Текст книги "Одержимые войной. Доля"

Глава 28. Чистилище

Ярость овладела Гришей. Испытав прилив неведомых прежде ощущений и чувств, внутренне преображённый, он оказался в противоречии с жизнью, которой продолжал жить по инерции, не имея сил для её преодоления. Простившись с Таней, срочно, по вызову выехавшей домой и взявшей с него твёрдое слово, что встретятся они в следующий раз только тогда, когда он разберётся в отношениях с женщинами, прекратит прибыльный, но нечистый бизнес и начнёт готовиться к возвращению в музыку, Гриша сразу оказался втянут в целую череду мелких событий, прямо противоположных его намерениям. Глизер потребовал срочно провести через МИД небольшую группу, и Гриша не смог отказать. Разговор с женой не получился ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю… Придя с вокзала за полночь, он увидел, что домашние спят, и прокрался на кухню спокойно попить чаю и тихо, никого не будя, лечь спать в кабинете. Одна из трёх комнат квартиры не стала ни детской, ни общей, а получила статус, возможно, временный, кабинета, прочно закрепившись за старшим мужчиной в доме. Маленький Борька обходился уголком в родительской комнате, его бабушке всегда доставало одной – и пока был жив Эдвард Николаевич, занимавшийся в кабинете чтением, написанием немногочисленных статей, разбором корреспонденции, общаясь с посетителями, и, тем более теперь, когда вдова старательно избегала лишних визитов в кабинет, где всё напоминало мужа. Настя не претендовала на отдельную комнату в мужниной квартире, правда, изредка кривила лицо, когда Гриша заявлял, что ему нужно поработать в кабинете. В общем, эта комната целиком закрепилась за ним, можно сказать, по праву наследования. На большом письменном столе сталинских времён стояла фотография Эдварда Берга, по стенам тянулись книжные полки, в основном с медицинской литературой. Ею после смерти хозяина никто не пользовался, но избавиться не решались. Часть книг были Гриши. В углу под массивным бра стоял добротный немецкий раскладной диван. На нём в последнее время всё чаще почивал Гриша, предпочитая спать отдельно от супруги. В свои апартаменты он и проследовал со стаканом горячего чая в подстаканнике, предвкушая час перед сном в уютном одиночестве, когда можно поразмыслить и отдохнуть от суеты дня. Но едва он устроился за столом перед раскрытым томиком Томаса Манна, как дверь отворилась и, кутаясь в халат, вошла мама. Редкий случай!

– Явился, гулёна-иванна! – недовольно произнесла она сонным голосом и сообщила:

– Тебя уже с пожарниками ищут.

– Кто? – почему-то испугался Гриша.

– Твой Глизер телефоны все оборвал. Какой-то мужчина звонил два раза, не представляясь. Игорёк заходил, спрашивал. Ещё Верка была, посидела, мы поболтали, всё надеялась тебя дождаться, да так и ушла.

– А что ей-то надо было, не сказала?

– Как не сказать! Сказала. На свадьбу приглашает. А ты, братец, вовремя придти не мог, чтоб новость от неё самому услышать. Эх ты!

– А что Глизер?

– Я там записала. Возьми записку-то, под зеркалом в прихожей. А я спать пойду. Мне рано вставать.

– Мне тоже, – зачем-то буркнул Григорий и немедленно получил в ответ вполне естественное из уст матери:

– Знаю я твои дела. Ладно. Не рассиживайся слишком, сова.

Наутро Григорий оказался во власти новой срочной работы, подсунутой Мариком. Сначала – спозаранку ехать собирать подписи под целой кипой бумаг, потом отвозить её на ознакомление к чиновнику из управления, с которым «работала» его фирма. К обеду лететь в офис, чтоб успеть распечатать нужные бумаги, снять копии с загранпаспортов и приглашений, подготовить фотографии и прочее. Покончив с этим лишь к восьми вечера, Гриша ещё должен был отзвониться Марику с докладом, что всё в порядке, думая, что уж это-то на сегодня конец, а оказалось, что нет, не всё. Выслушав своего «документатора», как он его прозвал, Глизер потребовал немедленной встречи. Отказываться не было возможности. Делать нечего. Гриша поплёлся на встречу, где его ждал очередной сюрприз. Глизер сообщил, что пакет документов придётся переделать, в составе группы изменились две фамилии. Это означало: вся работа дня насмарку. Берг «завёлся». Хоть и не впервой приходилось по второму и по третьему разу оформлять иной пакет документов, но никогда не было такой срочности. Нынче Глизер требовал провести группу через МИД за две недели, что по всем нормативам едва не превышало установленные сроки. Правда и деньги за такую нервотрёпку платились вдвое. Но сейчас Грише было не до денег. Выслушав тирады Григория, Глизер нейтральным голосом заметил, что, если Гришу что-то не устраивает, в городе есть фирмы, что с удовольствием возьмутся за такую работу и за меньшие деньги. Это было что-то новенькое в истории их партнёрства. И тут, вместо того, чтобы немедля воспользоваться ниспосланной ему «соломинкой», и на этом покончить с делом, прекратить которое обещал Татьяне, Шмулевич зачем-то «проглотил пилюлю», лишь скрипнув зубами, и поехал домой готовить на завтра вчерне весь пакет наново. В очередной раз сработало странное качество его натуры, из-за которого огромная часть захватывающих его событий совершается не им самим, а при его пассивном участии. Дома ждала очередная новость. Борька заболел. Пришёл из садика красный, с температурой. Вызвали врача. Тот, осмотрев мальчугана, сделал неутешительный вывод – краснуха. И Гриша, едва появившись дома, тотчас полетел из дому. Сначала в аптеку, потом в круглосуточный магазин, ибо, как оказалось, взбудораженные внезапной болезнью малыша, женщины напрочь забыли купить что-нибудь поесть мужчине. Усталый и недовольный, он наспех поужинал и, бросив домашним, что очень занят и полночи будет работать в кабинете, где и останется до утра, заперся, даже не войдя к сыну.

На другой день снова суета, беготня по инстанциям. Но документы успел «просунуть». Прямо перед самым закрытием отдела. Послезавтра ему обещали выдать разрешения, с которыми нужно будет стремглав лететь сначала в консульский отдел МИД, затем в консульство – за получением визы в паспорта. Значит, передышка у него будет только завтра, один день. Вот завтра он и переговорит с женой и на всём, наконец, поставит точку. Ибо так больше жить нельзя.

Однако назавтра опять ничего не получилось. Едва улучив момент, когда Настя одна, без Борьки, уснувшего после укола, и без свекрови, ушедшей на почту, он подошёл к жене, она виновато улыбнулась:

– Прости. Я так замоталась. Совсем на тебя внимания не обращаю, – чем сразила его наповал. Слова прилипли к горлу, и оторвать их оттуда не мог ни язык, ни мысли. А следующая реплика жены вызвала слепое раздражение, почуяв которое, оставалось молча развернуться и уйти:

– А знаешь, у твоей Верки неплохой вкус. Видела её жениха.

– А знаешь, – передразнивая, процедил сквозь зубы Григорий, – у твоего мужа жена полная дура!

Он развернулся и, хлопнув дверью, скрылся в своём кабинете, откуда уже не выходил до самого ужина.

Хлопоты с документами оказались серьёзней, чем предполагал Гриша. На одного человека из одиннадцати внезапно пришёл отказ. Причём не из консульства, где иностранцы могут сделать, что захотят, а из МИДа. Это могло значить либо, что отказник связан с военными или государственными секретами, либо имеет неснятую судимость, либо прегрешения перед паспортно-визовыми службами. В любом случае, «прокол». А главное, может затормозиться оформление всей группы или, что хуже, начаться серьёзная МИДовская проверка «фирмы» и её партнёров. Гриша срочно связался с Глизером. Тот холодно выслушал и отрезал: «Не паниковать!». Через час перезвонил и сообщил, что связался через Шустермана со спецслужбой, и решение по отказнику будет пересмотрено. Жалел, что потерян лишний день. Назавтра вновь идти в консульский отдел МИД, получать задержанные документы, а в консульство теперь удастся попасть только через три дня – там свой график. Чёрт с ними, зато вновь появляется свободное время собраться с духом и всё-таки переговорить с женой. В конце концов, хватит обманывать и себя, и её! Давно живут как сожители, только делая вид, что у них семья. Настало время подводить черту. Жильё у неё есть, она всегда может вернуться к родителям. Алименты он будет платить, и немалые. Об этом договорятся. И для Борьки лучше жить нормально с матерью, чем ненормально с обоими родителями в таких отношениях.

Явившись домой с коробкой конфет и фруктами для ребёнка, Гриша первым делом осведомился о самочувствии сына. Услышав, что ему получше, отец удовлетворённо засопел, настраиваясь на решительный лад. Уж теперь точно! Но и тут его перебили. Едва он разделся и снял ботинки, как прозвенел звонок, и на пороге нарисовался Михельбер. Настя обрадовалась соседу. Гриша только теперь обратил внимание, что оказывается, его жена и его сосед-одноклассник явно симпатизируют друг другу. Рассудив, что, может, оно и к лучшему, хозяин пригласил гостя в дом, получив замечание матери, дескать, не забывайте, родители, что у вас ребёнок болен. На вопрос Игоря, не нужна ли какая помощь по медицинской части, Настя вся засветилась, заторопилась куда-то и вернулась через минуту к гостю с медицинской картой и листками анализов сына. Приговаривая, что если б игорев дядя мог посмотреть да что-то дельное сказать, было бы так замечательно, так замечательно!.. «Надо же, – подумал Гриша, – столько лет знакомы, а я и не знал, что у Михельбера дядя врач. А Настя-то! Настя-то! Во, даёт, баба! Без году неделя, а уже в курсе!». Как выяснилось парой минут спустя, дядюшка Михельбера не просто врач, а уникальный педиатр, известный всему городу как чудесный специалист по детским инфекциям. В течение трёх часов Настя с Игорем обсуждали, как лучше договариваться с дядей и сколько это может стоить. И тут Игорь спросил Григория, как он будет отрекомендовываться – Берг или Шмулевич. На вопрос, какая разница, Игорь ответил, мол, для Берга услуги «доброго дядюшки» будут дороже, чем для Шмулевича. Гришу это слегка задело, и он не без бахвальства заявил, что вообще-то человек не бедный. Игорёк обратил внимание на то, что сколько ни есть денег у еврея, а никогда переплачивать никому он не будет, потому и процветает. Настя весело засмеялась, а Гришу это замечание взбесило. Он прикрикнул на жену и указал гостю, что нельзя всё на свете сводить к евреям. Скажи он это с шутливой интонацией, может, смысл сказанного и дошёл бы. Но он был взбешён, говорил резко, и что бы ни сказал, было бы воспринято в штыки. Михельбер замкнулся и выжидал, когда друг остынет и извинится. Настя, обидевшаяся за Михельбера, укоризненно покачала головой и попыталась перевести разговор. А Гриша, уловив, что поступил бестактно, но ни за что не желая извиняться, лишь усугубил положение неуместной репликой, что это, мол, у его жены за шашни с соседом. Хотел в шутку, а получилось грубо и даже пошло. Все замолчали, и неизвестно, чем бы всё закончилось, не появись в этот момент мама. У неё сломался телевизор, и она хотела бы посмотреть вечерние передачи в кабинете, если сынуля не возражает. Гриша кивнул, сказав только, что ему надо там прибрать, улучив, тем самым, повод покинуть кухню, оставив Игоря с Настей.

И в этот вечер не получилось разговора. И в следующий повторилось то же самое. Время шло, и с каждым днём решимость предательски убывала. Он впадал в тихую ярость, погасить которую мог испытанным способом – стаканом водки. И он снова начал пить.

Прошла неделя. Решиться на разговор о разводе Гриша всё не решался, вместо того продолжая каждый вечер прикладываться в одиночку к спиртному. Всё больше и больше. Напряжённый этап оформления документов пройден, оставалось спокойно ждать в установленный срок виз в паспортах и передавать их Глизеру. Аванс получен и уже истрачен на новый телевизор для мамы и новый выходной костюм для себя. Настя ни во что не вмешивается, живёт в доме мышкой. Вероятно, чувствуя неловкость перед мужем за то, что подала повод для ревности. Борька мало-помалу поправляется, кризис миновал. В общем, тишь, гладь да Божья благодать! Но оставлять всё как есть, нельзя. Ведь всё это, на самом деле иллюзия! Гриша видел, теперь уже отчетливо, явные взаимные симпатии Насти и Михельбера! Хорош сосед-иудушка! Зачастил в гости, а от приглашения друга взял да уклонился. Как, наверное, всякий мужчина, заподозривший у себя наличие рогов, Гриша обозлился. Но странная то была злость. Всё же и так ясно, как божий день: надо поговорить по-хорошему, расставить точки над i и расстаться подобру-поздорову. И пускай себе они с Михельбером делают, что хотят! Так нет же, взыграло ретивое, будь оно неладно! Григорий вдруг стал проявлять навязчивые знаки внимания своей супруге, будто заново ухаживает, но с какой-то сладострастной издёвкой. Сам не понимая, что с ним, лишь чувствуя, что его повело не туда, он искал повода для скандала именно в разгар ухаживаний. И не находил. Настя, чуя странное, сделалась мила, приветлива, покладиста. Впервые за все годы совместной жизни стала готовить обеды! Оказалось, что неплохо это делает. Каким ветром в её симпатичную головку надуло мысль, что она в шаге от потери мужа? Но всем своим поведением на протяжении недели – едва ли не лучшей за время их брака! – она стала, видимо, и не ведая, что творит, усердно залатывать брешь в отношениях между ними, предупреждая мужнины желания и не препятствуя самым прихотливым проявлениям его воли. Не жена, а кладезь женской мудрости вперемежку с хитростью! Видя, что так ни к какому откровенному разговору не придёт, однажды утром после завтрака Гриша заявил жене, что сегодня не придёт ночевать домой, так что пусть она не волнуется, а на вопросы, куда, да что, да зачем, да почему, уклончиво отвечал, мол, дела. Ну, дела так дела! Настя и раньше, как правило, не перечила мужу, когда он произносил это магическое слово. Теперь же встретила его с загадочной улыбкой. Как же, всё-таки, легко женщине можно опутать мужчину, по наивности полагающего себя хозяином положения в отношениях полов. Мать, оставшись наедине с сыном, строго спросила, не к Туманову ли он собрался, на что получила утвердительный ответ. А куда Григорию ещё-то! Не к Зильбертам же, хоть и приглашал Моисей Аронович не раз на дачку погостить!

Сегодня, решил Гриша, расскажет другу обо всём, что с ним происходит. Раз самому не найти выход из создавшегося положения, поищет совета у Володи. А может, и не только совета? А ну как он сможет что-то сделать за него? Скажет, иди и разводись, пойдёт немедленно. Пальцем у виска покрутит, то… А что? Что тогда? И почему надо полагаться на совет старшего друга, а не на своё сердце? Сам-то что??? До чего ж мы, мужики, нерешительны с бабами, как дело к выяснению отношений! Любим – в любви не признаться, разлюбили – то же самое! Прямо напасть! Так трудно честно сказать обо всём?..

Да, трудно…

К Туманову он в тот день не попал. Не пройдя и сотни метров от дома, буквально напоролся на священника, крестившего их с Таней. Неторопливо шествуя по улице прямо навстречу, батюшка не мог не поравняться с Григорием, а, поравнявшись, не мог не признать.

– Здравствуй, сын мой! – громко провозгласил священник. Гриша поклонился молча, не зная, какие слова подобрать. А священник продолжал:

– Что же в храм не заходишь? Я с сестрицей твоею во Христе разговаривал на другой день. Исповедовалась, многое поведала раба Божия Татьяна. А ты так и не пришёл к исповеди, грех это, сыне, грех.

– Простите, батюшка, – пробормотал в растерянности Гриша. – Столько дел, суета… Всё как-то…

– Обычно, сыне. Каждый шаг к истине Божественной вызывает злобу бесов, мешающих человеку к ней приблизиться. Но сам Господь попустил встречу нашу. Не будешь же ты противиться воле Божьей и провидению Господню, уготовившему ея сегодня?

Окончательно смутившийся, Григорий не знал, что и сказать. Мысли путались. А священник, тем временем, взял его под локоть, развернул мягко и неторопливо повёл, увещевая не откладывать, а сейчас же пойти с ним к храму, отстоять службу, причаститься и исповедаться. Благо, время для этого самое что ни на есть подходящее.

Так Григорий вновь оказался в церкви на кладбище, где покоился отец его, в той самой церкви, где исполненные благоговейного трепета недавно стояли они с любимой девушкой перед алтарём, и всё казалось таким ясным, простым, отчётливым… И вновь была служба. Протяжно пел тропари и кондаки клиросный хор, пахло воском и ладаном, бархатный бас батюшки возглашал слова, ему вторил мягкий тенорок диякона, со стен взирали смиренные лики святых, и воцариться бы в душе покою и благодати! Ан нет, вместо чувств возвышенных и светлых, сердце Григория исполнялось всё большим смятением. Рука, закапанная свечным воском, дрожала. Сердце то замирало, то выпрыгивало из груди. Щёки пылали румянцем, а в голове не складывалось ни одной стройной мысли, которую стоило бы додумать до конца. Силясь прислушаться к церковно-славянскому тексту, он либо не слышал его, либо не понимал ни слова. Пытаясь сосредоточиться на ликах, либо не видел ничего, кроме вощёных досок с нескладным изображением, либо пугался проникающей силы иконописных глаз, тотчас закрываясь от их проникновения. Механически повторяя жест крестного знамения, либо видел сам его нелепость и угловатую неловкость, от которой было стыдно, либо испытывал далёкое от религиозного чувства эстетическое удовольствие, как иногда этот жест по-дирижёрски красиво вышел. Время от времени казалось, что все немногочисленные прихожане, собравшиеся на службу, с осуждением смотрят на него, точно он уродлив, гол или совершает какие-то непотребства. Поминутно хотелось выскочить из храма как ошпаренному, но ноги не слушались, и он продолжал стоять, круг за кругом проходя вереницу спутавшихся ощущений и не зная, как из этих кругов вырваться. Ни жив, ни мёртв подошёл он к причастию, принял вслед за полной старушкой в цветастом платке вино и хлеб из рук батюшки и, ощутив вкус благодати, едва не лишился чувств. Кто-то подхватил его под руки и усадил на лавку, где он и пришёл в себя через какое-то время, увидев склонившегося над ним священника.

В эти самые минуты далеко-далеко от него возлюбленная крестная сестра выходила с Романом Поповым из нотариата, где только что подписала невероятный договор. Солнце в те дни стояло над землёю бешенное, и, вероятно, у многих чересчур восприимчивых к Верховному Светилу людей, происходили помутнения рассудка. Иначе как объяснить то, на что пошли двое мало знакомых друг с другом людей, сведённых судьбой и злою волей стоящего за её плетением ведомства? Несколько дней общения и телефонный звонок от недремлющих «соглядатаев», напомнивших Роману, чего от него ждут, и посоветовавших активизировать действия, – и он придумал фантастический план, не вписывающийся ни в какую схему. Поделившись им с Таней, вопреки всякой логике, нашёл в её лице понимание и согласие соучаствовать. Звёзды, наверное, сложились особым образом, раз кудеснице-судьбе было угодно помочь заговорщикам реализовать свой план с молниеносностью, какой не может быть в бюрократически запутанном государстве под именем Российская Федерация. Так или иначе, из нотариата Роман Сергеевич Попов выходил свободным от деловых обязательств молодым человеком без определённых занятий, а Татьяна Александровна Кулик – свежеиспечённой владелицей торгового предприятия, переданного ей бывшим владельцем за символическую сумму, которую, к слову сказать, она и не выплачивала. Он сам накануне вручил ей деньги, которые она, в присутствии нотариуса ему вернула. Хитроумный в своей абсурдности, одновременно идиотский и гениальный план состоял в том, что Роман отдаёт Татьяне недавно начатый бизнес, меняет имя, документы и стремительно исчезает, не приняв дальнейшего участия в игре, исход и правила которой ему непонятны, а она, сколько сможет, «рулит» прибыльным делом, а потом также перепродаст его кому-нибудь, чтобы спрятать концы в воду. Раз уж за ними следят, значит, нужно выкинуть что-то такое, к чему «следаки» не готовы, что просто не вписывается в нормальную логику. Ему терять нечего. Он Меченый! Быть «шестёркой» ФСБ не будет, как «шестёркой» кого бы то ни было! Всё началось, когда вызванный в районную налоговую инспекцию якобы для проверки Попов выслушал разнос от «опера» за то, что Попов, ни с кем из «конторы» не согласовав своих действий, осмелился принять на работу Татьяну Кулик. В мозгу у бывшего зэка что-то замкнуло. Он не стал допытываться, в чём конкретно его вина, сообразив, что в итоге может оказаться «сладким» – жертвенным ягнёночком, кого всё равно шлёпнут, как бы операция ни окончилась. На ходу придумывая «отмазки»[95]95
  отмазки – отговорки, оправдания (жарг.)


[Закрыть], он увидел пропасть перед собой. Доведённая до автоматизма способность стремительно ориентироваться, реагируя на возникающие опасности, сработала. Он заявил козлу в штатском, что, наоборот, придумал, как вытащить у девушки, что она скрывает. Дескать, специально дал ей свободу передвижений, одновременно посадит ей «на хвост» людей, и едва она, воспользовавшись ситуацией, предпримет попытку перепрятать подальше «барахлишко», тотчас её и накроет. Врал Попов самозабвенно и убедительно. Проняло даже опытного «опера». Единственное, что тот решил добавить к «блистательному плану» Романа, – ещё пару глаз, следить за передвижениями девушки, как та отправится в поездку. Выйдя из кабинета, Меченый зло сплюнул и сказал себе: ни черта подобного, его фортелей ихняя контора никогда не просечёт, пусть утрутся! Потратив несколько дней на «тёрки»[96]96
  тёрки – переговоры (жарг.)


[Закрыть] с городскими братками[97]97
  братки – представители организованной криминальной среды (жарг.)


[Закрыть], с кем с первого же дня пребывания в городе бывший «зэк» не мог не установить своих отношений, не заметных даже для доблестного ФСБ, Попов договорился о новых «ксивах» и начал готовиться к осуществлению плана. Козлы думают, что он жадный и, будучи повязан по рукам и ногам своей фирмой, не уйдет от них? Дураки! Они не знают, кто такой Меченый! Уговорить Таню оказалось на удивление легко, хотя менее всего она была готова оказаться в роли молодой хозяйки торговой фирмы. К тому же, как ни высока была мера установившегося между ними доверия, она пока не простиралась до таких высот, чтобы принять на веру его план, не ожидая подвохов. Меченый в очередной раз сыграл в открытую, прямо поделившись возникшими проблемами. Только так, полагал он, ему удастся убедить её, что его предложение не «подстава»[98]98
  подстава – подвох, провокация (жарг.)


[Закрыть]. Впрочем, даже предельная откровенность ещё не гарантия в договоре с женщиной, как известно, сотворённой вовсе не из ребра мужчины, а из неизвестного науке материала с высокой степенью сопротивления и колоссальной теплоёмкостью. Но Таня давно видела мир отлично от большинства. Во мановение ока могла принять решение, если на карту ставится Судьба. Тайное обладание священной реликвией сделало её способность ярче, а стоящую перед нею цель зримей, хотя и не сделало путь к ней легче. Даже наоборот, со дня, как Татьяна сознательно нарушила приказ «об изъятии и уничтожении археологического мусора», а особенно, с момента, как извлекла Чёрную Книгу из схрона и принялась за самостоятельное изучение текстов, неведомые прежде трудности посыпались на её голову, как из рога изобилия. Ощущение сужающегося вокруг кольца отчуждения, обрекающего на одиночество, стократ усилилось, яд отчуждения проник в семью, сделав едва возможными нормальные отношения с матерью и весьма болезненными контакты с отцом. Сводная сестрёнка-племянница, подрастая, стала странной. То её было не остановить в буйном припадке спонтанно вспыхивающей детской агрессии, всегда почему-то направленной на сестру-тётю Таню, то вдруг её было не оторвать от неё, и проявления детской ласки буквально лились через край. Череда сменяющих друг друга крайних чувств побудила отца сделать так, чтобы общение между Таней и её сестрёнкой свелось к минимуму. Когда рядом появился Меченый, это не скрасило её одиночества, к которому она стала относиться как к обязательной плате за мечту о воссоединении с Гришей. Поставленная в жёсткие условия крайне стеснённых средств и почти полного отсутствия выбора, она особо и не раздумывала, принимать или не принимать предложение Романа. Отработав в его торговой фирме, освоив нехитрые премудрости дела, поначалу ужасаясь открывшейся ей картине мира вещей, она понемногу свыклась с его утилитарной приземленностью. Десятки таких же, как она, брошенных государством женщин и мужчин с высшим образованием, а кое-кто и с учёными степенями, торговали турецким трикотажем, мылом, сигаретами. А ей выпала роль поставщика «ширпотреба» частным торговцам на рынке. Эта роль требовала отделаться от привычки «входить в чужое положение». Это было нелегко. Те, с кем она имела дело, были представителями её социального слоя. Инженеры разорившихся КБ[99]99
  КБ – конструкторское бюро (аббр.)


[Закрыть], научные сотрудники мелких НИИ[100]100
  НИИ – научно-исследователький институт (аббр.)


[Закрыть], доценты сокращаемых кафедр медленно умирающих ВУЗов. Работёнка за пять процентов от суммы общей выручки едва не завершилась к концу первого месяца вместо зарплаты начетом. Роман подтрунивал над нею, приговаривая: «Нельзя давать спуску партнёрам. Мол, если взяли товар на реализацию в течение условленного срока, то к концу срока деньги с них надо получить в любом случае, даже если что и не продано». Объяснял, торговцы на рынке ставят в розницу товар по таким ценам, что даже если что-то у них задержится или попортится, внакладе не останутся. А она «мягкотелостью» подводит и себя и дело. И Татьяна научилась перешагивать через «человеколюбие». Это оказалось просто сделать, как только однажды ей пришло в голову, что движение денег – не живая жизнь, оставляющая в душе след, вызывающая эмоции и влияющая на состояние духа, а игра, в которую вовлечённые в неё люди условились играть по определённым правилам, именно нарушение которых приводит к эмоциональным перегрузкам и унынию. И всё стало получаться. Поначалу смущаясь своей новой жёсткостью, девушка быстро освободилась от сомнений, и дело пошло. По крайней мере, пошла плановая выручка. Она терпела работу как временную. Её интересовало одно – возможность поехать к Грише. О тайной миссии соглядатая Роман ни разу не заговаривал. Но истинные «хозяева его игры» напомнили о себе. И молниеносная реакция Романа, непредсказуемая, потому неотразимая, помножилась на такую же молниеносную реакцию Татьяны, и нотариально удостоверенная сделка между ними ставила жирную точку на паутине хитроумных интриг, опутавших двоих людей.

Через час после того, как бывший хозяин и новая хозяйка расстанутся, по-братски обнявшись, и Роман скажет Татьяне, с трудом сдерживая нахлынувшие чувства, что жалеет только, что за время знакомства они так и не стали любовниками, а Татьяна в ответ усмехнётся и пожелает ему любовницы много лучшей, чем она, в местное РУВД поступит сообщение о найденном сильно обезображенном трупе молодого мужчины с паспортом на имя Романа Сергеевича Попова. Так мистическим образом при участии других людей и иных сил повторится история полуторагодовалой давности. Ведомство, убившее капитана Никитина, попытавшегося восстать, выдав его тело за тело Попова, дабы приготовить тому жизнь «с чистого листа», будет надолго сбито с толку повторением, осуществлённым совсем иными силами, что в перевёрнутом современном мире принято считать исключительно отрицательными, хотя на деле они далеко не всегда являются такими. А Меченый с новыми документами будет стремительно уходить от возможного преследования, планируя менять города, род занятий и даже, по мере возможности, внешность и стиль поведения, чтоб навсегда затеряться с глаз тех, чьей «шестёркой» твёрдо решил никогда не быть. Татьяна, едва войдя в роль хозяйки, не теряя времени, на третий день этой роли пошлёт Грише телеграмму и отправится к нему, ибо время сжалось напряжённой пружиной, и откладывать решительные действия долее нельзя. Не дождавшись его решения, в нарушение своего же слова, она сорвётся к возлюбленному в надежде на то, что он всё уже решил, просто весточка не успела долететь до неё. Ей хотелось в это верить, и она верила. А кроме того, физически ощущала: ещё день-другой, и их афёра с Меченым будет раскрыта и пресечена. Тогда, как знать, какие будут последствия! Но ни она, владеющая многими знаниями из древнего источника и многому наученная лихо заламывающей самые немыслимые виражи Судьбой, ни Роман, отмеченный печатью своей интуитивной, не признающей никакой власти над собою воли, ни мечущийся в попытке совладать с расставляющей ему ловушка за ловушкой инерцией его жизни Григорий не знали в те дни, какие ещё уготованы им испытания.

Выйдя из храма после долгой, как старая казачья песня, исповеди, Гриша воротился домой, где его не ждали. Сам предупредил, что сегодня не вернётся. Как в дешёвом водевиле, он застал в своём доме именно то, к чему вела неумолимая логика последних событий, – жену в объятиях Михельбера. Застигнутые врасплох любовники могли повести себя по всякому. Но повели себя так, как менее всего можно было предположить. В один голос они устроили ему скандал! Разумеется, лучшая защита – нападение. Но у всякой наглости должна быть своя мера! Вызов судьбы Гриша принял с неожиданным для себя равнодушием. В конце концов, разве не облегчается, тем самым его задача? Теперь легче спокойно расстаться с Анастасией, не выглядя виновной в разрыве стороной. Хоть и гадко, но всё же лучше, чем выдерживать унизительные объяснения со ставшей ему чужой женщиной. Спокойно выслушав истерически набросившуюся на него парочку, даже подивившись своему хладнокровию, Гриша язвительно заметил им, что через час воротится мама, и им не мешало бы привести себя в порядок, а сам он не побеспокоит их, подождёт в кабинете. Обескураженные словами и тоном, Настя и Игорь, разумеется, воспользовались рекомендацией, и, когда через некоторое время сосед покинул квартиру и бледная жена робко постучалась в кабинет, очевидно, готовя жалкие оправдания, Григорий испытывал настоящее торжество. Власть хладнокровной силы оказалась выше власти гнева.

– Прости меня, Гриша, – всхлипнула Настя, переминаясь с ноги на ногу на пороге кабинета и не в силах поднять глаза на мужа.

– За что? – отложив в сторону книгу, которую с видом, будто он только что увлечённо читал, переспросил муж. – Разве ты должна просить прощения за то, что, как всякая нормальная здоровая женщина, не можешь обходиться без нормального здорового мужчины?

Он положительно нравился сам себе в эту минуту. Ах, если б Таня могла его сейчас видеть! Настя вскинула на Гришу полные изумления глаза и, вдруг перейдя на повышенные тона, заговорила: