Пойдите и проверьте ваши сканерские записи, если не верите. Вы не запихивали меня в бутылку, чтобы пересечь Космос.

Мартел просиял.

– Теперь я вам верю. Это правда. Больше никаких сканеров. Никаких хаберманов. Никакого кренча.

Стоун многозначительно посмотрел на дверь.

Мартел не понял намека.

– Я должен рассказать вам, что…

– Утром расскажете, сэр. Идите наслаждайтесь вашим кренчем. Ведь это удовольствие? С медицинской точки зрения, я хорошо с ним знаком. Но не на практике.

– Это удовольствие. Возможность на время стать нормальным. Но послушайте, сканеры поклялись уничтожить вас и вашу работу.

– Что?

– Они собрались, проголосовали и поклялись. Они считают, что из-за вас сканеры станут бесполезными. Вы вернете в мир Древние войны, если сканирование будет утрачено, а сканеры будут жить напрасно!

Адам Стоун занервничал, однако сохранил самообладание.

– Вы сканер. Вы собираетесь убить меня?

– Нет, глупец! Я предал братство. Вызовите охрану, как только я уйду. Держите их при себе. Я постараюсь перехватить убийцу.

Мартел заметил мельтешение в окне. Не успел Стоун обернуться, как острокабель вырвали из его руки. Размытое пятно сконцентрировалось и стало Парижански.

Мартел понял, что сделал его друг: это была высокая скорость.

Позабыв о кренче, он прижал ладонь к груди, тоже включая режим высокой скорости. Волны огня, напоминавшего Великую боль, но жарче, прокатились по его телу. Стараясь удерживать на лице читаемое выражение, он шагнул перед Парижански и сделал жест: Экстренная ситуация.

Парижански заговорил, пока двигавшееся с обычной скоростью тело Стоуна медленно отплывало от них, словно дрейфующее облако:

– Уйди с дороги. Я на задании.

– Я знаю. Я остановлю тебя. Остановись. Остановись. Остановись. Стоун прав.

Из-за охватившей его боли Мартел едва мог читать по губам Парижански. (Боже, боже, боже Древних! – подумал он. Помоги мне продержаться! Помоги прожить в «перегрузке» достаточно долго!)

– Уйди с дороги, – говорил Парижански. – Властью братства приказываю тебе уйти с дороги!

И Парижански сделал жест: Требую помощи во имя Долга!

Мартел пытался вдохнуть вязкий как сироп воздух. В последний раз попробовал сказать:

– Парижански, друг, друг, друг мой. Остановись. Остановись.

(Никогда прежде сканер не убивал сканера.)

Парижански сделал жест: Ты непригоден к службе, и я беру командование на себя.

Впервые в мире! – подумал Мартел, протягивая руку и выкручивая мозговой блок Парижански в «перегрузку».

Глаза Парижански сверкнули ужасом и пониманием. Его тело начало валиться на пол.

Мартелу едва хватило сил дотянуться до собственного грудного блока.

Становясь хаберманом, или покойником, – он точно не знал, кем именно, – Мартел почувствовал, как его пальцы поворачивают ручку, снижая скорость. Попытался заговорить, произнести:

– Позовите сканера, мне нужна помощь, позовите сканера…

Но темнота сомкнулась над ним, и немое безмолвие поглотило его.

Очнувшись, Мартел увидел перед собой лицо Люси.

Он раскрыл глаза шире и понял, что слышит – слышит ее счастливый плач, слышит звук, с которым воздух проходит сквозь ее горло.

– Все еще в кренче? – с трудом спросил он. – Жив?

Рядом с Люси возникло еще одно лицо. Оно принадлежало Адаму Стоуну. Его низкий голос разнесся по безмерностям Космоса, прежде чем достичь ушей Мартела. Мартел попытался прочесть губы Стоуна, но ничего не понял. Он вновь прислушался:

– …не в кренче. Вы меня понимаете? Не в кренче!

Мартел попытался сказать: «Но я могу слышать! Могу чувствовать!

Они поняли смысл, если не слова.

– Вы прошли процесс Хабермана в обратную сторону. Я вернул вас первым. Я не знал, что получится на практике, но у меня была теория, и она сработала. Вы же не думали, что Инструментарий выкинет сканеров? Вы вернетесь к нормальной жизни. Мы позволяем хаберманам умирать по мере прилета кораблей. Им больше ни к чему жить. Но сканеров мы восстанавливаем. Вы первый. Вы меня понимаете? Вы первый. А теперь расслабьтесь.

Адам Стоун улыбнулся. Мартелу показалось, что за ним мелькнуло лицо одного из глав Инструментария. Оно тоже улыбнулось, а потом оба лица переместились вверх и исчезли.

Мартел попытался поднять голову, чтобы просканировать себя. Ничего не вышло. Люси смотрела на него, успокаиваясь, с полным любви недоумением.

– Мой дорогой муж! – сказала она. – Ты вновь вернулся – чтобы остаться!

Мартел по-прежнему пытался разглядеть свой блок. В конце концов, неуклюже провел рукой по груди. Там ничего не было.

Инструменты исчезли. Он вернулся к норме – и остался жив.

В глубоком, обессиленном умиротворении его сознания обрела форму новая тревожная мысль. Он попробовал писать пальцем, как предпочитала Люси, но у него не было ни заостренного ногтя, ни планшета сканера. Пришлось говорить вслух. Собравшись с силами, он прошептал:

– Сканеры?

– Да, дорогой? Что такое?

– Сканеры?

– Сканеры. Ах да, милый, с ними все в порядке. Пришлось арестовать некоторых за то, что они включили высокую скорость и попытались сбежать. Но Инструментарий всех поймал – всех, кто был на поверхности, – и теперь они счастливы. – Она рассмеялась. – Представляешь, милый, некоторые не желали снова становиться нормальными. Но Стоун и главы их переубедили.

– Вомакт?

– С ним тоже все хорошо. Он будет в кренче, пока его не восстановят. Знаешь, он договорился о новой работе для сканеров. Вы все теперь – заместители главы Космоса. Правда, мило? Но себя он сделал главой Космоса. Все вы будете пилотами, и ваше братство и гильдия сохранятся. А Чана восстанавливают прямо сейчас. Скоро ты его увидишь. – Тут ее лицо стало печальным. Она серьезно посмотрела на Мартела. – Пожалуй, лучше сказать тебе сразу. Иначе ты будешь тревожиться. Был один несчастный случай. Всего один. Когда вы с твоим другом пришли к Адаму Стоуну, твой друг так обрадовался, что забыл просканировать себя и умер от «перегрузки».

– Пришли к Адаму Стоуну?

– Да. Ты не помнишь? Вместе с другом.

У него по-прежнему был изумленный вид, и она уточнила:

– Парижански.

Госпожа, которая правила «Душой»

I

История гласит… что именно она гласит? Все слышали про Хелен Америку и мистера Больше-не-седого, но никто точно не знает, как это произошло. Их имена вплелись в вечное блестящее ожерелье романтических легенд. Иногда их сравнивали с Абеляром и Элоизой, чью историю нашли среди книг в погребенной под землей библиотеке. В другие эпохи их жизнь уподобляли странной, уродливо-очаровательной истории ход-капитана Талиано и госпожи Долорес О.

На фоне всего этого неизменными оставались две вещи: их любовь друг к другу и образ огромных парусов, крыльев из ткани и металла, с помощью которых люди наконец воспарили к звездам.

Упомяните его – и люди вспомнят о ней. Упомяните ее – и они вспомнят о нем. Он был первым из вернувшихся моряков, а она была госпожой, которая правила «Душой».

Хорошо, что не сохранилось их портретов. Романтический герой, совсем юный на вид, преждевременно состарился и еще не пришел в себя, когда его настигла любовь. А Хелен Америка была странной, но симпатичной: мрачной, серьезной, печальной крошкой-брюнеткой, родившейся под смех человечества. Она ничуть не напоминала высокую, уверенную в себе актрису, которая позже ее сыграла.

Но она была великолепным моряком. Что правда, то правда. И всей своей душой и телом она любила мистера Больше-не-седого, с преданностью, которой эпохи не смогли ни превзойти, ни забыть. История может счистить патину с их имен и обличий, но даже ей под силу лишь придать лоск любви Хелен Америки и мистера Больше-не-седого.

Помните, они оба были моряками.

II

Маленькая девочка возилась с игрушечным зверьком. Цыпленок ей надоел, и она вернула ему мех. Затем вытянула уши на оптимальную длину. Получилось нечто странное. Легкий ветерок опрокинул зверька на бок, но игрушка весело вскочила и принялась довольно жевать ковер.

Внезапно девочка всплеснула руками и спросила:

– Мама, что такое моряк?

– Моряки жили давным-давно, милая. Это были смелые люди, водившие корабли к звездам, самые первые корабли, что унесли людей от нашего Солнца. У них были большие паруса. Не знаю, как это было устроено, но свет дул в них, и на путешествие в один конец уходила четверть жизни. Тогда, дорогая, люди жили всего сто шестьдесят лет, а дорога в одну сторону занимала сорок, однако моряки нам больше не нужны.

– Конечно, нет, – сказала девочка, – мы можем отправиться напрямик. Ты возила меня на Марс и на Новую Землю, да, мама? И скоро мы поедем еще куда-нибудь, но это займет всего один день.

– Это называется плоскоформированием, детка. Но люди долго не знали, как плоскоформировать. И не могли путешествовать так, как мы, а потому делали огромные паруса. Настолько огромные, что их нельзя было строить на Земле. Приходилось развешивать их в космосе, на полпути между Землей и Марсом. И знаешь, произошла забавная вещь… Ты когда-нибудь слышала про то, как мир замерз?

– Нет, мама, про что это?

– Давным-давно один из этих парусов уплыл, и люди попытались спасти его, потому что на строительство ушло много сил. Но парус был таким большим, что оказался между Землей и Солнцем. И солнечный свет погас, воцарилась вечная ночь. На Земле стало очень холодно. Все атомные электростанции работали на полную мощь, воздух начал необычно пахнуть. Люди встревожились и за несколько дней оттащили парус в сторону. И солнечный свет вернулся.

– Мама, а бывали моряки-девочки?

Странное выражение скользнуло по лицу матери.

– Одна была. Ты услышишь о ней позже, когда повзрослеешь. Ее звали Хелен Америка, и она повела к звездам «Душу». Она была единственной женщиной, которая сделала это. И это чудесная история.

Мать промокнула глаза платком.

– Мама, расскажи сейчас, – попросила девочка. – О чем эта история?

Но мать очень твердо ответила:

– Милая, некоторые вещи тебе слышать еще рановато. Но когда вырастешь, я все тебе расскажу.

Мать была честной женщиной. Она выждала момент и добавила:

– …Если только ты раньше сама об этом не прочтешь.

III

Хелен Америке предстояло занять место в истории человечества, однако начала она неважно. Даже ее имя было неудачным.

Неизвестно, кем был ее отец. Чиновники решили об этом не распространяться.

А вот ее мать сомнений не вызывала. Ее матерью была знаменитая женщина-мужчина Мона Маггеридж, дама, проведшая сотни кампаний за пропащее дело о полной идентичности полов. Она была невиданной феминисткой, и когда Мона Маггеридж, единственная и неповторимая мисс Маггеридж, сообщила прессе, что у нее будет ребенок, это оказалась первосортная новость.

Мона Маггеридж не остановилась на этом. Она твердо провозгласила, что отцы должны оставаться неизвестными. Она заявила, что ни одной женщине не следует иметь нескольких детей от одного мужчины, что женщины должны выбирать своим детям разных отцов, дабы разнообразить и приукрасить нацию. И завершила все это утверждением, что она, мисс Маггеридж, подобрала идеального отца, а следовательно, произведет на свет идеального ребенка.

Мисс Маггеридж, напыщенная костлявая блондинка, заявила, что такая чепуха, как брачные узы и фамилии, – не для нее, и ее ребенка, если это будет мальчик, станут звать Джон Америка, а если девочка – Хелен Америка.

Так и вышло, что маленькую Хелен Америку ждали у родильной палаты представители прессы. На новостных экранах возникло изображение симпатичного трехкилограммового младенца. «Это девочка». «Идеальный ребенок». «Кто отец?»

Это было только начало. Мона Маггеридж была весьма агрессивной особой. Она настаивала даже после того, как ребенка сфотографировали в тысячный раз, что это самый чудесный младенец из всех, когда-либо родившихся. Она перечисляла совершенства девочки. Проявляла глупую нежность слепо обожающей матери, понимая при этом, что, будучи великим крестоносцем, впервые испытывает подобное чувство.

Назвать такую обстановку тяжелой для ребенка будет преуменьшением.

Хелен Америка явила собой замечательный пример сырого человеческого материала, победившего своих мучителей. К четырем годам она говорила на шести языках и приступила к расшифровке старых марсианских текстов. В пять лет ее отправили в школу. Одноклассники тут же сочинили стишок:

 
Хелен, Хелен,
Свинья свиньей,
Скажи, откуда
Папаша твой?
 

Хелен терпела все это – и, возможно, по прихоти генетики выросла маленькой и компактной, смертельно серьезной крошкой-брюнеткой. Загруженная уроками, угнетенная славой, она стала осторожной и сдержанной в дружбе – и отчаянно одинокой в душе.

Когда Хелен Америке было шестнадцать, ее мать настиг дурной конец. Мона Маггеридж сбежала с мужчиной, которого провозгласила идеальным мужем для идеального брака, какого человечество прежде не знало. Идеальный муж был опытным полировщиком автомобилей. У него уже имелись жена и четверо детей. Он любил пиво, а его интерес к мисс Маггеридж, судя по всему, представлял собой смесь добродушного товарищества и рассудительной оценки ее щедрых финансовых ресурсов. Планетарная яхта, на которой они сбежали, нарушила инструкции, осуществив незапланированный взлет. Супруга и дети жениха сообщили в полицию. Дело кончилось столкновением с роботизированной баржей; оба тела опознали.

В шестнадцать Хелен уже была знаменитой; в семнадцать – уже была забытой и очень одинокой.

IV

Это была эпоха моряков. Тысячи фоторазведывательных и измерительных ракет начали возвращаться с урожаем со звезд. Человечество познавало планету за планетой. Открывало новые миры, когда межзвездные поисковые ракеты доставляли фотографии, пробы атмосферы, замеры гравитации, информацию об облачном покрове, химическом составе и тому подобном. Из многочисленных ракет, завершивших свои двухсот– и трехсотлетние путешествия, три вернулись с сообщениями о Новой Земле – планете, настолько напоминавшей Терру, что ее можно было колонизировать.

Почти за сто лет до этого в космос отправились первые моряки. Они начали с маленьких парусов, площадью не больше двух тысяч квадратных миль. Постепенно размер парусов увеличивался. Техника адиабатической упаковки и перевозки пассажиров в индивидуальных коконах снизила опасность повреждения человеческих грузов. Потрясающей новостью стало прибытие на Землю моряка, родившегося и выросшего при свете иной звезды. Он провел месяц в агонии и боли, везя скованных ледяным сном переселенцев, управляя колоссальным кораблем, движимым давлением света и преодолевшим бескрайние межзвездные пространства за объективный период времени в сорок лет.

Человечество привыкло к облику моряка. Его шаги были плоскостопыми. Он поворачивал шею резкими, механическими рывками. Он не выглядел ни молодым, ни старым. Он провел без сна и в сознании сорок лет благодаря препарату, который позволял функционировать в режиме ограниченного бодрствования. К тому времени, как его расспросили психологи, сперва для законных властей Инструментария, а затем для новостных выпусков, стало очевидно, что он считал, будто эти сорок лет продлились около месяца. Он не вызвался вернуться обратно, потому что действительно состарился на сорок лет. Он был молод в своих надеждах и желаниях – но сжег четверть отпущенного ему срока одним мучительным испытанием.

Тогда Хелен Америка поступила в Кембридж. Колледж леди Джоан был лучшим женским колледжем во всей Атлантике. Кембридж воссоздал свои доисторические традиции, и необританцы вернули себе тонкое инженерное искусство, объединявшее их обычаи с более ранними древностями.

Само собой, официальным языком был космополитный земной, а не архаичный английский, но студенты гордились жизнью в восстановленном университете, которая, если верить археологическим находкам, почти не отличалась от прежних времен, когда тьма и тревоги еще не накрыли Землю. В этом ренессансе Хелен немного расцвела.

Службы новостей следили за ней самым бесцеремонным образом. Они оживили ее имя и историю ее матери, а потом вновь о ней забыли. Она подала заявление на шесть профессий, последней из которых была «моряк». Она оказалась первой женщиной, подавшей такое заявление, – в первую очередь потому, что была единственной девушкой, прошедшей по возрасту и обладавшей необходимыми научными навыками.

Ее фотография появилась на экранах рядом с его фотографией прежде, чем они встретились друг с другом.

На самом деле она была совсем другой. Она так сильно страдала в детстве из-да «Хелен, Хелен, свинья свиньей», что могла проявить конкурентноспособность лишь на сугубо профессиональном уровне. Она ненавидела и любила свою потрясающую мать, которой лишилась, скучала по ней и столь твердо решила ни в чем на нее не походить, что превратилась в воплощенную противоположность Моны.

Ее мать была неуклюжей, крупной блондинкой – из тех женщин, которые становится феминистками, потому что сами не слишком женственны. Хелен никогда не задумывалась о своей женственности. Она просто тревожилась о себе. Ее лицо было бы круглым, будь она полной, – но она не была полной. Черноволосая, темноглазая и ширококостная, но худая, она была генетическим портретом своего безвестного отца. Учителя часто ее боялись. Она была бледной, тихой девочкой – и всегда знала предмет.

Сокурсники несколько недель подшучивали над ней, а затем в большинстве своем объединились против непристойности прессы. Когда выходил очередной выпуск с какой-нибудь глупостью про давно усопшую Мону, по Леди Джоан проносился шепот:

– Держите Хелен подальше… эти люди опять взялись за свое.

– Не позволяйте Хелен смотреть новости. Она лучше всех разбирается в необеспеченных науках, и ей нельзя расстраиваться прямо перед экзаменом на отличие…

Они защищали ее, и она увидела собственное лицо в новостях по чистой случайности. Рядом было лицо мужчины. Она подумала, что он похож на старую обезьянку. Затем прочла: «СОВЕРШЕННАЯ ДЕВУШКА ХОЧЕТЬ СТАТЬ МОРЯКОМ; СЛЕДУЕТ ЛИ МОРЯКУ НАЗНАЧИТЬ СВИДАНИЕ СОВЕРШЕННОЙ ДЕВУШКЕ?» Ее щеки вспыхнули от беспомощного, неминуемого стыда и ярости, но она слишком преуспела в том, чтобы быть собой, и не поступила так, как, возможно, поступила бы подростком, – не возненавидела этого мужчину. Она знала, что в этом нет его вины. В этом не было вины даже глупых, напористых мужчин и женщин из службы новостей. Дело было во времени, в традициях, в самом моряке. Однако от нее требовалось лишь быть самой собой, если она когда-нибудь узнает, что это означает в действительности.

V

Их свидания, когда они начались, походили на кошмары.

Служба новостей прислала женщину, чтобы сообщить Хелен: та выиграла неделю отдыха в Новом Мадриде.

С моряком со звезд.

Хелен отказалась.

Потом он тоже отказался, слишком решительно, на ее вкус. Ей стало любопытно.

Прошло две недели, и в офисе службы новостей казначей принес директору две полоски бумаги. Это были ваучеры для Хелен Америки и мистера Больше-не-седого, на самую роскошную роскошь в Новом Мадриде.

– Они выданы и зарегистрированы в Инструментарии как подарок, сэр, – сообщил казначей. – Их аннулировать?

В тот день директор собрал достойный урожай историй и был настроен благожелательно. Под влиянием момента он ответил казначею:

– Вот что я тебе скажу. Отдай эти ваучеры ребятам. Без огласки. Мы в это не полезем. Если они нас не хотят, значит, они не обязаны нас терпеть. Проведи платеж. И все. Иди.

Ваучеры вернулись к Хелен. Она получила самые высокие баллы в истории университета и нуждалась в отдыхе. Когда женщина из службы новостей вручила ей ваучер, Хелен спросила:

– Это уловка?

Когда ее заверили, что нет, она поинтересовалась:

– А тот человек поедет?

Она не могла назвать его «моряком» – это слишком походило на то, как люди обсуждали ее саму, – а его имени ей вспомнить не удалось.

Женщина не знала.

– Мне придется с ним встречаться? – спросила Хелен.

– Конечно, нет, – ответила женщина. Подарок не ставил никаких условий.

Хелен не слишком весело рассмеялась.

– Ладно, я приму его и скажу спасибо. Но если увижу хоть одного фотографа – слышите, хоть одного, – сразу откажусь в этом участвовать. Или просто откажусь, безо всякой причины. Вас это устраивает?

Их это устраивало.

Четыре дня спустя Хелен была в мире удовольствий Нового Мадрида, и танцмейстер представлял ее странному, напряженному старику с черными волосами.

– Младший научный сотрудник Хелен Америка. Звездный моряк мистер Больше-не-седой.

Танцмейстер проницательно оглядел их и улыбнулся доброй, всезнающей улыбкой. Добавил ничего не значащую ритуальную фразу:

– Имею честь и откланиваюсь.

Они остались вдвоем на краю столовой. Моряк очень пристально посмотрел на нее и спросил:

– Кто вы? Мы с вами уже встречались? Я должен вас помнить? На Земле слишком много людей. Что нам делать дальше? Что нам следует делать? Хотите присесть?

Хелен ответила одним «да» на все эти вопросы – и даже представить не могла, что это единственное «да» в грядущие столетия произнесут сотни великих актрис, каждая по-своему.

Они сели.

Как случилось все остальное, никто из них точно не знал.

Ей пришлось успокаивать его, словно пациента Дома реабилитации. Она объяснила ему блюда, а когда он все равно не смог выбрать, выбрала за него автоматически. Она по-доброму напоминала ему о манерах, когда он забывал простые обряды принятия пищи, известные каждому, например, то, что разворачивать салфетку положено стоя, остатки еды нужно класть в бак с растворителем, а столовые приборы – на конвейерную ленту.

В конце концов, он расслабился и уже не выглядел таким старым.

На мгновение позабыв, как ей самой тысячу раз задавали этот вопрос, она спросила:

– Почему вы стали моряком?

Он уставился на нее широко распахнутыми, непонимающими глазами, словно она заговорила на незнакомом языке. Наконец промямлил:

– Вы… вы тоже хотите сказать, что… что мне не следовало этого делать?

Ее ладонь метнулась ко рту в инстинктивном извинении.

– Нет, нет, нет. Понимаете, я сама записалась в моряки.

Он молча смотрел на нее своими внимательными юными-старыми глазами. Не таращился, а словно пытался разгадать смысл ее слов, которые по отдельности были понятными, но вместе складывались в нечто безумное. Его взгляд был странным, но она не отвернулась. Вновь отметила загадочное своеобразие этого человека, который управлял огромными парусами в слепой, пустой черноте среди немигающих звезд. Он был молод. Волосы, давшие ему прозвище, были черными и блестящими. Должно быть, бороду ему удалили полностью, потому что его кожа напоминала кожу женщины средних лет – ухоженная, красивая, но с явными старческими морщинками, без следа привычной щетины, которую предпочитали оставлять на лицах мужчины ее культуры. Эта кожа обладала возрастом без опыта. Мускулы постарели, но не выдавали того, как именно состарился человек.

Мать Хелен связывалась то с одним фанатиком, то с другим, и Хелен научилась быть проницательным наблюдателем за людьми; она прекрасно знала, что тайные биографии записаны в мускулах людских лиц и что незнакомец на улице – желает он того или нет – выдает окружающим все свои секреты. Если вглядеться внимательно и при правильном освещении, можно узнать, проводит ли он дни в страхе, надежде или радости, можно раскрыть источники и последствия его самых тайных чувственных наслаждений, можно уловить нечеткие, но стойкие отражения других людей, оставивших на его личности свой отпечаток.

Всего этого у мистера Больше-не-седого не было; он обладал возрастом, но не его стигматами; он состарился, но не получил естественных меток старения; он прожил жизнь, не живя во времени и в мире, где большинство людей оставались молодыми – и жили слишком много.

Он был полной противоположностью ее матери, и Хелен ощутила укол смутного предчувствия, что этот человек имеет огромное значение для ее будущего, желает она того или нет. Она увидела в нем молодого холостяка, преждевременно состарившегося; мужчину, отдавшего свою любовь пустоте и кошмару, а не материальным наградам и разочарованиям человеческой жизни. Весь космос был его возлюбленной – и космос обошелся с ним сурово. Еще молодой, он был старым; уже старый, он был молодым.

Никогда прежде она не встречала такого сочетания – и подозревала, что никто не встречал. В начале жизни он обладал печалью, состраданием и мудростью, какие большинство людей обретают лишь в конце.

Он первым нарушил молчание:

– Вы действительно сказали, что записались в моряки?

Даже самой Хелен ее ответ показался глупым и девчачьим:

– Я первая женщина, обладающая нужной научной подготовкой и достаточно молодая, чтобы пройти физические…

– Должно быть, вы необычная девушка, – мягко произнес он.

Хелен осознала, с трепетом и со сладостной, горько-реальной надеждой, что этот молодой-старый мужчина со звезд никогда не слышал про «совершенного ребенка», над которым смеялись в момент его рождения, отцом которого была вся Америка, который был знаменитым, странным и таким одиноким, что даже не мог себе представить, каково это – быть обычным, счастливым, скромным и простым.

Только мудрый безумец, прилетевший со звезд, может не заметить, кто я такая, подумала она, а ему сказала:

– Нет смысла обсуждать мою «необычность». Я устала от этой Земли, и поскольку мне необязательно умирать, чтобы ее покинуть, я бы хотела отправиться к звездам. Мне почти нечего терять… – Она начала рассказывать ему про Мону Маггеридж, но вовремя спохватилась.

Полные сочувствия серые глаза смотрели на нее, и сейчас ситуацию контролировал он, а не она. Она изучала эти глаза. Они не закрывались сорок лет в почти абсолютной темноте крошечной кабины. Тусклые циферблаты вспыхивали пылающими солнцами на его усталой сетчатке, прежде чем он успевал отвести взгляд. Время от времени он выглядывал в черную пустоту и видел силуэты парусов, почти черные на фоне непроглядной черноты, милями своих полотнищ впитывающие давление самого света и несущие моряка с его замороженным грузом на невозможных скоростях сквозь океан непостижимой тишины. И то, что совершил он, желала совершить она.

Взгляд его серых глаз обернулся улыбкой на губах. На юном-старом лице, мужском по форме и женском по фактуре, улыбка казалась невероятно нежной. Хелен едва не заплакала, увидев, как он улыбается ей подобным образом. Этому учились люди среди звезд? Заботиться о других и раскрываться перед ними лишь ради того, чтобы выказать любовь, а не пожрать жертву?

– Я вам верю, – сдержанно произнес он. – Вы первая, кому я поверил. Все эти люди утверждали, что тоже хотят быть моряками, даже мне в лицо. Они не понимали, что это значит, но все равно утверждали, и я ненавидел их за эти слова. Но вы… вы другая. Быть может, вы отправитесь к звездам, хотя я надеюсь, что этого не произойдет.