Текст книги "Чтоб знали! Избранное (сборник)"

Цикличность событий в моей жизни непоколебимо уверила меня, что жизнь развивается по предначертанному плану, издавна именуемому судьбой. Ничего случайно не происходит. Случайность – это лишь материалистический термин для описания вмешательства Божия. Все события чудесным способом вписываются в нечто гармоничное, что, увы, не всегда оказывается прекрасным, но всегда подчинено некой цели, суть которой нам неведома, но существование которой мы с какого-то момента нашей жизни начинаем чётко ощущать. Всё происходит по некой причине, и пока мы её не называем – мы правы.

Я продолжаю пописывать, но всё не собраться с мудрыми мыслями. И задумался я над такой ситуацией: вот писатель написал роман – все признали его замечательным. Но критика, восхищаясь им, постоянно твердит: «Посмотрим, каково будет следующее произведение. Будет ли оно сильнее, чем это, или, по меньшей мере, такой же силы?»

И что это за гладиаторщина? Почему недостаточно написать всего лишь одно замечательное произведение? Разве обязательно всю жизнь добиваться внимания? Почему бы не написать нечто раз и навсегда? То есть если автор желает того и в писании – вся его жизнь, то это – его дело. А если нет? Кто смеет подначивать, подталкивать, провоцировать? Ведь писание – это опасное занятие. Высказанное начинает существовать и грозит сбыться. Писательство – это непрестанное выворачивание себя наружу, это непрестанная рвота, испражнение, семяизвержение, потение – и всё это принимает форму словоизлияния. Творчество тяжко и болезненно потому, что приходится говорить правду, которую люди нетворческие от себя скрывают. И для этого требуется усилие, часто приносящее боль, смятение, страх. Потому-то и ощущаешь облегчение после написанного, как будто повинился, облегчил свою совесть, высказал правду.

Развитие писателя – это его освобождение от влияния общества с помощью осуществления собственного влияния на общество. Ты рождаешься свободным, но через родителей общество накладывает на тебя лапу. Потом возникает протест против наиболее жестокого родителя или против обоих как реакция на подавление. У большинства людей на этом протест и кончается. Преступники выходят за пределы родителей и борются с обществом, преступая законы. Писатели стараются стряхнуть с себя общество, преступая законы здравого смысла и эстетики. Писатель, как и преступник, старается вернуться в состояние младенческой свободы, чтобы всё было дозволено. Такая вседозволенность, но лишь на словах, и осуществлена с помощью свободы слова. Отсюда мы можем заключить, что писатель или художник может стать самым безнаказанно свободным человеком.

При уйме публикующихся книг, которые на 99,9 процентов остаются никем не замеченными, не лучше было бы, если бы каждому давалось право лишь на одно произведение в жизни. Получилось – хорошо, нет – жди следующего воплощения. Это я, конечно, шуткую.

Однако каждое новое опубликованное произведение отнимает у возможных читателей писателей прошлого. Тот, кто прочтёт новый роман, может не успеть прочесть Достоевского или Кафку. Выступая с произведением в печати, ты берёшь ответственность за возможное отстранение читателя от чего-то заведомо большого. А тогда нужно быть уверенным в себе настолько, чтобы считать написанное тобою важнее, чем всё написанное ныне и прежде. В связи с этим мне иногда кажется, что я – ничто. А иногда мне кажется, что я – всё. Наверно, так и есть.

Первое впечатление от книжных магазинов – перепроизводство писателей, непрочитанных писателей, изданных, но не раскупаемых. И соседствующая с этим наблюдением мысль: зачем писать? чтоб затеряться? Но следующим ходом – уверенность, что невозможно затеряться, если ты печатно произнёс нечто. Речь может идти лишь о масштабе известности, знают ли твоё творчество сто человек, сто тысяч или в сто раз больше. Раз существует единица, то количество нулей непринципиально, ибо относительно.

С другой стороны, время работает на тебя, только не хватает жизни быть тому свидетелем. Старая литература ценится подобно тому, как становятся ценными никчёмные вещи только потому, что им много лет. Кочерга, пуговица, тряпка, стул – становятся антиквариатом, хотя в дни, когда они изготовлялись, никто не считал их за ценность. Так и теперь – изучаем когорту бездарных поэтов XIX века, которые почитаются только потому, что их произведениям за сотню лет.

Интересно, что ты и я живём бездетно. Плодиться всласть – не наш удел. Чем дальше, тем больше осознаю, что детей можно заводить только по величайшей безответственности и безрассудству. Только в молодости по неосмотрительности так легко заводятся дети. Теперь я понимаю, что для того, чтобы не превратиться в раба детей, необходимы прежде всего деньги, которые возьмут на себя всю грязь и заботы, измордовывающие родителей в ничто. Большинство заводит детей от нечего делать (то есть от лени предохраняться), оттого, что сам себе в тягость, или потому, что так принято, и по прочим омерзительным причинам. Следует признать, что есть редкие случаи, когда женщины, а ещё реже мужчины, проникаются неотвратимым осознанным желанием воспроизвести себе подобного. Но мы этим чувством пока не заболели. Короче, дети – это результат недоразумения (буквально), то есть люди «не доразумеют», они лишь недораз(вито) умеют совокупляться. В аптеке у прилавка с противозачаточными средствами должны висеть плакаты с изображением грязных и уродливых вопящих детей с надписью: «Вот чего вы избежите, покупая противозачаточные средства!»

Но семейная жизнь моя – отрада: с Каренькой я получаю отдохновение от забот, которые не поворачивается язык называть праведными. Будьте и вы с Верой радостны. И конечно же – «жопа Новый год!»

Карен: Сергей, привет! Скоро начинаются каникулы, а я их ненавижу, мне так нравится заниматься в колледже. Но в каникулы я смогу проводить больше времени с Борей! С Новым годом!

Б. + К.

СЕРГЕЙ – БОРИСУ

Рина получила твоё письмо и вроде написала ответ. Перед этим она была у меня и читала кое-что из твоих писем. По всему видно, что ты ей так же небезразличен, как прежде. Да она этого и не скрывает.

Как твои желания в семейной жизни, не слишком ли тревожат?

Веду полусемейную жизнь. Сижу вот сейчас один в Вериной, мне вверенной, двухкомнатной квартире. Ощущения от отдельной квартиры весьма непривычные. Всё время ловлю себя на мелких коммунальных страхах: не слишком ли громко я говорю, не будет ли кто беситься, что я забыл выключить свет в туалете.

С Верой у нас всё хорошо. Она, кстати, прекрасно чувствует слово. Получаем большое удовольствие просто от разговоров. Вот маленький диалог:

– Эту рубашку пора стирать. Больше в ней ко мне не приходи.

– Ладно. Не приду, пока буду её носить.

– Ты что, решил меня совсем бросить? Тебя и самого пора стирать.

– В порошок?

– В порошок, и два часа мокнуть.

И всё в таком же роде.

Совершенно согласен с твоим рассуждением насчёт детей. Только я думаю, что и жён заводят, как правило, по тем же причинам – страх и неумение быть наедине с собой или лень предохраняться душевно. И однажды вдруг чувствуешь, что душа забеременела какой-нибудь бабой, и надо или с болью делать аборт, или рожать семью. Конечно, есть исключения, к каковым в первую очередь я отношу тебя с Карен. Ты не тот, кто не смог бы сделать своей душе аборт, если бы было надо. Есть, правда, ещё причина, по которой иногда заводят детей, – если накопят много барахла и не хотят, чтобы оно попало в чужие руки. Я иногда задумываюсь: вот помру, куда денутся все мои многолетние душевные труды? И обидно, ежели они попадут в какие-нибудь тупые руки, которые их уничтожат. Но не настолько обидно, чтобы заводить детей.

Вот тебе из моего шутливого творчества. Можешь принять на свой счёт:

 
Трудолюбивый и везучий,
он жить мечтал как можно лучше.
Иная выпала стезя —
живёт он лучше как нельзя.
 

Сергей

БОРИС – СЕРГЕЮ

Вот уж два года, как мы с Карен женаты. Как много и как мало! Наша жизнь по-прежнему радостна, хотя дни идут быстро, оборачиваясь годами.

Что касается желаний, то «желание-то, конечно, есть», если вспомнить Мрачелло Настроени. Но тут дело чуть ли не теологическое. Не помню, писал ли некто или сам придумал, но можно считать, что всесильная власть Бога поддаётся только тем ограничениям, которые Бог накладывает на себя по собственной воле. Такого рода самоограничением является предоставление человеку свободного выбора между добром и злом. Следовательно, подобие человека Богу заключается не во внешнем подобии, а в способности налагать на себя ограничения. Вот я и накладываю на себя не руки, а ограничения.

Но в жизни всегда есть место одиночеству. Одиноким рождаются и с одиночеством живут. Оно принимает различные формы, но пока я пишу – я одинок. Одиночество – это возлюбленная, которую мечтаешь убить. И ничего плохого или хорошего в этом нет. Пока существуют неудовлетворённые желания, человек – одинок, и чем сильнее он желает, тем более он одинок. Сам факт наличия желания говорит о том, что человеку чего-то не хватает, а это и есть одиночество. Ты одинок по отношению к объекту желания, или, другими словами, ты живёшь без того, чего желаешь, а это и значит, что ты одинок. Вопрос жизни для меня стоит следующим образом: ненавистное общество или невыносимое одиночество? Обетованное одиночество.

Одиночество вдвоём, пожалуй, хуже, чем одиночество с самим собой. Я и Карен часто наблюдаем вокруг себя такое. Самая страшная картина – это равнодушная друг к другу пара. Они могут сидеть в ресторане визави и не обмолвиться ни словом в течение обеда. Она может приехать за ним на машине к работе, он заходит с левой стороны, чтобы сесть на водительское сиденье, она молча пододвигается на пассажирское место справа, он садится за руль и, не глядя в её сторону, ведёт машину. Они могут лечь в постель и отстранённо заснуть на разных её краях. Они живут опущенно, неряшливо и небрежно, приводя в порядок своё жилище, только если ожидают гостей.

Но я пока счастлив и испытываю блаженство (слово происходит от «благой женщины»), а я только тогда пишу продуктивно, когда я счастлив. Тогда, глубинно сознавая это, я привередничаю и пишу о том, что я несчастлив. Когда же я действительно несчастлив, тогда мне не до писания.

Б.

БОРИС – РИНЕ

Сегодня получил заверенный-перезаверенный вызов и высылаю тебе. Надеюсь, твоя часть по подготовке вызова к поездке пройдёт так же гладко, как и моя – по добыче вызова.

Мне бы хотелось подробнее узнать о твоих планах, поскольку, по всей вероятности, я не смогу встретить тебя в Нью-Йорке.

Всего тебе доброго.

Борис

СЕРГЕЙ – БОРИСУ

Поздравляю вас с тем, что вы женаты уже два года и что это вам ещё не надоело. Особенно рад за тебя, Борь, бьёшь все свои рекорды постоянства.

Я ясно чувствую, как постепенно стареет душа. Все впечатления, которые раньше были пронзительно ярки, теперь подёрнуты серой плёнкой. И это огорчает гораздо больше, чем старение телесное. Иногда отчаянно стараюсь выбраться из болота полусонной тупости, которое засасывает всё больше.

Раньше я не мог не рисовать, а теперь с трудом заставляю себя. Пытаюсь надеяться, что весь мой мир цел, только дороги к нему заросли и требуют ремонта. Но как делать ремонт? Вкусив душевных занятий, трудно предпочесть что-либо другое.

С Верой тоже всё не очень просто. Вроде бы всё и прекрасно, но… Боюсь отдавать душу. Боюсь привыкнуть к жизни вдвоём, полной постоянной словесной жвачки на бытовые темы. А в итоге стараюсь меньше бывать с ней. Чувствую, как мне не хватает одиночества. Не хватает одинокости, без которой не могу работать.

А Вере не хватает меня, она всегда огорчена, когда я уклоняюсь от встреч. Частично мы об этом говорили, очень многое она понимает, но у неё одна натура, у меня – другая. Но она умеет идти на компромиссы гораздо лучше, чем я. На том и стоим. Вообще, человек она на редкость умный и понимающий и притом очень живой. Мне даже неловко, какой я рядом с ней – унылый хмырь, и странно, что я ей так нужен.

Сергей

БОРИС – СЕРГЕЮ

Серёг, сядь, прежде чем читать дальше.

Я развожусь с Карен.

Всё накапливалось исподволь и наконец стало невыносимо. На словах, на расстоянии, да и кратко объяснить – нелегко. Но суть в следующем. Улыбки, которыми она светится на фотографиях, это лишь её незначительная часть, специально демонстрируемая для камеры, для сторонних зрителей. В действительности она – глубоко несчастный собою человек. Тому можно найти много объяснений. Вот одно из них, за которое держатся она и её психотерапевт.

Когда ей было пять лет, их покинул отец – для Карен это была большая психологическая травма. С матерью она была всю жизнь, мягко выражаясь, в холодных отношениях. С восемнадцати лет она жила одна, ни о ком не проявляя заботы, кроме как о себе. В результате к детям она не испытывает ничего, кроме отстранённости. Как и ко всем, кроме себя. Материнский инстинкт, которого я так хотел и который я указал в своём объявлении, у неё начисто отсутствует. А женщина, не любящая детей, не может любить и мужчину. С той силой, которую я считаю необходимой. А силу любви я измеряю радостью, с которой ты идёшь на жертвы ради любимого человека без потери собственного достоинства.

Есть у Карен предостаточно и других психических проблем. При всём при том она умело скрывает их не только от других, но прежде всего от себя.

Ты можешь спросить, где же были мои глаза? Они чётко зрили все факты, но мой помрачённый любовью ум интерпретировал их патологически доброжелательно. Любовь не только сделала меня слепым, она заставила меня поверить в невозможное. Когда я трезвый, я вижу и говорю истину, я отчётливо вижу свою мечту. Чуть я влюбляюсь, я иду на подлейшие компромиссы, всячески оправдывая или не замечая их. Если любовь связана с предательством мечты, то безлюбовье – единственно благородное состояние.

Я верил, что любовь (опять двадцать пять) сможет изменить человека. Меня-то она изменила значительно – более двух лет я был верен одной женщине, и без всякого труда. В этом отношении у меня к ней претензий тоже нет. Но вывод, к которому я постепенно пришёл, свёлся к тому, что Карен – не жена, не тот человек, на которого я могу положиться в старости, в беде или даже в простых трудностях. С ней хорошо, когда всё хорошо. Но чуть возникают осложнения, она предаёт, впадая в истерику, или в раздражительность, или в злобу. Она тоже устала от требований, которые я ей предъявлял прямо и косвенно и которые я считал само собой разумеющимися, ибо те же требования я предъявлял и к себе. В конце концов у нас остались лишь воспоминания о тех прекрасных днях, когда нам верилось, что мы созданы друг для друга, тогда как оказалось, что прежде всего мы созданы для самих себя.

Мы расстались мирно, с намерением остаться друзьями во имя памяти о счастливых днях, которые нам были ниспосланы.

А я всё размышляю, что же было со мной? Мысли мои постоянно крутились вокруг Карен. Желание её не истощалось. Радость от её присутствия не исчезала. Получалось, что люблю. А вышло, что женился. А это две разные вещи. Любить нужно на расстоянии, и тогда любовь длится.

Развод должен занять не больше месяца, так как мы не будем нанимать адвокатов, а заполним все бумаги сами, поскольку денег у нас особых нет и делить нечего.

Я переехал к родителям и после первых дней боли от разрыва привычных связей чувствую себя обновлённым и радостно смотрящим в грядущее.

Перечитал «Крейцерову сонату» и диву дался сексуальной инфантильности Толстого – куча глупостей и полового невежества. Сначала пишет, что детский досуг его был нечистым – дрочил то бишь – и на женщин смотрел жадно. А как же иначе? А потом, когда он, бедненький, лишился невинности, то застрадал, что потерял «чистое» отношение к женщине. Да его никогда-то и не было, коль дрочил. И вообще, о каком «чистом» отношении к женщине может идти речь, если у тебя хуй есть?

Ошарашенность от исчезновения желания после первого оргазма с женщиной геройчик воспринимает как великую потерю. А свой медовый месяц он вспоминает со стыдом, но не из-за грязи, как он это хочет представить, а из-за очевидной своей неспособности доставить удовольствие молодой жене, которая жаловалась на боль и явно сторонилась мужа.

И написал Толстенный «Сонату» ради проклятия ебли, которая ему не давалась всю жизнь.

Но ебля, пока она существует, прекрасна сама по себе. И неча Толстожопому пиздеть на пизду. А то из своей ущербности он сделал философию, которой заражаются сопляки или недоумки.

Или вот Бунина тоже перечёл, его «“Томные” аллеи». Испытал разочарование от короткости рассказов – тут бы продолжать и продолжать, уснащая деталями. Но вдруг – стоп. Это он распаляет, обрезая один рассказ, чтобы бросились читать следующий, в надежде, что в следующем будет откровеннее. Но так он дразнит до самого конца книги, как баба, которая приподнимает юбку, мелькнёт лобком, а не даёт. Многие, кстати, это любят. Тут мне один мужик утверждал, что его больше возбуждают полутени, полуоткрытости, а вид пизды его отвращает. «Ну, а хуй твой тоже отвращается от пизды?» – спросил я. «Хуй – это другое дело, у него глаз нет и носа», – ответил мне этот знаток. «Как жаль мне твоих баб», – сказал я, но он не понял, почему мне их жаль.

Кстати, на следующий день после моей разлуки с Карен я стал звонить своим старым бабам. Среди них Маруська (помнишь такую?) оказалась свободной. Но первая – после моего поста с Карен – была для меня слаще всех женщин. Я её прихватил в библиотеке, и она оказалась голодна, как и я. Тут уничтожилось то, о чём я так сожалел, – долгая девственность моего детства. Я чувствовал, будто это моя первая женщина, но в то же время я был оснащён всем моим опытом.

– Как я соскучился по тебе, – говорил я, целуя её пизду.

– Мы же только сегодня познакомились, когда же ты успел соскучиться? – раздался голос сверху.

– Я говорю не тебе, а пизде, которой ты владеешь, – ответил я, подняв голову.

Баба, естественно, оскорбилась – она, как и большинство владелиц пизд, была дурой.

Зато я прочувствовал до глубины души, что любовницу ебёшь, а жену лишь поёбываешь.

Сколько свободы кроется во множественности пизд!

Б.

РИНА – БОРИСУ

Получила твоё приглашение. Большое спасибо. Тут же отправилась в ОВИР, где мне выдали анкеты. Через дней десять надеюсь собрать документы. Разрешение мне выдадут не раньше, чем через месяца два.

Ты спрашиваешь о моих планах. Увы, подробности мне трудно представить. В Нью-Йорке у меня есть старые знакомые, они мне дадут рекомендации к владельцам галерей и вообще к людям, лично мне малознакомым, но могущим помочь… Как мои планы будут выглядеть в действительности, я не знаю. Планировать подробности заранее очень трудно.

Я уже говорила, что хотела бы устроить выставку. Возможно, с нею придётся повременить. Без рекламы – это пустая трата денег и времени. Хорошая же реклама требует и денег, и времени. Интересно, сколько может стоить издание книжечки с иллюстрациями, творческим манифестом, вступительной статьёй и т. п.?

Получил ли ты моё письмо? Я послала его с оказией почти месяц назад. Там я описала некоторые подробности.

Рина

БОРИС – РИНЕ

Очень рад, что приглашение дошло. Твоего письма, что ты отослала с оказией, я не получал. Стоимость издания книжечки с иллюстрациями зависит от очень многого и может начаться от тысяч трёх, поднимаясь до неограниченного числа тысяч.

Я показывал фото твоих работ, и люди хвалят и просят посмотреть оригиналы. Должен заметить, что американская хвальба очень опасна, потому как она лишь знак вежливости, и ты только тогда понимаешь, что она нечто больше, чем вежливость, когда хвалящие выкладывают деньги. Здесь не принято говорить прямо в глаза, если что-то не нравится, и я в своё время из-за этого изрядно поударялся о стенки, будучи уверенным, что они являются распахнутыми настежь воротами.

Вкладываю список адресов галерей в Нью-Йорке, которые торгуют русской живописью. Ты можешь предварительно послать туда слайды своих работ с информацией о себе. Это будет полезно.

Дай мне знать о своём приезде как можно раньше. У кого ты собираешься остановиться в Нью-Йорке? Сообщи мне адрес и телефон, и я свяжусь с этим человеком. Я хочу помочь тебе финансово, но, увы, не смогу осилить всех расходов. Я не знаю, какие у тебя представления о моих денежных делах, но, по американским масштабам, я живу очень скромно.

У меня произошли существенные изменения в жизни – я развожусь с женой. Причина развода – моё разочарование в её человеческих качествах, суть которых сводится к тотальному эгоизму, фундаментальной злобности и тенденции к предательству, чуть жизненная ситуация усложняется. Моя начальная влюблённость и огромное желание видеть в ней только хорошее заставляли меня интерпретировать факты, находя извинительные объяснения жене. Моё прозрение длилось постыдно долго, но, как известно, лучше долго, чем никогда. Опыт последних лет заставлял меня не раз осмысливать и наши былые отношения.

Борис

СЕРГЕЙ – БОРИСУ

Привет, Борь (опять в единственном числе)!

Давно тебе не писал. Виноват, и оправданий нет. Просто скудно в душе.

Да, своим разводом ты, конечно, заставил меня сесть. Тем более что никакого намёка на недовольство чем-либо от тебя не было. Но это твой стиль – резко менять курс без предварительных сетований и сомнений вслух. Каким-то боком души я, признаться, рад, привык к тебе, холостому и вольному, а к Карен – ревновал. Но уже и к ней начал было привыкать. Ещё раз скажу тебе, что твоя жизнь – готовый сюжет для романа.

Придумал заповедь: «Не пожелай жены ближнему своему».

Спасибо за предложение сделать мне приглашение. О переезде навсегда я не задумываюсь. Во мне очень сильно чувство России. Это трудно объяснить. Когда я в лесу, я чувствую, что это лес и одновременно – Россия. И не знаю, что важнее – первое или второе. От грандиозных и прекрасных ландшафтов у меня может захватить дух, но маленький уголок лужского леса говорит мне в тысячу раз больше, потому что я ощущаю его родным. Это похоже на любовь к матери. Возможно, таким образом трансформировались мои запасы любви к родителям, которых у меня нет очень давно. Так что уехать для меня означало бы примерно то же, что покинуть горячо любимую семью. Друзья, в том виде, в каком они у меня сейчас есть, по сравнению с этим значат очень мало.

Левитан, находясь за границей, писал: «Пейзажист может быть только в России». В отношении меня это именно так. Я не только не считаю это своим достоинством, но откровенно завидую людям, у которых это не так или в меньшей степени. Ведь через эти свои чувства я делаюсь крепостным и вынужден терпеть всяческую гадость.

Я раздумываю о возможности погостить у тебя. Очень бы хотелось повидаться. Страшат меня хождения по мукам бюрократии.

Лето прошло в суете. Ездил, жил в деревне, а вспомнить нечего. Значит, неправильно живу. Старые чувства, бывшие источником творчества, тускнеют, а новых, увы, нет. Иногда с испугом думаю – а вдруг так теперь будет всегда?

Сергей

БОРИС – СЕРГЕЮ

Я понимаю твоё крайнее удивление моему решению. Вот тебе кое-какие фактики.

Моё объявление в газете Карен прочла, сидя в приёмной психотерапевта, лечась в очередной раз от депрессии, в которой она находится практически постоянно и которую она старается объяснить то временем до менструаций, то временем после, то самими менструациями.

Она с восемнадцати лет почти ежедневно принимала наркотики, которые, во-первых, не давали набирать ей вес (она панически боится быть толстой) и, во-вторых, держали её постоянно на взводе. Она мне рассказала это только после того, как произошло следующее: было это за месяц до свадьбы – звонит Карен мне на работу и, рыдая, срочно просит меня приехать домой.

– Что с тобой? – перепугался я.

Она плачет навзрыд и говорит, что ничего, но чтобы я поскорей приехал. Я сорвался, врываюсь в квартиру – она лежит одетая на кровати и ревёт. Морда опухшая, красная, от красоты – ни следа. Но мне не до красоты – мне тревожно и жалко её. Говорит, что у неё приступ депрессии и чтобы я позвонил её психиатрше. Я звоню, и та назначает встречу на завтра, успокаивая меня, что это ничего страшного. Я же никогда припадков таких не видал и просто не знал, что делать. А надо было надавать пощёчин и выебать. Поскольку это была типичная истерика.

Звоню я её матери и пересказываю, что за картину я вижу перед собой, а мать спокойным голосом говорит, что ничего, мол, она скоро оправится. Я рассвирепел на её безразличие к судьбе дочери и выразил матери в резковатой форме своё удивление. Та же дала мне понять, что это дело ей знакомое и помочь Карен она никак сейчас не может, а посему приезжать к нам утешать дочь для неё дело бессмысленное.

Я принялся всячески успокаивать Карен, и в конце концов она утихла. После этого мы стали ходить на приёмы к психиатрше. Я сидел у кабинета и слышал, как Карен рыдает. Мне входить в кабинет было запрещено. Я всё допытывался у Карен, о чём они говорят. Все её проблемы сводились якобы к матери, которая всегда была холодна к Карен, и между ними никогда не установилось материнско-дочерней связи. Исчезновение отца в её жизни тоже сыграло значительную роль. Но почему именно такую роль, мне было непонятно.

В конце концов Карен сказала, что врач пригласила меня под конец сеанса психотерапии. Оказывается, врач настояла, чтобы Карен рассказала мне о своём пристрастии к наркотикам, ибо нельзя оставлять это в секрете от будущего мужа. То есть если бы не врач, то Карен бы не призналась мне в своей жутковатой привычке.

Врач сказала, что такое долгое употребление наркотиков могло повлиять на мозговые клетки. И я могу теперь добавить от себя, что повлияло. А что самое важное, это то, что Карен должна ежедневно принимать лекарство против депрессии. Мне бы тут встать и распрощаться со своей невестой, которая лгала мне, но самое обидное, что такое мне даже и в голову не пришло. Более того, мной овладело фальшивое благородство, мол, не бросать в беде любимую женщину, что, мол, любовь всё изменит и вылечит и Карен преобразится.

Когда мы ехали в машине, возвращаясь от психиатрши, Карен дрожащей рукой закинула удочку, мол, будут ли продолжаться наши отношения, на что я, возмутившись недоверием к себе, воскликнул, что я её никогда не покину. Она явно не ожидала этого и много позже призналась мне, что была уверена, выходя из кабинета врача, что между нами всё кончено. Я же поставил условие, что она прекращает принимать наркотики, и она, конечно, согласилась. С тех пор она принимала по шесть таблеток антидепрессантов в день. Теперь я сомневаюсь – может, это были таблетки наркотика. Но я и не подумал её проверять, ибо я ей верил. Когда я, видя эти пожираемые таблетки, вскоре устрашился такой зависимостью от них и предложил ей постепенно уменьшать дозу, Карен послушалась и сократила её вдвое, но что-то с ней стало твориться нервное со слезами. Она стала плакать по любому поводу – от умиления, от страха, от любви, от неуверенности. Это заставило её вернуться к первоначальной дозе.

Б.

РИНА – БОРИСУ

Наконец-то получила разрешение на поездку. Вероятно, что во время своего пребывания в Нью-Йорке я буду просить пристанища у Т. По профессии он художник и живёт в Америке более десяти лет, так что сможет помочь мне советом на первых порах. Адрес вышлю в следующем письме, так как у меня есть сомнения, что я его правильно записала.

Спасибо за обещание финансовой поддержки. Надеюсь, что не более чем через год смогу отдать свой долг.

Выражаю тебе сочувствие в связи с разводом. Как мне известно, кроме душевных переживаний, это связано с большими финансовыми затруднениями и неприятными судебными процедурами. Ты высказал много гневных слов в адрес своей жены, но, как мне кажется, в разводе никогда не бывает полностью виновной одна сторона.

Рина

БОРИС – СЕРГЕЮ

Вот тебе невкусная свежатина новостей.

Дружеских отношений с Карен мне сохранить не удалось, она повела себя соответственно своему характеру, из-за которого-то я и решил с ней разводиться. Она наняла адвоката, и мне пришлось завести своего. Она накупила вещей по кредитной карточке до предела, и счёт, естественно, пришёл мне. Она требует, чтобы я содержал её, пока она не найдёт идеальной, интересной работы, тогда как она может поступить работать в любой день официанткой, чем она занималась всю свою жизнь, пока не встретила меня, выпихнувшего её в мир. Кроме того, она хочет, чтобы я купил ей новую машину, тогда как у неё есть хорошая подержанная. Это её адвокат настропалил, а она не желает даже приостановить своего стряпчего, чья цель – использовать на полную катушку мёртвый закон, в котором не находится места для таких вещей как совесть или справедливость. Причём требования эти выражаются в такой непристойной форме, что я не могу избавиться от жгучего стыда за себя – как это я мог жениться на такой стерве? Впрочем, подобным поведением она великодушно избавляет меня от сомнений в моём шаге, которые могли бы появиться, веди она себя достойно и по-доброму, как это делала в своё время Рина. А этим она только убеждает меня, что теперь-то я её раскусил.

Когда я сказал ей, что не могу больше с ней жить, её первый вопрос был:

– Ты заберёшь с собой компьютер?

Ты можешь удивиться, как это я во всех предыдущих письмах и словом не обмолвился о конфликтах, проблемах и прочем, предваряющем моё решение о разводе? Дело в том, что я утаивал их не столько от тебя, сколько от себя. В глубине души я знал, что если я признаюсь себе во всём, что я начал видеть, то это увиденное измениться к лучшему не сможет – уж слишком всё горбатое – и тогда только могила развода может исправить этот брак. Я упирался изо всех сил, страшась признаться себе, что моя мечта так и осталась несвершённой, а над ней Бог просто насмеялся, ослепив меня и заставив принять за неё – чудовище.

Теперь я пересматриваю все события, и всё предстаёт мне в солнечном, а не в искусственном свете.

Я почему-то считал, что разбираюсь в женщинах. Опытный, бля. И действительно, поимел разных, штук полтораста. Но, что называется, Любовей было… дай Бог памяти, шесть. Называть, так называть поштучно.

№ 1. Лариса – мне было тринадцать, ей – четырнадцать. К своему стыду, даже в штаны к ней не залез, а только за груди хватал, да и то через одежду. Но чувство зависимости от женского тела было первым и сильным. Всё это происходило на даче. И самым поразительным для себя в этой любви было то, что я, в трепете от грядущей осенней разлуки, не мог представить, как это я с Ларисой расстанусь. Ужас охватывал от возможной потери. Но чуть я приехал в город, как начисто её забыл. Такое лёгкое забвение удивило меня на всю жизнь.