Текст книги "Инструментарий человечества"

Глава 11
Гостеприимство и засада

Люди ждали, тут и там. Если бы существовала общая служба новостей, все население Земли собралось бы в Землепорту, движимое любопытством, страстью или жадностью. Однако новости давным-давно запретили, и люди могли узнать только то, что касалось их лично; поэтому земные центры сохраняли спокойствие. Когда Род летел с Марса на Землю, тут и там его поджидали. Но в целом на Старой-Престарой Земле было тихо, если не считать постоянного бурления ее внутренних проблем.

На Земле, в день прилета Рода, в Землепорту

– Этим утром меня не пустили на совещание, а ведь я отвечаю за гостей. Значит, что-то затевается, – сказал комиссар Тидринкер своему недочеловеку Б’данку.

Б’данк в предвкушении скучного дня сидел на своем табурете в углу и жевал жвачку. Он знал о происходящем намного больше хозяина, причем получил информацию из тайных недочеловеческих источников, но не собирался делиться ею. Он поспешно проглотил жвачку и произнес обнадеживающим, спокойным бычьим голосом:

– Быть может, на то есть другая причина, сэр и хозяин. Если бы они планировали вас повысить, то не пустили бы на совещание. А вы определенно заслужили повышение, сэр и хозяин.

– Пауки готовы? – ворчливо спросил Тидринкер.

– Кому известны мысли огромного паука? – спокойно ответил Б’данк. – Вчера я три часа общался со старшим пауком на языке жестов. Он хочет двенадцать ящиков пива. Я сказал, что могу дать ему больше – целых десять. Бедняга не умеет считать, хотя думает, что умеет, и обрадовался, что сумел меня облапошить. Они отведут человека, которого вы укажете, к шпилю Землепорта и спрячут его так, что искать придется много часов. Когда появлюсь я с ящиками пива, они отдадут человека мне. Затем я выпрыгну в окно с этим человеком на руках. Очень немногие выходят из Землепорта наружу, и меня вряд ли заметят. Я отнесу человека в разрушенный дворец прямо под Бульваром Альфа-Ральфа, в тот, который мне показали вы, сэр и хозяин, и буду заботиться о нем там, пока вы не придете и не сделаете то, что должны сделать.

Тидринкер посмотрел на человека-быка. Крупное, румяное, красивое лицо было таким невыносимо спокойным, что Тидринкер рассердился. Он слышал, что люди-быки, будучи созданными из крупного рогатого скота, иногда страдали приступами неконтролируемой, неистовой ярости, однако в Б’данке он ничего подобного не замечал.

– Ты не волнуешься? – рявкнул Тидринкер.

– С чего мне волноваться, сэр и хозяин? Вы волнуетесь за нас обоих.

– Иди сделай из себя отбивную!

– Этот приказ невыполним, – ответил Б’данк. – Советую хозяину что-нибудь съесть. Это успокоит его нервы. Быть может, сегодня вообще ничего не произойдет, а настоящим людям очень трудно ничего не ждать. Я видел, как многие из них выходили из себя.

От этой чрезвычайной рассудительности Тидринкер заскрипел зубами, однако достал из ящика стола сушеный банан и принялся жевать.

Затем он кинул пристальный взгляд на Б’данка.

– Хочешь?

С удивительным, изящным проворством Б’данк соскользнул с табурета и, уже стоя у стола с протянутой огромной рукой, произнес:

– Да, сэр. Я обожаю бананы.

Тидринкер дал ему банан и сердито спросил:

– Ты уверен, что никогда не встречался с лордом Редлэди?

– Уверен, насколько может быть уверен недочеловек, – ответил Б’данк, жуя банан. – Мы никогда точно не знаем, что заложено в нашу исходную программу и кто это туда заложил. Мы – низшие, и нам не полагается знать. Запрещено даже спрашивать.

– Значит, ты признаешь, что можешь быть шпионом или агентом лорда Редлэди?

– Могу, сэр, но мне так не кажется.

– Ты знаешь, кто такой Редлэди?

– Вы мне говорили, сэр, что это самый опасный человек во всей галактике.

– Это верно, – согласился Тидринкер, – и если я влезаю во что-то, подстроенное лордом Редлэди, можно с тем же успехом сразу перерезать себе горло.

– Было бы проще, сэр, вообще не похищать этого Рода Макбана, – заметил Б’данк. – Это единственный опасный элемент. Если вы ничего не сделаете, все пойдет своим чередом, тихо и спокойно.

– В этом и заключаются весь ужас и тревога! Все всегда идет своим чередом! Ты не думаешь, что я хочу выбраться отсюда, хочу вновь ощутить вкус власти и свободы?

– Может быть, сэр, – откликнулся Б’данк в надежде, что Тидринкер предложит ему еще один восхитительный сушеный банан.

Тидринкер, поглощенный своими мыслями, не предложил.

Он просто расхаживал по комнате, раздираемый надеждой, тревогой и ожиданием.

Вестибюль Колокола и Банка

Госпожа Джоанна Гнаде прибыла первой. Она была опрятна, хорошо одета, настороженна. Явившийся следом за ней лорд Жестокость задумался, есть ли у нее хоть какая-то личная жизнь. Среди глав Инструментария считалось дурным вкусом интересоваться личными делами другого главы, хотя полные, расписанные по дням и минутам личные истории каждого из них хранились в компьютере, который стоял на стойке в углу. Жестокость знал это, поскольку заглядывал в собственную историю от имени других глав, чтобы проверить, попали ли в записи незначительные нарушения им закона; они туда попали, все, кроме самого крупного, сделки с девушкой-кошкой К’мелл, которую он успешно скрыл от записывающих мониторов. (На записи он в это время просто дремал.) Если у госпожи Джоанны и были секреты, она хорошо их скрывала.

– Сэр и коллега, – сказала она, – я подозреваю вас в любопытстве – пороке, который обычно приписывают женщинам.

– В нашем с вами возрасте, госпожа, различия между характерами мужчин и женщин становятся неуловимыми. Если вообще существовали изначально. Мы с вами умные люди, и у нас нюх на опасности и тревоги. С некоторой вероятностью нас с вами интересует личность с невероятным именем Родерик Фредерик Рональд Арнольд Уильям Макартур Макбан. Видите, я все это запомнил! Весьма похвально, вы согласны?

– Весьма похвально, – откликнулась она тоном, опровергавшим ее слова.

– Я ожидаю его этим утром.

– Неужели? – осведомилась госпожа Гнаде на повышенной ноте, словно в его осведомленности было что-то непристойное. – В сообщениях об этом ничего не было.

– Именно, – с улыбкой согласился лорд Жестокость. – Я устроил так, чтобы солнечное излучение на Марсе несло два дополнительных знака после запятой, пока он там. Сегодня утром значения вернулись к трем знакам. Это означает, что он в пути. Весьма похвально, не так ли?

– Более чем, – откликнулась она. – К чему спрашивать меня? Не думала, что вы цените мое мнение. В любом случае почему вы так стараетесь ради этого дела? Почему просто не отправите его подальше, чтобы на возвращение ему понадобилась целая жизнь, даже со струном?

Он спокойно смотрел на нее, пока она не покраснела. И молчал.

– Я полагаю, мое… мое замечание было неуместным, – пролепетала она. – Вы, с вашим чувством справедливости. Вечно вы сваливаете всю вину на остальных.

– Я делаю это не специально, а лишь потому, что забочусь о Земле, – мягко ответил он. – Вам известно, что ему принадлежит эта башня?

– Землепорт? – воскликнула она. – Невозможно!

– Возможно, – возразил Жестокость. – Я собственнолично продал ее его агенту десять дней назад. За сорок мегакредитов в деньгах СНЗ. Это больше, чем есть на Земле в настоящий момент. Когда он их внес, мы начали выплачивать ему три процента годовых. И это не все, что он у меня купил. Я также продал ему океан, вон тот, который древние называли Атлантическим. И триста тысяч привлекательных недоженщин, обученных различным задачам, вместе с вдовьими правами семисот человеческих женщин соответствующего возраста.

– Хотите сказать, вы сделали все это, чтобы сэкономить земной казне три мегакредита в год?

– А вы бы поступили иначе? Не забудьте, это деньги СНЗ.

Она сжала губы. А потом расплылась в улыбке.

– Я никогда не встречала никого вроде вас, лорд Жестокость. Вы самый справедливый человек из всех, кого я знаю, – и все же не упускаете ни одной мелочи, когда есть возможность заработать!

– Это еще не все, – произнес он с хитрой, довольной улыбкой. – Вы читали Исправленную (ревизионную) шкалу, параграф семьсот одиннадцать – девятнадцать – тринадцать, за который сами проголосовали одиннадцать дней назад?

– Я его просмотрела, – ответила она оправдывающимся тоном. – Как и все мы. Он имел какое-то отношение к фондам Земли и фондам Инструментария. Представитель Земли не имел возражений. Мы все приняли его, потому что доверяем вам.

– Вы понимаете, что означает этот параграф?

– Честно говоря, нет. Он имеет какое-то отношение к этому богатому старику Макбану?

– Не думайте, будто он стар, – заметил лорд Жестокость. – Он вполне может оказаться молодым. Как бы там ни было, шкала налоговых ставок очень незначительно повышает ставки на килокредиты. Налоги на мегакредиты поровну распределяются между Землей и Инструментарием, при условии, что владелец не эксплуатирует свою собственность лично. Это один процент в месяц, как указано очень мелким шрифтом в сноске внизу седьмой страницы ставок.

– Хотите… хотите сказать, – со смехом произнесла она, – что, продав бедняге Землю, вы не только лишаете его трех процентов годовых, но и берете с него двенадцать процентов налогов? Благословенные ракеты, ну вы и псих. Я вас обожаю. Вы самый умный, самый удивительный из всех глав Инструментария, что у нас когда-либо были! – Для госпожи Джоанны Гнаде это была пламенная речь. Жестокость не знал, чувствовать себя оскорбленным или довольным.

Поскольку она была в редком хорошем расположении духа, он отважился упомянуть свой полусекретный проект:

– Как, по-вашему, моя госпожа, если мы получим все эти внезапные доходы, не потратить ли нам немного импортируемого струна?

Ее смех смолк.

– На что? – резко спросила она.

– На недолюдей. Лучших из них.

– О нет. О нет! Только не на животных, когда еще остались люди, которые страдают. С вашей стороны безумно думать об этом, мой лорд.

– Я безумен, – согласился он. – Конечно, безумен. Безумно жаден до справедливости. А это кажется мне простой справедливостью. Я не прошу равных прав. Всего лишь толику справедливости для них.

– Они недолюди, – решительно произнесла она. – Животные. – Как будто это заявление решало дело.

– Госпожа, вы никогда не слышали о собаке по имени Джоан? – В его вопросе явственно слышался намек.

Она его проигнорировала, равнодушно ответила: «Нет», – и принялась изучать повестку дня.

В десяти километрах под поверхностью Земли

Старые двигатели работали циклично, подобно приливам. От них пахло горячим маслом. Здесь, внизу, было не до роскоши. Жизнь и плоть стоили меньше транзисторов; и, кроме того, испускали намного более слабое излучение, которое можно детектировать. В стонущих недрах жили сокрытые, забытые недолюди. Они считали своего главу, О’телекели, волшебником. Иногда он тоже так считал.

С красивым белым лицом, напоминавшим мраморное изваяние бессмертия, с помятыми крыльями, устало прижатыми к телу, он позвал дитя своего первого яйца, девушку О’ламелани:

– Он идет, моя дорогая.

– Тот самый, отец? Обещанный?

– Богатый.

Ее глаза расширились. Она была его дочерью – но не всегда понимала его силу.

– Откуда ты знаешь, отец?

– Если я скажу тебе правду, ты согласишься, чтобы я сразу же стер ее из твоего разума, дабы защититься от предательства?

– Конечно, отец.

– Нет, – возразил мраморноликий человек-птица, – ты должна произнести правильные слова…

– Я обещаю, отец, что, если ты наполнишь мое сердце истиной и если моя радость от этой истины будет полной, я отдам твоему разуму мой разум целиком, без страха, надежды и оговорок, и попрошу тебя забрать из моего разума ту истину или ее части, которые могут причинить вред нашим людям, во имя Первого забытого, во имя Второго забытого, во имя Третьего забытого и ради С’джоан, которую мы все любим и помним!

Он поднялся. Он был высоким мужчиной. Его ноги оканчивались огромными птичьими ступнями с белыми когтями, мерцающими, как перламутр. Его гуманоидные ладони росли из суставов на крыльях; их он простер в древнейшем благословляющем жесте над ее головой, произнося истину звучным, гипнотическим голосом:

– Да будет истина твоей, дочь моя, чтобы ты благодаря ей обрела целостность и счастье. Познав истину, дочь моя, познай свободу и право забыть! Дитя, мое дитя, бывшее твоим братом, маленький мальчик, которого ты любила…

– Ойкасус! – произнесла она детским голосом, словно в трансе.

– О’йкасусу, которого ты помнишь, я, его отец, придал образ маленькой обезьяны, чтобы истинные люди приняли его за животное, а не за недочеловека. Они выучили его на хирурга и отправили к лорду Редлэди. Он прибыл вместе с этим юношей, Макбаном, на Марс, где встретил К’мелл, которую я рекомендовал лорду Жестокость для конфиденциальных поручений. Сегодня они возвращаются с Макбаном. Он уже купил Землю, или большую ее часть. Быть может, он нам пригодится. Ты узнала то, что должна была знать, дочь моя?

– Скажи мне, отец, скажи. Откуда ты знаешь?

– Запомни истину, девочка, а потом забудь ее! Послания идут с Марса. Мы не можем прикоснуться к Большой мигалке или машинам, кодирующим сообщения, но у каждого писца есть свой стиль. Посредством смены темпа работы друг может передавать настроения, идеи и – иногда – имена. Они отправляли мне слова «богатства, обезьяна, маленькая, кошка, девушка, все, добро» через тональность и скорость своих записей. Человеческие послания несут наши, и ни один шифровальщик в мире не сможет их найти. Теперь ты знаешь – и сейчас, сейчас, сейчас, сейчас забудешь!

О’ламелани посмотрела на него обычным взглядом, радостно улыбаясь.

– Это так мило и забавно, папочка, но я знаю, что только что забыла что-то хорошее и чудесное!

– Не забывай Джоан, – церемонно произнес он.

– Я никогда не забуду Джоан, – торжественно ответила она.

Глава 12
Небо парит в вышине

Род подошел к границе маленького парка. Это было совершенно не похоже ни на один корабль, который он видел или о котором слышал на Севстралии. Ни шума, ни тесноты, никаких признаков оружия – только симпатичный маленький домик, в котором размещались системы управления, ход-капитан, светопробойщики и стоп-капитан, а дальше – бескрайние зеленые травы. Он шагнул в эти травы с пыльной марсианской почвы. Слышались урчание и шелест. Фальшивое синее небо, очень красивое, укрывало его, словно полог.

Род чувствовал себя странно. У него были сорокасантиметровые усы, как у кота, росшие из верхней губы, по дюжине с каждой стороны. Доктор сделал радужки его глаз ярко-зелеными. Его уши были заостренными. Он выглядел как человек-кот и носил одежду профессионального акробата. К’мелл тоже.

Он не мог к ней привыкнуть.

По сравнению с К’мелл все севстралийские женщины казались мешками жира. Она была стройной, гибкой, гладкой, опасной и красивой; мягкой на ощупь, резкой в движении, быстрой, настороженной и хорошенькой. Ее рыжие волосы пылали шелковистостью животного огня. Она говорила сопрано, и ее голос звенел, как дикие колокольчики. Ее предков подвергли селекции, чтобы вывести самую соблазнительную девушку на Земле. Все получилось. Даже во сне К’мелл была чувственной. Ее широкие бедра и острые глаза возбуждали мужскую страсть. Ее кошачья опасность бросала вызов каждому мужчине. Глядя на нее, истинные мужчины понимали, что она кошка, и все равно не могли оторвать глаз. Человеческие женщины относились к ней как к чему-то постыдному. Она путешествовала под видом акробата, но уже по секрету сообщила Роду Макбану, что по профессии является «эскорт-девушкой», животным женского пола, сформированным и обученным как человек, чтобы приветствовать инопланетных гостей; закон и традиция требовали от нее внушать к себе любовь, но грозили смертью, если она ее примет.

Роду она нравилась, хотя поначалу он страшно смущался в ее присутствии. В ней не было чванливости, высокомерия, хвастовства. Когда она была поглощена делом, ее невероятное тело частично отходило на задний план, хотя уголком глаза Род постоянно его видел; именно ее разум, интеллект, чувство юмора помогли им продержаться те дни и часы, что они провели вместе. Он понял, что пытается произвести на нее впечатление взрослого человека, и обнаружил, что, благодаря спонтанной, искренней привязанности стремительного кошачьего сердца, ее нисколько не заботил его статус. Он просто был ее напарником, и их ждала общая работа. Он должен был остаться в живых, а она – сохранить ему жизнь.

Доктор Вомакт велел им не общаться с другими пассажирами, ничего не говорить друг другу и останавливать друг друга, если один из них заговорит.

Другие десять пассажиров смотрели друг на друга с неуютным изумлением. Все десять были Родом Макбаном.

Десять опознанных Родериков Фредериков Рональдов Арнольдов Уильямов Макартуров Макбанов сто пятьдесят первых, совершенно одинаковых. За исключением К’мелл и маленькой обезьяны-врача, О’гентура, единственным на корабле, кто не был Родом Макбаном, был сам Род Макбан. Он стал человеком-котом. Судя по всему, прочие верили, каждый сам по себе, что уж он-то точно настоящий Род Макбан, а остальные – пародии. Они следили друг за другом со смесью пессимизма и подозрения, сдобренной весельем, совсем как настоящий Род Макбан, окажись он на их месте. «Один из них, – сказал на прощание доктор Вомакт, – твоя спутница Элеанор с Севстралии. Другие девять – роботы с мышиным мозгом. Все они скопированы с тебя. Неплохо, да?» Он не мог скрыть профессионального удовлетворения.

И теперь всем им предстояло вместе увидеть Землю.

К’мелл подвела Рода к границе маленького мирка и мягко сказала:

– Я хочу спеть тебе «Песню башни», прежде чем мы прибудем в Землепорт.

И своим чудесным голосом она запела старинную песенку:

 
Любовь моя, лишь для тебя
Птицы кричат в вышине,
Небо парит в вышине,
Ветер летит в вышине —
К той вышине сердце стремится,
К доблестной той вышине.
 

Роду было немного смешно стоять и смотреть в пустоту, но также было приятно, потому что голова К’мелл лежала на его плече, а рукой он обнимал девушку. Казалось, она не только нуждается в нем, но и во всем доверяет ему. Она не выглядела взрослой – не выглядела заносчивой и необъяснимо занятой. Она была просто девушкой – и, на время, его девушкой. Это было приятно и заставляло Рода странным образом предвкушать будущее.

Быть может, придет время, когда у него будет своя постоянная девушка, не на день, а на всю жизнь, не перед лицом опасности, а перед лицом судьбы. Он надеялся, что сможет испытывать такие же спокойствие и привязанность в присутствии этой будущей девушки, какие испытывал в присутствии К’мелл.

К’мелл стиснула ему ладонь, словно предупреждая о чем-то.

Он посмотрел на нее, но она, глядя вперед, указала подбородком.

– Смотри, – сказала она. – Прямо впереди. Земля.

Он вновь посмотрел на пустое искусственное небо силового поля корабля. Оно было голубого цвета, монотонного, но приятного, и создавало ощущение глубины, которой в действительности не обладало.

Переход был таким быстрым, что Род сомневался, действительно ли его увидел.

Вот перед ним чистая, плоская синева.

А вот фальшивое небо расползается, словно разрезанное на огромные ленты, а те, в свою очередь, становятся голубыми пятнами и пропадают.

Теперь перед ним было другое синее небо – небо Земли.

Родины человечества.

Род сделал глубокий вдох. В это было трудно поверить. Само по себе небо не слишком отличалось от искусственного, окружавшего корабль на пути с Марса, но в нем чувствовались жизнь и влага, в отличие от всех других небес, о которых он когда-либо слышал.

Его изумил не облик Земли – его изумил запах. Внезапно он понял, что запах Старой Северной Австралии должен казаться землянам скучным, тусклым, пыльным. Воздух Земли пах жизнью. Пах растениями, водой, вещами, которых он не мог даже назвать. В воздухе были закодированы миллионы лет воспоминаний. В этом воздухе его люди пришли к зрелости, прежде чем покорили звезды. Его влага была не драгоценной влагой укрытых каналов, а дикой, свободной жидкостью, полной следов существ, которые жили, умирали, ползали, кишели и любили с энергией, недоступной севстралийскому пониманию. Неудивительно, что описания Земли всегда казались безумными и приукрашенными! Чем же являлся струн, если люди были готовы платить за него водой – водой, дарителем и носителем жизни? Здесь был его дом, пусть многие поколения его людей жили в сумасшедшей преисподней Парадиза VII или среди сухих сокровищ Старой Северной Австралии. Род сделал глубокий вдох, ощущая, как в него вливается земная плазма, подвижные испарения, создавшие человека. Он вновь почувствовал запах Земли – понадобится целая жизнь, даже со струном, прежде чем человек сможет разобраться во всех этих ароматах, что поднимались к кораблю, который, в отличие о большинства плоскоформирующих кораблей, висел в двадцати с лишним километрах над поверхностью планеты.

Было в этом воздухе что-то необычное, щекотавшее сладкой чистотой ноздри, освежавшее душу. Один необъятный, прекрасный аромат заглушал все прочие. Что это могло быть?

Род принюхался и вслух ответил на свой вопрос:

– Соль!

К’мелл напомнила ему о своем присутствии:

– Тебе нравится, К’род?

– Да, да, это лучше, чем… – Он не мог подобрать слов. Посмотрел на нее. Нетерпеливая, красивая, дружеская улыбка К’мелл создавала впечатление, словно девушка-кошка разделяет каждый миллиграмм его удовольствия. – Но зачем вы тратите соль на воздух? Какой в этом прок?

– Соль?

– Да, в воздухе. Он такой насыщенный, такой влажный, такой соленый. Это чтобы очистить корабль неким неведомым мне способом?

– Корабль? Мы не на корабле, К’род. Это посадочная площадка Землепорта.

Род ахнул.

Не на корабле? На Старой Северной Австралии не было ни одной горы выше шести километров над СУП – средним уровнем поверхности, – и те горы были гладкими, истертыми, старыми; за миллиарды лет ветра сложили из них уютное одеяло, укутывавшее весь его мир.

Он огляделся.

Платформа была около двухсот метров в длину и ста метров в ширину.

Десять Родов Макбанов беседовали с какими-то людьми в форме. На дальней стороне вздымался шпиль, высотой не меньше полукилометра. Род посмотрел вниз.

Там была она. Старая-Престарая Земля.

Водяное сокровище простиралось прямо перед его глазами – миллионы тонн воды, достаточно, чтобы напоить галактику овец, вымыть бесконечность людей. Справа, далеко на горизонте, в воде виднелось несколько островов.

– Геспериды, – сказала К’мелл, проследив за его взглядом. – Они поднялись из моря, когда даймони построили для нас это. Я имела в виду, для людей. Мне не следует говорить «нас».

Род не заметил ее оговорки. Он смотрел на море. В нем двигались маленькие пятнышки, очень медленно.

Он показал на одно из них пальцем и спросил К’мелл:

– Это влагодома?

– Как ты их назвал?

– Дома, в которых влажно. Которые располагаются на воде. Это они?

– Это корабли, – ответила она, не желая портить удовольствие прямым возражением. – Да, это корабли.

– Корабли? – воскликнул он. – Им ни за что не отправиться в космос! Почему же их так называют?

Очень мягко К’мелл объяснила:

– Люди начали строить корабли для воды раньше, чем для космоса. Я думаю, старый общий язык позаимствовал слово для космических судов у тех вещей, на которые ты смотришь.

– Я хочу увидеть город, – сказал Род. – Покажи мне город.

– Отсюда это не очень интересное зрелище. Мы слишком высоко. С вершины Землепорта все выглядит скучным. Но я все равно тебе покажу. Подойди сюда, дорогой.

Когда они отошли от края, Род понял, что маленькая обезьянка осталась рядом с ними.

– Что ты здесь делаешь? – приветливо спросил он.

Нелепое обезьянье личико сморщилось в понимающей улыбке. Лицо не изменилось, но его выражение стало другим – более уверенным, четким, целеустремленным. Теперь в голосе обезьяны даже сквозили шутливость и сердечность:

– Мы, животные, ждем, пока войдут люди.

Мы, животные? – подумал Род. Вспомнил свою мохнатую голову, заостренные уши, кошачьи усы. Неудивительно, что ему было хорошо рядом с этой девушкой, а ей – рядом с ним.

Десять Родов Макбанов спускались по пандусу, и пол, казалось, медленно поглощал их, начиная с ног. Они шли цепочкой, и голова первого будто лежала сама по себе на платформе, в то время как последний успел лишиться только ступней. Это действительно выглядело странно.

Род посмотрел на К’мелл и О’гентура и прямо спросил:

– Когда у людей есть такой огромный, влажный, чудесный мир, полный жизни, зачем им меня убивать?

О’гентур печально покачал своей обезьяньей головой, словно прекрасно знал ответ, но считал произнесение его вслух невероятно тоскливым, печальным делом.

К’мелл сказала:

– Ты тот, кто ты есть. Ты обладаешь невероятной властью. Ты знаешь, что эта башня принадлежит тебе?

– Мне! – воскликнул он.

– Ты купил ее – или кто-то купил ее для тебя. Большая часть этой воды тоже твоя. Когда владеешь такими вещами, люди начинают осаждать тебя просьбами. Или отнимают эти вещи у тебя. Земля – прекрасное место, но, полагаю, также и опасное для чужаков, как ты, привыкших к одному образу жизни. Не ты стал причиной всех преступлений и подлостей мира, но прежде они спали, а теперь пробудились ради тебя.

– Почему?

– Потому что ты самый богатый человек, что когда-либо ступал на эту планету, – ответил О’гентур. – Ты уже владеешь большей ее частью. Миллионы человеческих жизней зависят от твоих мыслей и решений.

Они достигли противоположной стороны верхней платформы. Здесь, на суше, все реки протекали. Землю укрывали облака пара, как на Севстралии, когда канал вырывался из укрытия. В этих облаках таились неисчислимые дождевые богатства. У подножия башни облака расходились.

– Погодные машины, – объяснила К’мелл. – Все города находятся в зоне их действия. У вас, на Старой Северной Австралии, есть погодные машины?

– Конечно, есть, – ответил Род, – но мы не тратим воду впустую и не позволяем ей вот так парить в воздухе. Хотя это красиво. Полагаю, такая расточительность вызывает у меня осуждение. Разве вам, земным людям, больше не на что потратить воду, кроме как оставить лежать на земле или плавать над ней?

– Мы не земляне, – возразила К’мелл. – Мы недолюди. Я человек-кошка, а он создан из обезьяны. Не называй нас людьми. Это неприлично.

– Тьфу! – воскликнул Род. – Я всего лишь спрашивал про Землю, а не желал задеть твои чувства, когда…

Он умолк.

Все трое обернулись.

С пандуса выехало что-то, напоминавшее косилку. Доносившийся изнутри человеческий мужской голос выражал гнев и страх.

Род шагнул вперед.

К’мелл тоже шагнула вперед и схватила его за руку, удерживая изо всех сил.

– Нет! Род, нет! Нет!

О’гентур задержал Рода более эффективно, прыгнув ему в лицо, так, что тот внезапно увидел перед собой заросли коричневого меха на обезьяньем брюхе и почувствовал, как маленькие ручки вцепляются ему в волосы и тянут. Он остановился и попытался схватить обезьяну. О’гентур ожидал этого и свалился на землю прежде, чем Род успел его ударить.

Машина взбегала по внешней поверхности шпиля, исчезая в небесах. Голос затих.

Род посмотрел на К’мелл.

– Ладно. Что это было? Что происходит?

– Это паук, гигантский паук. Он похищает либо убивает Рода Макбана.

– Меня? – завопил Род. – Пусть лучше не трогает! Я его в клочки порву!

– Ш-ш-ш! – прошипела К’мелл.

– Тихо! – сказала обезьяна.

– Не надо шипеть и утихомиривать меня, – ответил Род. – Я не позволю этому бедолаге страдать за меня. Скажите этой штуке спуститься. Что это такое, этот паук? Робот?

– Нет, – ответила К’мелл. – Насекомое.

Род, прищурившись, следил за косилкой, висевшей на шпиле. Он с трудом мог различить человека у нее в лапах. Когда К’мелл произнесла: «Насекомое», – в его мозгу что-то щелкнуло. Он испытал ненависть. Отвращение. Неприятие грязи. На Старой Северной Австралии насекомые были маленькими, их снабжали серийными номерами и лицензиями. Несмотря на это, Род все равно видел в них своих кровных врагов. (Кто-то рассказал ему, что земные насекомые творили ужасные вещи с севстралийцами, когда те жили на Парадизе VII.)

Род со всей силы крикнул пауку:

– Эй, ты! Спускайся! Вниз!

Отвратительная тварь на башне самодовольно поежилась и словно крепче сжала свои роботоподобные ноги, устраиваясь поудобнее.

Род забыл, что ему положено быть котом. Он втянул в себя воздух. Земной воздух был влажным, но разреженным. На мгновение Род закрыл глаза. Подумал о ненависти, ненависти, ненависти к насекомому. Затем телепатически крикнул, громче, чем когда-либо кричал дома:

ненависть-плевок-плевок-блевота!

грязь, грязь, грязь,

взорвись!

упади

покалечься

воняй, рухни, разложись, исчезни!

ненависть-ненависть-ненависть!

Яростный алый рев нечленораздельной телепатии причинил боль даже самому Роду. Он увидел, как маленькая обезьянка рухнула на землю в глубоком обмороке. Бледная К’мелл выглядела так, словно ее вот-вот вырвет.

Род посмотрел на «паука». Достал ли он его? Достал.

Очень медленно длинные ноги спазматически шевельнулись, выпустив человека, который рухнул вниз. Род взглядом проследил за полетом «Рода Макбана» и поморщился от влажного хруста, с которым копия его собственного тела разбилась о твердую крышу башни в сотне метров от них. Он поднял глаза на «паука». Тот пытался удержаться на башне, а затем кувырком полетел вниз. Он тоже ударился о крышу и остался лежать, умирающий, подергивая ногами, пока его сознание соскальзывало в личную вечную ночь.

– Элеанор, – ахнул Род. – Это могла быть Элеанор! – взвыл он и побежал к реплике своего тела, позабыв, что он человек-кот.

Голос К’мелл был тихим, но резким, как крик.

– Замолчи! Замолчи! Замри! Закрой свой разум! Замолчи! Мы покойники, если ты не замолчишь!

Он остановился, глупо уставившись на нее. Затем увидел, что она смертельно серьезна, и повиновался. Он замер. Он не пытался заговорить. Он закрыл свой разум, прячась от телепатии с такой силой, что у него заболела голова. Маленькая обезьянка, О’гентур, пыталась подняться с платформы, вид у нее был потрясенный и больной. К’мелл по-прежнему была бледна.

Люди взбежали по пандусу, увидели их и направились к ним.

В воздухе захлопали крылья.

Огромная птица – нет, это был орнитоптер – села, поцарапав когтями крышу. Из нее выпрыгнул человек в форме и крикнул:

– Где он?

– Он спрыгнул! – крикнула в ответ К’мелл.

Человек посмотрел было туда, куда она показала, затем резко повернулся к ней.

– Дура! – сказал он. – Люди не могут отсюда спрыгнуть. Этот барьер удержит и корабль. Что вы видели?

К’мелл была хорошей актрисой. Она сделала вид, будто пытается справиться с потрясением и подобрать слова. Человек в форме надменно посмотрел на нее.

– Кошки, – сказал он, – и обезьяна. Что вы здесь делаете? Кто вы такие?

– Имя – К’мелл, профессия – эскорт-девушка, сотрудник Землепорта, действую по приказу комиссара Тидринкера. Это – друг, без статуса, имя – К’родерик, кассир в ночном банке внизу. Он? – Она кивнула на О’гентура. – Я про него ничего не знаю.