Текст книги "Одержимые войной. Доля"
Автор книги: Михаил Журавлев
Жанр: Книги о войне, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 19 (всего у книги 54 страниц)
– Да что ты себе думаешь! – кричала она. – Несовершеннолетний мальчишка когда-нибудь поперёк отца пойдёт? Ты ж задавил его авторитетом! Он уже знать не знает, как бы отбояриться от твоих затей с этими горами! Ты что, забыл, сколько слёз было у Андрюши, когда он первый раз упал с этой вашей дурацкой стенки, по которой вы, как мухи ходите? Тоже мне, тренировки!
– Парню было семь лет, – возразил Александр Андреевич. – В этом возрасте все падают и все плачут. А что, лучше было бы, если бы он уже сейчас курил, пил?
– Да что за глупости! – взвилась криком Нина Леонидовна. – Я даже и слышать ничего не хочу. Моё слово твёрдое: либо – либо!
Конфликт длился ещё пару месяцев, пока сын выздоравливал. Сначала пролежав в больнице в гипсе, потом, просидев безвылазно дома, потом, шаг за шагом восстанавливаясь и, естественно, никуда далеко за порог не выходя, он серьёзно отстал в школе, и когда подошла пора выставлять годовые оценки, в табеле у шестиклассника Андрюши Долина оказалось полным-полно «троек». Его-то самого это не сильно беспокоило. Но мать прямо места себе не находила и без устали пилила и его, и отца, по чьей вине, как она считала, всё и произошло. Андрей пытался было заступиться за отца, говорил, что сам виноват. И в том, что упал, сам виноват. И всё равно альпинизмом будет продолжать заниматься, потому что любит горы… Но вместо примирения его слова вызвали новую бурю. В итоге в последний перед летними каникулами день отец зашёл за сыном в школу и сказал:
– Прости меня, сын. Но мы с тобой летом не поедем на Чегет[36]36
Чегет – гора на Кавказе, один из известных тренировочных центров.
[Закрыть].
– Я уже догадался, – сглотнув, ответил Андрей. Отец положил шершавую ладонь ему на голову, заглянул в глаза и добавил:
– И вообще мы с тобой вряд ли скоро куда-нибудь поедем.
Сын молчал. Он ждал, что ещё скажет отец в пояснение к произнесенным словам. Тот не сразу решился. А потом как выдохнул, единым махом промолвив:
– Мы расходимся с твоей мамой. И она хочет запретить нам видеться. Только ты… – отцовское дыхание подсеклось, несколько секунд он не мог произнести ни слова. Потом совладал с собой и спокойным голосом добавил:
– Я хочу, чтобы ты знал. Настанет время, и мы сможем с тобой снова общаться. Я должен многое рассказать тебе. И про себя, и про своего отца, твоего деда, и про многое, очень многое. Но пока… Пойми меня, сын. Я пока не могу этого сделать. Сам видишь…
С той поры отца он видел всего дважды. Первый раз осенью, в день развода, когда мать зачем-то привела сына в здание суда, где тянулись утомительные часы ожидания в коридоре среди незнакомых людей с сумрачными лицами, решающими каждый свои наболевшие вопросы, а затем скоротечная процедура, во время которой судья один раз задала мальчику вопрос, с кем из родителей он хотел бы остаться, и он, испугавшись любого из ответов, который может слететь с его уст, часто-часто заморгал и ответил: «С мамой». Александр Андреевич смерил сына пристальным взглядом, в котором Андрею почудилась холодноватая отчуждённость, и отвернулся. Мальчик не успел осознать, что произошло, так всё оказалось стремительно и глупо после нескольких утомительных часов в очереди. Когда же они вышли из здания суда и мать разрешила сыну подойти к отцу попрощаться, Андрей сделал два шага в сторону папы и замер. Тот стоял перед ним с каменным лицом, спокойный и… чужой. И лишь одну отцовскую фразу запомнил тогда тринадцатилетний мальчишка:
– Никогда больше никого не предавай, иначе погибнешь сам.
Нина Леонидовна раскричалась на бывшего мужа. Что он, мол, и угрожает ребёнку, и давит на него… Но всё это было уже не важно. Между отцом и сыном возникла стена, наподобие той отвесной, с которой прошлым летом он так неудачно свалился. А спустя всего три года стена выросла и между ним и матерью. Начала она расти гораздо раньше. Просто пока мальчик был маленьким, он, как, наверное, всякий ребёнок, тянулся к маме, даже если она сурова, как Нина Леонидовна, завуч в средней школе, привыкшая командовать детьми и редкими в педагогическом коллективе мужчинами. А после ухода отца поддерживать оставшуюся в одиночестве маму было для подрастающего мужчины естественным. Однако к шестнадцати годам он окончательно осознал, что не любит её, одновременно боясь и жалея, и наилучшим для обоих было бы разъехаться. Он выбрал для поступления после школы автомобильный техникум. Не только из любви к автоделу. Техникум был один из самых богатых в городе, располагающий серьёзной материальной базой и возможностью предоставления общежития всем желающим. Нужно было только договориться об этом и оплачивать место. Поступив в техникум, Андрей сразу переехал в комнату в «общаге», поставив мать перед свершившимся фактом, чем вызвал с её стороны очередную бурю, на которую, впрочем, никак не отреагировал.
Прошедшие после развода родителей годы он тайком от матери искал встречи с отцом. Но тот, видимо, не желал её, постоянно пропадая в своих командировках – то на Памире, то в Тянь-Шане, то на Урале. Если раньше восхождение на горы было для Александра Андреевича в какой-то мере хобби (по профессии он был геологом), то после развода он переменил профессию, став горноспасателем, и теперь на месте вообще не сидел ни одной недели в году. Вторая встреча с отцом случилась после зачисления в техникум. Александр Андреевич навестил сына в общежитии. Это было и неожиданно, и радостно, и грустно одновременно.
– Здравствуй, сын, – с порога произнёс он, возникнув на пороге его комнаты. По счастью, соседа в это время не было. Андрей бросился со всех ног к отцу и повис у него на шее. Тот мягко отстранил его от себя и строго произнёс:
– Ты считаешь, что правильно поступил?
– О чём ты, папа?
– Ты знаешь, о чём. Если мне не довелось по-людски прожить с твоей матерью, это не значит, что мой сын должен поступать с нею не по-людски. Вернись домой.
– Ты почему не писал и не звонил все эти годы? – вместо ответа спросил Андрей, пронизывая отца острым, как бритва взглядом, от которого тот поёжился.
– Не надо на меня так смотреть, – заметил он. – Я всё время помнил и думал о тебе. Разве ты этого не чувствовал?
Сын кивнул и, отвернувшись, нашарил на столе электрочайник:
– Хочешь чаю?
– Нет, – спокойно отклонил предложение Андрея отец и вернул разговор к начатой теме:
– Постарайся сегодня же решить вопрос с возвращением домой.
– Зачем, папа? Кому от этого станет легче?
– Прежде всего, тебе.
– Я уже вполне взрослый и самостоятельный человек, – возразил Андрей, на что получил замечание:
– Знаешь, даже я не беру на себя смелость это сказать о себе. Мы, мужчины, по сравнению с ними, – он сделал неопределённый жест в воздухе, рисующий нечто вроде женской фигуры, – всегда останемся детьми. Мой грех, моя беда, что не смог справиться с настоящей, сильной женщиной. А главное, не смог сделать её своим союзником. Не надо повторять моих ошибок, сынок.
– С чего ты взял, что я их повторяю. Я ж не собираюсь ни с кем расходиться! Просто я не хочу жить с матерью.
– Это одно и то же, – устало изрёк отец и опустился на стул. – Ладно, давай чаю, а то, кажется, разговор коротким не получится.
– А ты что же, – слегка обиделся Андрей, – пришёл ко мне спустя столько лет для короткого разговора?
– Видишь ли, – задумчиво проговорил Александр Андреевич, – мужикам едва ли к лицу долгие разговоры. Всё, что надо понять, либо понимается сразу, либо не понимается вовсе. Придёт время, и ты начнёшь воздерживаться от лишних слов. Просто пока ты мальчик…
Это слово задело Андрея. Он оторвал взгляд от чайника, которым был занят в этот момент, и перевёл его на отца:
– Зачем ты хочешь меня обидеть?
– Говорят, умный не обидит, а на дурака и обижаться нечего, – усмехнулся отец и прибавил:
– К тому же, ты воин. Запомни это слово. А раз воин, то чувство обиды, бабское чувство, на самом деле, должно быть вообще чуждо тебе.
– Смешно сказал, папа. Воин!
– Настоящий мужчина всегда воин. Тем более, в нашему роду. У Долиных всегда так было. И тебе скоро служить в армии, ещё помянешь мои слова. Впрочем, дело даже не только в этом. Придёт возраст, когда я смогу тебе сказать многое. Очень многое о том, что ты должен будешь знать. Но пока не могу. Просто постарайся, хотя бы иногда, задумываться над такими вещами, как Честь, Родовая Память, Предназначение мужчины. Я думаю, постепенно ты сам сможешь сформулировать некоторые важные вещи, без которых… Ну, в общем, поверь, мы ещё вернёмся к этому разговору. И, наверное, не один раз.
Они замолчали. Чайник быстро вскипел, и, разливая по чашкам крепкий цейлонский чай, Андрей спросил отца:
– Говоришь «родовая память». Наверное, это связано с домом. Но скажи, зачем возвращаться в дом, к которому уже давно не испытываешь ничего? Он перестал быть родным с тех пор, как ты покинул его.
– Ты помнишь, что я сказал тебе возле здания суда?
– Помню. Только разве я тогда кого-то предал? – дрогнул сын и сам почувствовал нелепость вопроса. Всё он понял ещё тогда!
– Именно ты, а не я или твоя мать, мог тогда не дать свершиться этому разводу. Я не виню тебя. Что случилось, то случилось. Наверное, ты был ещё слишком мал для того, чтобы суметь сделать то, что тогда от тебя требовалось. Но ты мог встать не на сторону мою или Нины, а на сторону семьи.
– Как это?
– Тебе разве не приходило в голову, что разводы в семьях с несовершеннолетними детьми для того и проводятся судом, чтобы каждый член семьи, включая детей, мог высказать своё слово?
– И что же я тогда должен был сказать?
– Не могу этого тебе объяснить словами, сынок, – потупя взор, отвечал Александр Андреевич, – но верю… Нет, точно знаю, что настанет время, и ты сам сможешь понять это. У тебя когда-нибудь обязательно будет семья. И ты обязательно столкнёшься с проблемами. Главная из них, как это ни странно, проблема лидерства. Да-да, не смотри на меня такими изумлёнными глазами. Именно, проблема лидерства. Видишь ли, любое дело решает один. Советовать могут хоть сотни. Но решает один. И чем строже будет в семье установлено, кто решает и несёт за свои решения ответственность, тем лучше для семьи. Я не смог поставить в своём доме так, как это должно было быть.
– То есть, чтобы решал ты? – надавив на последнее слово, переспросил Андрей.
– Именно. Нина слишком сильная и властная натура, чтоб это можно было сделать простым нажимом. А я не мог уступить… по определению. Таков путь, по которому идут все Долины. Твой дед, о ком ты ничего не знаешь, решал сам. Со временем я тебе расскажу о нём. Твой прадед решал сам. И женщины рядом с ними не только принимали это, а принимали с радостью. Нина не смогла. Вернее, я не смог сделать так, чтоб это стало для неё радостью. У неё всегда было своё мнение. И это мой грех, за него горькую чашу и пью…
Сын помолчал, пригубив горячий чай, и спросил отца:
– Ты так больше и не женился?
– О чём ты! – улыбнулся отец. – Если уж в том наилучшем варианте, что мне уготовила судьба с твоей матерью, я не справился с простой мужской задачей, то к чему искать худших!
Они помолчали. Каждый о своём. Андрей вновь прервал паузу:
– Хорошо, папа. Я обещаю тебе, что вернусь. Но и ты пообещай мне, что попробуешь вернуться.
Долин-старший внимательно оглядел сидящего напротив сына долгим тяжёлым взглядом. Потом вздохнул и чётко сказал:
– Обещаю.
Сын не мог знать тогда, что обещанию отца не суждено было сбыться. И вовсе не потому, что Александр Андреевич не хотел или не мог выполнить своего обещания. Он вовсе не относился к людям, бросающим обещания на ветер. Каждое его слово всегда накрепко соотносилось с делом. Если бы не его твёрдое «обещаю», едва ли сын назавтра же вернулся в родительский дом. Но дома ждало известие, повергшее юношу в шок. Мать, слабо улыбнувшись сыну, спросила:
– Надолго в гости к матери?
– Я совсем вернулся, мама, – стараясь придать голосу как можно больше тепла и нежности, отвечал Андрей, но его слова как будто не слишком обрадовали мать. Или она не подавала виду, или была занята совершенно иными мыслями. Она переоделась, разогрела обед на кухне, позвала сына обедать. И лишь когда они уселись друг напротив друга, бесцветным голосом обронила:
– Ну и хорошо, сынок! На свадьбе у матери погуляешь.
– Что?! – едва не выронив ложку из рук, воскликнул Андрей.
– А что такого! Появился друг. Мы любим друг друга. Сын вырос, не нуждается в маме. Могу я попытать счастья ещё раз?
– А папа как же? – выдавил из себя Андрей и тут же понял, что сказал совершеннейшую чушь. Мать хмыкнула и занялась поглощением супа, ничего не ответив. Покончив с обедом, за которым далее оба не проронили ни слова, мать и сын встали и так, стоя друг напротив друга, сказали друг другу ещё по одной фразе – вот и весь разговор.
– Андрюша, – молвила Нина Леонидовна, – мой будущий муж живёт далеко отсюда. После новогодних каникул я переезжаю. Квартиру переписала на тебя, живи, она твоя. И… прости меня, если что не так.
– Мне не за что тебя прощать, мама. Не за то же, что я вырос и становлюсь мужчиной без семьи и дома?
Она ничего не сказала на это. Лишь опустила глаза и бесшумно покинула кухню. Андрей так и остался стоять, как громом, пораженный объявленным известием…
И вот, прожив в своём – таком не своём доме один год до войны и после неё, встретившись в этом доме с Машей, обретя, наконец, надежду на счастье, Андрей Долин, – уже далеко не тот юноша, каким был несколько лет назад, а прошедший суровую школу войны, дважды вернувшийся с того света, один раз молитвами своей возлюбленной, – познакомившись с её родителями, неожиданно для себя самого именно их почувствовал своей семьёй, своим домом. Но как передать сейчас им это ощущение, отвечая на простой, в общем-то, вопрос о родителях? Точно чувствуя его затруднения, Маша обратилась к отцу:
– Папа, давай лучше расскажем Андрюше о том, какая смешная я была маленькая. Он же этого так и не знает!
Автомобиль с четырьмя близкими друг другу людьми остановился в берёзовой рощице на берегу маленького озера. Грибники вышли из салона и, любуясь на первозданную красоту чудесного места, не знали, что в это самое время всю страну пучит и корёжит, потому что этим погожим деньком было 19 августа 1991 года.
Глава 13. Воспитание вождей
Стоял тёплый, исполненный радостью бытия август. Изобильные леса одаряли сочною черникою, перезрелою душистою малиною, боровинки матёрых сосняков привечали высыпавшими как на парад крутобокими боровиками и душистыми маслятами. Птиц и зверья расплодилось в тот год более обыкновенного, даже в городских садах и парках жило яростное шебаршение в траве и гомон на ветках деревьев. В садах дачников вовсю наливались ранние гладиолусы, горделиво тянущие ввысь свои многоцветные стебли, увенчанные ажурными каскадами благоухающих бутонов. Деловитые пчёлы с утра до вечера наполняли гулким жужжанием пространство под небом, свидетельствуя: медоносы уродились на славу. Берега озёр, рек, рукотворных водоёмов с утра пораньше усеивали толпы отдыхающих, нежащих тела под материнскими лучами заботливого солнышка, то и дело погружаясь в томные струи охлаждающих вод. Всё вокруг пело гимны могучей силе бытия, достигшей своего апогея. Той силе, что зарождает жизнь в оплодотворённом цветке, каждой осенью стелет к ногам труженика сочные плоды, насладившись коими, приуготовляет он себя к суровому перевалу зимнего солнцестояния.
Всякий нормальный, здоровый организм испытывает радость, вступая в эту полосу годовой зрелости. И всякая нормальная, здоровая психика человеческая отражает эту радость организма в светлых мыслях и чувствах, воплощая их в созидательных действиях. Именно в августе людей, безотчётно готовых к действию, к сотворению прекрасного, легче всего обмануть. Душа человеческая, омытая речною водою, налитая солнечным светом и пропитанная ароматами трав, цветов, плодов и кореньев, не вмещает обмана. Она легковерна, нацеленная на добро, на утверждение жизни. Сколько завязано дворцовых переворотов и революций, сколько развязано войн и завязано придворных интриг, сколько загублено светлых душ человеческих именно в августе! Каждое такое чёрное дело, будучи противочеловечным и богоборческим, по сути своей, рождалось вдали от солнечного света, живого дыхания ветра и чистых вод. Для своего безобразного воплощения оно должно было зачинаться в недрах сумрачных кабинетов, а то и подземелий, да в тиши ночей.
Ранним утром 19 августа 1991 года миллионы людей узрели серые лица Исполнителей. Безликие образы марионеток, извлечённые из тёмных закоулков кремлёвских кабинетов незримыми кукловодами, были растиражированы и под печально-возвышенную музыку гениального Чайковского доставлены в каждый дом, в каждую семью, скрепленные четырьмя магическими буквами – ГКЧП. Кукловоды знали, что делают. Одновременно убивая возвышенность в детище Петра Ильича, отныне, кроме как «путчистский балет» не воспринимаемое, подставляя на заклание жертвенные фигурки марионеток, игрой на общем сострадании уводя из-под неизбежного удара главную фигуру Перестройки, и, наконец, возбуждая не готовую задуматься толпу, они приступали к заключительной фазе Всеобщего Разрушения. Пройдут годы, и они ещё раз сыграют на сострадании к Горбачёву, для чего им потребуется страшная жертва – единственное, что он любил, жена. Увы! Всякий усаживающийся играть в одну игру с Разрушителями из темных кабинетов или подземелий, рано или поздно отдаёт в жертву самое дорогое, что у него осталось после утери души. Её он закладывает раньше – едва приближаясь к игровому столу. Такова суть власти. Люди не задумываются о том, что не может быть власти хорошей или плохой. В ряду дьявольских искушений она как таковая занимает почётное место между богатством и славой и может быть только властью. Дух человеческий не нуждается во внешнем управлении при помощи столь примитивного механизма, шестерёнками коего являются силовое понуждение, материальное соблазнение, или, как говорят лживые промывщики мозгов «стимулирование», и психологическое запугивание. Тысячелетиями обездушенные игроки горячечно сочиняют законы, палками вбивая их в послушные человеческие стада, именуемые государствами. Те, время от времени взбрыкивают, что молодые жеребцы, которым надоела уздечка, и скидывают в небытие одних игроков, чтобы через малый срок подставить шею другим. Скинутых, сладострастно гогоча, подбирает Тьма, имя которой Легион, чтоб растворить в своих рядах, перемалывая гниющие останки, и, тем самым, пополниться ими. Живая натура человеческая безотчётно опасается Тьмы. Охраняясь, чурается соприкасаться с нею, ибо из века в век попадается на одну и ту же уловку: всякий новый игрок, становясь на место выбывшего, в первую очередь, заявляет о намерении побороться с Тьмой, либо умалчивая, либо не ведая, что сам её порождение и будущая жертва.
Возбуждённые толпы высыпали на улицы в тёплые августовские дни, оторвавшись – кто от работы, кто от отдыха, кто от брачного пира, возводить бессмысленные баррикады, клеймить позором несчастных марионеток и повсеместно судорожно заменять символы и атрибуты прежней власти на новые. Опьянённые всеобщим чувством сопричастности истории, люди были готовы на всё, ожидая только вожака. Кукловоды, готовя путч, подготовили и новых игроков. Как опытный шулер, садясь играть, имеет при себе загодя заготовленную новую колоду краплёных карт. Одни из новичков уже успели прославиться на том или ином поприще, об иных никто доселе и слыхом не слыхивал. В такие моменты для получения ярлыка на княжение важны не заслуги, не опыт, умения или знания, коих может и не быть вовсе, а точка включения. Поймал эту точку – оказался в нужное время в нужном месте с нужными словами и нужными атрибутами, поймал поддержку опьянённых действием революционеров, – и власть твоя! Сообразно достигнутому рейтингу, напрямую соответствующему рангу стоящего за тобой кукловода. Эти бесы, располагая подлинной, к тому же вечной, властью, не выходят из тени. Наивный игрок наслаждается подчинением бездушных масс. Демон-кукловод распоряжается душами игроков.
Проведя в клинике доктора Беллермана в 13-м корпусе «Дурки» три с половиной недели, Локтев получил то, о чём не мог и помыслить прежде. Проводя с ним неторопливые хитрые беседы, Владислав Янович впрямую назвал это «правами игрока». Сказано было изящно, без нажима, мельком. Так, что Локтев сам не смог бы определить, сказано это ему было или сам додумался. «Права игрока» – то, что человек получает одновременно с определённым уровнем власти, на который уже не распространяются обычные нормы человеческой морали. На нём и выше всякий достигший его из человека превращается в игрока. Беллерману удалось убедить его в том, что игрок – главное состояние человека действенного, человека Дела, которым Локтев стремительно становится. «Высокие цели, – говорил Владислав Янович, – оправдывают любые средства, если те употреблены грамотно». После выхода из «Дурки» Дмитрий чувствовал себя готовым к любой ответственной работе, полный честолюбивой энергии и нацеленный на достижение любых вершин власти, рисуемых ему достижимыми и привлекательными. От былых сомнений не осталось и следа. Он решил в ближайшее время разорвать с КПСС, последовав за Ельциным, обзавестись собственной политической партией. Название придумал привлекательное – Народно-демократическая партия России, НДПР.
«Общественный фонд ветеранов, инвалидов и семей погибших в Республике Афганистан» встретил своего председателя цветами и музыкой. Шумное торжество по поводу возвращения Локтева, переросло не то в производственное совещание, не то в партийный митинг. Одним словом, Дмитрий Павлович нашёл возможность закодировать ближайших подчинённых на решение своих личных задач и гармонизировать разноголосый хор коллектива на исполнение «старой песни о главном» – мостить дорогу к вершине пирамиды для своего лидера. Воодушевлённые приближённые решились на это в едином порыве, и фонд сделал такой рывок, какого за все годы не было. Городская спартакиада школьников под эгидой фонда собрала ему огромное количество друзей среди учителей, чиновников системы образования, родителей. Два гала-концерта известных рок-групп, приуроченные к очередной годовщине апрельской революции в Афганистане, сделали фонду и громкое имя и фантастические кассовые сборы. Удачная премьера художественного фильма, в съёмки которого Локтев вложил год назад немалые средства за своё имя и название фонда, выделенные крупным шрифтом впереди перечня консультантов генералов и прочих спонсоров, прославили команду Дмитрия Локтева на всю страну. Наконец, ещё в период «отдыха в клинике» первоапрельская премьера шоу двойников начала серию, успешно запущенную в прокат по Союзу. Деньги, слава текли рекой, их можно было грести лопатой. Председатель сердечно благодарил Беллермана за подсказку идеи с двойниками. На этом фоне потеря «Памяти» воспринималась как досадная, но мелкая неприятность, которой легко пренебречь.
Жарким днём 19 августа Дмитрий Локтев носился по улицам города на своём новеньком «Форде», пугая прохожих, которые тут же забывали про лихача, охваченные более яркими переживаниями. Там и сям появлялись триколоры, лозунги «Долой коммунистов!», поговаривали о возможном приближении армейского корпуса, который должен де подавить народные волнения. Слухи распространялись с молниеносной быстротой, обрастая по пути невероятными подробностями. Назывались имена преступных генералов, откуда-то изыскивались и вбрасывались в виде листовок их списки с указанием фамилий членов их семей и адресами. Через полчаса это объявляли фальшивкой и провокацией, и на смену возникали новые списки. Кто-то говорил о кровопролитных боях на подступах к Москве. Всех лихорадило, но при этом разгорячённые лица всех были полны огня бесстрашия и готовности вступить в неравный бой с превосходящими силами виртуального противника. Это напоминало эпидемию массового безумия, но Локтев, давно подготовленный Беллерманом к восприятию сего вируса, не чувствовал себя безумным. Напротив, ощущал себя героем. Его узнавали. Едва появлялся он в гуще людей, возводящих очередную баррикаду из уличного мусора, как его обступали, задавали вопросы, предлагали возглавить отряд самообороны и идти штурмовать здание горсовета. Следовавшие по пятам Марик Глизер и Саид, оттесняли явно бесноватых, а он лишь двигался и двигался вперёд, ибо целью для него было в эти дни оказаться на глазах как можно у большего числа людей. Но он не осознавал этой цели. Его вели ощущения и заложенная в него доктором программа, выполнение которой не контролировалось его мозгом. Доктор же все эти дни не показывался на улицах, следя за событиями из кабинета. Локтев не удивлялся его отсутствию, сейчас ему было не до консультанта. Он и не вспомнил ни разу, как все происходящие вокруг события были ему предсказаны почти полгода назад Беллерманом. Если бы вспомнил, возможно, замер бы в своём стремительном перемещении, задумался бы, и, глядишь, что-нибудь бы понял из происходящего с ним самим. Но он не останавливался, не вспоминал, не задумывался. Ему мнилось: он управляет некими процессами, он важное звено в гуще событий. На деле, он полностью отдался стихии, плыл по её течению, безвольно подчиняясь предуготованному маршруту своего движения. Среди тысяч и тысяч других, кто оказался в смятении в эти памятные дни, были ещё несколько людей, чей путь сквозь беснующиеся толпы походил на путь Дмитрия Локтева. И главным сходством было то, что все они в разное время проходили курс коррекции личности у профессора Беллермана. В своё время, когда революционная пена уляжется, из этих энергичных людей возникнут известные стране и своим согражданам политические фигуры новейшего времени. Одни займутся экономикой, другие правом, третьи рэкетом. Одни будут судить других за то, чем занимаются сами, чтобы по истечении времени те, в свою очередь, начали судить их самих. Периодически вступая в прямые схватки друг с другом, иные из которых закончатся кровью, эти новые откорректированные личности будут активно пропагандировать новые идеи. Внедряя их в сознание сотен тысяч сограждан, они, сами не ведая того, будут повторять заклинания, или, по Беллерману, ключ-коды, искажающие сознание тех, кто попадется на эти слова. И круг вовлечённых в бесовский танец Разрушителей будет множиться и множиться. Но это всё впереди.
А пока Локтев прорезал пространство городскими улицами, всё подмечая, и, одновременно, ничего не видя вокруг. Вернее, видя только свой путь к власти. А другими улицами, в другом направлении, но столь же хаотично и столь же безвольно неслись по городу Кийко, Чукина, Краевский и Сорокин. Вооружившись фотоаппаратами, блокнотами, удостоверениями «Пресса», они стремились попасть в самые многолюдные сборища, получить там как можно больше информации, запечатлев её на плёнке, взяв интервью у участников событий, зарисовав схемы передвижений толп. Им было некогда обдумывать, горячий материал звал собирать, собирать и собирать. Подобно внезапному слою подосиновиков, высыпавших после тёплого дождя и сводящих с ума заядлого грибника, который не думает ни о чём, а только срезает, срезает и срезает их мясистые ножки. В сумятице происходящего они отмечали массу частностей, которым придавали большое значение, поскольку, как им казалось, именно мелочи определяют направление главных событий последующего времени. Между тем, главного, или того, что могло быть главным в их судьбах, они не видели. Не заметили неброских молодых людей в серых костюмах, внимательно отслеживающих движения каждого человека в толпе, в том числе, членов редакционной группы «Памяти». Не обращали внимание на странные физиогномические совпадения: сходно витийствующие ораторы на площадях оказывались похожими друг на друга. Не нужно было и вслушиваться в речи, достаточно было определить типаж говорящего, чтобы понять, на какой позиции он стоит. Не приметили и того, что иные стремительно набирающие политические очки на мутной водичке всеобщей встряски ораторы как-то умудряются практически одновременно появляться в нескольких местах. При этом успевали подчас не только перескочить с площади на площадь, но и попутно переодеться, иногда подновить причёску, а то и слегка прибавить в весе. Даже увидев у памятника в одном из скверов почти нос к носу столкнувшихся двойников известного политического деятеля городского масштаба, разгорячённые головы всё равно не сделали никаких выводов. Вспомнили недавний конкурс двойников, посмеялись и помчались дальше – фотографировать, записывать и готовить официально объявленные нелегальными, но никем всерьёз не преследуемые экстренные ежедневные выпуски своего ставшего в одночасье сверхпопулярным издания.
Три дня, потрясшие страну, промчались как один. Стихийно вспыхивающие в разных концах СССР митинги, строительство баррикад против неведомых танковых колонн, якобы направленных приказом страшного ГКЧП, погромы в зданиях обкомов, райкомов, управлений КГБ, партийных архивов, учиняемые неизвестными лицами, которых всякий раз объявляли в скоротечный розыск и, так и не найдя, прекращали поиски. Всеобщая суматоха – на улицах, в головах горожан, в радио– и телеэфире. Москва задавала тон. В первый день занявшие всё эфирное время на всех частотах трансляции постные физиономии путчистов произвели на обывателя не столь пугающее, сколь удручающее впечатление. Как по команде, люди высыпали на улицы. Никто не работал, не ходил по делам. Жизнь общественного организма, протекавшая по своим органическим законам до сих пор, оказалась под угрозой всеобщего воспаления. Подобно тому, как если бы вся кровь, текущая по жилам, внезапно вылилась бы через множественные трещины и образовала быстро твердеющие липкие комья, или как если бы мышцы, не получая упорядоченных сигналов, начали судорожно сокращаться в разных местах, не производя организованной работы, как если бы, наконец, все внутренние органы, обескровленные и лишенные нервной поддержки, вместо того, чтобы заниматься свойственным им делом, принялись бы сообща вырабатывать адреналин и накачивать им пространство вокруг себя, приводя к ещё большим судорогам мышцы, уничтожая уже треснувшие стенки сосудов и неизбежно ведя организм к гибели.
Утром 20 августа зеленый «Форд» Димы Локтева бесполезно метался по городским улицам. Будущий партийный лидер нервничал, пытаясь уловить хоть какую-то логику в поведении обезумевших людей. То и дело Локтев выходил из машины, застрявший в очередной пробке, подходил к людям, задавал вопросы. Завидя группу студентов, перевернувших мусорные бачки посреди улицы и дружно несших тяжеленную арматуру загораживать проезд, он спросил, что они делают. В ответ услышал такое, отчего умом тронется самый крепкий. Дескать, остановим танковую колонну на подступах к центру, дадим бой. Помнящий, что такое действительно останавливать танковую колонну и давать бой, ветеран войны стал уточнять, сколько танков, какое у них вооружение, какими средствами намерены обороняться студенты. Ответы повергли в уныние… Никто не имел понятия о том, какое бывает вооружение у танков. Дальше расспрашивать было бесполезно. Одним только поинтересовался – кто руководит строительством баррикад? И ответ получил вполне достойный «Дурки», словно разросшейся в этот день до масштабов города. Никто! Это стихийная самодеятельность охваченных революционным порывом масс.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
