Текст книги "Инструментарий человечества"

В конце концов, один из зрителей – высокий человек в серебристой шляпе – подставил ему подножку. Мальчик-лисенок упал на мостовую, ободрав ладони и колени. Когда он поднял глаза, чтобы взглянуть на обидчика, пуля попала ему прямо в голову. Он рухнул чуть дальше, мертвый.

Люди умирают. Мы знаем, как они умирают. Мы видели, как одни стыдливо, тихо умирают в Домах смерти. Как другие входят в четырехсотлетние комнаты, на дверях которых нет ручек, а внутри – камер. Мы видели снимки многочисленных погибших от природных катастроф, когда команды роботов делали видеозаписи для официального отчета и дальнейшего расследования. Смерть – не редкость, и она отвратительна.

Однако на этот раз смерть была иной. Недолюди – за исключением одного маленького мальчика-лисенка, слишком юного, чтобы понять, и слишком взрослого, чтобы ждать гибели на руках матери – лишились страха смерти. Они встречали смерть радостно, с любовью и спокойствием в голосах, манерах, телах. Для них не имело значения, узнают ли они, что стало с самой Джоан; они верили в нее.

Это поистине было новым оружием: любовь и хорошая смерть.

Кроули с ее гордостью лишилась всего этого.

Позже следователи нашли тело Кроули в коридоре. Им удалось установить, кем она была и что с ней случилось. Компьютер, в котором бестелесный образ госпожи Панк Ашаш просуществовал несколько дней после суда, разумеется, нашли и разобрали. Тогда никто не подумал выслушать ее суждения и последние слова. Из-за этого многие историки рвали на себе волосы.

Таким образом, детали ясны. В архивах даже сохранились долгий допрос и ответы, касавшиеся Элейн, которая предстала перед судом и позже была отпущена. Но мы не знаем, откуда взялась идея «огня».

Должно быть, где-то за пределами обзора видеосканера четверо глав Инструментария, проводившие суд, переговорили друг с другом. Имеется протест главы птиц (роботов), или начальника полиции Калмы, заместителя главы по имени Физи.

Он появляется на записях. Входит в кадр справа, уважительно кланяется главам и поднимает правую руку в традиционном жесте «разрешите прервать», который представляет собой причудливый изгиб вскинутой ладони, что с таким трудом давался актерам, попытавшимся изложить всю историю Джоан и Элейн в одной драме. (На самом деле он, как и прочие, не догадывался, что в грядущие эпохи его случайное появление будет тщательно изучаться. Весь этот эпизод пронизан поспешностью и стремительностью, в свете того, что мы теперь знаем.) Лорд Лимаоно произносит:

– Отказано. Мы выносим решение.

Глава птиц все равно заговорил:

– Мои слова имеют значение для вашего решения, лорды и госпожи.

– В таком случае говори, но будь краток, – приказала госпожа Гороке.

– Выключите камеры. Уничтожьте это животное. Сотрите память зрителям. Примените амнезию к себе на этот час. Вся эта сцена опасна. Я всего лишь надзираю за орнитоптерами, поддерживаю идеальный порядок, но я…

– Достаточно, – прервал его лорд Фемтиосекс. – Ты занимайся своими птицами, а мы займемся управлением мирами. Как ты посмел думать «подобно главе»? На нас лежит ответственность, о какой ты даже помыслить не можешь. Прочь.

На кадрах Физи отходит с мрачным лицом. На этих записях видно, что некоторые зрители удаляются. Пришло время обеда, и они проголодались; им невдомек, что они пропустят величайшее злодеяние в истории, которому посвятят более тысячи гранд-опер.

Затем Фемтиосекс переходит к кульминации.

– Больше знания, а не меньше – вот ключ к этой проблеме. Я слышал о наказании, которое приятней планеты Шайол, однако неплохо послужит в качестве урока цивилизованному миру. Эй, ты, – сказал он Физи, главе птиц, – принеси масло и пульверизатор. Сейчас же.

Джоан посмотрела на него с состраданием и тоской, но ничего не сказала. Она догадывалась, что он задумал. Как девушка и как собака она это ненавидела; как революционер – приветствовала в качестве завершения своей миссии.

Лорд Фемтиосекс поднял правую руку. Согнул безымянный палец и мизинец, прижав их большим пальцем, так, что указательный и средний палец торчали вперед. Тогда это был знак одного главы другому, означавший: «личные каналы, телепатические, немедленно». С тех пор недолюди используют этот жест в качестве своего символа политического единства.

Четыре главы вошли в состояние, подобное трансу, и разделили приговор.

Джоан принялась напевать мягким, протестующим, напоминающим собачий вой голосом, используя тот же фальшивый григорианский напев, к которому прибегли недолюди, прежде чем приняли решение и покинули Желто-коричневый коридор. Слова не представляли из себя ничего особенного, она лишь повторяла: «Люди, милые люди, я люблю вас», – чем занималась с самого выхода на поверхность Калмы. Но то, как она это делала, за все минувшие века воспроизвести не удалось. Есть тысячи поэм и мелодий под названием «Песнь Джоан», однако ни одна из них не передает душераздирающей печали оригинала. Песня, как и личность Джоан, была уникальной.

Призыв был мощным. Даже настоящие люди попытались прислушаться, переведя взгляд с четырех застывших глав Инструментария на поющую кареглазую девушку. Некоторые не смогли этого вынести. Очень по-человечески они забыли, почему здесь находятся, и рассеянно отправились домой обедать.

Внезапно Джоан умолкла.

Чистым, разнесшимся над толпой голосом она крикнула:

– Конец близок, милые люди. Конец близок.

Все глаза обратились к двум лордам и двум госпожам Инструментария. Госпожа Арабелла Андервуд казалась мрачной после телепатического совещания. Госпожа Гороке осунулась от невыразимой скорби. Лорды выглядели суровыми и решительными.

Заговорил лорд Фемтиосекс:

– Мы судили тебя, животное. Твое преступление велико. Ты жила противоправно. Наказание за это – смерть. Ты непонятным нам образом испортила роботов. За это доселе неведомое преступление смерть – слишком легкая кара, и я рекомендовал применить наказание, которое использовали на планете Фиолетовой звезды. Ты также произнесла множество противозаконных и неподобающих вещей, нарушив тем самым счастье и безопасность человечества. Наказание за это – повторное обучение, но поскольку тебе уже вынесено два смертных приговора, это значения не имеет. Тебе есть что сказать, прежде чем я провозглашу приговор?

– Если ты сегодня зажжешь огонь, мой лорд, он вечно будет пылать в сердцах людей. Ты можешь уничтожить меня. Можешь отвергнуть мою любовь. Но ты не можешь уничтожить доброту в вас самих, какой бы гнев у тебя эта доброта ни вызывала…

– Замолчи! – взревел он. – Я имел в виду оправдание, а не речь. Ты умрешь от огня здесь и сейчас. Что ты на это скажешь?

– Я люблю вас, милые люди.

Фемтиосекс кивнул подчиненным главы птиц, которые выволокли на улицу бочку и пульверизатор и поставили перед Джоан.

– Привяжите ее к столбу, – приказал лорд. – Опрыскайте. И подожгите. Камеры сфокусированы? Мы желаем, чтобы это было записано и известно. Если недолюди вновь попробуют нечто подобное, они увидят, что человечество правит мирами. – Он посмотрел на Джоан, и его взгляд словно затуманился. Странным голосом он произнес: – Я не плохой человек, маленькая девочка-собачка, но ты – плохое животное, и мы должны сделать из тебя урок. Ты это понимаешь?

– Фемтиосекс, – крикнула она, забыв про его титул, – мне тебя очень жаль. Тебя я тоже люблю.

После этих слов его лицо вновь помрачнело и посуровело. Он опустил правую руку рубящим жестом.

Физи повторил жест, и люди с бочкой и пульверизатором принялись поливать Джоан шипящей струей масла. Два стражника приковали ее к фонарному столбу, использовав импровизированную цепь из наручников, чтобы Джоан стояла прямо и была на виду у толпы.

– Огонь, – произнес Фемтиосекс.

Элейн почувствовало, как тело Охотника рядом с ней свела судорога. Он словно с силой напрягся. Сама она ощущала себя так же, как в тот день, когда ее разморозили и вытащили из адиабатического кокона, в котором она прибыла с Земли: живот свело, разум помутился, эмоции скачут туда-сюда.

Охотник прошептал:

– Я попытался дотянуться до ее сознания, чтобы облегчить смерть. Кто-то проник туда раньше меня. Я… не знаю, кто это.

Элейн смотрела.

Принесли огонь. Внезапно он коснулся масла, и Джоан вспыхнула, будто живой факел.

X

Сожжение С’джоан на Фомальгауте заняло совсем немного времени, но сохранилось в веках.

Фемтиосекс совершил чрезвычайную жестокость.

Он телепатически вторгся в ее разум и подавил его человеческую часть, оставив лишь примитивную собачью.

Джоан не стояла спокойно, как королева-мученица.

Она билась в языках пламени, которые лизали ее и карабкались по ней. Она выла и визжала от боли, как собака, как животное, чей мозг, каким бы изощренным он ни был, не в состоянии постичь бессмысленность человеческой жестокости.

Результат оказался прямо противоположным тому, на что рассчитывал лорд Фемтиосекс.

Толпа людей подалась вперед – не от любопытства, а от сострадания. Они избегали участков улицы, на которых лежали убитые недолюди: одни – в лужах собственной крови, другие – изломанные руками роботов, третьи – обратившиеся в груды ледяных кристаллов. Они обходили мертвецов, чтобы увидеть смерть, но не с глупой скукой людей, которые никогда не видели подобного зрелища; это было движение живых существ, инстинктивное и глубокое, к другому живому существу, страдающему и гибнущему.

Даже стражник, который удерживал Элейн и Охотника, стиснув Охотнику предплечье, – даже он машинально сделал несколько шагов вперед. Элейн оказалась в первом ряду зрителей, от непривычного, едкого запаха горящего масла ее нос дергался, завывания умирающей девушки-собаки прорывались сквозь барабанные перепонки прямо в мозг. Теперь Джоан извивалась и вращалась в огне, пытаясь увернуться от языков пламени, облегавших ее плотнее одежды. Тошнотворный, странный запах проник в толпу. Мало кто прежде ощущал вонь горящей плоти.

Джоан ахнула.

В последовавшие мгновения тишины Элейн услышала то, чего никак не ожидала услышать: плач взрослых людей. Мужчины и женщины всхлипывали, сами не зная почему.

Фемтиосекс возвышался над толпой, терзаемый провалом своего урока. Он не догадывался, что Охотник, убивший тысячи существ, совершал немыслимое преступление, подглядывая за разумом главы Инструментария.

Охотник шепнул Элейн:

– Через минуту я попробую. Она заслуживает лучшего, чем это…

Элейн не спросила, чем что. Она тоже плакала.

Толпа осознала, что какой-то солдат кричит. Им потребовалось несколько секунд, чтобы отвести взгляд от пылающей, гибнущей Джоан.

Это был самый обычный солдат. Быть может, именно он не смог связать Джоан, когда лорды приказали взять ее под стражу.

Теперь он кричал, неистово и безумно, грозя кулаком лорду Фемтиосексу:

– Ты лжец, ты трус, ты дурак, и я бросаю тебе вызов…

Лорд Фемтиосекс заметил солдата и услышал его слова. Очнувшись от глубокой задумчивости, он на удивление мягко спросил:

– Что ты имеешь в виду?

– Это сумасшедшее шоу! Нет никакой девчонки! И нет огня! Ничего нет! Ты вызвал галлюцинации у всех нас по какой-то личной жуткой причине, и за это я бросаю тебе вызов, ты, животное, дурак и трус.

В обычное время даже лорду пришлось бы принять вызов или решить дело рассудительными словами.

Но время было необычным.

Лорд Фемтиосекс произнес:

– Все это правда. Я никого не обманываю.

– Если это правда, Джоан, то я с тобой! – крикнул молодой солдат. Он выскочил перед струей масла, прежде чем другие солдаты успели ее выключить, а затем сиганул в огонь рядом с Джоан.

Ее волосы сгорели, но черты лица еще были различимы. Она перестала визжать по-собачьи. Фемтиосекс отвлекся. Она одарила солдата, который вспыхнул, добровольно встав рядом с ней, нежнейшей и женственнейшей из улыбок. Потом нахмурилась, словно должна была что-то вспомнить, несмотря на окружавшие ее боль и ужас.

– Сейчас! – прошептал Охотник. И внезапно атаковал лорда Фемтиосекса, как атаковал чужие, туземные разумы Фомальгаута III.

Толпа не понимала, что случилось с лордом Фемтиосексом. Он струсил? Или сошел с ума? (На самом деле Охотник, используя всю силу своего сознания без остатка, сошелся с Фемтиосексом в небесной схватке; они оба были крылатыми тварями-самцами, отчаянно певшими прекрасной самке, которая пряталась на земле далеко, далеко внизу.)

Джоан была свободна – и знала это.

Она отправила свое послание. Оно ворвалось в разумы Охотника и Фемтиосекса, захлестнуло Элейн, заставило даже Физи, главу птиц, тихо выдохнуть. Она крикнула так громко, что час спустя Калму наводнили сообщения из других городов, жители которых спрашивали, что случилось. Ее послание было цельным, не разбитым на слова. Но словами его можно было выразить так:

– Возлюбленные мои, вы меня убиваете. Такова моя судьба. Я несу любовь – а любовь должна умереть, чтобы жить. Любовь ничего не требует, ничего не совершает. Любовь ни о чем не думает. Любить – это знать самого себя и всех других людей и существ. Знать – и радоваться. Мои дорогие, я умираю за всех вас…

Она в последний раз открыла глаза, открыла рот, вдохнула голое пламя и обмякла. Солдат, державшийся, пока горели его одежда и плоть, выбежал из огня, пылая, к своему отряду. Выстрел остановил его, и он рухнул на землю.

Людской плач слышался на улицах. Недолюди, ручные и лицензированные, беззастенчиво стояли среди людей и тоже плакали.

Лорд Фемтиосекс устало повернулся к своим коллегам.

Лицо госпожи Гороке застыло в гротескной маске скорби.

Он обратился к госпоже Арабелле Андервуд:

– Судя по всему, я где-то ошибся, моя госпожа. Прошу вас, возьмите командование на себя.

Госпожа Арабелла поднялась и приказала Физи:

– Погасите огонь.

Она оглядела толпу. Ее жесткие, искренние севстралийские черты ничего не выдавали. Элейн поежилась, представив целую планету таких людей: сильных, упрямых и умных.

– Все кончено, – произнесла госпожа Арабелла. – Люди, расходитесь. Роботы, приберите здесь. Недолюди, за работу.

Она посмотрела на Элейн и Охотника.

– Я знаю, кто вы такие, и догадываюсь, что вы сделали. Солдаты, уведите их.

Тело Джоан почернело от огня. Лицо больше не походило на человеческое; последний выброс пламени поразил нос и глаза. Ее юные, девичьи груди с душераздирающим бесстыдством свидетельствовали о том, что когда-то она была молодой девушкой. Теперь она была мертвой, просто мертвой.

Будь она недочеловеком, солдаты бросили бы ее в ящик. Вместо этого они отдали ей воинские почести, как одному из своих товарищей или важному гражданскому лицу во время катастрофы. Они достали носилки, положили на них обугленное тельце и накрыли его своим флагом. Никто не приказывал им так поступить.

Один из них повел отряд по дороге к Уотерроку, где располагались армейские службы и казармы. Элейн увидела, что он тоже плакал.

Она хотела было спросить солдата, что он об этом думает, но Охотник качнул головой, останавливая ее. Позже он сказал ей, что солдата могли наказать за разговор с ними.

Когда они добрались до канцелярии, госпожа Гороке уже была там.

Госпожа Гороке уже там…В последовавшие недели это стало кошмаром. Она справилась со своей скорбью и занялась расследованием дела Элейн и С’Джоан.

Госпожа Гороке уже там… Она ждала, пока они спали. Ее образ – а может, она сама – присутствовал на всех бесконечных допросах. Особенно ее интересовала случайная встреча покойной госпожи Панк Ашаш, неуместной ведьмы Элейн и неприспособленного человека Охотника.

Госпожа Гороке уже там… Она спрашивала обо всем, но сама не говорила ничего.

За исключением одного случая.

Однажды она взорвалась, это был яростный всплеск после бесконечных часов формальной, официальной работы.

– Все равно ваши сознания очистят, когда мы закончим, так что не имеет значения, сколько вы знаете. Вам известно, что это потрясло меня – меня! – до самых основ всего, во что я верю?

Они покачали головами.

– У меня будет ребенок, и я возвращаюсь на Родину человечества, чтобы родить его. И генетическое кодирование я осуществлю сама. Я назову его Жестокость, чтобы он помнил, откуда взялся и почему. И он – или его сын, или сын его сына – вернет в мир справедливость и раскроет тайну недолюдей. Что вы об этом думаете? Хотя не думайте. Вас это не касается, и я все равно так поступлю.

Они сочувственно посмотрели на нее – но были слишком поглощены проблемой собственного выживания, чтобы одарить ее должным состраданием или советом. Тело Джоан измельчили и развеяли по ветру, потому что госпожа Гороке опасалась: вдруг недолюди сделают из него объект поклонения? Ей самой хотелось так поступить, и она понимала, что если подобный соблазн возник у нее, то у недолюдей возникнет и подавно.

Элейн так и не узнала, что произошло с телами всех прочих, кто под предводительством Джоан из животного стал человеком и принял участие в безумном, глупом походе из Туннеля Энглока в Верхнюю Калму. Был ли этот поход действительно безумным? Или глупым? Оставшись внизу, они, быть может, прожили бы еще несколько дней, или месяцев, или лет, но рано или поздно роботы отыскали бы их и уничтожили, как вредителей, которыми они по сути и являлись. Быть может, выбранная ими смерть была лучше. Ведь сказала же Джоан: «Миссия жизни в том, чтобы постоянно искать нечто лучшее, а потом пытаться обменять саму себя на этот смысл».

Наконец госпожа Гороке вызвала их обоих и сказала:

– Прощайте, вы оба. Глупо прощаться, ведь час спустя вы не вспомните ни меня, ни Джоан. Ваша работа здесь окончена. Я подыскала для вас милое занятие. Вам не придется жить в городе. Вы будете следить за погодой, бродить по холмам и наблюдать за едва заметными изменениями, которые машины не успевают обработать достаточно быстро. Всю свою жизнь вы проведете в совместных прогулках, пикниках и походах. Я велела лаборантам быть крайне осторожными, поскольку вы сильно влюблены друг в друга. Я хочу, чтобы после изменения ваших синапсов эта любовь осталась с вами.

Они опустились на колени и поцеловали ей руку. Больше они никогда сознательно с ней не встречались. В последовавшие годы они иногда видели светский орнитоптер, мягко паривший над их лагерем; из машины выглядывала элегантная женщина. У них не сохранилось воспоминаний, чтобы понять: это госпожа Гороке, исцелившаяся от безумия, наблюдает за ними.

Их новая жизнь стала последней.

От Джоан и Желто-коричневого коридора не осталось ничего.

Оба очень сочувствовали животным, но для этого не требовалось участвовать в безумной политической игре милой мертвой госпожи Панк Ашаш.

Имело место одно странное событие. Недочеловек-слон работал в небольшой долине, создавая изысканный сад камней для какого-то важного чиновника из Инструментария, который впоследствии мог пожелать навещать этот сад пару раз в год. Элейн была занята погодой, а Охотник забыл, что когда-то охотился, и потому никто из них не попытался заглянуть в разум недочеловека. Он был настоящим гигантом, на грани максимально допустимого размера – в пять раз крупнее человека. Иногда он дружелюбно им улыбался.

Как-то вечером он принес им фрукты. И какие! Редкие инопланетные виды, которых простые люди вроде них не добились бы и за год прошений. Он улыбнулся широкой, застенчивой слоновьей улыбкой, опустил фрукты на землю и собрался уходить.

– Подожди! – воскликнула Элейн. – Почему ты принес нам это? Почему нам?

– Из-за Джоан, – ответил человек-слон.

– Кто такая Джоан? – спросил Охотник.

Человек-слон сочувственно посмотрел на них.

– Ничего страшного. Вы ее не помните, но я помню.

– Но что сделала Джоан? – спросила Элейн.

– Она любила вас. Она любила нас всех, – ответил человек-слон и быстро развернулся, чтобы больше ничего не говорить. С ловкостью, невероятной для столь массивного существа, он стремительно вскарабкался на красивые суровые скалы и скрылся из виду.

– Хотела бы я ее знать, – сказала Элейн. – Похоже, она была очень милой.

В том году родился человек, которому предстояло стать первым лордом Жестокость.

Под Старой Землей

 
Мне нужна на время псина,
Чтобы временно трудиться
Там, где временное место,
Вроде Матушки-Землицы!
 

Песня из «Торговца опасностью»

I

Были планеты Дугласа-Оуяна, которые вращались вокруг своего солнца единым кластером, скользя по одной орбите, не похожие ни на одну другую известную планету. Были джентльмены-самоубийцы на Старой Земле, которые рисковали жизнью – хуже того, рисковали вещами более ценными, чем их жизнь – ради геофизики, неведомой настоящим людям. Были девушки, которые влюблялись в таких мужчин, какой бы суровой и жуткой ни была их личная участь. Был Инструментарий, который постоянно трудился, чтобы человек остался человеком. И были граждане, которые гуляли по бульварам до Переоткрытия Человека. Граждане были счастливы. Это была их обязанность. Если их заставали печальными, то утихомиривали, и одурманивали, и исправляли, пока они вновь не становились счастливыми.

Это история троих из них: игрока, взявшего себе имя Солнечный Мальчик, который решился отправиться в Зону и перед смертью встретился лицом к лицу с самим собой; девушки Сантуны, которая реализовала себя тысячью способов, прежде чем умерла; и лорда Сто Одного, самого ветхого днями, который все это знал – и даже не подумал предотвратить.

Эта история пронизана музыкой. Мягкой, сладкой музыкой Земного правительства и Инструментария, нежной, как мед, и под конец тошнотворной. Дикими, противозаконными пульсациями Зоны, запретной для большинства людей. И безумными фугами и непристойными мелодиями Округа, который был закрыт для людей на протяжении пятидесяти семи веков – и который случайно обнаружили, в который проникли! И с этого начинается наша история.

II

Несколько веков назад госпожа Ру сказала: «Были найдены обрывки знания. В самом начале человечества, даже до летательных аппаратов, мудрец Лаодз провозгласил: «Вода ничего не делает, но проникает повсюду. Бездействие находит путь». Позже древний лорд произнес: «В основе всех вещей лежит музыка. Мы танцуем под ее мелодии всю свою жизнь, пусть наши уши никогда не слышат звуков, что направляют нас и заставляют двигаться. Счастье может убить человека мягко, как увиденные во сне тени. Сперва мы должны стать людьми – и лишь потом счастливыми, иначе наши жизнь и смерть будут напрасны».

Лорд Сто Один выразился более прямо. Он изложил истину нескольким близким друзьям:

– Наша популяция сокращается на большинстве миров, включая Землю. Люди рожают детей, но не слишком охотно. Я сам стал тройным отцом двенадцати детей, двойным отцом четверых и, полагаю, единственным отцом еще многих. Я желал работать – и принимал это за желание жить. Но это не одно и то же. Большинство людей хотят счастья. Хорошо, мы дали им счастье. Жуткие, бессмысленные столетия счастья, за которые всех несчастливых исправили, или приспособили, или убили. Невыносимое, бесплодное счастье без укола печали, вина ярости, жарких паров страха. Кто из нас хоть раз ощущал кислый, ледяной вкус застарелой обиды? Ради этого люди по-настоящему жили в Древние дни, когда делали вид, будто счастливы, а в действительности кипели от горечи, гнева, ненависти, злобы и надежды! Те люди размножались, как сумасшедшие. Они заселяли звезды, мечтая прикончить друг друга, тайно или в открытую. Их игры имели отношение к убийству, или предательству, или запретной любви. Теперь у нас нет убийств. Мы не можем вообразить любовь, которая была бы запретной. Представьте себе Грязи с их дорожной сетью. Куда бы мы ни полетели сегодня, мы непременно увидим эту сеть колоссальных шоссе. Они разрушены, но по-прежнему здесь. Эта гнусность отлично видна с Луны. Не думайте о дорогах. Подумайте о миллионах машин, что ездили по этим дорогам, о людях, переполненных жадностью, яростью и ненавистью, проносящихся друг мимо друга на своих ревущих двигателях. Говорят, что только на этих дорогах гибло пятьдесят тысяч человек в год. Мы бы назвали это войной. Что за люди они были, раз носились день и ночь напролет и строили вещи, позволявшие другим людям носиться еще быстрее! Они отличались от нас. Должно быть, они были дикими, грязными, свободными. Жаждавшими жизни так, как не жаждем ее мы. Мы с легкостью можем перемещаться в тысячу раз быстрее них, но кому это сегодня нужно? Зачем? Везде все одинаково, не считая пары солдат или лаборантов. – Он улыбнулся друзьям и добавил: – И лордов Инструментария вроде нас с вами. Мы путешествуем по делам Инструментария. Не по делам обычных людей. У обычных людей нет особых дел. Они выполняют работу, которую придумываем для них мы, чтобы они были счастливы, в то время как роботы и недолюди трудятся по-настоящему. Они гуляют. Занимаются любовью. Но они никогда не бывают несчастливы.

– Они и не могут быть!

Госпожа Ммона была не согласна.

– Жизнь не может быть такой ужасной, как ты описываешь. Мы не просто думаем, что они счастливы; мы знаем это. Мы телепатически заглядываем прямо к ним в мозг. Мы отслеживаем их эмоциональные паттерны при помощи роботов и сканеров. Тем не менее такие случаи бывают. Люди постоянно становятся несчастными. А мы постоянно их исправляем. И время от времени происходят серьезные несчастные случаи, которые даже мы не можем исправить. Когда люди несчастны, они кричат и плачут. Иногда они даже перестают разговаривать и просто умирают, что бы мы для них ни делали. Ты не можешь утверждать, что все это ненастоящее!

– Могу, – ответил лорд Сто Один.

– Можешь что? – воскликнула Ммона.

– Могу утверждать, что это счастье ненастоящее, – сказал он.

– Как ты можешь так поступать перед лицом доказательств? – крикнула она ему. – Наших доказательств, о которых мы, Инструментарий, договорились давным-давно? Мы сами их собрали. Неужели мы, Инструментарий, тоже ошибаемся?

– Да, – ответил лорд Сто Один.

На этот раз умолк весь круг.

Сто Один воззвал к ним:

– Взгляните на мои доказательства. Людям все равно, являются ли они единственными отцами и матерями или нет. Так или иначе, они не знают, какие дети их. Никто не отваживается на самоубийство. Мы делаем их слишком счастливыми. Но тратим ли мы время на то, чтобы делать говорящих животных, недолюдей, такими же счастливыми, как люди? И совершают ли недолюди самоубийства?

– Разумеется, – ответила Ммона. – В них заложено совершать самоубийство, если они слишком сильно портятся и простой ремонт не помогает или если они не могут выполнять назначенную им работу.

– Я имел в виду не это. Совершают ли они самоубийства по собственным причинам, а не по нашим?

– Нет, – сказал лорд Нуру-ор, мудрый молодой лорд Инструментария. – Они слишком заняты своей работой и выживанием.

– Сколько живет недочеловек? – спросил Сто Один с обманчивой мягкостью.

– Кто знает? – ответил Нуру-ор. – Полгода, сотню лет, может, несколько сотен.

– Что происходит, если он не работает? – спросил лорд Сто Один с дружески-коварной улыбкой.

– Его убиваем мы или наши роботы-полицейские, – ответила Ммона.

– А животное об этом знает?

– Что его убьют, если не будет работать? – уточнила Ммона. – Конечно. Мы говорим всем одно и то же. Работай – или умрешь. Какое отношение это имеет к людям?

Лорд Нуру-ор умолк, и мудрая, печальная улыбка появилась на его лице. Он начал догадываться о хитроумном, ужасном выводе, к которому подводил их лорд Сто Один.

Но Ммона этого не поняла и продолжала настаивать на своем.

– Мой лорд, – сказала она, – вы утверждаете, что люди счастливы. Вы признаете, что им не нравится быть несчастными. Похоже, вы желаете поднять проблему, у которой нет решения. К чему жаловаться на счастье? Разве это не лучшее, что Инструментарий может сделать для человечества? Это наша миссия. Вы хотите сказать, что мы с ней не справляемся?

– Да. Мы не справляемся. – Лорд Сто Один окинул комнату невидящим взглядом, словно рядом никого не было.

Он был старейшим и мудрейшим из них, и потому они ждали, пока он заговорит.

Он тихо выдохнул и снова улыбнулся им.

– Вам известно, когда я умру?

– Разумеется, – ответила Ммона, задумавшись на полсекунды. – Через семьдесят семь дней. Но вы сами назначили время. И вам прекрасно известно, мой лорд, что не в наших обычаях обсуждать личные вопросы на собраниях Инструментария.

– Прошу меня извинить, – сказал Сто Один, – но я не нарушаю закон, а излагаю свою точку зрения. Мы дали клятву хранить человеческое достоинство. И тем не менее мы убиваем человечество мягким, безысходным счастьем, которое запретило новости, подавило религию, превратило всю историю в государственную тайну. На мой взгляд, перед нами свидетельство того, что мы не справляемся и что человечество, которое мы поклялись пестовать, тоже не справляется. Теряет в жизнеспособности, силе, численности, энергии. У меня еще осталось немного времени. Я собираюсь в этом разобраться.

– И куда вы отправитесь разбираться? – спросил лорд Нуру-ор с печальной мудростью, словно заранее знал ответ.

– Я отправлюсь в Зону, – ответил лорд Сто Один.

– В Зону… о нет! – воскликнули несколько голосов. И один голос добавил: – Но у вас иммунитет.

– Я откажусь от иммунитета и отправлюсь туда, – сказал лорд Сто Один. – Кто может сделать что бы то ни было с человеком, который уже прожил почти тысячу лет – и решил, что ему осталось жить всего семьдесят семь дней?

– Но вы не должны! – воскликнула Ммона. – Какой-нибудь преступник может поймать вас и скопировать – и тогда нам всем будет грозить опасность.

– Когда вы в последний раз слышали о человеке-преступнике? – спросил Сто Один.

– Их немало, здесь и в других мирах.

– Но на самой Старой Земле? – спросил Сто Один.

Она запнулась.

– Я не знаю. Когда-то там должны были быть преступники. – Она оглядела комнату. – Кто-нибудь из вас знает?

Молчание.

Лорд Сто Один пристально посмотрел на них всех. В его глазах светились ясность и свирепость, которые заставляли целые поколения лордов умолять Сто Одного прожить еще хотя бы несколько лет, чтобы помочь им в их трудах. Он соглашался – однако в последнем квартале поборол их всех и выбрал день своей смерти. При этом он не лишился ни капли власти. Они съежились под его взглядом, уважительно ожидая его решения.

Лорд Сто Один посмотрел на лорда Нуру-ор и сказал:

– Полагаю, вы догадались, что я собираюсь сделать в Зоне и почему должен туда отправиться.

– Зона – это резервация, где не действуют законы и не выносятся наказания. Обычные люди могут делать там то, что хотят они, а не то, чего, по нашему мнению, им следует хотеть. Судя по тому, что я слышал, вещи, которых они добиваются, весьма мерзки и бессмысленны. Но вам, быть может, удастся постичь суть этих вещей. И отыскать лекарство для усталого счастья человечества.

– Верно, – ответил Сто Один. – Вот почему я спущусь туда после соответствующих официальных приготовлений.