Текст книги "Инструментарий человечества"

Человеческая плоть – старше истории, упорней культуры – обладала собственной мудростью. Людские тела помечены архаичными уловками выживания, и на Фомальгауте III Элейн сохранила умения предков, о которых даже не задумывалась, – тех самых предков, что в невероятно давние времена покорили саму ужасную Землю. Элейн была безумна – и в глубине души догадывалась об этом.

Быть может, эта мудрость проснулась в ней, когда она шла от Дороги Уотеррока к ярким эспланадам Торговой полосы. Элейн увидела забытую дверь. Роботы убирались рядом с этой дверью, но из-за старого причудливого архитектурного замысла не могли подмести и отполировать поверхность прямо под ней. Тонкая твердая полоска старой пыли и застывшей политуры словно запечатывала дверь. Очевидно, никто давным-давно ее не открывал.

Согласно общественным законам запретные зоны были помечены обычными и телепатическими знаками. Самые опасные места охраняли роботы и недолюди. Но все незапрещенное было дозволенным. И потому, хотя у Элейн и не было права открывать эту дверь, она также не была обязана этого не делать. Она открыла дверь…

Исключительно из прихоти.

Или так она подумала.

Это имело мало общего с мотивом «Ведьмы!», который позже ей приписали в балладе. Она еще не обезумела и не отчаялась, она еще даже не стала благородной.

Открыв дверь, она изменила собственный мир – и жизнь будущих поколений на тысячах планет, однако сам по себе этот поступок не был примечательным. Усталая прихоть порядком расстроенной и слегка несчастной женщины. Ничего больше. Все прочие описания – это усовершенствование, приукрашивание, фальсификация.

Открыв дверь, Элейн действительно испытала потрясение – но не по тем причинам, которые ей впоследствии приписывали историки и поэты.

Она испытала потрясение, потому что за дверью оказалась лестница, а лестница вела вниз, к залитому солнцем пейзажу – поистине необычному зрелищу в любом мире. Из Нового города Элейн заглянула в Старый город. Новый город возвышался на своей оболочке над Старым городом, и, посмотрев «внутрь», она увидела закат в нижнем городе. Элейн ахнула от неожиданности и красоты этого зрелища.

Там – открытая дверь, за которой другой мир. Здесь – старая, знакомая улица, чистая, симпатичная, тихая и бессмысленная, по которой она сама без всякого смысла прошла в тысячный раз.

Там – что-то. Здесь – знакомый ей мир. Она не знала слов «сказочная страна» или «волшебное место», но если бы знала, обязательно бы их вспомнила.

Она посмотрела направо, налево.

Прохожие не обращали внимания ни на нее, ни на дверь. В верхнем городе только начинал разгораться закат. Нижний город уже расцветили ало-золотые полосы, напоминавшие гигантские языки застывшего пламени. Сама того не замечая, Элейн принюхалась; сама того не замечая, вздрогнула, борясь со слезами; сама того не замечая, нежно улыбнулась – впервые за много лет, – и эта улыбка расслабила ее губы и придала усталому, напряженному лицу подобие красоты. Элейн была слишком занята тем, что оглядывалась.

Люди шли по своим делам. Дальше по улице недочеловек – женщина, возможно, кошка – по широкой дуге обошла настоящего человека, который шагал медленнее. Совсем далеко полицейский орнитоптер, неспешно взмахивая крыльями, облетал одну из башен; если только роботы не навели на Элейн телескоп или не захватили с собой редкого недочеловека-сокола, которых иногда использовали в полиции, им ее не раз– глядеть.

Она шагнула в дверь и закрыла ее за собой.

Она об этом не догадывалась, но из-за ее поступка нерожденные судьбы так и не появились на свет, грядущие века охватило восстание, люди и недолюди погибли при странных обстоятельствах, матери изменили имена нерожденных лордов, а звездные корабли вернулись из мест, о каких человек не мог даже помыслить. Космос, который всегда был здесь, который ждал, пока человек его заметит, наступит быстрее – из-за нее, из-за двери, из-за нескольких следующих шагов Элейн, из-за того, что она произнесет, и ребенка, которого встретит. (Впоследствии поэты расскажут эту историю, но задом наперед, на основании своих знаний о С’джоан и поступках Элейн, разжегших мировой пожар. Простая истина состоит в том, что одинокая женщина вошла в таинственную дверь. Вот и все. Прочее случилось позже.)

Она стояла на верхней ступеньке, спиной к закрытой двери, и перед ней лежал позолоченный закатом незнакомый город. Она видела огромную оболочку Нового города Калмы, которая изгибалась к небу; видела, что дома здесь более старые и не столь гармоничные, как те, что она только что покинула. Элейн не была знакома с понятием «живописности», иначе вспомнила бы о нем. Она не знала ни одного понятия, чтобы описать сцену, мирно раскинувшуюся у нее под ногами.

Людей она не видела.

Далеко, на вершине старой башни, пульсировал пожарный датчик. Помимо него был только желто-золотой город внизу и птица – или крупный лист, сорванный бурей? – что парила неподалеку.

Испытывая страх, надежду, предвкушение и прилив незнакомых желаний, Элейн спустилась вниз с безмолвной неведомой целью.

III

У подножия лестницы, состоявшей из девяти пролетов, ждал ребенок – девочка лет пяти. Она была одета в ярко-голубую тунику, и у нее были рыжевато-каштановые волосы и самые изящные руки, что когда-либо видела Элейн.

Сердце Элейн потянулось к девочке. Та посмотрела на нее и отпрянула. Элейн узнала выражение этих красивых карих глаз, эту мышечную мольбу о доверии, эту боязнь человека. Это был вовсе не ребенок – просто животное в человеческом обличье, возможно, собака, которую впоследствии научат говорить, работать, выполнять полезные задания.

Маленькая девочка поднялась, словно собиралась убежать. Элейн показалось, что девочка-собачка сама не решила, куда побежит: к ней или от нее. Ей не хотелось связываться с недочеловеком – какой женщине захотелось бы? – но не хотелось и пугать маленькое создание. В конце концов, оно было совсем юным.

Мгновение они смотрели друг на друга, маленькое существо – нерешительно, Элейн – спокойно. Затем девочка-собака заговорила.

– Спроси ее, – сказала она, и это был приказ.

Элейн удивилась. С каких это пор животные отдают приказы?

– Спроси ее! – повторило юное создание и показало на окно, над которым была надпись: «ПОМОЩЬ ПУТЕШЕСТВЕННИКАМ». Потом девочка убежала. Голубая вспышка туники, белая – сандалий, и она исчезла.

Озадаченная Элейн молча стояла в пустом, заброшенном городе.

– Можешь подойти ко мне, – обратилось к ней окно. – Сама знаешь, что так и поступишь.

Это был мудрый, зрелый голос опытной женщины – голос, в котором бурлили пузырьки смеха, в котором слышалась тень сочувствия и энтузиазма. Приказ был не просто приказом. Он с самого начала был веселой личной шуткой, которую разделили две умные женщины.

Элейн не удивилась, когда с ней заговорила машина. Всю свою жизнь она слушала записи. Однако сейчас она засомневалась.

– Здесь кто-нибудь есть? – спросила она.

– Да и нет, – ответил голос. – Я «Помощь путешественникам» – и я помогаю всем, кто приходит сюда этим путем. Ты заблудилась, иначе тебя бы здесь не было. Положи руку в мое окно.

– Я имела в виду, ты человек или машина? – уточнила Элейн.

– Смотря с какой стороны взглянуть, – произнес голос. – Я машина, но когда-то, очень давно, была человеком. На самом деле госпожой Инструментария. Но мой час пробил, и мне сказали: «Вы не станете возражать, если мы снимем компьютерный оттиск вашей личности? Он очень пригодится в справочных бюро». Разумеется, я согласилась, и с меня сняли эту копию. Я умерла, и мое тело отправили в космос со всеми причитающимися церемониями, но я также осталась тут. Было весьма необычно сидеть в этой штуковине, смотреть по сторонам, беседовать с людьми, давать хорошие советы и заниматься делом, пока не построили Новый город. Так что скажешь? Я – это я или не я?

– Я не знаю, мадам. – Элейн отступила.

Приветливый голос лишился веселых ноток и стал повелительным.

– Дай мне руку, чтобы я могла установить твою личность и сказать, что тебе делать.

– Пожалуй, я поднимусь по лестнице и вернусь за дверь, в верхний город, – сказала Элейн.

– И лишишь меня первой за четыре года беседы с настоящим человеком? – осведомился голос в окне. В нем слышалась требовательность, но также были теплота и веселье; а еще одиночество. Оно и решило дело. Элейн подошла к окну и положила ладонь на карниз.

– Ты Элейн! – воскликнуло окно. – Ты Элейн! Миры ждут тебя. Ты из Ан-фанга, где берут начало все вещи, с Мирной площади в Ан-фанге, на самой Старой Земле!

– Да, – ответила Элейн.

Голос вибрировал от возбуждения.

– Он ждет тебя. Он ждет тебя очень, очень давно. И маленькая девочка, которую ты встретила. Это была сама С’джоан. История началась. «Великая мировая эпоха началась заново». И когда она завершится, я смогу умереть. Прости, моя дорогая. Я не хотела сбивать тебя с толку. Я госпожа Панк Ашаш. А ты Элейн. Твой номер изначально оканчивался на семьсот восемьдесят три, и ты не должна была даже оказаться на этой планете. Все важные персоны здесь оканчиваются на цифры пять и шесть. Ты терапевт-любитель, и ты в неправильном месте, но твой любовник уже спешит к тебе, а ты никогда еще не влюблялась, и все это так волнительно.

Элейн быстро огляделась. Старый нижний город набирал красноту и терял золото вместе с закатом. Ступени за спиной Элейн казались ужасно высокими, дверь наверху – крошечной. Быть может, замок защелкнулся, когда Элейн ее закрыла. Быть может, ей никогда не удастся покинуть старый нижний город.

Должно быть, окно каким-то образом наблюдало за ней, потому что голос госпожи Панк Ашаш стал нежным.

– Присядь, моя дорогая, – произнес он. – Когда я была собой, я вела себя намного вежливей. Но я уже давным-давно не я. Я машина – и все же ощущаю себя собой. Присядь и прости меня.

Элейн вновь огляделась. Позади стояла придорожная мраморная скамья. Элейн покорно села. В ней снова вскипело счастье, испытанное на вершине лестницы. Если эта старая мудрая машина так много знает о ней, быть может, она посоветует, что ей делать. Что голос имел в виду под «неправильной планетой»? Под «любовником»? Под «он уже спешит к тебе» – или что там произнесло окно?

– Переведи дыхание, милая, – произнес голос госпожи Панк Ашаш. Пусть она была мертва сотни или тысячи лет, но по-прежнему говорила с властностью и любезностью именитой госпожи.

Элейн сделала глубокий вдох. Увидела огромное алое облако, напоминавшее беременную китиху, которое готовилось коснуться края верхнего города, высоко в небесах и далеко над морем. Задумалась, есть ли у облаков чувства.

Голос снова что-то говорил. Что он сказал?

Очевидно, он повторил вопрос.

– Ты знала, что идешь сюда? – спросил голос из окна.

– Конечно, нет. – Элейн пожала плечами. – Я просто увидела дверь, заняться мне было особо нечем, и я ее открыла. А в доме оказался целый новый мир. Он выглядел странно и весьма красиво, и потому я спустилась. Вы бы поступили иначе?

– Не знаю, – честно ответил голос. – Я действительно машина. Я очень давно не была собой. Быть может, я бы и поступила так же, когда была жива. Я этого не знаю, но знаю разные вещи. Быть может, я вижу будущее, а может, мне так кажется, потому что машинная часть меня очень хорошо просчитывает вероятности. Я знаю, кто ты и что с тобой случится. Советую причесаться.

– Зачем? – спросила Элейн.

– Он идет, – ответил радостный старый голос леди Панк Ашаш.

– Кто идет? – спросила Элейн почти раздраженно.

– У тебя есть зеркало? Мне бы хотелось, чтобы ты взглянула на свои волосы. Они могут стать еще красивей. То есть они и сейчас красивые. Но ты должна выглядеть наилучшим образом. Идет твой любовник, кто же еще.

– У меня нет любовника, – возразила Элейн. – Мне не дозволено его иметь, пока я не выполню часть дела своей жизни, а я до сих пор не нашла это дело. Я не из тех девиц, что бегут к заместителю главы за мечтами, сначала я должна совершить нечто стоящее. Может, я не слишком выдающаяся личность, но у меня есть самоуважение.

Элейн так рассвирепела, что развернулась на скамье и уселась спиной к всевидящему окну.

От следующих слов – таких трогательно-искренних, таких серьезных – у нее по рукам побежали мурашки.

– Элейн, Элейн, ты действительно понятия не имеешь, кто ты такая?

Элейн вновь крутанулась на скамье. Ее лицо алело в лучах заходящего солнца.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду… – выдохнула она.

– Думай, Элейн, думай, – неумолимо продолжал голос. – Неужели имя «С’джоан» ничего для тебя не значит?

– Надо полагать, это недочеловек, собака. Ведь именно это означает «С», верно?

– Это маленькая девочка, которую ты встретила. – Госпожа Панк Ашаш произнесла эти слова как великое откровение.

– Да, – послушно согласилась Элейн. Она была воспитанной женщиной и никогда не спорила с незнакомцами.

– Погоди минутку, – сказала госпожа Панк Ашаш. – Я выведу наружу свое тело. Не могу сказать, когда в последний раз его надевала, но так тебе будет проще со мной общаться. Прошу прощения за одежду. Она старая, однако, полагаю, с телом все в порядке. Это начало истории С’джоан, и я хочу причесать тебя, даже если мне придется делать это собственноручно. Подожди, девочка, никуда не уходи. Это займет минуту.

Темно-красные облака постепенно чернели. Что оставалось Элейн? Только сидеть на скамье. Она постучала туфлей о тротуар. Вздрогнула, когда старомодные фонари нижнего города зажглись с резкой геометрической внезапностью; они были лишены плавности новых фонарей верхнего города, где день переходит в яркую, чистую ночь без резких цветовых изменений.

Скрипнула дверь рядом с маленьким окошком. Древняя пластмасса осыпалась на тротуар.

Элейн была потрясена.

Наверное, подсознательно она ожидала увидеть чудовище, но увидела очаровательную женщину примерно одного с ней роста, в странном, старомодном одеянии. У незнакомки были гладкие черные волосы – и никаких признаков недавней или текущей болезни, следов жестоких увечий прошлого, явных нарушений зрения, походки или жестикуляции. (Элейн не могла проверить обоняние и вкус, но это был медицинский осмотр, заложенный в нее с самого рождения, список, по которому она проверяла каждого встреченного взрослого человека. Ее создали «терапевтом-любителем, женского пола» – и она отлично справлялась, даже когда лечить было некого.)

Тело действительно было потрясающим. Должно быть, его стоимость равнялась сумме сборов за сорок или пятьдесят планетарных посадок. Человеческий облик был передан без изъянов. За губами скрывались настоящие зубы; гортань, небо, язык, зубы и губы, а не микрофон в голове, формировали слова. Это тело воистину было музейным экспонатом. Возможно, оно копировало госпожу Панк Ашаш при жизни. Улыбка на лице казалась ликующей. На госпоже был наряд давно минувшей эпохи – торжественное прямое платье из тяжелой синей материи с вышитым золотым квадратным узором по подолу, поясу и лифу. Также имелся плащ цвета темного, потускневшего золота с таким же вышитым квадратным узором, только синим. Волосы были зачесаны наверх и закреплены украшенными драгоценностями гребнями. Робот выглядел совершенно естественно, вот только с одной стороны его покрывала пыль.

– Я устарела, – с улыбкой произнесла госпожа Панк Ашаш. – Давным-давно я не была собой. Но я подумала, дорогая, что тебе будет проще беседовать с этим старым телом, а не с окном…

Элейн безмолвно кивнула.

– Ты ведь понимаешь, что это не я? – резко спросило тело.

Элейн покачала головой. Она не понимала; ей казалось, будто она не понимает ничего.

Госпожа Панк Ашаш устремила на нее пристальный взгляд.

– Это не я. Это тело робота. Ты смотрела на него как на живого человека. И я – тоже не я. Иногда это причиняет боль. Ты знала, что машины могут испытывать боль? Я могу. Но… я – это не я.

– Кто вы? – спросила Элейн у красивой старой женщины.

– Прежде чем умереть, я была госпожой Панк Ашаш. Как и говорила. Сейчас я машина – и часть твоей судьбы. С помощью друг друга мы изменим судьбу миров и, быть может, даже вернем человечеству человечность.

Элейн ошеломленно уставилась на нее. Это был необычный робот. Он казался человеком и говорил с такой теплой властностью. И это существо, чем бы оно ни было, это существо, похоже, многое о ней знало. Никому больше не было до нее дела. Матери-кормилицы в Детском доме на Земле сказали: «Очередное дитя-ведьма, и прехорошенькое, с ними проблем не бывает», – и позволили ее жизни идти своим чередом.

Наконец Элейн смогла взглянуть в лицо, которое в действительности не было лицом. Обаяние, веселье, выразительность никуда не делись.

– Что… что мне теперь делать? – запинаясь, выговорила Элейн.

– Ничего, – ответила давно усопшая госпожа Панк Ашаш. – Просто встречай свою судьбу.

– Вы имеете в виду моего любовника?

– Какое нетерпение! – очень по-человечески рассмеялась запись мертвой женщины. – Какая поспешность. Сперва любовник, потом судьба. В юности я была такой же.

– Но что мне делать? – вновь спросила Элейн.

Ночь окончательно вступила в свои права. Уличные фонари озаряли пустые, грязные улицы. В нескольких дверных проемах – на расстоянии не ближе квартала – виднелись прямоугольники света или тени: света, если они были далеко от фонарей и ярко сияли собственными огнями; тени, если они находились совсем рядом с фонарями, и те приглушали их сияние.

– Иди в эту дверь, – сказала добрая старая женщина.

И показала на ничем не примечательный участок белой стены, где не было никакой двери.

– Но здесь нет двери, – возразила Элейн.

– Если бы здесь была дверь, – сказала госпожа Панк Ашаш, – ты бы не нуждалась во мне, чтобы предложить тебе войти в нее. А ты во мне нуждаешься.

– Почему? – спросила Элейн.

– Потому что я ждала тебя сотни лет, вот почему.

– Это не ответ! – огрызнулась Элейн.

– Ответ, – улыбнулась женщина, и ее добродушие совсем не походило на спокойствие робота. Это были мягкость и сдержанность зрелого человека. Она посмотрела Элейн в глаза и произнесла выразительно и тихо: – Я знаю, потому что знаю. Не потому, что я мертва – это больше не имеет значения, – но потому, что я очень старая машина. Ты войдешь в Желто-коричневый коридор, и будешь думать о своем любовнике, и выполнишь свою работу, и люди станут за тобой охотиться. Но все закончится хорошо. Ты понимаешь?

– Нет, – сказала Элейн, – нет, не понимаю. – Но она протянула руку к милой старой женщине, и госпожа взяла ее ладонь. Прикосновение было теплым и очень человеческим.

– Тебе не нужно это понимать. Просто делай. Ты это сделаешь, я знаю. А потому приступай.

Элейн попыталась улыбнуться, но она тревожилась, осознанно волновалась сильнее, чем когда-либо в жизни. Наконец с ней, с ее личным «я» происходило что-то настоящее.

– Как мне войти в дверь?

– Я ее открою, – улыбнулась госпожа, выпустив руку Элейн. – И ты узнаешь своего любовника, когда он споет тебе поэму.

– Какую поэму? – спросила Элейн, чтобы выиграть немного времени, напуганная дверью, которой даже не существовало.

– Она начинается словами: «Я узнал тебя, и любил тебя, и завоевал тебя в Калме…» Ты ее узнаешь. Входи. Сперва будет хлопотно, однако потом ты встретишь Охотника, и все изменится.

– Вы сами когда-нибудь бывали там?

– Конечно, нет, – ответила милая старая госпожа. – Я машина. Все это место защищено от мыслей. Ни туда, ни оттуда не могут пробиться ни зрение, ни слух, ни мысли, ни слова. Это убежище, оставшееся со времен древних войн, когда малейший след мысли мог погубить все. Вот почему лорд Энглок построил его задолго до моего рождения. Но ты можешь войти. И войдешь. Вот дверь.

Старая госпожа-робот не стала ждать. Одарила Элейн странной, кривой дружелюбной улыбкой, наполовину гордой, наполовину извиняющейся. Крепкими пальцами стиснула левый локоть Элейн. Они сделали несколько шагов к стене.

– Здесь и сейчас, – произнесла госпожа Панк Ашаш и толкнула Элейн к стене.

Элейн содрогнулась – и, не успев опомниться, оказалась на той стороне. Словно рев битвы, на нее обрушились запахи. Воздух был горячим. Свет – тусклым. Это напоминало картину с Планетой боли, затерянной в космосе. Впоследствии поэты пытались описать Элейн у двери в поэме, которая начиналась со строк:

 
Бурые и голубые,
Белые, еще белей —
В секретном и запретном
Городе глупцов.
Ужасные и необычные
В коридоре желто-коричневом.
 

Истина была намного проще.

Обученная, прирожденная ведьма, Элейн сразу все поняла. Все эти люди, по крайней мере, все, кого она видела, были больны. Они нуждались в помощи. Нуждались в Элейн.

Но над ней горько пошутили, потому что никому из них она не могла помочь. Никто из них не был настоящим человеком. Они были животными, тварями в человеческом обличье. Недолюдьми. Грязью.

И все ее тело было пропитано запретом помогать им.

Она не знала, почему мышцы ног заставили ее шагнуть вперед, но это произошло.

Эта сцена запечатлена на многих картинах.

Госпожа Панк Ашаш, ушедшая в прошлое всего несколько мгновений назад, казалась далеким воспоминанием. И самого города Калмы, Нового города, в десяти этажах над головой Элейн, будто никогда не существовало. Это, это было реальностью.

Она смотрела на недолюдей.

И на этот раз, впервые в ее жизни, в ответ они смотрели прямо на нее. Она никогда прежде такого не видела.

Они не испугали ее – лишь удивили. Элейн чувствовала, что испуг придет после. Возможно, скоро, но не сейчас и не здесь.

IV

Существо, напоминавшее женщину средних лет, подошло к ней и рявкнуло:

– Ты смерть?

Элейн изумленно уставилась на него.

– Смерть? Что ты имеешь в виду? Я Элейн.

– Будь ты проклята! – сказало существо-женщина. – Ты смерть?

Элейн не знала слова «проклята», но не сомневалась, что «смерть», даже для этих созданий, означает всего лишь «конец жизни».

– Конечно, нет, – ответила она. – Я просто человек. Женщина-ведьма, как бы меня назвали обычные люди. У нас нет ничего общего с вами, недолюдьми. Совсем ничего.

Элейн видела, что у существа-женщины была огромная грязная копна мягких каштановых волос, раскрасневшееся потное лицо и кривые зубы, обнажившиеся, когда оно улыбнулось.

– Они все так говорят. Они не знают, что они – смерть. Как по-твоему, от чего мы умираем, если не от зараженных болезнями роботов, которых присылаете вы, люди? Когда вы это делаете, мы все умираем, а потом другие недолюди вновь находят это место, и устраивают здесь убежище, и живут в нем несколько поколений, пока машины смерти, твари вроде тебя, не пронесутся по городу и не убьют нас снова. Это Город глупцов, место недолюдей. Разве ты о нем не слышала?

Элейн попыталась пройти мимо существа-женщины, но ее схватили за руку. Такого не случалось за всю мировую историю – чтобы недочеловек схватил настоящего человека!

– Отпусти! – крикнула Элейн.

Существо-женщина отпустило ее руку и повернулось к остальным. Его голос изменился. Теперь он был не пронзительным и возбужденным, а низким и озадаченным.

– Я не могу понять. Может, это настоящий человек. Хорошенькая шутка. Заблудился здесь, среди нас. А может, она смерть. Не могу понять. Что скажешь, Мой-милый-Чарли?

Тот, к кому она обратилась, шагнул вперед. Элейн подумала, что в другое время и в другом месте этот недочеловек мог бы сойти за привлекательного мужчину. Его лицо светилось умом и настороженностью. Он посмотрел прямо на Элейн, словно никогда не встречал ее прежде – что соответствовало действительности, – и продолжил смотреть столь пронзительным, странным взглядом, что ей стало не по себе. Когда недочеловек заговорил, его голос был отрывистым, высоким, чистым и дружелюбным; в этом мрачном месте он казался пародией, словно животное запрограммировали говорить голосом человека, увещевателя по профессии, вроде тех, что можно было увидеть в боксах-сказителях, откуда они сообщали людям послания, не хорошие и не важные, а просто умные. Его привлекательность сама по себе была уродством. Элейн подумала, уж не козел ли он по природе.

– Добро пожаловать, юная леди, – произнес Мой-милый-Чарли. – Теперь, когда ты здесь, как ты собираешься отсюда выбраться? Мейбл, если мы станем крутить ей голову, – сказал он недоженщине, которая первой обратилась к Элейн, – и повернем раз десять, она отвалится. И тогда мы проживем еще несколько недель или месяцев, прежде чем наши повелители и создатели отыщут нас и казнят. Что скажешь, юная леди? Следует ли нам тебя убить?

– Убить? Ты имеешь в виду, оборвать мою жизнь? Вы не можете. Это противозаконно. Даже Инструментарий не имеет на это права без суда. Вы не можете. Вы всего лишь недолюди.

– Но мы умрем, если ты вернешься обратно за дверь, – возразил Мой-милый-Чарли, сверкнув своей быстрой, умной улыбкой. – Полиция прочтет в твоем сознании про Желто-коричневый коридор, и нас зальют ядом, или здесь распылят болезнь, чтобы мы и наши дети погибли.

Элейн уставилась на него.

Жаркий гнев не отразился на его улыбке и убедительности, однако мускулы в глазницах и на лбу выдавали ужасное напряжение. Результатом было выражение, какого Элейн никогда прежде не видела: самоконтроль за гранью безумия.

Он уставился на нее в ответ.

Она не слишком его боялась. Недолюди не могли откручивать головы настоящим людям; это противоречило всем правилам.

Тут она призадумалась. Быть может, правила не работали в таких местах, где животные-преступники вечно ждали внезапной смерти. Стоящему перед ней существу вполне хватит силы повернуть ее голову десять раз по часовой стрелке или против. Она помнила уроки анатомии и почти не сомневалась, что в процессе голова отвалится. Элейн посмотрела на существо с интересом. Животный страх из нее изжили, однако она обнаружила, что испытывает крайнее отвращение к обрыванию жизни при случайных обстоятельствах. Возможно, ей помогут «ведьмовские» навыки. Она попыталась представить, что перед ней человек. В голове возник диагноз: «гипертония: хроническая агрессия, текущее состояние озлобленное, ведет к перевозбуждению и неврозу; недоедание; возможно, гормональные нарушения».

Она попробовала иную тактику.

– Я меньше вас, и вы можете с тем же успехом «убить» меня позже, – сказала она. – Почему бы нам не познакомиться? Я Элейн, меня направили сюда с Земли, Родины человечества.

Эффект был впечатляющим.

Мой-милый-Чарли отшатнулся. У Мейбл отвисла челюсть. Остальные уставились на Элейн. Несколько самых сообразительных существ принялись нашептывать что-то соседям.

Наконец Мой-милый-Чарли ответил:

– Добро пожаловать, госпожа. Могу ли я называть тебя госпожой? Думаю, нет. Добро пожаловать, Элейн. Мы твой народ. Мы сделаем все, что ты скажешь. Конечно, ты вошла внутрь. Тебя прислала госпожа Панк Ашаш. Сотни лет она говорила нам, что с Земли явится некто, настоящий человек с именем животного, а не числом, и что мы должны подготовить дитя С’джоан, дабы она взяла нити судьбы в свои руки. Прошу, садись. Хочешь воды? Чистой посуды у нас нет. Все мы здесь – недолюди, и на всем здесь есть наши отпечатки, скверна для настоящих людей. – Ему пришла в голову мысль. – Крошка-крошка, в твоей печи есть новая чашка? – Очевидно, кто-то кивнул, потому что он продолжил: – Возьми ее щипцами и принеси нашей гостье. Новыми щипцами. Не касайся ее. Наполни ее водой с верха маленького водопада. Чтобы питье нашей гостьи было неоскверненным. Чистым. – Он просиял от гостеприимства, одновременно нелепого и неподдельного.

Элейн не отважилась сказать, что не хочет пить.

Она ждала. Они ждали.

Ее глаза привыкли к темноте. Она видела, что главный коридор выкрашен в желтый, потускневший и грязный, и контрастирующий светло-коричневый цвета. Какой человеческий разум мог выбрать столь ужасное сочетание? Судя по всему, с этим коридором сливались другие; по крайней мере, она заметила освещенные арочные проходы, из которых быстро выходили люди. Нельзя выйти быстро и естественно из неглубокой ниши, и потому Элейн не сомневалась, что эти проходы куда-то вели.

Недолюдей она тоже могла видеть. Они очень походили на людей. Здесь и там попадались существа, вернувшиеся к животному состоянию, – человек-конь с мордой своего предка, женщина-крыса с обычными чертами лица, если не считать двадцатисантиметровых белых усов, похожих на нейлоновые, по дюжине с каждой стороны. Одна женщина выглядела совсем как человек – красивая девушка, сидевшая на скамье в десяти метрах дальше по коридору и не обращавшая внимания ни на толпу, ни на Мейбл, ни на Моего-милого-Чарли, ни на саму Элейн.

– Кто это? – поинтересовалась Элейн, кивнув на красивую девушку.

Мейбл, избавившись от напряжения, охватившего ее, когда она спросила у Элейн, не «смерть» ли та, теперь проявляла общительность, выглядевшую странно в таком месте.

– Это Кроули.

– Чем она занимается? – спросила Элейн.

– У нее есть гордость, – ответила Мейбл, ее гротескное красное лицо было веселым и энергичным, вялый рот при разговоре брызгал слюной.

– Но разве она ничем не занимается? – снова спросила Элейн.

– Здесь никто не должен чем-то заниматься, госпожа Элейн… – вмешался Мой-милый-Чарли.

– Называть меня «госпожой» противозаконно, – сказала Элейн.

– Прошу прощения, человеческое существо Элейн. Здесь никто не должен чем-то заниматься. Мы все противозаконны. Этот коридор мыслеупорный, и ни одна мысль не может ни проникнуть внутрь, ни выйти наружу. Погоди немного! Посмотри на потолок… Вот оно!

Красный всполох пробежал по потолку и погас.

– Потолок светится всякий раз, когда кто-то думает об этом месте, – объяснил Мой-милый-Чарли. – Весь туннель снаружи считается «отстойником сточных вод: для органических отходов», и потому слабым отзвукам жизни, которые могут отсюда выйти, не придают особого значения. Люди построили его для своих нужд миллион лет назад.

– Миллион лет назад их не было на Фомальгауте III, – огрызнулась Элейн. И задумалась, почему так поступила. Мой-милый-Чарли был не человеком, а лишь говорящим животным, сбежавшим из ближайшей мусоросжигательной печи.

– Прости, Элейн, – ответил Мой-милый-Чарли. – Мне следовало сказать, давным-давно. Нам, недолюдям, редко выпадает шанс познакомиться с настоящей историей. Но мы пользуемся этим коридором. Кто-то с нездоровым чувством юмора назвал это место Городом глупцов. Мы живем десять, или двадцать, или сотню лет, а потом люди или роботы находят нас и убивают. Вот почему расстроилась Мейбл. Она решила, что ты смерть. Но ты не смерть. Ты Элейн. И это чудесно, чудесно. – Его лукавое, слишком умное лицо лучилось от искренности. Должно быть, его потрясла собственная честность.

– Ты собирался рассказать, в чем предназначение этой недодевушки, – напомнила Элейн.

– Это Кроули, – ответил он. – Она ничего не делает. Никто из нас не должен что-то делать. Ведь мы все обречены. Она немного честнее других. У нее есть гордость. Она презирает всех нас. Ставит нас на место. Заставляет чувствовать себя низшими. Мы считаем ее ценным членом группы. У всех нас есть гордость, в которой нет никакого проку, однако Кроули просто обладает гордостью, но ничего по этому поводу не делает. Она служит вроде напоминания. Если мы ее не трогаем, она нас не трогает.