Текст книги "Инструментарий человечества"

Словно очнувшись ото сна, он оглядел роскошную комнату со сверкающими позолотой и эмалью роботами-официантами, которые стояли в стороне с небрежной элегантностью. Они были созданы для вечного ненавязчивого присутствия; достичь подобного эстетического эффекта было нелегко, однако разработчику это удалось.

Остаток вечера прошел с неизбежностью хорошей музыки. Они отправились на вечно пустынный пляж, сооруженный возле отеля архитекторами Нового Мадрида. Немного поговорили, посмотрели друга на друга и занялись любовью с твердой уверенностью, несвойственной им обоим. Он был очень нежным и не догадывался, что в генитально умудренном обществе стал первым любовником, которого она пожелала – и с которым занялась любовью. (Как могла дочь Моны Маггеридж желать любовника, или мужа, или ребенка?)

На следующий день она воспользовалась свободой своей эпохи и попросила его жениться на ней. Они вернулись на свой личный пляж, на котором, благодаря чудесам сверхтонкой локальной погодной настройки, царил полинезийский вечер посреди высокогорного холодного плато центральной Испании.

Она попросила его – она попросила – жениться на ней, а он отказался, так нежно и любезно, как шестидесятипятилетний мужчина может отказать восемнадцатилетней девушке. Она не стала настаивать; их сладостно-горький роман продолжился.

Они сидели на искусственном песке искусственного пляжа и болтали пальцами ног в подогретой морской воде. Потом лежали возле искусственной песчаной дюны, скрывшей Новый Мадрид из виду.

– Могу я снова спросить, почему ты стал моряком? – сказала Хелен.

– Простого ответа нет, – откликнулся он. – Может, ради приключений. По крайней мере, отчасти. И я хотел увидеть Землю. Не мог позволить себе путешествие в коконе. Теперь… думаю, мне хватит до конца жизни. Я могу вернуться на Новую Землю в качестве пассажира за месяц вместо сорока лет; меня заморозят в мгновение ока, поместят в адиабатический кокон, пристегнут к следующему отбывающему кораблю – и я проснусь уже дома, а управлять кораблем будет какой-то другой глупец.

Хелен кивнула. Она не стала говорить ему, что и так все это знает. Она изучала корабли с тех пор, как познакомилась с моряком.

– Когда плывешь среди звезд, – сказала она, – ты можешь рассказать – хотя бы попробовать, – на что это похоже?

Его взгляд обратился в глубины собственной души, а голос зазвучал так, словно доносился издалека:

– Бывают моменты – или недели, в корабле трудно понять, – когда кажется, будто оно того стоит. Ты ощущаешь… как нервные окончания тянутся к звездам, пока не коснутся их. Ты чувствуешь себя колоссальным. – Постепенно он вернулся к ней. – Звучит банально, но это меняет тебя навсегда. Я имею в виду не очевидные физические перемены, а… ты обретаешь себя, а может, теряешь. Вот почему, – продолжил он, махнув рукой в сторону Нового Мадрида, скрытого за дюной, – я не могу этого вынести. Думаю, Новая Земля похожа на Землю, какой та была в старые времена. Там есть какая-то свежесть. Здесь же…

– Я знаю, – сказала Хелен Америка – и она действительно знала. Слегка декадентская, слегка порочная атмосфера Земли должна была показаться удушающей человеку со звезд.

– Ты не поверишь, – сказал он, – но там океан бывает слишком холодным, чтобы плавать. У нас есть музыка, которую играют не машины, и удовольствия, которые исходят из наших тел, хотя их никто туда не вживлял. Я должен вернуться на Новую Землю.

Некоторое время Хелен молчала, сражаясь с болью в сердце.

– Я… я… – начала она.

– Знаю, – резко перебил он, почти с яростью обрушившись на нее. – Но я не могу тебя взять. Не могу! Ты слишком молода, тебя ждет твоя жизнь, а я выкинул четверть своей. Нет, не так. Я ее не выкинул. И я бы не согласился забрать ее назад, потому что взамен получил нечто, чего прежде у меня не было. И получил тебя.

– Но если… – вновь начала она.

– Нет. Не порть момент. На следующей неделе меня заморозят в коконе, и я буду ждать следующего корабля. Долго мне не продержаться, я могу ослабеть. Это было бы ужасной ошибкой. Но сейчас мы вместе, и у нас будут наши отдельные жизни, чтобы помнить. Не думай больше ни о чем. Мы ничего, ничего не можем сделать.

Хелен не стала говорить – ни тогда, ни потом – о ребенке, на которого начала надеяться, ребенке, которого у них теперь не будет. А может, она могла использовать ребенка. Могла привязать его к себе, он был честным человеком и женился бы на ней, если бы она сказала. Но любовь Хелен, даже тогда, в молодости, была такой, что она не могла воспользоваться подобными средствами. Она хотела, чтобы он пришел к ней по своей воле, женился на ней, потому что не мог без нее жить. Для такого брака ребенок стал бы еще одним благословением.

Разумеется, оставался другой вариант. Она могла родить ребенка, скрыв имя отца. Но она не была Моной Маггеридж. Она слишком хорошо знала ужасы, и ненадежность, и одиночество жизни Хелен Америки, чтобы создать еще одну Хелен. И на выбранном ею пути не было места ребенку. Поэтому она сделала единственное, что ей оставалось. В конце их пребывания в Новом Мадриде она позволила ему попрощаться. Молча, с сухими глазами она ушла. Затем отправилась в арктический город, город удовольствий, где подобным никого не удивишь, и, испытывая стыд, тревогу и нарастающее сожаление, прибегла к услугам конфиденциальной медицинской службы, которая избавила ее от нерожденного ребенка. Потом она вернулась в Кембридж и подтвердила свой статус первой женщины, которая поведет корабль к звездам.

VI

В те времена лордом-председателем Инструментария был человек по имени Уэйт. Он не был жестоким – но никогда не проявлял нежности или уважения к авантюрным cклонностям молодежи. Советник сказал ему:

– Эта девушка хочет повести корабль на Новую Землю. Вы ей позволите?

– Почему нет? – ответил Уэйт. – Человек есть человек. У нее хорошие манеры и образование. Если она не справится, мы узнаем об этом лишь через восемьдесят лет, когда корабль вернется. Если у нее получится, это заткнет рты женщинам, которые вечно ноют. – Лорд наклонился над своим столом. – Но если она пройдет отбор и полетит, не давайте ей осужденных. Это слишком ценные и хорошие переселенцы, чтобы отправлять их в столь безрассудное путешествие. Дайте ей более рискованный груз. Всех религиозных фанатиков. У нас их явный избыток. Двадцать или тридцать тысяч, верно?

– Двадцать шесть тысяч двести, – подтвердил советник. – Не считая недавно примкнувших.

– Очень хорошо, – сказал лорд Инструментария. – Вручите ей всех и дайте тот новый корабль. Мы его уже назвали?

– Нет, сэр, – ответил советник.

– Так назовите.

Советник растерялся.

Пренебрежительная улыбка скользнула по лицу старшего бюрократа.

– Возьмите этот корабль и дайте ему имя, – сказал он. – Назовите его «Душой», и пусть «Душа» летит к звездам. А Хелен Америка пусть будет ангелом, если ей так хочется. Бедняжка, жизнь на Земле у нее не задалась, с учетом того, как она родилась и выросла. И нет смысла пытаться переделать ее, изменить ее личность, ведь она и без того живая и яркая. Ничего хорошего из этого не выйдет. Не нужно наказывать ее за то, что она остается собой. Надо ее отпустить. Пусть получит же– лаемое.

Уэйт выпрямился, пристально посмотрел на советника и с выражением повторил:

– Пусть получит желаемое, при условии, что пройдет отбор.

VII

Хелен Америка прошла отбор.

Врачи и специалисты пытались ее отговорить.

Один техник сказал:

– Вы понимаете, что это значит? Вы проживете сорок лет своей жизни за один месяц. Вы улетите отсюда девушкой – а туда прибудете шестидесятилетней женщиной. Ладно, возможно, вы проживете еще лет сто. Но это больно. У вас будут все эти люди, тысячи людей. У вас будет земной груз. За вами будут тянуться около тридцати тысяч коконов, нанизанных на шестнадцать кабелей. А жить вы будете в кабине управления. Мы дадим вам столько роботов, сколько понадобится, вероятно, около дюжины. У вас будут грот и фок, и вы должны будете управлять обоими.

– Я знаю. Я прочла книгу, – ответила Хелен Америка. – Свет будет толкать корабль, и если инфракрасное излучение коснется паруса, я погибну, если начнутся радиопомехи, я уберу паруса, а если паруса откажут, я буду ждать, пока не умру.

Техник немного рассердился.

– Не нужно драматизма. Драмы создают на пустом месте. Если хотите быть драматичной, это можно сделать, не убив тридцать тысяч людей и не лишившись земной собственности. Можно утонуть прямо здесь или прыгнуть в вулкан, как японцы в старых книгах. Драма – это легко. Трудно, когда что-то не получается, но вы продолжаете бороться. Когда вы должны идти дальше, даже если ситуация выглядит безнадежной, даже если вам хочется впасть в отчаяние. Теперь поговорим о том, как работает фок. В самой широкой части он достигает двадцати тысяч миль. Книзу он сужается, и его общая длина составляет чуть меньше восьмидесяти тысяч миль. Его можно убрать или поднять при помощи маленьких сервороботов с радиоуправлением. Лучше пользуйтесь радио пореже, ведь батарей, пусть и атомных, должно хватить на сорок лет. Они будут сохранять вам жизнь.

– Да, сэр, – виновато ответила Хелен Америка.

– Вам следует помнить, в чем заключается ваша работа. Вы летите, потому что стоите дешево. Потому что моряк весит намного меньше машины. Не существует универсального компьютера, который весил бы всего сто пятьдесят фунтов. Как вы. Вы летите исключительно потому, что вы расходный материал. Из трех моряков, отправляющихся к звездам, один не достигнет цели. Но вы летите не потому, что вы лидер, а потому, что вы молоды. У вас есть жизнь, которой вы можете пожертвовать. А кроме того, у вас крепкие нервы. Вы это понимаете?

– Да, сэр. Понимаю.

– Кроме того, вы летите потому, что ваше путешествие продлится сорок лет. Если мы отправим автоматические механизмы, которые будут управлять парусами, они достигнут цели. Вероятно. Но на это у них уйдет от ста до ста двадцати лет, если не больше, и к тому времени адиабатические коконы испортятся, большая часть человеческого груза не будет подлежать оживлению, а утечка тепла, как бы мы ни старались, погубит всю экспедицию. Так что помните, что ожидающие вас проблемы и драма – это, в основном, работа. Работа – и больше ничего. Вот ваше большое дело.

Хелен улыбнулась. Она была невысокой девушкой с густыми темными волосами, карими глазами и выразительными бровями, но когда улыбалась, казалась почти ребенком, причем очаровательным.

– Мое дело – работа, – сказала она. – Я это понимаю, сэр.

VIII

В зоне подготовки работа шла быстро, но без суеты. Дважды техники уговаривали ее взять отпуск, прежде чем являться на финальную тренировку. Она не последовала их совету. Она хотела двигаться дальше; она знала, что они знали, что она хочет навсегда покинуть Землю, – и знала, что они знали, что она была не просто дочерью своей матери. Она пыталась – хоть как-то – быть собой. Она знала, что мир ей не верил, но мир не имел значения.

В третий раз предложение отдохнуть было приказом. Два мрачных месяца она провела – с некоторым удовольствием – на чудесных островах Гесперид, которые поднялись со дна, когда из-за веса Землепортов под Бермудами возникла новая группа небольших архипелагов.

Она вернулась в отличной форме, здоровая и готовая к отбытию.

Старший медицинский инспектор спросил очень прямо:

– Вы действительно понимаете, что мы собираемся с вами сделать? Мы собираемся заставить вас прожить сорок лет вашей жизни за один месяц.

Побледнев, она кивнула, и он продолжил:

– И чтобы дать вам эти сорок лет, мы должны замедлить процессы в вашем теле. Ведь сама биологическая задача вдохнуть за один месяц объем воздуха, которого хватит на сорок лет, включает фактор, составляющий около пятисот к одному. Ни одним легким этого не выдержать. В вашем организме должна циркулировать вода. В него должна поступать пища. В основном белок. Мы используем разновидность гидрата. Также вам понадобятся витамины. Мы собираемся сделать следующее: замедлить ваш мозг, и очень сильно, чтобы он функционировал примерно на одну пятисотую своих возможностей. Мы не хотим, чтобы вы утратили способность работать. Кому-то придется управлять парусами. Таким образом, если вы замешкаетесь или начнете думать, на мысль-другую уйдет несколько недель. В то же время ваше тело можно замедлить – но разные его части в разной степени. Например, поступление воды мы сократим до восьмидесяти к одному. Пищи – до трехсот к одному. Вам не хватит времени, чтобы выпить запас воды на сорок лет. Мы будем перегонять ее, проводить через организм, очищать и возвращать обратно в систему, если только вы не разорвете стыковку. Итак, вас ждет месяц в полном сознании на операционном столе, где вам будут делать операцию без анестезии, а вы будете выполнять самую тяжелую работу, известную человечеству. Вам придется снимать показания, следить за кабелями, идущими к грузовым и пассажирским коконам позади вас, придется настраивать паруса. Если в пункте назначения будет кто-то живой, они выйдут и встретят вас. По крайней мере, обычно так бывает. Я не стану уверять, что вас будет ждать входящий корабль. Если вас не встретят, выберите орбиту за самой дальней планетой и либо умрите, либо попытайтесь спастись. Вам не удастся в одиночку доставить на планету тридцать тысяч человек. Однако работа у вас будет настоящая. Мы собираемся вживить эти регуляторы прямо в ваше тело. Начнем с установки клапанов в грудных артериях. Затем катетеризируем воду. Мы сделаем искусственную колостому вот здесь, прямо перед тазобедренным суставом. Потребление воды имеет определенную психологическую ценность, поэтому примерно пять сотых вашей нормы мы позволим вам выпивать из чашки. Прочее будет поступать прямиком в кровоток. Аналогичным образом вы будете потреблять одну десятую пищи. Вам это понятно?

– Вы хотите сказать, что одну десятую я буду съедать, а остальное получать внутривенно? – спросила Хелен.

– Именно так, – ответил врач. – Мы будем закачивать в вас пищу. Вот здесь будут располагаться концентраты, а здесь – восстановитель. У этих шлангов – двойное соединение. Одно – с обслуживающей аппаратурой, для материально-технического обеспечения вашего организма. А эти шланги – пуповина для человеческого существа, затерянного среди звезд. Они ваша жизнь. Если они порвутся или если вы упадете, вы можете потерять сознание на пару лет. В этом случае включится локальная система – ранец за вашими плечами. На Земле он весит столько же, сколько вы сами. Вы тренировались с муляжом. И знаете, как легко обращаться с ним в космосе. Он позволит вам продержаться субъективный период времени, равный примерно двум часам. Никто еще не придумал часов, отсчитывающих человеческий разум, и потому вместо них мы дадим вам одометр, измеряющий ваш пульс, и разметим на нем шкалу. Если снимать измерения в десятках тысяч ударов сердца, можно получить некую информацию. Не знаю, какую именно, но она может вам пригодиться. – Он пристально посмотрел на нее, затем вернулся к своим инструментам и поднял блестящую иглу с диском на конце. – Теперь перейдем к этому. Нам придется проникнуть прямиком в ваш разум. Это тоже химическая субстанция.

– Вы говорили, что не станете трогать голову, – перебила Хелен.

– Всего одна игла. Это единственный способ проникнуть в разум. Замедлить его в достаточной степени, чтобы этот субъективный разум работал со скоростью, при которой сорок лет уложатся в месяц.

Он мрачно улыбнулся, однако мрачность на мгновение сменилась нежностью, когда он увидел ее отважное упрямство, ее девичью решительность, достойную восхищения и жалости.

– Я не буду возражать, – сказала она. – Это ничуть не хуже замужества, а звезды – мой жених.

В ее сознании мелькнуло лицо моряка, но она о нем не упомянула.

– Психотические элементы мы уже вживили, – продолжил врач. – Рассудок вам сохранить не удастся, так что об этом не тревожьтесь. Нужно быть безумной, чтобы управлять парусами и выжить в одиночку в космосе, даже один месяц. Проблема в том, что вы будете знать: в действительности этот месяц тянется сорок лет. Зеркал там нет, но вы вполне можете отыскать блестящие поверхности, чтобы взглянуть на себя. Выглядеть вы будете неважно. Вы увидите, как стареете, всякий раз когда замедляетесь, чтобы посмотреть. Я не знаю, к каким трудностям это приведет. Мужчинам пришлось несладко. А вот с волосами вам будет проще. Когда мы отправляем мужчин, нам приходится убивать все волосяные луковицы, иначе они заросли бы бородой. Колоссальное количество питательных веществ уходило бы на рост волос на лице, и ни одна машинка в мире не смогла бы состригать их достаточно быстро, чтобы человек сохранил способность работать. Думаю, в вашем случае мы ингибируем волосы на макушке. Вырастут ли они прежнего цвета или нет, сами узнаете. Вы встречались с моряком, который вернулся?

Врач знал, что она с ним встречалась. Но не знал, что моряк со звезд призвал ее.

Хелен удалось сохранить спокойствие. Она с улыбкой сказала:

– Да, вы дали ему новые волосы. Помните, ваш лаборант пересадил ему на голову новый скальп. Кто-то из ваших сотрудников. Волосы выросли черные, и его прозвали мистер Больше-не-седой.

– Если вы будете готовы к следующему вторнику, мы тоже будем готовы. Как думаете, госпожа, успеете?

Хелен стало не по себе оттого, что это серьезный старик назвал ее «госпожой», но она знала, что он проявляет уважение к профессии, а не к личности.

– До вторника достаточно времени.

Ей было приятно, что ему хватило старомодности знать и употреблять древние названия дней недели. Это означало, что в Университете он не только выучил основы, но и почерпнул элегантные мелкие детали.

IX

Две недели спустя хронометры в кабине показывали, что прошел двадцать один год. Хелен в миллиардный раз повернулась, чтобы проверить паруса.

Ее спина пульсировала болью.

Она ощущала мерный рев сердца, напоминавший быстрые вибрации, – так оно стучало во временном диапазоне ее восприятия. Можно было опустить глаза на прибор на запястье и увидеть, как стрелки на циферблатах, похожих на часовые, очень медленно отсчитывают десятки тысяч ударов.

Она слышала ровный свист ветра в горле – легкие, казалось, дрожали от скорости.

И она чувствовала пульсирующую боль крупной трубки, подававшей невероятные количества мутной воды прямо в артерию в ее шее.

В животе словно кто-то развел костер. Выводная трубка работала автоматически, но обжигала, будто к коже приложили уголек, а катетер, соединявший мочевой пузырь с очередной трубкой, вызывал ощущения, сравнимые с уколом раскаленной иглой. Голова болела, перед глазами все плыло.

Однако она могла разглядеть инструменты – и могла следить за парусами. Время от времени ей удавалось заметить смутный промельк – словно пылевой узор – огромного кокона с людьми и грузом, что плыл за ними.

Она не могла сесть. Это причиняло слишком сильную боль.

Единственным удобным положением для отдыха было прислониться к контрольной панели – нижними ребрами к инструментам, усталым лбом к датчикам.

После одной такой передышки она осознала, что отдых затянулся на два с половиной месяца. Она понимала, что в нем не было смысла, она видела, как меняется ее лицо, как стареет искаженное отражение в стеклянном корпусе датчика «кажущегося веса». Она могла смутно разглядеть свои руки, кожа на которых натягивалась, обвисала и натягивалась снова, словно под влиянием температурных изменений.

Она вновь посмотрела на паруса и решила опустить фок. Устало подтащила себя к панели управления при помощи серворобота. Выбрала нужный клапан и открыла примерно на неделю. Подождала, с гудящим сердцем, свистящим горлом и мягко обламывающимися по мере роста ногтями.

Наконец проверила, правильный ли выбрала регулятор, нажала снова – и ничего не произошло.

Она нажала в третий раз. Никакой реакции.

Тогда она вернулась к главной контрольной панели, перепроверила показания и направление света, обнаружила некий прирост давления в инфракрасном диапазоне, который следовало учесть. Паруса очень плавно приблизились к скорости света – они двигались стремительно, с одной неактивной стороной; изолированные от времени и вечности коконы покорно плыли за ними в почти абсолютной невесомости.

Она проверила; ее показания были верными.

Парус стоял неправильно.

Она вернулась к аварийной панели и нажала. Ничего не произошло.

Она извлекла ремонтного робота и отправила наружу, со всей доступной ей скоростью компостируя перфокарты с инструкциями. Робот выбрался наружу и мгновение (три дня) спустя вышел на связь.

Панель на роботе сообщила: «Не отвечает».

Она отправила второго ремонтного робота. Это тоже ни к чему не привело.

Она отправила третьего, последнего. Три ярких огонька, «Не отвечает», смотрели на нее. Она перевела сервороботов на другую сторону парусов и дернула.

Угол паруса по-прежнему был неправильным.

Она стояла, изнуренная, затерянная в космосе, и молилась:

– Не ради меня, Господи, ведь я убегаю от жизни, которой не хотела. Но ради душ на этом корабле, ради несчастных глупцов, которых я везу, которым хватило смелости возжелать собственной веры и света иной звезды, я прошу тебя, Господи, помоги мне.

Ей казалось, что молитва была очень страстной, и она надеялась получить ответ.

Ничего не вышло. Она была в растерянности, одна.

Солнца не было. Не было ничего, за исключением крошечной кабины и ее самой – более одинокой, чем какая-либо женщина до нее. Она ощущала трепет и дрожь мускулов, проживавших дни, в то время как ее разум отсчитывал минуты. Она наклонилась вперед, заставляя себя не расслабляться, и наконец вспомнила, что кто-то из назойливых чиновников дал ей оружие.

Зачем оно ей, она не знала.

Его можно было нацелить. Радиус его действия составлял две сотни тысяч миль. Цель можно было выбрать автоматически.

Она опустилась на колени, волоча за собой брюшную трубку, и питательную трубку, и трубки катетера, и провода шлема, которые подсоединялись к панели управления. Залезла под панель для сервороботов и достала печатную инструкцию. В конце концов, нашла нужную частоту для управления оружием. Установила оружие и подошла к окну.

В последний момент подумала: Возможно, эти дураки хотят заставить меня выбить окно. Оно должно стрелять сквозь окно, не повреждая его. Так им следовало сделать.

Пару недель она размышляла над этим вопросом.

Уже готовая выстрелить, она обернулась – и увидела рядом своего моряка, моряка со звезд, мистера Больше-не-седого.

– Так не получится, – сказал он.

Он стоял, стройный и красивый, такой, каким она видела его в Новом Мадриде. На нем не было трубок, он не дрожал, его грудь вздымалась и опадала с каждым вдохом примерно раз в час. Часть ее разума понимала, что он галлюцинация. Другая часть верила, что он настоящий. Она сошла с ума – и была сейчас очень этому рада, и прислушалась к совету галлюцинации. Она перенацелила пушку, чтобы та выстрелила сквозь стену кабины, и слабый заряд ударил в ремонтный механизм за перекошенным, неподвижным парусом.

Слабый заряд решил проблему. Препятствие было вне пределов технического понимания. Оружие уничтожило неведомую преграду, и сервороботы смогли наброситься на свои цели, словно армия обезумевших муравьев. Они снова работали. Они были защищены от слабых космических помех. Они засуетились и запрыгали.

С изумлением, граничившим с благоговением, она смотрела, как звездный ветер наполняет огромные паруса, и те встают на свои места. На мгновение она ощутила силу тяжести, почувствовала небольшой вес. «Душа» вернулась на курс.

X

– Это девушка, – сказали они ему на Новой Земле. – Ей лет восемнадцать.

Мистер Больше-не-седой не поверил.

Но он отправился в госпиталь – и там увидел Хелен Америку.

– Вот и я, моряк, – сказала она. – Я тоже ходила под парусами.

Лицо у нее было белым, как мел, а выражение – как у двадцатилетней девчонки. Ее тело напоминало хорошо сохранившуюся шестидесятилетнюю женщину.

Он же не изменился, поскольку вернулся домой в коконе.

Он посмотрел на нее, прищурившись, и, внезапно поменявшись с ней ролями, опустился на колени возле ее постели и покрыл ее руки слезами.

– Я убежал от тебя, потому что слишком тебя любил, – лепетал он. – Я вернулся сюда, куда ты не могла последовать за мной, а если бы и смогла, то осталась бы юной, а я – стариком. Но ты пришла сюда на «Душе» – и ты хотела меня.

Медсестра с Новой Земли не знала правил, которым нужно следовать со звездными моряками. Очень тихо она вышла из палаты, с нежностью и жалостью улыбаясь любви, свидетелем которой стала. Но она была практичной женщиной и заботилась о собственном преуспевании. Она позвонила другу из новостной службы и сказала:

– Думаю, у меня есть самая романтичная история на свете. Если поторопишься, сможешь первым услышать рассказ о Хелен Америке и мистере Больше-не-седом. Они только что встретились. Надо полагать, они уже были знакомы. Они только что встретились – и влюбились друг в друга.

Медсестра не знала, что они отреклись от любви на Земле. Медсестра не знала, что Хелен Америка совершила одинокое путешествие с ледяной целеустремленностью, – и не знала, что безумный образ мистера Больше-не-седого, тоже моряка, стоял рядом с Хелен на протяжении бесконечных лет пустоты в черных глубинах пространства между звездами.

XI

Маленькая девочка выросла, вышла замуж – и теперь у нее самой была маленькая дочка. Мать не изменилась, но игрушечный зверек был очень, очень старым. Он исчерпал все свои чудесные приспособленческие фокусы и на протяжении нескольких лет оставался светловолосой, голубоглазой кукольной девочкой. Из сентиментального пристрастия к надлежащему порядку вещей хозяйка одела игрушку в ярко-синий джемпер и такие же штанишки. Маленькое создание тихо ползало по полу, опираясь на крошечные человеческие ладошки и коленки. Карикатурно-человеческое лицо невидяще смотрело вверх и пищало, выпрашивая молоко.

Юная мать сказала:

– Мама, тебе надо избавиться от этой штуки. Она совсем потрепанная и ужасно выглядит на фоне твоей очаровательной, стильной мебели.

– Я думала, она тебе нравилась, – заметила старшая женщина.

– Конечно, – ответила дочь. – В детстве она была милой, но я больше не ребенок, а эта штука больше не работает.

Игрушка с трудом поднялась на ноги и схватила хозяйку за лодыжку. Старшая женщина мягко отцепила ее и поставила на пол блюдце с молоком и чашечку размером с наперсток. Игрушка попыталась сделать реверанс, как ей полагалось, поскользнулась, упала и захныкала. Мать подняла ее, и старое игрушечное существо принялось зачерпывать молоко наперстком и вливать в свой крошечный беззубый, старый ротик.

– Помнишь, мама… – сказала молодая женщина и умолкла.

– Помню что, дорогая?

– Ты рассказывала мне про Хелен Америку и мистера Больше-не-седого, когда эта история была новой.

– Может, и рассказывала, дорогая.

– Но ты рассказала не все, – обвиняюще произнесла молодая женщина.

– Конечно, нет. Ты была ребенком.

– Но это ужасно. Такие безнравственные люди. И что за кошмарную жизнь вели моряки. Не понимаю, как ты могла идеализировать это и считать романтичным.

– Но это было романтично, – возразила старшая женщина.

– Романтично, ну конечно! – фыркнула дочь. – Это ничуть не лучше тебя и твоей дряхлой игрушки. – Она показала на крошечную старую живую куклу, которая уснула возле своего молока. – По-моему, она ужасна. Тебе нужно избавиться от нее. А миру нужно избавиться от моряков.

– Не будь такой категоричной, милая, – ответила мать.

– Не будь старой сентиментальной дурой, – парировала дочь.

– Может, так и есть, – ответила мать с любящим смешком и осторожно переложила спящее создание на мягкое кресло, чтобы на него не наступили и не покалечили.

XII

Посторонним никогда не узнать, чем в действительности закончилась та история.

Более века спустя после свадьбы Хелен лежала при смерти; она умирала счастливой, потому что рядом был ее возлюбленный моряк. Она верила, что раз им покорился космос, значит, может покориться и смерть.

Ее любящий, счастливый, усталый умирающий разум затуманился, и она вспомнила спор, к которому они не возвращались десятилетия.

– Ты действительно появился на «Душе», – сказала она. – Действительно встал рядом со мной, когда я растерялась и не знала, как использовать оружие.

– Раз я пришел тогда, дорогая, значит, приду снова, где бы ты ни была. Ты моя милая, мое сердце, моя истинная любовь. Ты моя храбрейшая госпожа, отважнейший человек. Ты моя. Ты пришла за мной. Ты моя госпожа, которая правила «Душой».

Его голос прервался, но лицо осталось спокойным. Он никогда не видел, чтобы кто-то умер таким уверенным и счастливым.