Текст книги "Чтоб знали! Избранное (сборник)"

 
Она потела и пердела,
запоры сраку – на запор,
жратва грозила весом телу,
вися повсюду, как топор.
 
 
И ебля становилась мрачной,
поскольку запах, мокрота…
Её я ставил на карачки,
и разверзалась срамота.
 
 
И не было прекрасней чуда,
себя являющего мне.
И ты владела им, паскуда,
помешанная на говне.
 
 
Количество твоих отходов
и запах их тебя пленял.
Но хила к похоти охота,
не хер, а харч тебя пронял.
 
 
И только водка или виски
тебя спасали от стыда
за тело дряблое, за мысли
o том, что похоть – не беда,
 
 
а счастье, если рядом тело
моё, хотящее твоё.
Но ты потела и пердела,
стыдясь пизды, лица её.
 

1988

 
Страсть изживается жизнью совместной,
совестно холод скрывать за завесой
 
 
мятой привычки – дрочить женским телом
хуй, что предался мечтам оголтелым.
 
 
Ты горделиво стоишь на карачках,
я не порю в наслажденье горячку,
 
 
я замедляю движенья, смакую
грёзы – для выплеска выбрать какую?
 

 
Пизда по имени женщина
ходила на двух ногах,
как ложь – на длинных, и трещина
кровила затрещиной пах.
 
 
Была среди них башковитая,
мозгами о ней пораскинь,
башка у неё зави́тая,
в ней мыслей вились ростки.
 
 
Мы с ней говорили меж спазмами
сначала о том, а потом
o сём-заполнялись паузами
заумными, с полным ртом.
 
 
Призналась она в искушении
тотальном, которое в ней,
подобно кораблекрушению,
с которого дно видней.
 
 
Она вознеслась над народами,
идущими к ней на дно,
чтоб ценными стать породами,
лежащими в ней давно.
 

 
Завлекалище влагалища
обнимает, прижимает
к сердцу клитора – не лгал ещё
никогда – опережает
 
 
он влагалище в желании,
и, пока оно взмокает,
он уже при нажимании
от огня изнемогает.
 
 
Так что он – вперёдсмотрящий,
пионер он и разведчик,
языка взял – говорящий,
он размяк от тайн сердечных.
 
 
Без костей язык и длинный,
шуровал туда-сюда,
и возник оргазм старинный без
вины и без стыда.
 

 
Не останавливаюсь в поиске —
найдя, я поиск продолжаю,
не важно, выше ль, ниже ль пояса,
но я свободе подражаю.
 
 
Она превыше понимания,
я просто следую влечению,
которое подобно мании,
не поддающейся лечению.
 
 
Разнообразие оказий,
намеренный счастливый нумер,
и новой женщины оазис,
но только замер – сразу умер.
 

 
По обе стороны оргазма
я проживаю жизнь свою,
в пизду, в которой тайны спазма,
я любопытный нос сую.
 
 
В ней жили взрослые и дети,
её сжигали на кострах,
как будто дьявол был в ответе
за наш безумный стыд и страх
 
 
от лика Божьего, который
при жизни нам узреть дано.
Сидит ли женщина в конторе
или берёт веретено,
 
 
не блядь, не call girl и не гейша,
в своей практичности проста.
Что мне – такое диво, ей же —
обыкновенная пизда.
 
 
Она ей, впрочем, знает цену
и намекает на неё.
И Бог выходит на арену
и вытворяет бытиё.
 

1988

Из книги «Вплотную»
1994

 
Умер день от июльской жары.
Я сижу на скамье, зол и юн.
Как вампиры, сосут комары
кровь мою – их без промаха бью.
 
 
Люди тоже не прочь попивать
кровь мою, говоря: «Будь здоров!»
Как хотел бы я их убивать
безнаказанно, как комаров.
 

1969

 
Средь ног твоих я размышлял о мире,
лишь отдыхая, можно размышлять.
Вот я стремился, рвался, был настырен,
и что теперь? Кто смеет мне мешать
 
 
мечтать? Ах, это ты, прекрасная девица?
И что прекрасного теперь в тебе узрю?
Но знаю, скоро вновь желанье возродится,
и потому я впрок тебя терплю.
 

1976

 
Желание тела с отверстием спереди
и с выпуклостями на уровне груди
приходит с обязательностью смерти,
и онанизмом не скажешь ему «погоди»!
 
 
Это тело считается другого рода,
потому что оно кровоточит раз в месяц,
независимо, принимает ли роту
мужчин, или муж отверстия месит.
 
 
Это тело способно толстеть животом,
если вовремя чашу терпенья наполнить.
Это тело способно заполнить весь дом
мельтешеньем телец. И в полночь, и в полдень
 
 
это тело меня поражает собой,
открывая мне цель попадания в щель.
Но владеет сим телом, как и моею судьбой,
чудовище. Будем звать его женщиной отсель.
 

1979

 
Вышла замуж за вибратор,
с ним жила без ссор и склок.
Однозвучный он оратор,
выжимал фруктовый сок,
 
 
то есть яблочный, греховный,
сладкий и пьянящий ум.
Был вибратор гладкий, ровный —
мобиле перпетуум.
 

 
Что ни женщина, то пизда
от касанья пускает сок.
Иисуса мне жаль, Христа,
ни вкусить, ни скользить в ней не мог.
 
 
А была ведь Мария-блядь,
что ему всучала себя,
но не стал он её ебать,
и за это Пилат распял.
 

 
Исправно притворяясь, что кончает,
блядь напрягалась, чтобы кончил я,
прекрасно зная – чуть мне полегчает,
я улечу, как сытая пчела.
 
 
Она не хуй сосала, а резину,
напяленную в целях медицины,
а я сосал её усталый клитор,
что в наслаждении известный лидер.
 
 
Я кончил, и она конец сыграла,
как будто всё решили по любви.
Умелая была, признаться, краля,
намного лучше той, что я любил.
 

 
На меня ползёт пизды мокрица,
я же и не думаю укрыться —
ею я себе желал накрыться,
так и полз всегда бы ей навстречу,
но мешает облик человечий.
 

 
Пока – покой. Потом – потоп.
Затем – Эдем.
Вокруг меня бурлит поток,
и я – в воде
 
 
живой и мёртвой – сей коктейль
дано испить,
а та, что я всегда хотел, плывёт
и спит.
 
 
Ей снятся сны не про меня,
а про моря.
увы, она – не про меня,
я примерял.
 

 
Я больше не расту в длину,
а разрастаюсь лишь в ширинку.
С тобой отправился в глубинку,
чтобы в твою забраться глубину.
 
 
Тебя поставив задом высоко,
его материей назвал я высшей.
Три измеренья вырвав из оков,
с четвёртым я на поединок вышел.
 
 
Ну, что же, время, не робей,
не прыгай на двоих, как воробей,
на нас двоих, таких на миг единых,
а потому тобой непобедимых.
 

 
Хоть с какой пиздой, хоть со старой,
хоть с Прасковьей или с Саррой.
Женщины, годные лишь для ебли
(на остальное – глаза ослепли),
 
 
рвутся заполучить кольцо —
у своей пизды стоят на посту.
Женщины – все на одно лицо,
только разные на пизду.
 

 
Я подходил к любой и заговаривал —
так одиночество своё я заговаривал.
 
 
За болтовню за эту, за галденье
мне баба открывала загляденье.
 
 
И бесконечностью вперяя глаз,
вселенная засасывала тайной.
И я боялся прерывать рассказ,
что вёл меня к судьбе необычайной.
 
 
Не зря я выпестовывал слова,
учил уму и разуму и чувству —
и вот нагая рвётся целовать
страницы, отведённые распутству.
 
 
Любая, мой любовный пот хотящая,
была для разговора подходящая.
 

 
Как жалко чувств непреходящих,
не существующих во мне,
не праха – прихотей хотящих,
живущих не в своём уме.
 
 
А впрочем, я себе дороже,
и пусть мечта не по зубам,
я объяснюсь пизде да роже,
в любви, снующей по задам.
 
 
И в чувствах, вынужденных жаждой,
я брошусь к верному перу,
и с парой баб на всём пару
я стих создам на радость каждой.
 

 
Тема ебли вдруг обрыдла,
а другой в помине нет.
Я сижу повесив рыло —
баба делает минет.
 
 
Кто-то пишет о науке,
об искусстве, о семье.
У меня ж, быть может, внуки
тоже ходят по земле.
 
 
Только я в них не уверен,
как во всём и как во всех.
В них безвыходно утерян
мой заслуженный успех.
 

 
Мы друг другу всё рассказали,
мы в постели совсем раскисали.
 
 
Ей было лень напрягаться кончить,
мне было лень напрягать свой кончик.
 
 
Мы смотрели в пустой потолок,
не было в наших глазах поволок.
 
 
Новых особей мы искали,
чтоб по-новому нас ласкали,
 
 
нам хотелось других ети.
Надо было вставать и идти.
 

 
Здесь никого на свете нет,
мечтают о деньгах девицы
и, вяло делая минет,
страшатся спермой подавиться.
 
 
И мы, упавшие на дно,
лежим в порядке одолженья.
Ведь нас сближает лишь одно
непроизвольное движенье.
 

 
Непробиваемые солнцем облака.
Мы заперты дождём в лесной квартирке.
Мы пролежали спины и бока,
и простыни страстей стремятся к стирке.
 
 
Я, семенной запас опустошив,
и ты, скопив его в кровавой вазе,
увидели, что устарел пошив
напяленной на нас любовной связи.
 
 
Желание убито наповал,
лежим, и разговоров не осталось.
Но про себя я звонко напевал
от радости, что осознал отсталость
 
 
моей сообщницы по судорогам тел
от вымышленной женщины-подруги,
родству с которой не знаком предел
от сладостно законченной потуги.
 

 
Всё желание – в хуе.
Лишь его ублажил,
все фантазии – всуе,
на любовь – положил.
 
 
Но победу не празднуй,
скоро он отдохнёт
и восторженной фразой
вновь желанье сбрехнёт.
 

 
Предоргазменный восторг и восхищенье
нежной и податливой партнёршей!
Но свершается в объятьях факт священный —
и к соседке безразличье станет горше,
 
 
чем уже привычное прозренье,
что привычка трепет изымает.
А ведь тут страшнее измененье:
страсть моя – и мне же изменяет.
 

 
Юницы зрелые, так ждущие паденья,
что их тела сверкают от потенья,
 
 
сидят на солнце, ноги разведя,
сосками блажь одежды попирая
и выпитое пиво разведя
проглоченною спермой негодяя,
 
 
которому законы не чета,
поскольку сам он тоже малолетка.
И зада вертикальная черта
мой горизонт пересекает метко.
 

 
Размышления над еблей
ни к чему не привели.
Преуспели еле-еле
лишь цари да короли.
 
 
Без раздумий поставляли
им любовниц всех мастей,
те же – дырки подставляли
для хвостатеньких гостей.
 
 
И царевичи рождались,
продолжали поебон,
смерды же вооружались,
чтоб идти на полигон.
 
 
Ну а я, в пизду уткнувшись,
философию развёл,
на работе бил баклуши,
на безденежье был зол.
 
 
Нет чтоб просто бабу трахнуть
и обратно за дела —
нет, я размышлял о прахе
чувств, сгорающих дотла.
 

 
Объелся, упился, уёбся,
уссался, усрался.
В кровать преспокойно улёгся
и дрыхнуть собрался.
 
 
И вдруг с перебору и с жиру
возникло стремленье
поэзию сеять по миру,
растить изумленье.
 
 
Сие оказалось несложно,
хотя и претило.
Со мною компьютер на ложе
лежал портативный.
 

 
Посмотреть хочу на тебя, ебомую,
чтобы яркий свет изъявил союз,
чтобы хуй чужой слил в пизду знакомую,
в ту, в которую больше не суюсь.
 
 
Я услышу вой, я увижу дёрганья —
всё твоё заучено мною назубок.
Ночью разбуди – сразу наша оргия
с языка срывается – всуе назван Бог.
 

Из книги «Жизнеописание мгновенья»
1997

 
Давненько ни одна не происходит —
всё происки у приисков златых.
И та, что только злато производит,
золотаря отвергла – о! зла ты!
 
 
Я строил радость из твоих отходов —
ты изъявляла только красоту,
что вывела меня поверх народов,
я в страсти на твоих харчах расту.
 

 
Как было интересно
друг друга открывать.
Конечно же – телесно,
конечно же, в кровать
 
 
затаскивали тело,
и там оно цвело,
за облака летело
и к божеству вело.
 
 
Потом оно обрыдло,
потом опять влекло,
но вскоре встряло быдло
и между нас легло.
 
 
Мы было возмутились,
но, юность рассмотрев,
повыбирали дев —
пустоты возместились.
 
 
Чесательница пят,
она всплыла, как Лесбос,
чтоб никогда опять
тебе в нутро не лез босс.
 
 
Ты всем от полноты
чувств принесёшь по доле:
конечно же, плоды,
конечно же, в подоле.
 

 
Я хуй домучил до оргазма.
И ты отмучилась – натужась,
лишь выпустила из каркаса
вздох облегчения, как душу.
 
 
И сразу стали мы друзьями,
взялись за дело расставанья,
совокупление разъяли
и прекратили раздаванье
 
 
себя и поглощенье прочих,
поскольку жизни новый круг
возник и расширялся прочно,
любовниц превратив в подруг.
 

 
Ты снилась мне всю ночь
то так, то эдак,
как делали – точь-в-точь —
мы напоследок.
 
 
Твоя волшебна явь —
плодишь восторги.
Ведь что в тебя ни вставь —
всё пустит соки.
 

 
Хорошо бы убийством
подзаняться слегка
иль хотя бы упырьством —
округлить мне бока.
 
 
А без них я тощаю,
и не только душой.
Я вас всех извещаю,
что до ручки дошёл.
 

 
Я жажду сока твоего, вернее, соков,
я их перечисляю и твержу:
кровь, пот и слёзы изо всех истоков
кипят, а я над ними ворожу.
 
 
Слюна и слизь, моча и сколок кала —
и, кажется, я всю тебя собрал.
Возьму я плоть, что соки извергала,
и посвящу ей этот мадригал.
 
 
Как мне нужна она, когда желанье, —
как ненужна, когда огонь залит
потоком соков. Как знакомо злит
её присутствие и соков растеканье.
 

 
Я бочку катил на блондинок,
в то время их лезли оравы.
Блондинки, как левый ботинок,
брюнетки ж нужны мне, как правый.
 
 
Но прежде, чем я это понял,
исчезли блондинки. Брюнетки
не обременялись исподним
и тоже бывали не редки.
 
 
Но сладко нам только иное,
иное ж, увы, до предела:
оно превратится в седое
единое кислое тело.
 

 
Я в юности о желаньях каркал,
и вот они улетели – куста боятся
пуганые вороны. В кустах я крякал
от запора, а не от потуг ебаться.
 
 
Женщины обходят стороной возраст,
о девушках не говорю – обегают,
но так, что день ото дня их навоз рос
вокруг, – они меня опекают.
 
 
Я всё верю в обильные деньги,
в их покупательную мужскую силу.
Я бы одной повсюду развесил серьги,
сам проколол бы ей нос, губы, щёки – всю образину.
 
 
Я бы купил любовь, ибо любовь измерить
можно лишь временем. Ну, а время —
чистые деньги. Люди – не звери,
знают, что в полость любую деньги доставят семя.
 
 
Век золотой был, пока Христос не извлёкся из губок.
Женщины предпочитали по чести продаться,
чтобы их матка – наполненный семенем кубок —
переходила по кругу с головкой бодаться.
 
 
Были рабы и рабыни —
что может быть в жизни желанней? —
девушку можно было купить, как свежее мясо,
и зажарить в постели на огне ожиданий
новой рабыни, у коей губная гримаса
 
 
столь привлекательна, что загореться и вспыхнуть
может даже ребёнок рабыни, которому целых тринадцать
(ей – двадцать шесть), и на мать натравить его славно
мне удаётся. Он в ней теряет невинность, а я
сзади удваиваю прекрасную это потерю.
 
 
Я ощущаю его восхищённые спазмы и продлеваю
                                                                  своими.
Юноша-раб, рабыня-любовница-мать и я —
их хозяин
и раб желаний своих.
 

 
Скорей бы снег сошёл на нет,
скорей бы некая Нинет
мне на колени бы уселась
и чревом семенем уелась.
 
 
Скорей бы змейки ручейков
поискусали дурачков
и дурочек, в кустах лежащих,
с желанием не оплошавших.
 
 
Скорей бы верное тепло
со мной осталось бы и на ночь,
и чтобы женское трепло,
раскрыв троякое дупло,
упало предо мною навзничь.
 

 
Затор, запор, а мне б задор,
как повелось. А за кордоном —
каким? – как знать? – вокруг забор.
Зазор в заборчике картонном
 
 
указывает на подлог —
граница, ах, не на запоре!
В дыру я вижу дур. Меж ног
у дуры дыры вижу в сборе,
божественные, как в соборе.
 

 
Формально счастливые дни,
особо, когда позади.
Был лес, а теперь только пни,
на них ты семью посади —
 
 
пускай затевают пикник
с завёрнутым в «Правду» яйцом.
Ребёнок к мамаше приник,
облаянный пьяным отцом.
 
 
В задах их зудят муравьи,
в глазах отражается дрянь,
и долу глядит хмуро инь,
когда возбуждается янь.
 
 
Ему неохота, а ей
охота. Ребёнка – в кусты,
пусть ищет женьшень средь корней,
в землицу вонзая персты.
 
 
Папашка же будет пока
расплющивать мамку на пне.
И вцепится мамка в бока,
чтоб он не излился вовне.
 

 
Я уйду отовсюду.
Я приду в никуда.
Бить не буду посуду
и валить на кота.
 
 
В этой жизни, к которой
прикипеть я успел,
стал я накипью, коркой —
это важный аспект.
 
 
Потому как, будь правдой
то, что я рассказал,
жизнь была бы нарядной,
и вопил женский зал.
 
 
На руках бы носили,
всяк бы знал наизусть,
и о фактах насилий
отзывались бы: «Пусть».
 

 
Я-то думал, что это – ты,
оказалось, что это – та.
Я твои облизывал рты,
на которых сжаты уста.
 
 
А у той, хоть они и там,
где всегда, и сочатся тем,
чем твои, я им есть не дам
то, кормил твои щедро чем.
 

 
После оргазма просто рассуждать
о суетности, глупости желаний,
поскольку нет их рядом в тот момент —
за их спиной решаюсь посудачить.
Но только возвращаются они
с всегдашним подкреплением фантазий,
я без сопротивления сдаюсь
на милость их, на власть отверстий милых.
Нет слаще ничего, когда ты в них
стремишься эту власть себе присвоить.
И на мгновенье побеждаю я —
победа никогда не длится дольше.
 

 
Всякая женщина – это прорва:
только прорви – а там уже бездна
будет сосать и тем здорова.
Впрочем, только тем и любезна
 
 
нам, от которых семя и деньги
ей нужны. Или деньги и семя.
Так что ты на гитаре не тренькай —
в очередь встань на неё со всеми.
 

 
Я люблю проституток,
женщин честных и чистых.
Я кляну предрассудок
инквизиций, чекистов.
 
 
Нет прекраснее свойства,
чем доступность у женщин.
Обнажённо устройство,
коль заплатишь не меньше,
 
 
чем диктуется рынком.
Но ведь есть и призванье,
столь знакомое инкам
да индийцам в нирване
 
 
и плательщику Ване,
девкам: Машкам да Инкам —
задарма раздеванье,
повинуясь инстинктам,
чтобы fuck, а не income.
 

 
Любая Шэрон Стоун иль Тейлор Лиз
осточертеют, если день и ночь
лить будут на тебя слюну и слизь
и заходиться, как вчера точь-в-точь,
 
 
вчера же – как позавчера. Позавчера —
как позапоза… Позы, где пазы
с позывами, зазубренными так,
что в памяти зазубрина – черта,
за коей выявляются азы:
у постоянства адвокат – простак.
 
 
Ну, разве сможет суд он убедить,
что верность не хотела убивать
святую страсть, а только упредить
её желанье к новым убегать?
 
 
Вот постоянству смертный приговор
несёт очередная Суламифь.
И Соломон прижмёт её в упор,
всех жён сопротивление сломив.
 

 
Крафт-Эбинг перечислил все мечты,
примерами живыми разукрасил,
и те, кто от желания мрачны,
читая, вышли способом ручным
на радость откровенья: люди – в рясе,
в огне ль – принадлежат к единой расе.
 
 
Все тщательно мечтают об одном —
об извращении какого-либо сорта:
перевернуть девицу кверху дном.
«На дне» её удержишься с трудом —
от напряженья выстрелит аорта,
изгонит похоть живчиков когорта —
не книга, а гостеприимный дом,
в котором все пасутся ради спорта
уже лет сотню, с приоткрытым ртом.
 

Добровольные признания – вынужденная переписка

Посвящается Александру В.,

а также компьютеру «Макинтошу»,

без которого у меня не хватило бы

ни времени, ни терпения на создание

этого романа

Реплика автора

Следуя заведённой традиции, я, как заведённый, выступаю с предуведомлением по поводу нижеследующей переписки.

Я всячески и категорически заверяю читающую публику, что поголовно все упоминаемые в письмах лица являются вымышленными, и я бы даже сказал – высосанными из пальца. Известно какого.

А о событиях так вообще говорить не приходится, все они – порочный плод досужего воображения автора.

Так что если кто-либо, в силу рокового совпадения, вдруг обнаружит своё сходство с одним из персонажей, то я от всей души рекомендую тому лицу молчать в тряпочку. Известно какую.

Если же сей человек начнет громогласно негодовать по поводу этого сомнительного сходства, то подобное недальновидное поведение лишь выдаст постыдную болезненность восприятия сего читателя, которую он до тех пор успешно ото всех скрывал.

Так что цель сего предуведомления – не столько тщетная забота о собственном покое, сколько чистосердечное попечение о благосостоянии возлюбленных ближних.

Каких? Мне неизвестно.

Часть I

Все переписки, молвить строго,

Лишь болтовня и баловство,

Они иль слишком скажут много,

Или уж ровно ничего.

Каролина Павлова

Никто, в наших письмах роясь,

Не понял до глубины,

Как мы вероломны, то есть —

Как сами себе верны.

Марина Цветаева

Обещанье бессмертья —

Содержанье письма.

Александр Кушнер

Здесь снится вам не женщина в трико,

а собственный ваш адрес на конверте.

Иосиф Бродский

БОРИС – СЕРГЕЮ

Серёг, привет!

Как ты там в Эрос-сии, да нет – увы, лишь в России? Ни письма от тебя, ни задоринки. Ну, а я с тобой говорю как ни в чём не бывало, поскольку верю, что доползет до тебя письмо так или иначе, хоть и далеко я убежал от России, настолько далеко, что она оказалась на Западе.

Сегодня у меня вечер писем – обожаю писать письма. Меня нельзя обвинить в эгоистической любви получать письма – я всегда готов ответить сторицей. И нет у меня большей радости, чем письменный разговор с тобой, коль другого не дано.

Обстоятельства и возраст мой стали складываться так, что трудно становится до женщин добраться. Так что Блок в Америке звучит по-новому: «И вечный “бой”, а “гёрл” нам только снится». Но это вовсе не значит, что я за мальчиками приударяю, просто погоня за красным словцом вынуждает на эти комментарии.

С моей работой, где я общаюсь только с телефоном да с мужиками, не только Дон Жуаном, но и простым Жуаном, то бишь французским мусором, не станешь, а станешь тихим, да не Океаном, а Доном без всякого Жуана. А лучше, конечно, не Дон Жуаном, а наоборот – Джоном (что по-англицки – один хуй с Жуаном) Доном, поэтом то бишь.

Вечерами остается публичное одиночество баров, театры с подмостками, на которых одни подстилки, кино, магазины, ну, что ещё? – гости, в которые ходить не к кому. В театрах всё парами шляются, а если и поодиночке, то, как правило, уродки, а если и ничего, то в коротком антракте не шибко развернешься. В барах же – мрак кромешный. Подцепишь какую-нибудь, вроде и видная, но ведь ничего не видно, а выведешь на свет, не говоря уж в свет, так «кольско страшилишшо», как тезка Шергин высказывался.

И встали российские вопросы: «Что сделать?», «С кем быть?»

Вот я и надумал в русскую газету, так сказать, брачное объявление дать. Почему в русскую? Да потому, что русской бабы захотелось. Нормальным (для меня) языком поговорить. Даже если выпендриваться будет, то всё равно своя. Покрыть её смачно можно, а то пока англиканские слова подбираешь из своего обречённо скудного запаса, то и злоба проходит, и смешно становится.

Помимо прочего, местные самки – ёбнутые до предела. То есть поебутся, а потом страдать будут до конца жизни, что от них только тела хотят. Ну, да чёрт и бог с ними.

Посмотрел я объявления в газете, и все они выпячивают «серьезные намерения», а мы знаем, что серьезными (брачными) намерениями вымощена дорога в ад. Кроме того, имеется и более прямой вариант текста, который подытоживает, как правило, безграмотный и неосознанный вопль о ебле: «цель – брак».

Короче, написал я такое объявление и послал с чеком:

Мужчина, стройный, с мужественным лицом, при уме и деньгах, знающий и чувствующий многое, мечтает о юной женщине, стройной без диет, миловидной даже без косметики, нежной и неглупой от природы, любящей детей и русский язык.

Через две недели возвращается чек с письмом: «Г-н такой-то. Ваше объявление напечатать не можем. Объявление должно быть простым. Секретарь редакции». Подпись, как принято, неразборчива.

Что значит «не можем»? Я же деньги плачу. Что, у них на моём объявлении печатный станок сломается? Да и что значит «простым»? Простецким, что ли?

Звоню редактору. Секретарша: кто? да что? да зачем? Уломал. В трубке появляется старческий голос. Я объясняю. Редактор выдаёт потусторонним голосом (небось одной ногой уже в могиле):

– Помню, помню ваше объявление. Понимаете, молодой человек, мы печатаем объявления простые, вот если бы вы написали: «Интересный господин ищет приятную даму. Цель – брак». Тогда мы бы напечатали.

Хотел я его в пизду послать прокатиться. Да как-то неудобно стало – старик, в детство ударился, ещё поймёт буквально, поскользнётся и, вместо того чтобы трахнуть, трахнется башкой об пол, соскользнув с бабы, а я – отвечай. Вот я и говорю: «Я целью такой великой и брачной не задаюсь. Мне бы как-нибудь попроще».

А он язвой отвечает:

– Уж простите великодушно, а мы-то объявления только брачные печатаем. Всего вам хорошего. – И трубочку повесил.

Ну, что с ним на расстоянии сделаешь, даже в морду не плюнуть. Послал в другую газету, правда, тираж у неё не такой большой, так там мигом напечатали и не подавились. Так что вот теперь сижу и жду, что из этого выйдет. Забросил удочки – ты этот образ рыболовный поймёшь до глубины души. Ловись рыбка и мала, и велика. И побыстрее.

Ну, будь здоров. Скоро опять напишу, да и ты не молчи. Впрочем, знаю, что не молчишь, но, может, ты нарочного где отыщешь и передашь через него, чтоб не связываться с советским государственным отделением почтовой связи. Грустно мне без тебя, а без твоих писем так вообще тяжко.

Твой Борис

БОРИС – СЕРГЕЮ

Серёж, да здравствуй!

По-прежнему от тебя – пустота. Но я-то молчать не могу. Тем более что письма посыпались в ответ на моё объявление, и я просто обязан перед тобой отчитаться. Шлю тебе копии с комментариями. Начну с чепухи, благо смешная (орфографию и пунктуацию, которая пунктиком у неё явно не является, сохраняю):

Здравствуй!

Как я понимаю тебя привлекает в женщине натуральность чтобы она была земной. Наверно это я. Ещё я стройная интересная, красивая тоже без детей хоть замужем побывала. Я хотела бы иметь семью и познакомится с тобой. Позвони мне а там видно будет.

Или такое:

Здраствуйте, дорогой незнакомец

Меня зовут Зина и я в Америке нахожусь 5 лет. Я имею здесь своё ювелирный магазин в Манхетене. Очень люблю собак и детей. Имею хобби. Если Вас интересует обо мне, позвоните.

Досвидание.

А вот «интеллектуальный» образчик:

Здравствуйте, мужчина, с мужественным лицом, знающий и чувствующий многое!

Меня привлекла в Вашем объявлении ваша уверенность в себе – это то, чем я обладаю сама. Я в Америку приехала почти 10 лет назад и живу в очень зелёном и красивом safe месте, которое я обажаю. Возле воды.

Я работаю в office – интересная работа, даю уроки музыки на гитаре (у меня music background). Как Вы сами видете – у меня очень busy schedule, но я нахожу время для отдыха (have fun) или занимаюсь чем-то интересным.

Я очень люблю музыку, искусство, литературу, живопись, природу, домашний уют, общество интересных людей, ценю доброту, честность, преданность, порядочность в людях. Я также люблю fasion, кино, театры, гулять в парках, в Нью-York City, люблю готовить вкусную еду, очень приветлива, чувствительна, нежна и очень понимающий человек.

Меня всегда привлекали внутренние качества в людях, а внешние второстепенно.

Друга жизни (это то что я ищу) к сожалению ещё не отыскала, но надежду никогда не покидала. У меня довольна привлекательная внешность, рост 5'4" size – medium, волос каштановый, я юная внешне и внутренне. Посылаю копии фото (sorry) – это лучше, чем ничего. Я выгляжу лучше в жизни – вообще я верю только в личный контакт.

Рая

Как тебе нравятся претендентки на престол? На стол их класть голых и готовых для дела – и то подумал бы. Вот такие пироги. Хотя, по фрейдовской символике, эта поговорка явно подразумевает: вот такие пизды. Фотография Раи далека от райской: обыкновенная потаскушка из местечковых явреек с самомнением.

А теперь письмецо посерьёзнее, хотя бы потому, что вроде милашка на присобаченной фотографии, правда, морда злая:

Здравствуйте!

Прочла Ваше объявление. Итак, личность Вы, обладающая недюжинным числом достоинств, самое ценное из которых – ум.

Что ж, мы тоже не лыком шиты. Я тоже обладаю рядом достоинств, но заниматься саморекламой не люблю. Я женщина стройная, милая даже без косметики. Особенно очаровательна я поутру, со взбитой ото сна шевелюрой.

Зовут меня Зоей с рождения, а «Рыжиком» с некоторого времени. Эту подпольную кличку дали мне мои дорогие друзья.

Я обожаю детей, своих родных, которые остались в Союзе. Но больше всего я обожаю себя, да и как можно себя не любить. Я достигла гигантских успехов, будучи совсем одна в этой огромной, но поначалу чужой стране.

Я кончила аспирантуру и сейчас преподаю биологию в College.

Если у Вас будет желание встретиться, то Вы всегда можете позвонить мне по телефону.

С уважением,

Зоя

Позвонил я Космодемьянской. Эта хероиня у меня всегда в голове всплывает, как имя «Зоя» услышу. (Интересно заметить, что Генри Миллер в «Козероге» называл компанию, в которой он работал, Cosmodemonic Telegraph Company, то есть получается, что Космодемьянская – это космодемоническая баба, а вовсе не баба Демьяна с космами).

Разговор с Зоей был деловым, голос у неё напыщенный и фальшивый. Я всё на её фотографию во время разговора смотрел и пытался представить, что она губами шевелит.

Я влачил разговор, борясь с желанием бросить трубку, и вместо трубки бросил фразу: «Приезжайте в гости», чтобы она отнекиваться стала, а я бы имел предлог сказать: «Не хочешь, ну и до свиданья». Так вот она, чуть услышала моё предложение, говорит серьёзным голосом: «Хорошо, я могу к вам приехать». Ни хуя, думаю, приспичило бабе, видно, и впрямь нет у неё ни хуя. Она ведь меня и в глаза-то не видела, а уже на крыльях похоти лететь собралась.

Я подумал, что если она сама самолёт оплатит, то можно задарма и прощупать. Но всё-таки я ей мягко намекнул, что она, мол, отважная женщина, если рискует прилететь к незнакомому мужчине, который, может быть, и от горшка два вершка, и с мордой, что кирпича просит. И тут она мне афоризм выдаёт:

– Если мужчина чуть красивее обезьяны, то он уже красавец.

«Ну, – думаю, – ума у тебя, тетя, палата. И никакое профессорство тебе не поможет, хоть ты, девушка, и выеблась в люди».

Но, как говорится, даёт – бери, не даёт – беги.

Сказала, что позвонит через неделю и сообщит о дне приезда. Я, признаться, не могу поверить, что она серьёзно решила приехать и за билет заплатить, даже моей фотографии не увидев. Наверно, позвонит и отменит или кобениться начнёт. Я спросил её, правда ли, что она такая красивая, как на фотографии. В доказательство она заявила, что мужчины на неё оглядываются.

Приходится ей верить на слово, а пока мне явилась следующая мысль. То, что мужчины, видя проходящую красотку, оглядываются ей вслед – примечательный феномен. Ведь в оглядывании нет никакой надежды завязать знакомство или обратить внимание женщины на себя. А может быть, оглядывание – это прощание с последней возможностью познакомиться, потому что сейчас эта женщина исчезнет в толпе и ты её никогда больше не увидишь, и единственный шанс, который жизнь тебе дала с этой женщиной, ты упускаешь. Смотри, оглядываясь, как она прекрасна, ну, скорее, заговори с ней – но она уходит, и ты сам продолжаешь уходить от исчезающего счастливого случая.

Женщина не знает, что ты смотришь ей вслед, разве что она приметила тебя и спиной чувствует твой взгляд. Но в заурядном случае она не заметила тебя всего и вообще, не то что твой взгляд ей вослед. И в этом желании продлить видение чуда, ибо понравившаяся женщина – чудо, есть безмерная грусть и бессилие.

Это как долгие проводы – лишние слёзы. И чем дольше на неё смотришь, уходящую, тем тоскливее от прощания с чудом. Так что лучше либо с достоинством не позволять себе оглядываться, либо сразу следовать за ней и пытаться завязать знакомство. Поскольку оглядываться на женщину и ничего не предпринимать – это унизительная слабость.

Вот и всё, Серёг, на сегодня. А то с моими корреспондентками ты живот надорвёшь от смеха, а конверт – от нетерпения продолжения.