Текст книги "Инструментарий человечества"

Вирджиния напряглась и задергалась в моих объятиях. Я позвал ее по-французски. Она не услышала.

Тогда я позвал мысленно.

Там был кто-то еще.

Разум Вирджинии с отвращением швырнул мне: Кошачья девица. Она хочет ко мне прикоснуться!

Вирджиния извернулась. Внезапно в моей правой руке осталась лишь пустота. Даже в тусклом свете я увидел отблеск золотого платья, мелькнувшего над краем пропасти. Потянулся разумом и услышал крик: Пол, Пол, я люблю тебя. Пол… помоги мне!

Ее тело рухнуло вниз, и мысли угасли.

Кем-то еще оказалась К’мелл, которую мы встретили в коридоре.

Я пришла за вами обоими, сказала она мне. Хотя птицам до нее не было дела.

Какое отношение к этому имеют птицы?

Ты их спас. Ты спас их птенцов, которых убивал рыжеголовый человек. Мы все тревожились о том, как вы, настоящие люди, поступите с нами, когда станете свободными. Мы это выяснили. Некоторые из вас плохие и убивают иные виды жизни. Другие – хорошие и защищают жизнь.

И это все, к чему сводится хороший и плохой? – подумал я.

Наверное, мне не стоило терять бдительность. Людям не нужно разбираться в драках, но гомункулам нужно. Их вывели в битвах, и они служили в трудные времена. К’мелл, девушка-кошка, резко ударила меня кулаком в подбородок. У нее не было наркоза, а спустить меня вниз по тросам во время «тайфуна» – даже будучи кошкой – она могла лишь в бессознательном, расслабленном состоянии.

Я очнулся в своей комнате. Я чувствовал себя очень хорошо. Рядом был робот-врач. Он сказал:

– Вы испытали шок. Я уже связался с подкомиссаром Инструментария и могу стереть ваши воспоминания за последние сутки, если вы того пожелаете.

У него было приятное лицо.

Где ревущий ветер? Где воздух, обрушивающийся на нас, подобно камням? Вода, мчащаяся там, где ею не управляют погодные машины? Где золотое платье и безумное, алчущее страха лицо Максимилиана Махта?

Я подумал обо всем этом, но робот-врач, не будучи телепатом, моих мыслей не уловил. Я пристально посмотрел на него и воскликнул:

– Где моя настоящая любовь?

Роботы не могут фыркать, но этот попробовал.

– Голая девушка-кошка с пылающими волосами? Она отправилась на поиски одежды.

Я уставился на него.

В его консервативном механическом умишке варились собственные мерзкие мыслишки.

– Должен признать, сэр, что вы, «свободные люди», действительно меняетесь очень быстро…

Кто будет спорить с машиной? Отвечать было ниже моего достоинства.

Но как насчет другой машины? Двадцать одна минута. Как это могло получиться? Откуда она могла знать? С той машиной мне спорить тоже не хотелось. Должно быть, это была очень мощная старая машина, пережиток эпохи древних войн. Я не собирался выяснять. Некоторые люди называли ее богом. Я никак ее не называю. Я не нуждаюсь в «страхе» и не предлагаю вернуться на Бульвар Альфа-Ральфа.

Но послушай, о сердце мое! Как ты сможешь снова вернуться в кафе?

Вошла К’мелл, и робот-врач вышел.

Баллада об утраченной К’мелл

 
Она-сделала-это – и получила зачем,
И колокол потемнел от коварных схем.
Но гоминида она полюбила затем.
Она-сделала-это – и осталась ни с чем?
 

Из «Баллады об утраченной К’мелл»

Она была эскорт-девушкой, а они – настоящими людьми, лордами творения, однако она поставила свои мозги против их разума – и выиграла. Такого не случалось прежде – и уж точно не случится в будущем, но она действительно выиграла. Она даже не была человеческого происхождения. Ее вывели из кошки, хоть и в человеческом обличье, и это объясняет букву К перед ее именем. Ее отца звали К’макинтош, а ее саму – К’мелл. Она хитростью одолела собрание законных лордов Инструментария.

Это произошло в Земплепорте, величайшем из зданий, мельчайшем из городов, возвышавшемся на двадцать пять километров на западном побережье Меньшего моря Земли.

Кабинет лорда Жестокость располагался перед четвертым клапаном.

I

В отличие от большинства лордов Инструментария, Жестокость любил утреннее солнце и потому без всякого труда обустроил свой кабинет и апартаменты там, где ему хотелось. Глубина его главного кабинета составляла девяносто метров, высота и ширина – двадцать. За ним лежал «четвертый клапан», занимавший почти тысячу гектаров. Он имел форму спирали и напоминал огромную улитку. Обитель лорда Жестокость, несмотря на свои размеры, была всего лишь «голубиным гнездом» в глушителе на краю Землепорта. Землепорт стоял, подобно гигантскому бокалу, протянувшись от магмы до верхних слоев атмосферы.

Его построили во время крупнейшей механической показухи в истории человечества. Хотя у людей с самого начала последовательной истории были ядерные ракеты, они использовали химические ракеты, чтобы загружать межпланетные корабли с ионными и ядерными двигателями или собирать фотонные парусники для межзвездных путешествий. Недовольные проблемами, связанными с доставкой предметов в небо по частям, люди разработали ракету в миллиард тонн – и обнаружили, что она уничтожала любую местность, где садилась. Даймони – люди земного происхождения, вернувшиеся из дальнего космоса – помогли землянам построить ракету из погодоустойчивого, стрессоустойчивого, нержавеющего и долговечного материала. Потом они улетели и больше не возвращались.

Жестокость часто оглядывал свою квартиру и гадал, каково здесь было, когда раскаленный добела газ с визгом, приглушенным до шепота, врывался из клапана в его камеру и шестьдесят три ей подобных. Теперь в его жилище была задняя стена из толстого бруса, а сам клапан превратился в огромную пещеру, в которой обитали дикие звери. Никому больше не требовалось так много места. Камеры были полезны, но клапан ни на что не годился. Плоскоформирующие корабли с шелестом слетали со звезд и приземлялись в Землепорту из юридических соображений, но они были бесшумными и определенно не выпускали раскаленных газов.

Жестокость посмотрел на высокие облака далеко внизу и сказал себе:

– Хороший день. Приятный воздух. Все спокойно. Надо поесть.

Жестокость часто обращался к себе подобным образом. Он был оригиналом, даже чудаком. Член верховного совета человечества, он страдал от проблем – но не личных. У него над кроватью висела картина Рембрандта – единственная известная во всем мире; а он сам, вероятно, был единственным, кто мог ее оценить. На задней стене его квартиры висели гобелены забытой империи. По утрам солнце играло ему большую оперу, приглушая, высветляя и меняя цвета, и он почти мог представить, будто прежние дни ссор, убийств и трагедий вернулись на Землю. Он хранил экземпляр Шекспира, экземпляр Коулгроува и две страницы из Книги Екклесиаста в запертом ящике рядом с кроватью. Лишь сорок два человека во Вселенной могли прочесть древний английский язык, и одним из них был Жестокость. Он пил вино, которое делали его собственные роботы в его собственных виноградниках на Закатном побережье. В общем, он был человеком, который устроил свою личную жизнь с удобством, эгоизмом и благополучием, дабы щедро тратить свои таланты на работу.

Проснувшись в то конкретное утро, он понятия не имел, что в него вот-вот влюбится прекрасная девушка; что, проработав в правительстве больше сотни лет, он вот-вот найдет на Земле другое правительство, такое же сильное и почти такое же древнее; что он добровольно вступит в тайный сговор и подвергнет себя опасности ради дела, которое будет понимать лишь отчасти. Все это было милосердно скрыто от лорда Жестокость, и единственный вопрос, возникший у него по пробуждении, заключался в том, выпить или не выпивать стаканчик белого вина за завтраком. На сто семьдесят третий день каждого года он непременно ел яйца. Они были редким лакомством, и он не хотел избаловать себя, съев слишком много, но не желал и лишить себя удовольствия и отказаться от них вовсе. Он бродил по комнате, бормоча:

– Белое вино? Белое вино?

В его жизни вот-вот появится К’мелл, но он об этом не догадывался. Она была обречена на победу, пусть сама об этом и не знала.

Когда человечество вошло в эпоху Переоткрытия человека, вернув себе правительства, деньги, газеты, национальные языки, болезни и внезапные смерти, возникла проблема недолюдей: они не были людьми, а были выведены из земных животных, которым придали человеческий облик. Они могли говорить, петь, читать, писать, работать и умирать; но их не касались человеческие законы, которые просто определяли недолюдей как «гомункулов» и давали им статус, близкий к статусу животных и роботов. Настоящих же людей из других миров всегда называли «гоминидами».

Большинство недолюдей делали свою работу и покорно мирились с положением полурабов. Некоторым удавалось прославиться – например, К’макинтош стал первым земным существом, совершившим пятидесятиметровый прыжок в длину при нормальной силе тяжести. Его дочь, К’мелл, была эскорт-девушкой и зарабатывала себе на жизнь, встречая прибывавших на Землю людей и гоминидов из иных миров и помогая им почувствовать себя как дома. Она имела право трудиться в Землепорту, но работа у нее была тяжелая и низкооплачиваемая. Люди и гоминиды так долго жили в богатом обществе, что не знали, каково это – быть бедными. Однако лорды Инструментария постановили, что недолюди – животного происхождения – должны жить в экономических условиях Древнего мира; у них должна быть своя валюта, чтобы платить за жилье, пищу, имущество и образование детей. Если они разорялись, их отправляли в Нищий дом, где безболезненно усыпляли в газовой камере.

Очевидно, человечество, решив все свои основные проблемы, не было готово позволить земным животным – каким бы модификациям их ни подвергли – полностью сравняться с людьми.

Лорд Жестокость, седьмой в роду, осуждал подобную политику. Он был человеком, который мало кого любил, ничего не боялся, мог позволить себе амбиции и приверженность работе; однако в парламенте бурлят страсти, по глубине и напряжению подобные любовным эмоциям. Две сотни лет Жестокость считал себя правым, но оставался в меньшинстве, и это породило в нем яростное желание добиться своего.

Жестокость был одним из немногих настоящих людей, веривших в права недолюдей. Он считал, что человечеству никогда не исправить древних проступков, если сами недолюди не получат некоторые инструменты власти – оружие, тайные организации, богатство и (в первую очередь) структуру, которая позволит им бросить вызов человеку. Он не боялся революции, но жаждал справедливости с одержимостью, бравшей верх над всеми прочими рассуждениями.

Когда лорды Инструментария прослышали о тайном сговоре недолюдей, они предоставили разбираться с этим механической полиции.

Но не Жестокость.

Он создал собственную полицию, состоявшую из недолюдей, в надежде привлечь на службу врагов, которые увидят в нем дружественного противника и со временем обеспечат ему связи с предводителями недолюдей.

Если эти предводители и существовали, они были умны. Чем эскорт-девушка вроде К’мелл выдала тот факт, что является лидером агентурной сети, проникшей в сам Землепорт? Если предводители и существовали, им следовало соблюдать крайнюю осторожность. Контролеры-телепаты, как человеческие, так и механические, следили за каждой мыслеволной, проводя случайные проверки. Даже компьютеры не показывали ничего более значимого, чем маловероятные уровни счастья в сознаниях, у которых не имелось объективных причин быть счастливыми.

Смерть отца К’мелл, самого знаменитого кота-атлета из всех, что когда-либо рождались среди недолюдей, обеспечила лорду Жестокость первую конкретную ниточку.

Он лично отправился на похороны, в ходе которых тело должны были запустить в космос в ледяной ракете. Скорбящие стояли вперемешку с любопытными зеваками. Спорт не знает государственных, расовых, мировых и видовых рамок. Там были гоминиды: настоящие, стопроцентные люди, они выглядели странно и жутковато, потому что сами или их предки подверглись телесным модификациям, дабы соответствовать условиям жизни тысячи миров.

Там были недолюди, «гомункулы» животного происхождения, большинство – в рабочей одежде; они больше походили на людей, чем настоящие люди из других миров. Тем, кто был наполовину меньше или в шесть раз больше человека, не позволяли вырасти. Все должны были обладать человеческими чертами и приемлемыми человеческими голосами. Наказанием за плохую учебу в начальной школе была смерть. Жестокость оглядел толпу и сказал себе: Мы задали этим людям сложнейшие стандарты выживания и сделали ужаснейший стимул, саму жизнь, условием абсолютного прогресса. Как можно быть такими глупцами и считать, что они нас не одолеют! Судя по всему, другие люди в толпе думали иначе. Они требовательно хлопали недолюдей тростями, хотя это были похороны недочеловека, и люди-медведи, люди-быки, люди-кошки и все прочие мгновенно, с извинениями, уступали им место.

К’мелл стояла рядом с ледяным гробом отца.

Жестокость не просто посмотрел на нее – а это зрелище было приятным. Он совершил поступок, неприличный для простого гражданина, но позволительный для лорда Инструментария: он заглянул ей в разум.

И увидел кое-что неожиданное.

Когда гроб отбыл, она воскликнула: Ии-телли-келли, помоги мне! Помоги мне!

Она мыслила фонетически, а не словами, и для поисков у лорда был только грубый звук.

Жестокость не стал бы лордом Инструментария, если бы не проявил смелость. Его ум был быстрым, слишком быстрым для настоящей рассудительности. Он мыслил образно, а не логически. Он вознамерился навязать девушке свою дружбу.

Жестокость решил дождаться подходящего момента, но потом передумал.

Когда после похорон К’мелл отправилась домой, он проник в круг ее мрачных друзей, недолюдей, пытавшихся оградить ее от соболезнований невоспитанных, но искренних любителей спорта.

Она узнала его и проявила должное уважение.

– Мой лорд, я не ожидала увидеть вас здесь. Вы знали моего отца?

Он кивнул и выразил свои сочувствие и печаль звучными словами, которые вызвали одобрительный шепот у людей и недолюдей.

Однако левой рукой, висевшей вдоль левого бока, он, несколько раз стукнув большим пальцем о средний, подал известный сигнал – тревога! тревога! – которым пользовался персонал Землепорта, когда требовалось предупредить коллегу, не потревожив при этом путешественников из других миров.

К’мелл была так расстроена, что едва все не испортила. Он еще не кончил свою высокопарную речь, когда она воскликнула громким, чистым голосом:

– Вы обращаетесь ко мне?

– …я обращаюсь к тебе, К’мелл, достойной носить имя своего отца, – продолжил Жестокость свои соболезнования. – К тебе мы обращаемся в это время общей скорби. К кому, кроме тебя, я могу обращаться, если говорю, что К’макинтош никогда не останавливался на полпути и умер молодым из-за своей пылкой сознательности? Прощай, К’мелл, я возвращаюсь в свой кабинет.

Она явилась через сорок минут после него.

II

Он без обиняков вгляделся ей в лицо.

– Это важный день в твоей жизни.

– Да, мой лорд, и печальный.

– Я имею в виду не смерть и похороны твоего отца, – возразил он. – Я говорю о будущем, к которому мы все должны обратиться. Сейчас дело за тобой и мной.

Ее глаза расширились. Она считала его совсем другим человеком. Он был чиновником, свободно расхаживавшим по Землепорту, часто приветствовавшим важных гостей из других миров и приглядывавшим за бюро церемоний. Она входила в приветственную группу; к ее услугам прибегали, когда требовалось успокоить сердитого путешественника или избежать ссоры. Подобно гейшам древней Японии, ее профессию уважали; она была не девицей легкого поведения, а профессиональной кокетливой хозяйкой. К’мелл уставилась на лорда Жестокость. Не похоже, чтобы он имел в виду нечто непристойно-личное. Но с людьми никогда нельзя сказать наверняка.

– Ты знаешь людей, – произнес он, передавая ей инициативу.

– Наверное, – ответила она. Ее лицо было странным. Она начала улыбаться улыбкой № 3 (чрезвычайно притягательной), как учили в школе для эскорт-девушек. Осознав, что ошиблась, попыталась применить обычную улыбку – и поняла, что скорчила гримасу.

– Посмотри на меня и решай, можешь ли доверять мне, – сказал он. – Я собираюсь взять обе наши жизни в свои руки.

Она посмотрела на него. Что за вопрос мог связать его, лорда Инструментария, с ней, недодевушкой? У них не было ничего общего. И не будет.

Но она смотрела на него.

– Я хочу помочь недолюдям.

Она моргнула. За таким грубым подходом обычно следовали крайне неприятные предложения. Но его лицо дышало серьезностью. Она ждала.

– Вы не обладаете достаточными политическими полномочиями, чтобы просто беседовать с нами. Я не собираюсь предавать расу настоящих людей, но хочу дать вашей стороне преимущество. Если вы станете лучше с нами торговаться, это повысит благополучие всех жизненных форм в долгосрочной перспективе.

К’мелл смотрела в пол, ее рыжие волосы были мягкими, как мех персидской кошки. Казалось, будто ее голова охвачена пламенем. Ее глаза почти не отличались от человеческих, за исключением способности отражать свет; радужки были темно-зелеными, как у древних кошек. Когда она подняла взгляд и посмотрела прямо на него, это было подобно удару.

– Чего вы хотите от меня?

Он посмотрел на нее в ответ.

– Следи за мной. За моим лицом. Ты уверена – уверена? – что я не хочу от тебя ничего личного?

Она явно удивилась.

– Чего еще от меня можно хотеть? Я эскорт-девушка, мелкая сошка, и не слишком образованная. Вы знаете больше, сэр, чем я узнаю за всю свою жизнь.

– Возможно, – согласился он, наблюдая за ней.

Вместо эскорт-девушки она почувствовала себя гражданином. Ей стало неуютно.

– Кто твой предводитель? – спросил он очень серьезным голосом.

– Комиссар Тидринкер, сэр. Он отвечает за всех инопланетных гостей. – Она внимательно следила за лордом Жестокость; не похоже, чтобы он пытался ее одурачить.

На его лице отразилось раздражение.

– Я имел в виду не его. Он у меня на службе. Кто твой предводитель среди недолюдей?

– Мой отец, но он умер.

– Прошу прощения, – сказал Жестокость. – Пожалуйста, садись. Но я спрашивал не об этом.

Она так устала, что опустилась на стул с невинной чувственностью, которая сбила бы с толку любого обычного человека. На ней была одежда эскорт-девушки, в достаточной степени соответствовавшая повседневной моде, чтобы выглядеть стильно, когда К’мелл стояла. В соответствии с ее профессией одежда оказывалась неожиданно и провокационно откровенной, когда К’мелл садилась; не настолько, чтобы потрясти мужчину своим бесстыдством, но разрезы, вырезы и покрой впечатлили лорда намного сильнее, чем он ожидал.

– Я вынужден попросить тебя немного прикрыться, – произнес Жестокость бесстрастным голосом. – Я мужчина, хоть и чиновник, и этот разговор слишком важен для нас, чтобы отвлекаться.

Его тон немного напугал ее. Она не имела в виду ничего такого. Сегодня был день похорон, и она вообще ничего не имела в виду; просто у нее не было другой одежды.

Он прочел все это по ее лицу.

И безжалостно продолжил:

– Юная леди, я спросил о твоем предводителе. Ты назвала своего начальника и своего отца. Мне нужен предводитель.

– Я не понимаю, – ответила она, едва не плача. – Не понимаю.

Тогда он подумал: Я должен рискнуть. Он вонзил в нее мысленный кинжал, словно сталь, почти вогнал слова прямо ей в лицо:

– Кто… – произнес он медленно и холодно, – такой… Ии… телли… келли?

Девушка была бледной от печали. Сейчас она побелела. Она увернулась от него. Ее глаза вспыхнули, как два костра.

Ее глаза… как два костра.

(Ни одной недодевушке, подумал Жестокость, пошатнувшись, не под силу загипнотизировать меня.)

Ее глаза… были как два ледяных костра.

Комната померкла. Девушка исчезла. Ее глаза слились в один белый, холодный огонь.

В огне стояла мужская фигура. Вместо рук были крылья, но из локтевых костей росли человеческие ладони. Лицо было четким, белым, холодным, как мрамор древней статуи; глаза были мутно-белесыми.

– Я О’телекели. Ты будешь верить в меня. Тебе позволено говорить с моей дочерью К’мелл.

Видение потускнело.

Жестокость снова увидел девушку, которая слепо смотрела сквозь него, неловко сидя на стуле. Он уже собирался пошутить над ее гипнотическими способностями, когда понял, что она по-прежнему под глубоким гипнозом, хотя сам он освободился. Ее тело было напряжено, одежда вернулась к прежнему намеренному беспорядку. Это выглядело не возбуждающе, а чрезвычайно жалко, словно с милым ребенком произошел несчастный случай. Жестокость заговорил с ней.

Он заговорил с ней, не ожидая услышать ответ.

– Кто ты? – спросил он, проверяя ее гипноз.

– Я тот, чье имя никогда не произносят вслух, – ответила девушка резким шепотом. – Я тот, в чью тайну ты проник. Я запечатлел свой образ и свое имя в твоем сознании.

Жестокость не спорил с призраками. Он принял решение.

– Если я открою свой разум, ты проверишь его, пока я буду наблюдать? Ты на это способен?

– Я способен на многое, – прошипел голос изо рта девушки.

К’мелл поднялась и положила руки ему на плечи. Посмотрела в его глаза. Он посмотрел на нее в ответ. Жестокость был сильным телепатом, но не ожидал мощного мыслепотока, хлынувшего от девушки.

Обыщи мой разум, приказал он, но только по вопросу недолюдей.

Я вижу, подумал разум, стоявший за К’мелл.

Ты видишь, что я собираюсь сделать для недолюдей?

Жестокость услышал тяжелое дыхание девушки, чей рассудок служил связующим звеном с его рассудком. Он попытался сохранить спокойствие, чтобы понять, какую часть его сознания изучают. Просто замечательно, подумал он. Такой разум здесь, на Земле, – и мы, лорды Инструментария, ничего о нем не знаем!

Девушка выкашляла тихий, сухой смешок.

Прошу прощения, подумал Жестокость. Продолжай.

Твой план, подумал чужеродный разум, могу я увидеть больше?

Больше ничего нет.

А, ты хочешь, чтобы я думал за тебя, сказал чужеродный разум. Ты можешь дать мне ключи к Колоколу и Банку, имеющим отношение к уничтожению недолюдей?

Я дам тебе информационные ключи, если сам смогу их получить, подумал Жестокость, но не управляющие ключи и не главный переключатель для Колокола.

Справедливо, подумал другой разум. И чего мне это будет стоить?

Ты будешь содействовать моей политике в Инструментарии. Будешь держать недолюдей в разумных рамках, если сможешь, когда придет время переговоров. Будешь честно и добросовестно блюсти все последующие соглашения. Но как мне достать ключи? Потребуется год, чтобы их отгадать.

Дай взглянуть девушке, а за ней буду я. Идет? – подумал чужеродный разум.

Идет, – подумал Жестокость.

Конец связи? – подумал разум.

Как нам связаться вновь? – подумал в ответ Жестокость.

Как и прежде. Через девушку. Никогда не произноси моего имени. Не думай о нем, если сможешь. Конец связи?

Конец связи! – подумал Жестокость.

Державшая лорда за плечи девушка притянула его лицо вниз и поцеловала, уверенно и нежно. Он никогда прежде не касался недочеловека – и подумать не мог, что будет с ним целоваться. Это было приятно, но он отвел руки К’мелл от своей шеи, наполовину развернул ее и позволил опереться на себя.

– Папа! – счастливо вздохнула она.

Внезапно К’мелл напряглась, посмотрела ему в лицо и отпрыгнула к двери.

– Жестокость! – воскликнула она. – Лорд Жестокость! Что я здесь делаю?

– Ты выполнила свой долг, моя девочка. Можешь идти.

Пошатываясь, она вернулась в комнату.

– Меня сейчас стошнит, – сказала она, и ее вырвало на пол.

Он нажал кнопку вызова робота-уборщика и хлопнул по столу, чтобы тот подал кофе.

К’мелл расслабилась и заговорила о его надеждах для недолюдей. Она провела у него час. К моменту ее ухода они составили план. Ни один из них не упомянул О’телекели, ни один не высказал открыто свои намерения. Если контролеры подслушивали, ни одно предложение или параграф не показался бы им подозрительным.

Когда она ушла, Жестокость выглянул в окно. Далеко внизу он увидел облака; там, под ним, лежал в сумерках мир. Он собирался помочь недолюдям – и столкнулся с силами, о которых упорядоченное человечество не имело ни малейшего понятия или представления. Он был ближе к истине, чем думал. Нужно добиться своего.

Но сама К’мелл в качестве напарника!

Видела ли история миров более странного дипломата?

III

Меньше чем за неделю они решили, что делать. Они займутся Советом лордов Инструментария – самим мозговым центром. Риск был высок, но цели можно было достичь за считаные минуты, если работать у самого Колокола.

Именно это интересовало Жестокость.

Он не знал, что К’мелл следила за ним двумя различными гранями своего разума. Одна ее часть была боевым, искренним заговорщиком, целиком и полностью сочувствовавшим революционным целям, которые они перед собой ставили. Другая ее часть была… женщиной.

Она обладала женственностью более подлинной, чем любая женщина-гоминид. Она знала цену своей отточенной улыбки, роскошных, ухоженных, невероятно мягких волос, гибкой молодой фигуры с крепкими грудями и соблазнительными бедрами. Она в мельчайших подробностях понимала воздействие, которое ее ноги оказывали на людей-гоминидов. У настоящих людей было мало секретов от К’мелл. Мужчины выдавали себя неудовлетворенными желаниями, женщины – неодолимой ревностью. Но лучше всего она знала людей потому, что сама не была человеком. Ей приходилось учиться путем подражания, а подражание – акт сознательный. Тысячи мелочей, которые обычные женщины принимали как само собой разумеющееся или о которых задумывались лишь один раз в жизни, для К’мелл были предметом тщательного, серьезного исследования. Она была девушкой по профессии, человеком по ассимиляции, любопытной кошкой по своей генетической природе. И теперь она влюбилась в Жестокость – и знала это.

Даже она не догадывалась, что любовная история однажды просочится слухами, вырастет в легенду и сохранится в веках романтикой. Она не знала про балладу о ней самой, начинавшуюся строками, которые прославятся значительно позже:

 
Она-сделала-это – и получила зачем,
И колокол потемнел от коварных схем.
Но гоминида она полюбила затем.
Она-сделала-это – и осталась ни с чем?
 

Все это ждало в будущем, и она об этом не догадывалась.

Она знала свое прошлое.

Она помнила инопланетного принца, который положил голову ей на колени и сказал на прощание, посасывая из стакана мотт:

– Забавно, К’мелл, ты даже не человек – но ты самое разумное человеческое существо, что я здесь встретил. Ты знаешь, что моя планета разорилась, чтобы отправить меня сюда? И чего я добился? Ничего, ничего и тысячу раз ничего. Но ты! Если бы ты руководила правительством Земли, я бы получил то, что нужно моему народу, и этот мир тоже стал бы богаче. Родина человечества, так они его называют. Какая к черту Родина человечества! Единственное разумное существо в нем – кошка!

Он провел пальцами по ее лодыжке. Она не шелохнулась. Это была часть гостеприимства, и у нее имелись свои способы не дать этому гостеприимству зайти слишком далеко. Земная полиция следила за ней; для них она была удобством для инопланетных гостей, чем-то вроде мягкого кресла в фойе Земплепорта или питьевого фонтанчика с кислой водой для чужеземцев, не переносящих пресную земную воду. От нее не ждали чувств и сопричастности. Если бы она стала причиной казуса, ее бы сурово наказали, как часто наказывали животных или недолюдей, либо (после быстрого, формального безапелляционного слушания) уничтожили бы, как позволял закон и предписывала традиция.

Она целовала тысячу людей, может, полторы тысячи. Она помогала им расслабиться и выслушывала их жалобы или тайны, прежде чем они уходили. Это была жизнь, эмоционально выматывающая, но очень возбуждающая. Иногда она смеялась, глядя на человеческих женщин с их задранными носами и горделивыми замашками и понимая, что знает о мужчинах, принадлежащих человеческим женщинам, больше, чем сами женщины.

Однажды женщине-полицейскому пришлось прочесть отчет о двух пионерах с Нового Марса. К’мелл было приказано поддерживать с ними очень близкий контакт. Прочитав отчет, женщина-полицейский посмотрела на К’мелл с лицом, искаженным ревностью и ханжеской яростью.

– Ты называешь себя кошкой. Кошкой! Ты свинья, ты собака, ты животное. Может, ты и работаешь на благо Земли, но не воображай, будто ты ровня человеку. Я считаю преступлением то, что Инструментарий позволяет монстрам вроде тебя встречать настоящих людей из космоса! Я ничего не могу с этим поделать. Но поможет тебе Колокол, девчонка, если ты когда-нибудь прикоснешься к настоящему землянину! Если ты хотя бы приблизишься к нему! Если осмелишься применить свои трюки здесь! Ты меня поняла?

– Да, мадам, – ответила К’мелл. А про себя подумала: Бедняжка даже не может правильно подобрать себе одежду и прическу. Неудивительно, что она ненавидит тех, кому удается красиво выглядеть.

Быть может, женщина-полицейский считала, что неприкрытая ненависть потрясет К’мелл. Она ошиблась. Недолюди привыкли к ненависти, и в сыром виде она была ничуть не хуже, чем приправленная вежливостью и поданная как яд. Им приходилось с этим жить.

Но теперь все изменилось.

Она влюбилась в Жестокость.

А он любил ее?

Невозможно. Нет, возможно. Противозаконно, маловероятно, непристойно – да, но не невозможно. Ведь наверняка он почувствовал ее любовь.

Если и так, он не подал виду.

Люди и недолюди влюблялись друг в друга и прежде. Недолюдей всегда уничтожали, а настоящим людям стирали память. Подобные вещи были запрещены законом. Ученые-люди создали недолюдей, дали им умения, которых не было у настоящих людей (прыгун на пятьдесят метров, телепат в двух милях под землей, человек-черепаха, тысячу лет ждавший у аварийного выхода, человек-корова, охранявший ворота без всякой награды), а также наделили многих недолюдей человеческим обликом. Так было проще. Человеческий глаз, пятипалая рука, человеческий размер – все это было удобно с прикладной точки зрения. Придав недолюдям размер и форму, более-менее соответствовавшие человеческим нормам, ученые избавились от необходимости заводить два, или три, или десяток мебельных гарнитуров. Человеческая фигура всех устраивала.

Но они забыли про человеческое сердце.

И теперь она, К’мелл, влюбилась в человека, настоящего человека, достаточно старого, чтобы быть дедом ее собственного отца.

Однако ее чувства к нему были отнюдь не дочерними. Она помнила, что с отцом у них было легкое товарищество, невинная и открытая привязанность, скрывавшая тот факт, что в нем сохранилось намного больше кошачьего, чем в ней. Их разделяла болезненная пропасть так и не произнесенных слов – слов, которых не мог сказать ни один из них, которых никто не мог сказать. Они были так близки друг к другу, что ближе стать уже не могли. И это порождало колоссальную дистанцию, душераздирающую, но невыразимую. Ее отец умер, и теперь этот настоящий человек оказался здесь со всей добротой…