Текст книги "Инструментарий человечества"

Вы забавные создания, подумала Элейн. Так похожи на людей, но такие неопытные, словно вам всем пришлось «умереть», прежде чем вы по-настоящему научились жить.

– Я никогда не встречала никого подобного, – сказала она вслух.

Должно быть, Кроули почувствовала, что они обсуждают ее, потому что она кинула на Элейн быстрый взгляд, пылавший ненавистью. На ее красивом лице застыла маска сосредоточенной враждебности и презрения; затем взгляд Кроули сместился, и Элейн ощутила, что ей больше нет места в сознании существа, что ее осудили и забыли. Она никогда не видела столь непроницаемого личного пространства. И все же по человеческим меркам это создание, вне зависимости от его природы, было очень одиноким.

Свирепая старая карга, покрытая серым, как у мыши, мехом, подбежала к Элейн. Старуха-мышь была той самой Крошкой-крошкой, которой дали задание. Длинными щипцами она держала керамическую чашку. В чашке была вода.

Элейн взяла чашку.

Шестьдесят или семьдесят недолюдей, включая маленькую девочку в голубом наряде, которую Элейн встретила снаружи, смотрели, как она пьет. Вода была вкусной. Элейн осушила чашку до дна. Все выдохнули, словно ждали этого момента. Элейн хотела было поставить чашку на землю, но старуха-мышь ее опередила. Она щипцами перехватила посуду, чтобы не осквернить прикосновением недочеловека.

– Правильно, Крошка-крошка, – сказал Мой-милый-Чарли. – Теперь мы можем поговорить. Так мы встречаем странников: сперва гостеприимство, потом беседа. Я буду с тобой честен. Возможно, нам придется убить тебя, если все это окажется ошибкой, но, поверь, я сделаю это быстро и без всякой злобы. Хорошо?

Элейн не видела в этом ничего хорошего – и так и сказала. Она представила, как ей откручивают голову. Не говоря о боли и унижении, это казалось отвратительным – окончить жизнь в канализации, с тварями, которые даже не имели права на существование.

Не дав ей шанса возразить, Мой-милый-Чарли продолжил:

– Представь, что все выйдет как надо. Представь, что ты – Эстер-Элейн-или-Элеанор, которую мы ждали, человек, который сделает что-то для C’джоан и принесет нам помощь и свободу – или, кратко говоря, жизнь, настоящую жизнь. Как мы тогда поступим?

– Я не знаю, кто вбил вам в головы эти мысли насчет меня. Почему я – Эстер-Элейн-или-Элеанор? Что я сделаю для C’джоан? Почему я?

Мой-милый-Чарли уставился на нее, будто не верил своим ушам. Мейбл нахмурилась, словно не могла подобрать нужных слов, чтобы озвучить свое мнение. Крошка-крошка, юркнувшая в толпу с мышиной внезапностью, оглянулась, точно ожидала, что кто-то позади нее подаст голос. Она не ошиблась. Кроули повернула голову к Элейн и с невероятным высокомерием произнесла:

– Я не знала, что настоящие люди бывают невежественны или глупы. Похоже, к тебе относятся оба определения. Мы все получаем информацию от госпожи Панк Ашаш. Поскольку она мертва, у нее нет предрассудков насчет нас, недолюдей. И поскольку ей нечем заняться, она просчитала для нас миллиарды вероятностей. Все мы знаем, к чему сводятся большинство из них: внезапная смерть от болезни или газа, а может, доставка на бойню в больших полицейских орнитоптерах. Однако госпожа Панк Ашаш обнаружила, что, возможно, явится человек с именем, похожим на твое, со старым именем, а не цифровым, что этот человек встретит Охотника, что вместе с Охотником научит недодитя С’джоан посланию и что это послание изменит миры. Сотни лет мы называли ребенка за ребенком С’джоан. Теперь ты явилась. Может, ты – та самая. На мой взгляд, ты не слишком компетентна. Что ты умеешь?

– Я ведьма, – ответила Элейн.

Кроули не смогла сдержать изумления.

– Ведьма? В самом деле?

– Да, – смиренно сказала Элейн.

– Я бы на такое не пошла, – сообщила Кроули. – У меня есть гордость. – Она отвернулась, и на ее лице застыла маска вечной боли и презрения.

Мой-милый-Чарли прошептал стоявшим рядом с ним, не заботясь о том, услышит Элейн его слова или нет:

– Это чудесно, чудесно. Она ведьма. Человеческая ведьма. Возможно, великий день настал! – И почтительно обратился к Элейн: – Элейн, пожалуйста, посмотри на нас.

Элейн посмотрела. Если не задумываться о том, где она находилась, казалось невероятным, что пустой старый нижний город Калма лежал сразу по ту сторону стены, а оживленный новый город – всего на тридцать пять метров выше. Этот коридор сам по себе был миром. Ощущался как мир, с омерзительными желто-коричневыми цветами, тусклыми старыми фонарями, смесью людской и животной вони из-за отвратительной вентиляции. Крошка-крошка, Кроули, Мейбл и Мой-милый-Чарли были частью этого мира. Они были настоящими – но находились снаружи, снаружи, с точки зрения Элейн.

– Отпустите меня, – сказала она. – Однажды я вернусь.

Мой-милый Чарли, который явно был здесь лидером, произнес, будто в трансе:

– Ты не понимаешь, Элейн. Единственный возможный для тебя «уход» отсюда – это смерть. Другого пути нет. Мы не можем выпустить прежнюю тебя за дверь, ведь тебя отправила сюда госпожа Панк Ашаш. Либо ты идешь вперед к своей судьбе – и к нашей судьбе тоже, либо делаешь это, и все получается, ты любишь нас, а мы любим тебя, – мечтательно добавил он, – либо я убиваю тебя своими собственными руками. Прямо здесь. Прямо сейчас. Сперва я могу дать тебе еще глоток чистой воды. Но не более того. Выбирать особо нечего, человеческое существо Элейн. Как ты думаешь, что случится, если ты выйдешь наружу?

– Надеюсь, ничего, – ответила Элейн.

– Ничего! – фыркнула Мейбл, лицо которой вновь стало негодующим. – Примчится полиция на своем орнитоптере…

– И вскроет тебе мозги, – сказала Крошка-крошка.

– И узнает про нас все, – сказал высокий бледный человек, прежде молчавший.

– И через час, самое большее – два все мы будем мертвы, – сказала Кроули со своей скамьи. – Будет ли это иметь для вас значение, мадам и Элейн?

– И они отключат госпожу Панк Ашаш, – закончил Мой-милый-Чарли, – и даже запись нашей дорогой мертвой госпожи исчезнет, и в мире больше не останется милосердия.

– Что такое «милосердие»? – спросила Элейн.

– Очевидно, ты никогда о нем не слышала, – ответила Кроули.

Старая карга-мышь Крошка-крошка подобралась поближе к Элейн, посмотрела на нее и прошептала сквозь желтые зубы:

– Не позволяй им запугать тебя, девочка. Смерть значит не так уж много, даже для вас, истинных людей, живущих четыре сотни лет, или для нас, животных, которых ждет бойня за углом. Смерть – это когда, а не что. Для всех нас она одинакова. Не надо бояться. Иди вперед – и, быть можешь, отыщешь милосердие и любовь. Они намного ярче смерти, если только удается их отыскать. А когда ты их найдешь, смерть перестанет казаться такой уж важной.

– Я по-прежнему не знаю, что такое милосердие, – сказала Элейн, – но я думала, что знаю, что такое любовь, и вряд ли мой любовник отыщется в старом, грязном коридоре, полном недолюдей.

– Я имела в виду другую любовь, – рассмеялась Крошка-крошка, отмахнувшись рукой-лапой от пытавшейся вмешаться Мейбл. Лицо старой мыши пылало эмоциями. Внезапно Элейн поняла, какой видели Крошку-крошку недомужчины-мыши, когда та была юной, стройной и серой. Энтузиазм вновь наполнил дряхлые черты молодостью. – Я имела в виду не любовь к любовнику, девочка. А любовь к самой себе. Любовь к жизни. Любовь ко всем живым существам. Даже ко мне. Твою любовь ко мне. Ты можешь себе такое представить?

Элейн шатало от усталости, но она попыталась ответить на вопрос. В тусклом свете она посмотрела на сморщенную старуху-мышь в грязных лохмотьях, с маленькими красными глазками. Мимолетное видение юной красавицы-мыши угасло; осталось только гадкое, бесполезное, старое существо с нечеловеческими запросами и бессмысленными призывами. Люди никогда не любили недолюдей. Их использовали как стулья или дверные ручки. С каких это пор дверная ручка взывала к Хартии древних прав?

– Нет, – ровным, спокойным голосом ответила Элейн. – Я не могу представить, что когда-нибудь полюблю тебя.

– Я так и знала, – триумфально произнесла Кроули со своей скамьи.

Мой-милый-Чарли тряхнул головой, словно желал прояснить зрение.

– Ты хотя бы знаешь, кто правит Фомальгаутом III?

– Инструментарий, – ответила Элейн. – Но, может, хватит разговоров? Отпустите меня или убейте. Во всем этом нет никакого смысла. Я попала сюда уже уставшей, а теперь устала в миллион раз сильнее.

– Проводите ее, – сказала Мейбл.

– Хорошо, – согласился Мой-милый-Чарли. – Охотник здесь?

Ему ответила девочка С’джоан, стоявшая позади собравшихся:

– Он вошел с другой стороны, когда она вошла спереди.

– Ты мне солгал, – сказала Элейн Моему-милому-Чарли. – Ты сказал, что есть только один путь.

– Я не лгал, – возразил он. – Есть только один путь для тебя, или для меня, или для друзей госпожи Панк Ашаш. Тот путь, которым ты пришла. Другой путь – это смерть.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что он ведет прямиком на бойни, принадлежащие людям, которых ты не знаешь, – ответил он. – Лордам Инструментария, живущим здесь, на Фомальгауте III. Это лорд Фемтиосекс, который справедлив и безжалостен. Лорд Лимаоно, который считает недолюдей потенциальной угрозой и опасной затеей. Госпожа Гороке, которая не умеет молиться, но размышляет о тайне жизни и которая проявляла доброту к недолюдям, при условии, что эта доброта не выходила за рамки закона. И госпожа Арабелла Андервуд, чье правосудие не в силах постичь ни один человек. – Мой-милый-Чарли, усмехнувшись, добавил: – Или недочеловек.

– Кто она? Откуда у нее это странное имя? В нем нет номера. Оно такое же нелепое, как ваши имена. Или мое, – сказала Элейн.

– Она из Старой Северной Австралии, мира струна, который на время прислал ее в Инструментарий, и она следует законам своей родины. Охотник может пройти по залам и бойням Инструментария – но сможешь ли ты? Смогу ли я?

– Нет, – ответила Элейн

– Тогда вперед, – сказал Мой-милый-Чарли, – к смерти или великим чудесам. Позволь показать тебе путь, Элейн?

Та молча кивнула.

Старуха-мышь Крошка-крошка потрепала Элейн за рукав, в ее глазах горела странная надежда. Когда Элейн проходила мимо скамьи Кроули, гордая красавица с застывшим, ледяным, суровым лицом посмотрела прямо на нее. Девочка-собака С’джоан следовала за небольшой процессией, словно ее позвали.

Они шли вниз, и вниз, и вниз. В действительности они не могли спуститься на полкилометра. Но бесконечная желто-коричневость, странные силуэты противозаконных, беспризорных недолюдей, зловоние и тяжелый, загустевший воздух создавали у Элейн впечатление, будто она оставляет позади все известные миры.

На самом деле так оно и было, но ей это не пришло в голову.

V

Коридор оканчивался круглой дверью из золота или латуни.

Мой-милый-Чарли остановился.

– Дальше я идти не могу, – сказал он. – Тебе и С’джоан придется продолжить путь вдвоем. Это заброшенный вестибюль между туннелем и верхним дворцом. Охотник там. Иди. Ты человек. Это неопасно. Недолюди обычно там гибнут. Иди.

Он подтолкнул ее за локоть и открыл сдвижную дверь.

– Но девочка… – начала было Элейн.

– Она не девочка, – возразил Мой-милый-Чарли. – Она просто собака – точно так же, как я не человек, а козел, улучшенный, подрезанный и подстриженный для придания человеческого облика. Если ты вернешься, Элейн, я буду любить тебя, как Бога, или убью. По обстоятельствам.

– Каким обстоятельствам? – спросила Элейн. – И что такое «Бог»?

Мой-милый-Чарли улыбнулся мимолетной лукавой улыбкой, одновременно лживой и приветливой. Возможно, она была его отличительной чертой в обычные времена.

– Про Бога ты узнаешь в другом месте, если узнаешь. Не от нас. Не жди, что я тебе расскажу. А теперь иди. Через несколько минут все закончится.

– А С’джоан? – не уступала Элейн.

– Если ничего не получится, мы всегда сможем вырастить новую С’джоан и дождаться новой тебя, – ответил Мой-милый-Чарли. Госпожа Панк Ашаш нам это обещала. Иди же!

Он грубо толкнул ее, и она, споткнувшись, шагнула за дверь. Яркий свет ослепил Элейн, чистый воздух показался сладким, как свежая вода в первый день после кокона космического корабля.

Маленькая девочка-собака вошла вместе с ней.

Дверь, золотая или латунная, с лязгом закрылась за спиной.

Элейн и С’джоан стояли неподвижно, бок о бок, и смотрели вперед и вверх.

Эта сцена запечатлена на многих картинах. Большинство из них изображают Элейн в лохмотьях, с искаженным, страдающим лицом ведьмы. Это совершенно не соответствует действительности. Она была в повседневной юбке-брюках и блузке, с двумя одинаковыми наплечными сумками, когда вышла с другой стороны Города глупцов. Это был обычный наряд для Фомальгаута III тех времен. Она не сделала ничего, чтобы испачкать свою одежду, а значит, вышла такой же, как вошла. Что до С’джоан… всем известно, как выглядела С’джоан.

Их встретил Охотник.

Их встретил Охотник, и возникли новые миры.

Он был невысоким, с курчавыми черными волосами, черными глазами, в которых плясали смешинки, широкими плечами и длинными ногами. Его шаг был уверенным и быстрым. Он держал руки по швам, но его ладони не выглядели загрубелыми и мозолистыми, как должны выглядеть ладони того, кто обрывает жизни, пусть даже это жизни животных.

– Входите и садитесь, – поприветствовал он их. – Я ждал вас обеих.

Спотыкаясь, Элейн шагнула вперед и вверх.

– Ждал? – выдохнула она.

– Ничего загадочного, – ответил он. – У меня работает монитор. Который показывает туннель. Соединения защищены, и полиция не может к нему подключиться.

Элейн замерла. Маленькая девочка-собака замерла на шаг позади нее. Элейн попробовала выпрямиться в полный рост. Рост у них с Охотником был примерно одинаковый. Однако он стоял на несколько ступенек выше ее. Ей удалось сдержать эмоции и произнести ровным голосом:

– Значит, ты знаешь?

– Что?

– Все, о чем они говорили.

– Конечно, знаю, – улыбнулся он. – Почему нет?

– И о том, что мы любовники? – запинаясь, произнесла Элейн. – Об этом тоже?

– Об этом тоже. – Он снова улыбнулся. – Я полжизни это слышу. Поднимайтесь, садитесь и съешьте что-нибудь. У нас сегодня вечером много дел, если мы хотим, чтобы благодаря нам свершилась история. Что ты ешь, девочка? – ласково спросил он С’джоан. – Сырое мясо или человеческую пищу?

– Я готовая девочка, а потому предпочитаю шоколадный торт с ванильным мороженым, – ответила С’джоан.

– Значит, ты их получишь, – сказал Охотник. – Проходите, вы обе, и садитесь.

Она поднялись по лестнице. Их ждал роскошно накрытый стол, вокруг которого стояли три кушетки. Элейн поискала взглядом третьего человека, который должен был к ним присоединиться. Лишь усевшись, она поняла, что Охотник собирался пригласить за стол девочку-собаку.

Он заметил ее удивление, но никак его не прокомментировал.

Вместо этого он обратился к С’джоан:

– Ты ведь знаешь меня, девочка, да?

С’джоан улыбнулась и расслабилась – впервые с того момента, как Элейн ее увидела. Когда напряжение ушло, стало ясно, что она потрясающе красива. Опасливость, бесшумность, скрытая тревожность – все это были собачьи качества. Теперь ребенок казался полностью человеческим – и не по годам взрослым. На белом лице выделялись темно-темно-карие глаза.

– Я много раз видела тебя, Охотник. И ты говорил мне, что случится, если я окажусь той самой С’джоан. Рассказывал, как я буду нести слово и встречу множество испытаний. Как я могу погибнуть, а могу и выжить, но люди и недолюди тысячелетиями будут помнить мое имя. Ты рассказал мне почти все, что я знаю, – кроме тех вещей, о которых я не могу с тобой говорить. Ты тоже про них знаешь, но ведь ты будешь молчать, правда? – умоляюще спросила девочка.

– Я знаю, что ты была на Земле, – ответил Охотник.

– Не говори этого! Пожалуйста, не говори! – взмолилась девочка.

– На Земле! На самой Родине человечества? – воскликнула Элейн. – Звезды и космос, как ты туда попала?

– Не дави на нее, Элейн, – вмешался Охотник. – Это большой секрет, и она хочет его сохранить. Сегодня ты узнаешь больше, чем когда-либо узнавала смертная женщина.

– Что значит «смертная»? – спросила Элейн, не любившая древние слова.

– Лишь то, что твоя жизнь конечна.

– Это глупо, – возмутилась Элейн. – Всему приходит конец. Посмотри на этих несчастных, грязных людей, которые четыреста лет прожили вне закона. – Она огляделась. Роскошные черно-красные занавеси тянулись от потолка до пола. С одной стороны комнаты стоял предмет мебели, какого Элейн никогда раньше не видела. Он напоминал стол, но с двумя широкими плоскими дверцами спереди, от края до края, и был затейливо украшен неизвестной древесиной и металлами. Однако у Элейн имелись более важные темы для разговора, нежели мебель.

Она посмотрела прямо на Охотника (органических заболеваний не выявлено; старое ранение в левое предплечье; избыточное пребывание на солнце; может нуждаться в коррекции близорукости) и спросила:

– Меня ты тоже поймал?

– Поймал?

– Ты Охотник. Ты охотишься на всяких тварей. Чтобы их убить, я полагаю. Тот недочеловек, козел, который называет себя Мой-милый-Чарли…

– Он никогда так не делает! – воскликнула девочка-собака, С’джоан.

– Не делает чего? – спросила Элейн, сердясь, что ее перебили.

– Он никогда себя так не называет. Так его зовут другие люди, то есть недолюди. Его имя Балтазар, но им никто не пользуется.

– Какое это имеет значение, девочка? – сказала Элейн. – Я говорю о моей жизни. Твой друг заявил, что лишит меня жизни, если чего-то не случится.

С’джоан и Охотник промолчали.

Элейн заметила истерические нотки в собственном голосе.

– Ты это слышал! – Она повернулась к Охотнику. – Ты видел на мониторе.

– Нам троим многое предстоит сделать до исхода этой ночи, – произнес он безмятежным, уверенным голосом. – Но мы этого не сделаем, если ты будешь бояться или тревожиться. Я знаю недолюдей – но я также знаю лордов Инструментария, всех четверых. Лордов Лимаоно и Фемтиосекса, госпожу Гороке. И севстралийку. Они тебя защитят. Мой-милый-Чарли хочет лишить тебя жизни, потому что волнуется, опасается, что туннель Энглока, в котором ты только что побывала, обнаружат. Я могу защитить и его, и тебя. Просто доверься мне на время. Ведь это не слишком сложно?

– Но, – запротестовала Элейн, – человек… или козел… или кто он там, Мой-милый-Чарли, он сказал, что все произойдет сразу, как только я встречу тебя.

– Как что-то может произойти, если ты все время болтаешь? – спросила маленькая С’джоан.

Охотник улыбнулся.

– Это верно, – сказал он. – Достаточно разговоров. Теперь мы должны стать любовниками.

Элейн вскочила.

– Только не со мной. И не в ее присутствии. И я до сих пор не нашла себе работу. Я ведьма. Я должна что-то делать, но я так и не выяснила, что именно.

– Посмотрите сюда, – спокойно произнес Охотник, подойдя к стене и показав пальцем на затейливый круглый узор.

Элейн и С’джоан посмотрели.

– Ты видишь, С’джоан? – настойчиво спросил Охотник. – Видишь? Эпохи вращаются в ожидании этого мгновения, дитя. Ты видишь это? Видишь себя?

Элейн взглянула на маленькую девочку-собаку. С’джоан почти перестала дышать. Она смотрела на чудной симметричный узор, словно это было окно в дивные миры.

Охотник рявкнул во весь голос:

– С’джоан! Джоан! Джоанни!

Девочка не ответила.

Охотник подошел к ней, легко шлепнул ее по щеке, снова крикнул. С’джоан по-прежнему смотрела на затейливый узор.

– Теперь, – сказал Охотник, – мы с тобой займемся любовью. Ребенок отправился в мир счастливых грез. Этот узор – мандала, пережиток невероятно далекого прошлого. Он приковывает человеческий разум. С’джоан не увидит нас и не услышит. Мы не поможем ей достичь ее судьбы, если сперва не займемся любовью.

Прижав ладонь ко рту, Элейн попыталась перебрать в уме симптомы, чтобы сохранить присутствие духа. Не сработало. Ее окутали расслабленность, счастье и покой, каких она не испытывала с самого детства.

– Ты думала, я охочусь телом и убиваю руками? – спросил Охотник. – Никто не сказал тебе, что добыча приходит ко мне сама, что, умирая, животные кричат от наслаждения? Я телепат и работаю по лицензии. Сейчас я получил ее от покойной госпожи Панк Ашаш.

Элейн знала, что разговор подошел к концу. Трепещущая, счастливая, напуганная, она рухнула к нему в объятия и позволила отвести себя к дивану у стены черно-золотой комнаты.

Тысячу лет спустя она целовала его в ухо и шептала ему нежные слова – слова, о существовании которых раньше даже не догадывалась. Должно быть, она услышала их от бокса-сказителя, сама о том не подозревая.

– Ты моя любовь, – говорила она, – мой единственный возлюбленный, мой милый. Никогда, никогда не оставляй меня; никогда не бросай меня. Охотник, я так тебя люблю!

– Мы расстанемся, прежде чем кончится завтрашний день, – ответил он, – но встретимся снова. Ты понимаешь, что прошло лишь чуть более часа?

Элейн вспыхнула.

– И я… – запинаясь, произнесла она, – я… голодна.

– Вполне естественно, – сказал Охотник. – Скоро мы разбудим девочку и вместе поедим. А затем свершится история, если только никто не вмешается и не остановит нас.

– Но, милый, – возразила Элейн, – не можем ли мы продолжить наше занятие, хотя бы на время? Год? Месяц? День? А пока отправим девочку обратно в туннель.

– Нет, – ответил Охотник, – но я спою тебе песню, которая пришла мне в голову, про тебя и меня. Я долго сочинял ее, но теперь она готова. Слушай.

Он взял ее ладони в свои, спокойно, искренне посмотрел ей в глаза. Ничто в нем не выдавало телепатической силы.

Он спел ей песню, которую мы знаем под названием «Я любил тебя – и потерял тебя».

 
Я узнал тебя, и любил тебя,
И завоевал тебя в Калме.
Я любил тебя, и завоевал тебя,
И потерял тебя, моя любовь!
Темные небеса Уотеррока
Обрушились на нас,
Их озаряли лишь молнии
Нашей любви, моя красавица!
 
 
Мы недолго были вместе —
Один лишь яркий час триумфа.
Мы испытали наслажденье —
И пережили отрицанье.
Наша повесть
Горька и сладка,
Коротка, как выстрел,
И вечна, как смерть.
 
 
Мы встретились, и любили,
И тщетно строили планы,
Чтобы спасти красоту
От молота войны.
Время не дало нам времени,
Лишь минуты, без жалости.
Мы любили – и потеряли друг друга,
А мир продолжает жить.
 
 
Мы любили, и целовались,
И расстались, моя любовь!
Все, что было, мы сохраним
В наших сердцах, любимая.
Воспоминания о красоте
И красоту воспоминаний…
Я любил тебя, и завоевал тебя,
И потерял тебя в Калме.
 

Его пальцы двигались в воздухе, и из-под них лилась тихая музыка, похожая на органную. Элейн прежде встречала музыкальные лучи, но никто никогда не играл на них для нее.

Когда он закончил петь, она всхлипывала. Это было так правдиво, так чудесно, так душераздирающе.

Он держал ее правую руку в своей левой, но сейчас внезапно отпустил и поднялся.

– Сперва работа. Потом еда. Рядом кто-то есть.

Он быстро подошел к маленькой девочке-собаке, которая по-прежнему сидела на стуле и смотрела на мандалу широко распахнутыми сонными глазами. Охотник обхватил голову девочки двумя ладонями и твердо, но нежно заставил ее отвести глаза от узора. Она забилась в его руках, затем полностью очнулась.

– Это было приятно, – улыбнулась она. – Я отдохнула. Сколько времени прошло… минут пять?

– Больше, – мягко ответил Охотник. – Я хочу, чтобы ты взяла Элейн за руку.

Несколько часов назад Элейн запротестовала бы против такой нелепости, как взять за руку недочеловека. Сейчас она молча подчинилась, с любовью глядя на Охотника.

– Вам обеим не нужно знать слишком много, – сказал Охотник. – Ты, С’джоан, получишь все, что есть в наших сознаниях и воспоминаниях. Ты станешь нами обоими. Навсегда. И встретишь свою блистательную судьбу.

Маленькая девочка вздрогнула.

– Это правда тот самый день?

– Да, – ответил Охотник. – Будущие эпохи запомнят эту ночь. А ты, Элейн, – обратился он к ней, – должна просто любить меня и стоять неподвижно. Ты понимаешь? Ты увидишь потрясающие вещи, и некоторые будут пугающими, но они ненастоящие. Просто стой спокойно.

Элейн безмолвно кивнула.

– Во имя Первого забытого, во имя Второго забытого, во имя Третьего забытого, – произнес Охотник. – Ради любви людей, что подарит им жизнь. Ради любви, что подарит им честную, быструю смерть… – Он говорил четко, но Элейн не понимала слов.

Великий день настал.

Она это знала.

Она не знала, откуда знает, но знала.

Госпожа Панк Ашаш проникла через сплошной пол в своем приветливом теле робота. Подошла к Элейн и прошептала:

– Не бойся, не бойся.

Бояться? – подумала Элейн. Сейчас не время для страха. Ведь это так интересно.

Словно в ответ на ее мысли чистый, сильный мужской голос произнес из пустоты:

Пришло время смелого разделения.

С этими словами словно лопнул пузырь. Элейн почувствовала, как смешиваются их личности, ее и С’джоан. С обычной телепатией этот опыт был бы жутковатым. Но это было не общение. Это было существование.

Она стала Джоан. Ощутила чистое маленькое тельце в аккуратной одежке, форму маленькой девочки. Было странно приятным и знакомым в самых отдаленных уголках разума помнить, что когда-то ее тело было таким же – с плоской, невинной грудью, незамысловатой промежностью, пальцами, которые по-прежнему казались отдельным, живым продолжением ладони. Но разум… разум этого ребенка! Он походил на огромный музей, свет в который проникал сквозь роскошные витражные окна и был завален всевозможными красотами и сокровищами, сдобрен странными ароматами, медленно плывшими в неподвижном воздухе. Ум С’джоан восходил к древним временам цветов и роскоши. С’джоан была лордом Инструментария, человеком-обезьяной в космическом корабле, другом милой покойной госпожи Панк Ашаш и самой Панк Ашаш.

Неудивительно, что девочка была одаренной и странной: из нее сделали наследницу всех эпох.

Пришло время сияющей вершины истины утомительного разделения, произнес безымянный, чистый, громкий голос в сознании Элейн. Пришло время для тебя и для него.

Элейн поняла, что отвечает на гипнотические внушения, которые заложила в разум девочки-собаки госпожа Панк Ашаш, – внушения, достигшие полной силы в то мгновение, когда они трое вошли в телепатический контакт.

На долю секунды единственным ее чувством стало изумление внутри самой себя. Она видела только себя – каждую деталь, каждую тайну, каждую мысль, и ощущение, и изгиб плоти. Она удивительным образом ощущала тяжесть грудей, напряжение брюшных мышц, удерживавших ее женский позвоночник в прямом, вертикальном положении…

Женский позвоночник?

Почему она подумала, что у нее женский позвоночник?

И тут она поняла.

Она следовала за разумом Охотника, чье сознание ворвалось в ее тело, упивалось им, наслаждалось, любило снова и снова, на этот раз изнутри.

Откуда-то она знала, что маленькая девочка-собака следит за происходящим внимательно и молчаливо, впитывая каждый нюанс того, каково это – быть настоящим человеком.

Несмотря на охватившее ее исступление, Элейн ощутила стыд. Возможно, она спала, но даже для сна это было чересчур. Она начала закрывать свой разум, и ей пришло в голову, что следует отпустить руки Охотника и девочки-собаки.

Но тут вспыхнул огонь…

VI

Огонь выскочил из пола, неосязаемо обжигая. Элейн ничего не почувствовала… хотя ощущала прикосновение детской руки.

Всем довольные вполне, дамы прыгают в огне, произнес глупый голос из ниоткуда.

Погребальный наш костер полыхает на весь двор, сообщил другой.

Гори, гори ярко, скоро будет жарко, поведал третий.

Внезапно Элейн вспомнила Землю, но не ту Землю, которую знала. Она была С’джоан – и не С’джоан. Она была высоким, сильным человеком-обезьяной, неотличимым от настоящего человека. Он(а) с огромной настороженностью шагал(а) через Мирную площадь в Ан-фанге, Старую площадь Ан-фанга, где берут начало все вещи. Он(а) заметил(а) разницу. Некоторые здания отсутствовали.

Настоящая Элейн подумала: Так вот что они сделали с ребенком – записали ей воспоминания других недолюдей. Тех, что отваживались на смелые поступки и путешествовали.

Огонь погас.

На мгновение Элейн увидела черно-золотую комнату, чистую и целую, а потом в нее хлынул зеленый океан с белой пеной. Вода обрушилась на них троих, но они не промокли. Зелень омывала их, без давления и удушья.

Элейн была Охотником. Огромные драконы парили в небесах над Фомальгаутом III. Она поднималась на холм и пела песню, полную любви и желания. У нее был разум Охотника, его воспоминания. Дракон почувствовал Охотника и спикировал на землю. Колоссальные крылья рептилии были прекрасней заката, изящней орхидей. Их взмахи были легкими, как дыхание младенца. Элейн была не только Охотником, но и драконом; она ощутила, как встретились разумы, и дракон умер счастливым.

Вода исчезла, а вместе с ней – и С’джоан с Охотником. Элейн была уже не в комнате. Она была напряженной, усталой, встревоженной Элейн, высматривавшей на безымянной улице недостижимые цели. Ей нужно было делать то, чего нельзя было сделать. Не та я, не то время, не то место – и я одна, одна, одна, вопил ее разум. Комната вернулась; руки Охотника и маленькой девочки – тоже.

Начал подниматься туман…

Очередной сон? – подумала Элейн. Мы еще не закончили?

Но где-то звучал новый голос, голос, скрипевший, как пила, что режет кость, как измельчитель сломавшейся машины, что по-прежнему крутится на полной скорости. Это был злой, вселяющий ужас голос.

Быть может, это действительно была «смерть», за которую ее приняли недолюди.

Ладонь Охотника выпустила руку Элейн. Элейн выпустила руку С’джоан.

В комнате находилась незнакомая женщина. На ней была перевязь представителя власти и трико путешественника.

Элейн уставилась на нее.

– Ты будешь наказана, – произнес ужасный голос, теперь исходивший от женщины.

– Ч-ч-что? – запинаясь, выговорила Элейн.

– Ты модифицируешь недочеловека без разрешения. Я не знаю, кто ты, но Охотник должен знать, что это запрещено. Само собой, животное придется умертвить, – сказала женщина, глядя на маленькую С’джоан.

То ли приветствуя незнакомку, то ли представляя ее Элейн, Охотник пробормотал, словно не знал, что еще сказать:

– Госпожа Арабелла Андервуд.

Элейн не могла поклониться, хотя и желала.

Маленькая девочка-собака удивила всех.

Я твоя сестра Джоан, сказала она, и я не животное.

Судя по всему, госпожа Арабелла не поверила собственным ушам. (Элейн сама не могла понять, слышит ли слова, произнесенные вслух, или читает их в своем разуме.)

Я Джоан, и я люблю тебя.

Госпожа Арабелла вздрогнула, словно на нее плеснули водой.

– Конечно, ты Джоан. Ты любишь меня. А я люблю тебя.

Люди и недолюди встретятся на условиях любви.

– Любовь. Любовь, ну конечно. Ты хорошая девочка. И ты права.

Ты забудешь меня, сказала Джоан, до тех пор, пока мы не встретимся и не будем любить снова.

– Да, милая. До свидания.

Наконец С’джоан заговорила вслух, обращаясь к Охотнику и Элейн: