Текст книги "Инструментарий человечества"

III

Так он и сделал. Он воспользовался одним из самых странных видов транспорта, когда-либо встречавшихся на Земле, поскольку его ноги были слишком слабы. Ему осталось жить всего две девятых года, и он не хотел тратить время на пересадку новых ног.

Он ехал в открытом паланкине, который несли два римских легионера.

На самом деле легионеры были роботами, и в них не было ни капли крови и ни клочка живой ткани. Они были самыми компактными и самыми сложными в изготовлении, поскольку их мозг приходилось размещать в грудной клетке – несколько миллионов невероятно тонких пластин, на которых был записан весь жизненный опыт важного, ценного и давно мертвого человека. Их одели легионерами – вплоть до панцирей, мечей, юбок, наголенников, сандалий и щитов – лишь потому, что лорду Сто Один захотелось следовать за колесом истории. Их тела, целиком из металла, были очень сильными. Они могли пробивать стены, перепрыгивать пропасти, сокрушать людей и недолюдей своими пальцами и метать мечи с точностью управляемой ракеты.

Передний легионер, Флавий, возглавлял в Инструментарии Четырнадцать-Би – подразделение шпионажа, столь секретное, что даже среди лордов лишь немногие точно знали его местонахождение и задачи. Он был (до того, как его, умирающего, записали в разум робота) директором отдела исторических исследований для всей человеческой расы. Теперь он исполнял роль недалекой, добродушной машины, несущей два шеста, пока хозяин не решит включить его могучий разум на полную мощь и не произнесет простую латинскую фразу, не понятную никому из ныне живущих людей: Summa nulla est[7]7
  Совершенства не существует (лат.).


[Закрыть].

Задний легионер, Ливий, был психиатром, который стал генералом. Он выиграл множество сражений, прежде чем решил умереть, весьма скоропостижно, поскольку осознал, что битва сама по себе есть борба за собственное поражение.

Вместе, объединенные с невероятной мощью мозга лорда Сто Один, они были непревзойденной командой.

– Зона, – приказал лорд Сто Один.

– Зона, – веско повторили оба робота, поднимая паланкин за шесты.

– А затем Округ, – добавил лорд.

– Округ, – повторили они невыразительными голосами.

Сто Один почувствовал, как его паланкин накренился назад: Ливий аккуратно положил свои концы шестов на землю, подошел к лорду Сто Один и отсалютовал раскрытой ладонью.

– Могу я пробудиться? – спросил Ливий ровным, механическим голосом.

– Summa nulla est, – произнес лорд Сто Один.

Лицо Ливия ожило.

– Вам не следует туда ходить, мой лорд! Вам придется отказаться от иммунитета и встретиться со всеми опасностями. Пока там ничего нет. Пока – нет. Однажды они вырвутся из этого подземного ада и зададут людям настоящий бой. Но не сейчас. Сейчас они – жалкие создания, варящиеся в своем странном несчастье, занимающиеся любовью способами, которые никогда не пришли бы вам в голову…

– Забудь о том, что, по твоему мнению, пришло бы мне в голову. Какова реальная причина твоих возражений?

– Это бессмысленно, мой лорд! Вам осталось жить считаные дни. Сделайте для человечества что-то благородное и великое перед смертью. Нас могут выключить. Мы бы хотели приобщиться к вашим трудам, прежде чем вы нас покинете.

– Это все? – спросил Сто Один.

– Мой лорд, – произнес Флавий, – меня вы тоже пробудили. Идите вперед, говорю я. Там, внизу, заново творится история. Там есть вещи, о которых вы, величайшие лорды Инструментария, даже не подозреваете. Идите и взгляните, прежде чем умереть. Вы можете ничего не делать, но я не согласен с моим спутником. Там опасно, как могло бы быть опасно в Космосе, если бы мы его отыскали, но там интересно. А в мире, где сделаны все дела и передуманы все мысли, трудно отыскать вещи, которые по-прежнему могут возбудить в человеческом сознании неприкрытое любопытство. Как вам прекрасно известно, я мертв, но даже я, этим механическим разумом, ощущаю тягу к приключениям, стремление к опасности, очарование неведомого. Для начала, они там, внизу, совершают преступления. А вы, лорды, их игнорируете.

– Мы решили их игнорировать. Мы не глупцы. Мы хотели увидеть, что может случиться, – ответил лорд Сто Один, – и нам нужно было дать этим людям время, чтобы выяснить, как далеко они смогут зайти, если лишить их всякого контроля.

– Они рожают детей! – возбужденно сообщил Флавий.

– Мне это известно.

– Они подключили две нелегальные машины для мгновенных сообщений! – крикнул Флавий.

Сто Один остался спокоен.

– Так вот почему наблюдаются утечки в торговом балансе кредитной структуры Земли.

– У них есть кусок конгогелия! – завопил Флавий.

– Конгогелия! – воскликнул лорд Сто Один. – Невозможно! Он нестабилен! Они могут убить себя. Могут причинить вред Земле! Что они с ним делают?

– Музыку, – понизив голос, произнес Флавий.

– Что?

– Музыку. Песни. Приятный шум, чтобы танцевать под него.

– Немедленно отнесите меня туда! – рявкнул лорд Сто Один. – Это нелепо! Держать внизу кусок конгогелия – все равно что уничтожать обитаемые планеты ради игры в шашки.

– Мой лорд, – сказал Ливий.

– Да? – спросил Сто Один.

– Я снимаю мои возражения, – сказал Ливий.

– Благодарю, – очень сухо ответил Сто Один.

– У них внизу есть кое-что еще. Я не хотел, чтобы вы туда шли, и потому умолчал об этом, чтобы не возбудить ваше любопытство. У них есть бог.

– Если ты заготовил лекцию по истории, прибереги ее для другого раза, – сказал лорд Сто Один. – Засыпай и неси меня вниз.

Ливий не шелохнулся.

– Я сказал именно то, что хотел сказать.

– Бог? Что ты называешь богом?

– Личность или идею, способную дать ход совершенно новым культурным паттернам.

Лорд Сто Один подался вперед.

– Ты это знаешь?

– Мы оба знаем, – ответили Флавий и Ливий.

– Мы его видели, – сказал Ливий. – Десятую года назад вы велели нам тридцать часов свободно побродить по окрестностям. Мы взяли тела обычных роботов и случайно забрели в Зону. Когда мы почувствовали конгогелий в действии, нам пришлось спуститься, чтобы выяснить, что происходит. Обычно его используют, чтобы удержать на месте звезды…

– Не надо мне об этом рассказывать. Я сам знаю. Это был человек?

– Человек, – ответил Флавий, – который заново проживает жизнь Эхнатона.

– Кто это такой? – спросил лорд Сто Один, знавший историю, но желавший выяснить, как много известно его робо– там.

– Король, высокий, длиннолицый и толстогубый, который правил человеческим миром под названием Египет задолго до атомной энергии. Эхнатон придумал лучших из ранних богов. Этот человек воспроизводит жизнь Эхнатона, шаг за шагом. Он уже создал религию на основе солнца. Он смеется над счастьем. Люди его слушают. Они шутят над Инструментарием.

– Мы видели девушку, которая его любит, – добавил Ливий. – Она молода, она красива. И я думаю, у нее есть силы, из-за которых в будущем Инструментарий вознесет ее либо уничтожит.

– Они оба делали музыку, – сказал Флавий, – при помощи того куска конгогелия. И этот человек или бог – этот новый Эхнатон, как бы вы ни пожелали его назвать, мой лорд, – он танцевал странный танец. Как будто к трупу привязали веревки и заставили плясать подобно марионетке. На окружавших его людей этот танец оказывал такой же эффект, как лучший гипноз. Теперь я робот, но он встревожил даже меня.

– У этого танца было название? – спросил Сто Один.

– Названия я не знаю, – ответил Флавий, – но я запомнил песню, поскольку у меня фотографическая память. Желаете послушать?

– Определенно, – сказал лорд Сто Один.

Флавий встал на одну ногу, вытянул руки под странными, немыслимыми углами и запел высоким, оскорбительным тенором, который одновременно завораживал и отталкивал:

Прыгайте, милые люди, а я порыдаю по вам.

 
Прыгайте и рыдайте, а я поплачу по вам.
Я плачу, потому что я плачущий человек.
Я плачущий человек, потому что я плачу.
Я плачу, потому что кончен день,
На солнце тень,
Умер свет,
Времен нет.
Мертв отец.
Мир – венец,
Дню конец,
Облака низко,
Звезды близко,
Пламя гор,
Жар дождя,
Синий зной.
Мне конец,
И вам со мной.
Прыгайте, милые люди, за рыдающего человека.
Скачите, милые люди, за плачущего человека.
Я плачущий человек, потому что плачу по вам!
 

– Достаточно, – произнес лорд Сто Один.

Флавий отдал честь. Его лицо вновь стало приветливо-невозмутимым. Прежде чем взяться за передние концы шестов, он посмотрел назад и отпустил последнее замечание:

– Стихотворение написано строкой Скелтона.

– Хватит с меня вашей истории. Отнесите меня туда.

Роботы повиновались. Вскоре паланкин ловко запрыгал вниз по пандусам останков древнего города, который раскинулся под Землепортом, чудесной башней, что словно касалась слоисто-кучевых облаков в синей, прозрачной пустоте над человечеством. Сто Один уснул в своем странном транспортном средстве и не замечал, что многие люди-прохожие таращились на него.

Время от времени лорд Сто Один просыпался в незнакомых местах, пока легионеры уносили его все глубже и глубже в бездну под городом, где сладкие давления и теплые, тошнотворные запахи заставляли сам воздух казаться грязным.

– Стойте! – прошептал лорд Сто Один, и роботы остановились.

– Кто я? – спросил он у них.

– Вы изъявили желание умереть, мой лорд, – ответил Флавий, – через семьдесят семь дней, но пока вас по-прежнему зовут лорд Сто Один.

– Я жив? – спросил лорд.

– Да, – ответили оба робота.

– Вы мертвы?

– Мы не мертвы. Мы машины, несущие записи разумов людей, что когда-то жили. Хотите повернуть назад, мой лорд?

– Нет, нет. Теперь я вспомнил. Вы роботы. Ливий, психиатр и генерал, и Флавий, тайный историк. У вас человеческий разум, но вы не люди?

– Верно, мой лорд, – сказал Флавий.

– В таком случае как я могу быть живым – я, Сто Один?

– Вы сами должны это чувствовать, сэр, – ответил Ливий, – хотя разум стариков иногда ведет себя очень странно.

– Как я могу быть живым? – повторил Сто Один, оглядывая город. – Как я могу быть живым, когда знавшие меня люди мертвы? Они пронеслись по коридорам, подобно дымным призракам, обрывкам облаков; они были здесь, и любили меня, и знали, а теперь они мертвы. Возьмем мою жену, Эйлин. Она была красоткой, кареглазым ребенком, который вышел из обучающей камеры совершенным и юным. Время коснулось ее – и она танцевала под его мелодию. Ее тело располнело и состарилось. Мы его подправили. Но, в конце концов, смерть скрутила ее, и она отправилась туда, куда теперь собираюсь я. Раз вы мертвы, значит, можете рассказать, на что похожа смерть, где тела, и разумы, и голоса, и музыка мужчин и женщин проносятся по этим огромным коридорам, этим жестким мостовым – а затем исчезают. Как могли мимолетные призраки вроде меня и мне подобных, каждому из которых отведено лишь несколько десятков или сотен лет, прежде чем могучие слепые ветра времени унесут нас прочь, – как могли фантомы вроде меня создать этот крепкий город, эти чудесные машины, эти яркие огни, что никогда не меркнут? Как мы это сотворили, если уходим столь быстро, каждый из нас, все мы? Вы знаете?

Роботы не ответили. Их системы не были запрограммированы на жалость. Но лорд Сто Один все равно продолжил свою речь:

– Вы несете меня в место дикое, свободное, быть может, злое. Там люди тоже умирают, как и везде, и я должен умереть, так скоро, так ослепительно и просто. Мне следовало умереть давным-давно. Я был людьми, которые знали меня, братьями и товарищами, которые доверяли мне, женщинами, которые меня утешали, детьми, которых я любил столь мучительно и сладко много веков назад. Теперь их больше нет. Время прикоснулось к ним – и их не стало. Я вижу, как все, кого я когда-либо знал, несутся по этим коридорам, вижу их малыми детьми, вижу гордыми, и мудрыми, и преисполненными деятельности и зрелости, вижу старыми и деформированными; время тянется к ним – и они поспешно умирают. Зачем они так поступили? Как я могу жить дальше? Буду ли я помнить после смерти, что когда-то был живым? Я знаю, что некоторые из моих друзей смошенничали и уснули ледяным сном, надеясь на что-то, неведомое им самим. Я прожил жизнь – и я ее знаю. Что такое жизнь? Немного игры, немного учебы, несколько правильно подобранных слов, щепотка любви, укол боли, затем много работы, воспоминания – и грязь, взметающаяся навстречу солнцу. Вот и все, что мы из нее сделали – мы, покорившие звезды! Где мои друзья? Где мое «я», в котором я когда-то не сомневался, если знавшие меня люди унесены временем, словно подхваченные бурей лохмотья, во тьму и забвение? Ответьте мне. Вы должны знать! Вы машины, и вас наделили человеческим разумом. Вы должны знать, чего мы стоим, если взглянуть со стороны.

– Нас построили люди, – ответил Ливий, – и мы делаем лишь то, что они в нас заложили. Как мы можем ответить на подобную речь? Наш разум отвергает ее, каким бы хорошим он ни был. Мы не знаем ни печали, ни страха, ни гнева. Нам известны названия этих чувств – но не сами чувства. Мы слышим ваши слова – но не понимаем, о чем вы говорите. Вы пытаетесь рассказать, на что похожа жизнь? Мы это и так знаем. Ни на что особенное. У птиц и у рыб тоже есть жизнь. Это вы, люди, умеете говорить и сплетать из жизни припадки и тайны. Вы все запутываете. Крик никогда не придавал истине истинности, по крайней мере, для нас.

– Отнесите меня вниз, – сказал Сто Один. – Отнесите меня в Зону, куда много лет не ступала нога ни одного приличного человека. Я хочу оценить это место, прежде чем умру.

Они подняли паланкин и вновь неспешно потрусили по бесконечным пандусам вниз, к теплым, исходящим паром тайнам самой Земли. Люди-пешеходы стали встречаться реже, однако попадались недолюди – в основном гориллы или другие человекообразные обезьяны, – которые волокли наверх укутанные сокровища, похищенные из не внесенных в каталоги хранилищ древнейшего прошлого человечества. Иногда мимо проносился по каменной кладке вихрь металлических колес: разгрузив свои богатства в некой промежуточной точке высоко наверху, недолюди садились в тележки и катились вниз, словно гротескные человеческие дети-переростки древности, у которых когда-то вроде бы имели успех такие игры.

Приказ, произнесенный почти шепотом, вновь заставил двух легионеров остановиться. Флавий обернулся. Сто Один действительно звал их обоих. Они перешагнули шесты и подошли к нему с двух сторон.

– Возможно, я уже умираю, – прошептал Сто Один, – и это был бы крайне неудачный момент. Достаньте мой манекен-мэээ!

– Мой лорд, – ответил Флавий, – нам, роботам, строжайше запрещено касаться человеческих манекенов, и если мы это сделаем, команды предписывают нам немедленно уничтожить себя! Хотите, чтобы мы попробовали? Если так, который из нас? Приказы здесь отдаете вы, мой лорд.

IV

Лорд Сто Один молчал так долго, что даже роботы начали гадать, не скончался ли он в плотном, влажном воздухе и осязаемом зловонии пара и масла.

Наконец лорд Сто Один пошевелился и произнес:

– Мне не нужна помощь. Просто положите мне на колени сумку с моим манекеном-мэээ.

– Эту? – спросил Флавий, подняв маленький коричневый чемоданчик и обращаясь с ним с крайней осторожностью.

Лорд Сто Один едва заметно кивнул и прошептал:

– Аккуратно открой его для меня. Но не касайся манекена, если таковы твои приказы.

Флавий теребил застежку на чемоданчике. С ней было трудно управиться. Роботы не испытывали страха, однако были на интеллектуальном уровне запрограммированы избегать опасности. Пока Флавий пытался открыть чемоданчик, в его мозгу проносились безумные варианты. Сто Один хотел помочь ему, но древняя рука, трясущаяся и слабая, не могла даже дотянуться до застежки. Флавий размышлял о том, что в Зоне и Округе есть свои опасности, но подобное предприятие с манекенами – самое рискованное дело из всех, с которыми ему доводилось сталкиваться в форме робота, хотя при человеческой жизни он держал в руках множество манекенов, включая своего собственного. Это были типовые «манекены, электроэнцефалографические и эндокринные», миниатюрные реплики, показывавшие все аспекты состояния здоровья пациента, для которого были созданы.

– Ничего не поделаешь, – прошептал Сто Один. – Заведите меня. Если я умру, отнесите мое тело назад и скажите людям, что я неверно рассчитал время.

Не успел он договорить, как чемоданчик раскрылся. Внутри лежал маленький голый человечек, точная копия Сто Одного.

– Получилось, лорд! – воскликнул Ливий с другой стороны. – Позвольте, я направлю вашу руку, чтобы вы поняли, что нужно делать.

Хотя роботам запрещено касаться манекенов-мэээ, они могут дотронуться до человека, если тот разрешит. Сильные купропластиковые пальцы Ливия, похожие на человеческие, с многотонной силой зажима, тянули руки лорда Сто Одного вперед, пока те не легли на манекена-мэээ. Флавий, быстрый, плавный и подвижный, удерживал голову лорда на старой, усталой шее, чтобы древний владыка видел, чем заняты его руки.

– Мертва ли какая-либо часть? – спросил у манекена старый лорд на мгновение укрепившимся голосом.

Манекен замерцал, и два непроглядно-черных пятна возникли на внешней стороне верхней части бедра и на правой ягодице.

– Органический резерв? – спросил лорд своего манекена-мэээ, и вновь машина отреагировала на команду. Миниатюрное тело вспыхнуло ярко-фиолетовым, а затем стало равномерно розовым.

– В этом теле еще осталась сила, невзирая на протезы и все прочее, – сообщил Сто Один двум роботам. – Я сказал, заведите меня! Заводите.

– Вы уверены, мой лорд, – спросил Ливий, – что стоит делать это здесь, когда мы одни в глубоком туннеле? Меньше чем за полчаса мы можем доставить вас в настоящую больницу, где вас осмотрят настоящие врачи.

– Я сказал, заведите меня, – повторил лорд Сто Один. – Пока вы этим занимаетесь, я понаблюдаю за манекеном.

– Ваш регулятор на обычном месте, мой лорд? – уточнил Ливий.

– Какая часть оборота? – спросил Флавий.

– На затылке, разумеется. Кожа над ним искусственная и самозатягивающаяся. Одной двенадцатой оборота будет достаточно. У тебя есть нож?

Флавий кивнул. Снял с пояса маленький острый нож, осторожно коснулся им шеи старого лорда, а затем вонзил в плоть, повернув лезвие быстрым, уверенным движением.

– Сработало! – произнес Сто Один таким бодрым голосом, что оба робота отшатнулись. Флавий убрал нож обратно на пояс. Сто Один, еще мгновение назад почти бездыханный, теперь без всякой помощи держал манекена-мэээ. – Видите, джентльмены! – воскликнул он. – Пусть вы и роботы, но все равно можете узреть истину и доложить о ней.

Оба робота посмотрели на манекена-мэээ, которого Сто Один держал перед собой, взяв под мышки большим и указательным пальцем.

– Смотрите, что он покажет, – сказал лорд роботам чистым, звучным голосом, после чего крикнул манекену: – Протезы!

Крошечное тело из розового стало пестрым. Обе ноги потемнели до пурпурно-синего. Синий цвет ног, левого предплечья, одного глаза, одного уха и свода черепа выдавал месторасположение протезов.

– Испытываемая боль! – крикнул Сто Один манекену. Куколка вновь стала светло-розовой. Все детали были на месте, вплоть до гениталий, ногтей на ногах и ресниц. Ни в одной части тела не было ни следа черного цвета боли.

– Потенциальная боль! – крикнул Сто Один. Кукла замерцала. Большая ее часть стала цвета темного грецкого ореха, на фоне которого выделялись насыщенные коричневые области.

– Потенциальный отказ – когда-нибудь! – крикнул Сто Один. К крошечному тельцу вернулся естественный розовый цвет. Маленькие молнии виднелись лишь в основании мозга, но больше нигде.

– Я в порядке, – сообщил Сто Один. – Я могу продолжать работу, как делал последние несколько сотен лет. Оставьте меня в режиме активной жизнедеятельности. Я продержусь несколько часов, а если нет, значит, и терять нечего. – Он убрал манекена обратно в чемоданчик, повесил чемоданчик на дверную ручку паланкина и приказал легионерам: – Вперед!

Легионеры уставились на него невидящим взглядом.

Проследив за ними, Сто Один понял, что они смотрят на его манекена-мэээ. Тот почернел.

– Вы умерли? – спросил Ливий таким хриплым голосом, каким только может говорить робот.

– Вовсе нет! – воскликнул Сто Один. – Я был мертв доли секунды, но сейчас я вновь на время живу. Манекен-мэээ всего лишь отразил суммарную боль моего живого тела. Огонь жизни по-прежнему пылает во мне. Смотрите, сейчас я закрою его… – Куколка вспыхнула бледно-оранжевыми вихрями, когда лорд Сто Один закрывал крышку.

Роботы отвернулись, словно увидели некое злодеяние или взрыв.

– Вниз, парни, вниз! – крикнул лорд, путая их имена, а они вновь взялись за шесты паланкина и понесли его в глубины под жизненно важными органами Земли.

V

Пока они трусили по бесконечным пандусам, ему снились коричневые сны. Приоткрыв глаза, он увидел проносящиеся мимо желтые стены. Посмотрел на свою старую, сухую руку, и ему показалось, что в этой атмосфере он больше похож на рептилию, чем на человека.

– Я попал в клетку сушеного, тусклого черепашьего панциря старости, – пробормотал он, но его голос был слишком слабым, и роботы не услышали. Они бежали вниз по длинному, бессмысленному бетонному пандусу, покрытому пленкой растекшейся древней нефти, и прикладывали все усилия, чтобы не споткнуться и не уронить своего драгоценного хозяина.

В глубокой, скрытой точке пандус разделялся: левое ответвление вело на широкую ступенчатую арену, которая могла вместить тысячи зрителей некоего события, что никогда не произойдет, а правый сужался, шел наверх и сворачивал, вместе с желтыми огнями.

– Стойте! – крикнул Сто Один. – Вы ее видите? Вы слышите?

– Слышим что? – спросил Флавий.

– Бой и ритм конгогелия, исходящие из Зоны? Вихри и вопли невероятной музыки, доносящиеся до нас сквозь мили сплошного камня? Девушка, которую я вижу, ждущая у двери, что ни в коем случае не следовало открывать? Звуки музыки, рожденной звездами и не предназначенной для человеческого уха? Вы слышите? – крикнул он. – Этот ритм. Противозаконный металл конгогелий, так глубоко под землей? Да-да. Да-да. Да. Музыка, которую никто прежде не понимал?

– Я слышу только пульсацию воздуха в коридоре и ваше сердцебиение, мой лорд, – ответил Флавий. – И что-то еще, похожее на механический шум, очень далекий.

– Это оно! – воскликнул Сто Один. – То, что ты назвал «похожим на механический шум», напоминает ли он такт из пяти отчетливых нот?

– Нет. Нет, сэр. Не пяти.

– А ты, Ливий? Будучи человеком, ты обладал выдающимися телепатическими способностями. Сохранилось ли что-то в том роботе, которым ты теперь являешься?

– Нет, мой лорд, не сохранилось. У меня острые чувства, а еще я подключен к подповерхностному радио Инструментария. Ничего особенного.

– Никакого такта из пяти нот? Каждая нота отдельно, немного недотягивает до долгой, исполнена смысла и образов благодаря страшной музыке конгогелия, заточенной вместе с нами в этой слишком твердой скале? Вы ничего не слышите?

Два робота в обличье римских легионеров покачали головами.

– Но я слышу ее, слышу сквозь камень. У нее груди, как зрелые груши, и темно-карие глаза, подобные косточкам только что разрезанных персиков. И я слышу, что они поют, их странные, глупые слова пентапола, которым придала величия кошмарная музыка конгогелия. Прислушайтесь к ним. Когда я повторяю их, они звучат просто глупо, потому что лишены внушающей трепет музыки. Ее зовут Сантуна, и она смотрит на него. В этом нет ничего удивительного. Он намного выше большинства мужчин – и все же превращает эту нелепую песню в нечто пугающее и странное.

 
Джим-жердь.
Ждет твердь.
Смерть.
 

– А его зовут Йебайии, но теперь он Солнечный Мальчик. У него вытянутое лицо и толстые губы первого человека, заговорившего об одном боге, одном-единственном, – Эхнатона.

– Фараона Эхнатона, – сказал Флавий. – Когда я был человеком, это имя знали в моем отделе. Это была тайна. Один из самых первых и величайших из более-чем-древних королей. Вы видите его, мой лорд?

– Сквозь этот камень я вижу его. Сквозь этот камень я слышу бред, порожденный конгогелием. Я иду к нему.

Лорд Сто Один сошел с паланкина и слабо, едва слышно заколотил по сплошной каменной стене коридора. Горели желтые лампы. Легионеры беспомощно ждали. Этого врага их острые мечи пронзить не могли. Их когда-то человеческие личности, записанные в миниатюрном мозге, были не в состоянии разобраться в слишком человеческой ситуации: старый-старый мужчина видел безумные сны в далеком туннеле.

Тяжело дыша, Сто Один прислонился к стене и со свистящим хрипом произнес:

– Эти шепоты нельзя не услышать. Неужели вы не слышите пятинотный такт конгогогелия, вновь творящего свою сумасшедшую музыку? Вслушайтесь в слова. Это очередной пентапол. Глупые, бесплотные слова, которым музыка дала плоть, и кровь, и внутренности. Вот, слушайте.

 
Шаг. Крен.
Бой. Плен.
Тлен.
 

– Их вы тоже не слышали?

– Могу ли я воспользоваться радио и посоветоваться с земной поверхностью? – спросил один из роботов.

– Посоветоваться! Посоветоваться! К чему нам советы? Это Зона, еще час бега – и вы окажетесь в сердце Округа.

Он взобрался в паланкин и скомандовал:

– Бегите, парни, бегите! Еще не больше трех-четырех километров по этому каменному садку. Я вас проведу. Если я перестану давать указания, можете поднять мое тело обратно на поверхность, чтобы мне устроили роскошные похороны и запустили меня в ракете-гробу на орбиту без возврата. Вам не о чем тревожиться. Ведь вы машины, и ничего больше, верно? Верно? – Под конец его голос сорвался на визг.

– Ничего больше, – сказал Флавий.

– Ничего больше, – сказал Ливий. – И все же…

– И все же что? – пожелал знать лорд Сто Один.

– И все же, – ответил Ливий, – Я знаю, что я машина, и знаю, что испытывал чувства, лишь когда был живым человеком. Иногда я гадаю, не зайдете ли вы, люди, слишком далеко. Слишком далеко с нами, роботами. И, быть может, с недолюдьми. Когда-то все было просто: каждое умевшее говорить существо считалось человеком, а каждое не умевшее – нет. Быть может, ваш конец близок.

– Если бы ты сказал это на поверхности, – мрачно произнес лорд Сто Один, – твою голову могли бы выжечь встроенным магниевым факелом. Ты ведь понимаешь, что за вами следят на предмет противозаконных мыслей.

– Конечно, понимаю, – ответил Ливий, – и понимаю, что умер как человек, раз теперь существую в виде робота. Очевидно, смерть не повредила мне тогда, а значит, вероятно, не повредит и в следующий раз. Однако в действительности все это не имеет значения, когда проникаешь в такие глубины Земли. В таких глубинах все меняется. Я не подозревал, что нутро мира окажется столь большим и тошнотворным.

– Дело не в том, как глубоко мы находимся, – раздраженно возразил лорд, – а в том, где мы находимся. Это Зона, где все законы отменены, а далеко внизу лежит Округ, где никогда не было законов. Теперь поторопитесь. Я хочу взглянуть на этого странного музыканта с лицом Эхнатона и хочу поговорить с поклоняющейся ему девушкой, Сантуной. Бегите осторожно. Немного выше и левее. Если я усну, не тревожьтесь. И не останавливайтесь. Я проснусь, когда мы приблизимся к музыке конгогелия. Если я слышу ее сейчас, на таком расстоянии, представьте, на что она будет похожа, когда вы окажетесь рядом!

Он откинулся на спинку паланкина. Роботы взялись за шесты и побежали туда, куда им велели.

VI

Они бежали более часа, иногда притормаживая, чтобы преодолеть текущие трубы или разрушенные пешеходные мостики; когда свет стал слишком ярким, им пришлось достать из сумок солнцезащитные очки, которые смотрелись крайне странно под римскими шлемами двух полностью снаряженных легионеров. (Разумеется, еще более странным являлось то, что глаза у них были вовсе не глазами; они напоминали белые мраморные шарики, плавающие в маленьких чашах с блестящими чернилами и глядящие на мир зловеще-туманным взглядом.) Роботы посмотрели на своего хозяина; тот не пошевелился, и они скрутили край его одеяния в плотную повязку, чтобы защитить ему глаза от яркого света.

В новом свете желтые лампочки коридора стали незаметны. Казалось, будто северное сияние сжали и направили в коридор в подвале давным-давно заброшенного отеля. Роботы не знали природы этого света, но он пульсировал тактами из пяти вспышек.

Музыка и огни стали слишком навязчивыми даже для двух роботов, которые шагали или трусили вниз, к центру мира. Должно быть, вентиляционная система была очень мощной, поскольку внутренний жар Земли не ощущался даже на такой глубине. Флавий не знал, сколько километров отделяют их от поверхности. Он понимал, что это незначительная величина с точки зрения планетарных расстояний – но весьма внушительная для обычной прогулки.

Внезапно лорд Сто Один сел в паланкине. Когда роботы сбавили шаг, он сердито сказал:

– Идите, идите. Я собираюсь завести себя. Мне хватит на это сил.

Он достал манекена-мэээ и осмотрел его в свете миниатюрного северного сияния, разлившегося по коридору. Манекен прошел смену цветов и диагнозов. Лорд был удовлетворен. Твердыми старыми пальцами он приставил острие ножа к собственному затылку и еще больше повысил выработку жизненной энергии.

Роботы сделали то, что им велели.

Огни сводили с ума. Иногда тяжело было даже просто передвигать ноги. С трудом верилось, что десятки или сотни, а то и тысячи человеческих существ преодолели эти неизведанные коридоры в поисках сокровенных рубежей Округа, где было дозволено все. Однако роботы были вынуждены верить. Они сами уже бывали здесь – и едва помнили, как отыскали дорогу в прошлый раз.

А музыка! Она обрушилась на них со всей силой. Такты из пяти нот, вызванивающие тона пентапола, стихотворной формы из пяти слов, которую несколько веков назад придумал безумный кот-менестрель К’пол, играя на своей к’лютне. Сама эта форма подчеркивала и усиливала кошачью резкость в сочетании с человеческим душераздирающим интеллектом. Неудивительно, что люди стремились сюда.

Во всей истории человечества не было деяния, которое нельзя было свершить благодаря одной из мощнейших сил человеческого духа: религиозной веры, мстительного тщеславия и чистейшего порока. Здесь ради порока люди открыли неведомые глубины и нашли им сумасшедшее, отвратительное применение. Их призвала музыка.

Эта музыка была особой. Теперь она поступала к Сто Одному и его легионерам двумя совершенно разными способами: вибрацией сплошной скалы и эхом, разносимым темным, тяжелым воздухом в лабиринте коридоров.

Огни в коридоре по-прежнему были желтыми, но электромагнитная иллюминация, вторившая музыке, затмевала обычный свет. Музыка правила всем, задавала все темпы, сзывала к себе всю жизнь. Это была песня, которой роботы не заметили в свой прошлый визит.

Даже лорд Сто Один, много где побывавший и многое повидавший, никогда прежде такого не слышал.

Это звучало так.

Напор, перебор и плавный повтор нот, лившихся из конгогелия – металла, не предназначенного для музыки, материи и антиматерии, заключенной в тонкую магнитную решетку, чтобы отгонять опасности открытого космоса. Теперь его кусок лежал глубоко в теле Старой Земли, отсчитывая собственные странные ритмы. Восход, полет и жаркий приход музыки, пульсировавшей в живой скале, аккомпанировавшей себе разносимым по воздуху эхом. Обняв, презрев любовный напев, что стонал и стенал в тяжелом камне.