Текст книги "Одержимые войной. Доля"

– Когда я вернулся в часть после похорон твоего брата, я сказал себе: «Парень! С этого дня никаких приключений! Держи ухо востро, тяни лямку и не лезь на рожон!».

– Постой-постой, – перебила Таня, – ты уверен, что нужно начинать так издалека? Это имеет отношение к моим завтрашним планам?

– Я просил, кажется, меня не перебивать, – буркнул Меченый.

– Извини, – отдёрнула, наконец, руку Таня, – я слушаю.

– Я служил сначала успешно и спокойно. Даже рейдов больше не было. Долго не было. Дослужился до сержанта. Уходя на дембель, мой кореш Костенчук рекомендовал меня командиру на своё место – замкомвзвода. Ротный наш капитан Орловский Костенчука не любил, но уважал. Он решил дать мне испытательный срок. Костенчук ещё не откинулся[80]80
  откинулся – вышел на волю. Здесь Роман путает тюремно-лагерный и армейский жаргон, поскольку это слово обычно не применяется к дембелям.


[Закрыть], а меня приказом назначили исполнять его обязанности. Навроде практиканта. На это самое время выпало мне повстречать одну натурально гниду казематную. Пополнение пришло из Союза. Ну, так всегда, перед отправкой дембелей приезжают «духи». Тебе брат, верно, писал… Извини, не хотел напоминать… Да. Так вот, прислали нам этих сопляков. В роте сразу десяток желторотиков. И, представь себе, все – как на подбор, маменькины сынки московские. От них падалью разило за версту. Переночевать в роте не успели, а уже наладились стучать, по-тихому тырить шмотки, а потом, на белом глазу, врать, что случайно перепутали. Ну, там, зубную пасту, сигареты, спички, пасту, ту, что бляхи чистить к строевым. Оно, конечно, мелочь. Но это ж до какой степени надо быть гнилым, чтобы на таких мелочах ещё и перед «стариками» форсить! Мы с Костенчуком полтора года дела проворачивали с несколькими знакомыми. Ну, там дуканщики, караванщик, царандойцы. Короче, из местных, они ж от мала до велика торговцы, не то, что в нашей богоспасаемой матушке Рассее, где никто ничего продать не умеет, кроме Родины.

– Рома, – встряла Татьяна, – давай не будем обобщать. Ты матушку Рассею на «зоне» видел. Но есть и другая Рассея. Так что не забывай.

– И ты не забывай, – криво ощерился Меченый, и в его взгляде Татьяна прочитала такое, что даже не по себе на миг стало, – что я до армии проводником в поезде пол этой самой Рассеи отколесил, и видывал разное… Ладно, к чёрту! Короче, не успел Костенчук домой отправиться, как одно падло из сучьих новобранцев нас заложило. Причем не ротному! Орловский бы нашёл, как развести, чтоб и красиво, и не больно. Этот гадёныш, без году неделя в части, настучал прапорщику Смилге. Наш старшина. А тот, змей подколодный, будто не из одного со всеми людьми теста сделан. Я не знаю, чего ему, горбоносому надо, но он поднял шухер по всей части. Короче, дело запахло «губой», Костенчуку задержкой этак месяца на два с половиной. Не выдержал я, собрал пацанов конкретных и решил после отбоя как следует проучить салагу. Что это он себе позволяет! А эта сволочь московская заранее, гад, просчитал, что будет, и сообщил тому же Смилге. Дескать, заходите, товарищ прапорщик, в каптёрку 2-й роты к полуночи. Тот и зашёл! Да не один! Замполита части прихватил. Ну, дальше, сама понимаешь…

– Так ты оказался за решёткой, – кивнула Таня. – А Костенчук?

– Тоже. Только, похоже, нашёл способ замазаться, и вышел, насколько я знаю, условно-досрочно. А я в лагере новый срок получил. Да примерно за то же самое. «Семёрочку» с гаком отмотал. Но в том лагере, откуда мне воля светила, прицепился волчина в чинах, да не простой, а из спецуры. Короче, КГБ-шник. И давай лепить горбатого, дескать, могу вообще никогда не откинуться, если не стану на них работать. Я ни под кого не ложился, и тут не собирался. Помирать, так с музыкой! Смерти не боюсь, она мне с тех пор, как на моих руках брат твой помирал, по барабану… Прости…

Он снова положил ладонь Тане на руку, но она мягко отвела его движение и заметила:

– Сталкивалась я с ними, козлами…

– И я того не забуду. Валентином Давыдовичем назвался. Ещё фамилия у него смешная…

– Как-как? – теперь уже сама девушка схватилась за руку молодого человека и приблизилась к нему, отчего он, неловко возбуждаясь, ощутил на щеке её горячее дыхание. Татьяна округлила серые глаза и прошептала:

– Валентин Давыдович!

– Целобровский… Или нет, Церебровский. А ты-то с каких <-> знаешь этого заразу?.. Ах, да, кажется, понимаю. Ведь это именно он требовал, чтобы я к тебе пристал шпионом.

– Ты ж ни под кого не ложишься! – усмехнулась девушка, медленно выпуская Ромину руку и отодвигаясь. Тот обиженно заметил:

– А я и не лёг. Кабы стал я на них работать, сказал бы тебе всё?.. То-то! Но дело в том, что кроме этого шакала меня к тебе ещё и другие люди приставляли. И выбора совсем не давали. А вот уж это, ты меня прости, мне, не самому глупому, совсем неясно. Одно дело, «органы». У тех до каждого свой интерес. А к тебе, с твоими безделушками, так и вовсе особый. Я для них – просто «сладкий». Не согласился, так они меня прессовать[81]81
  прессовать – давить, вымогать. Прессуют обычно представители силовых органов и государственных служб. К аналогичной деятельности лиц криминального мира применяются другие глаголы (тюремн. жарг.)


[Закрыть] начали, я и в ШИЗО[82]82
  ШИЗО – штрафной изолятор, карцер (аббр.)


[Закрыть] побывал, и в лазарете никакой провалялся. Уж думал, всё, каюк мне. Но стал меня клеить на тебя не кто-нибудь, а сам Царь.

– Какой ещё такой Царь? Натурально – царь?

– Натуральней не бывает. Самый крутой авторитет изо всех, кого видел. Настоящий пахан. Никто не знает, сколько ходок у него и за что сейчас сидит. Говорят, уже сорок лет из «зоны» не вылазит. По-моему, брехня. Но дело не в этом! Он самый настоящий царь, можешь поверить. Он всё про всех знает. И про тебя тоже. Сказал, что козлы в погонах хотят из-под тебя какую-то цацку поиметь, а я, дескать, должен им её не давать. А должен ему её, то есть Царю, передать, если тебя припрут. А лучше – никому, а надёжно заныкать. И ещё сказал, чтоб я тебя не трогал, наоборот, помогал от волков позорных уходить и цацку твою, значит, спасать. Теперь поняла, в какой оборот мы с тобой попали?

– Поняла, – весело согласилась Татьяна и единым залпом осушила бокал. От былого напряжения в глазах не осталось и тени. Она задорно глянула на собеседника и добавила:

– Но всё-таки, отчего же это я не должна завтра идти в мэрию? Дело совсем другого рода. Надо музей спасать… Хотя, по-моему, ты в этом ничегошеньки не понимаешь.

– Сама ты, дура, не понимаешь! – вспыхнул Меченый, и снова из-за стойки бара в сторону сидящих за столиком молодых мужчины и женщины был брошен настороженный взгляд. – Ты придёшь туда завтра, тебя встретит какой-нибудь вежливый помощник в очочках, под белы рученьки заведёт в кабинет, а там ты окажешься нос к носу с каким-нибудь Валентином Давыдовичем или кем ещё из их кодлы. Ты этого хочешь?

Татьяна задумалась. Подобная перспектива ей в голову не приходила. Откровенно говоря, она не связывала происходящие в последнее время с нею события со своим тайным сокровищем – Чёрной Книгой. Она прищурилась, пытаясь сообразить, в какой мере можно полагаться на информацию от Меченого. Помолчав недолго, спросила:

– А ты-то сам знаешь, чего именно они от меня хотят?

– Точно нет, – мотнул головой Роман, – не то клинок старинный, не то кубок ручной работы, не то рукопись какую-то. Не знаю. Они меня послали, иди, мол, туда, не знаю куда, возьми то, не знаю что. А мне куда деваться? Царь направил туда же! Они друг с другом в кошки-мышки играют, а мышкой могу оказаться я. Мне не охота. Потому и решил сам тебе всё рассказать. Может, вместе чего и придумаем.

– Этого мне ещё не хватало! – насупилась Татьяна, огляделась по сторонам и добавила:

– А, может, и придумаем. Только глупостей делать не надо!

– Ну, ты это сама себе почаще говори. Завтра как раз могла такую глупость сляпать, что в натуре нашла бы голову в тумбочке отдельно от туловища. Ништяк!

Они просидели ещё с полчаса. Поговорили ни о чём. Меченый досадовал на себя за откровенность. Но, не будучи по жизни «шахматистом», он не столько просчитывал шаги, сколько отдавался охватывающему порыву. И тот вёл его от поступка к поступку извилистой дорогой судьбы. Вот и сейчас его охватил приступ азарта. В конце концов, семь бед – один ответ. Ему до лампочки всякие государственные интересы! Ему до лампочки, перехватят «вещь» менты, «спецура» или люди Царя! Ему до лампочки, выиграет он или проиграет! Ему просто по нраву играть, а ещё нравится эта девушка. Если с нею случится беда, ему будет неприятно. Значит, лучше помочь ей, чем приносить её в жертву неведомо кому! Да и Царь не советовал. А коль сравнивать вес чьих-то слов на этой земле, то для Романа слова Царя повесомей будут, чем слова даже десятка Целебровских. Что же это за «цацка» такая у девчонки, если из-за неё такая свистопляска вокруг?

Встав из-за столика, он предложил проводить девушку до дому. Татьяна с улыбкой разрешила, примолвив только, что приглашать «на чашку чая» не будет. Он заметил на это, что всё прекрасно понимает, но если всё же когда-нибудь красавица удостоит его настоящим вниманием, то поймёт, что он не такой уж никудышный партнёр и в деле, и в постели. Пропустив реплику мимо ушей, она молча дошла с ним почти до дома. Он не знал, как начать разговор. Она же внимательно наблюдала, как он идёт, держа его под руку, чтобы понять, знает ли он, где она живёт или её опасения надуманны. Решить этой загадки она так и не смогла. Поэтому, когда до её парадной осталось несколько шагов, остановилась, развернулась лицом к Роману и сказала:

– Спасибо за интересный вечер. Я уже пришла.

– Да уж, интересный, – усмехнулся Роман и прикоснулся тыльной стороной ладони к щеке, ещё хранившей на себе отпечаток пощечины. Таня улыбнулась и поцеловала его в эту щёку, добавив:

– Надеюсь, мы станем добрыми приятелями. Если не откажешься от идеи взять меня в свой бизнес, может, на это я и соглашусь. Там будет видно, но покуда у нас есть более серьёзные проблемы. Пока!

Она уже зашагала прочь от него, когда он окликнул её:

– Постой! Ты мне не ответила: ты пойдёшь завтра, куда собиралась, или откажешься от этой затеи?

– Ещё не решила.

На другой день, проснувшись с первыми лучами солнца, она уже знала, что никуда не пойдёт. Понимание того, что помочь никому не сможет, а себя погубить – запросто, пришло во сне. И укреплённая этим пониманием, Татьяна, неожиданно для себя, встала в отличном настроении, полная сил и смутно ощущая, что с этого дня, по крайней мере, на какое-то время, у неё появится период относительного спокойствия, необходимый для того, чтобы собраться с силами для новой полосы трудностей, которые, она это тоже знала, предстоят ей впереди. Главное, в чём она утвердилась, благодаря посетившему её сновидению, заключалось в том, что Роман не подлец «на службе», значит, какое-то время их пути-дорожки могут пролегать в соседних колеях. О несчастной судьбе директора музея, кому ещё вчера так горячо жаждала помочь, даже если придётся пожертвовать собой, она теперь печалилась меньше. Бедного старика преследуют вовсе не из-за его личных прегрешений или заслуг, а в связи с нею. А значит, наилучшим для него будет, если она оставит бесплодные попытки вытащить его из застенков. Длинная цепь тайно сотканных событий высветилась выпукло и ясно. Усилия покойного Агамирзяна, направлявшего её именно туда, где состоялось, в итоге, её главное открытие, тайное для официального научного мира, но, похоже, явное для тех, кто в этом мире посвящён во что-то важное… Усилия, в итоге приведшие к скоропостижной смерти профессора. Активность арестованного директора, с какой тот настойчиво добивался командировки для младшего научного сотрудника, шагая через ступеньку в иерархических отношениях, выбивая помощь Академии наук… Помощь, в итоге стоившая ему свободы, ей – места работы, а всем – уникального музея… И пытающийся контролировать всякую инициативу учёных в «запретном» направлении исследований Валентин Давыдович Целебровский, возникающий тенью на пути всякий раз, как пахнет приближением к сокрытой исторической истине. Наверняка же, не без его персонального вмешательства была прервана её командировка! Но Татьяна успела, несмотря на то, что часть своего времени в поездке отдала встрече с Гришей, найти в библиотеке кое-что проливающее свет на тайну Черной Книги. Она нашла и успела сделать выписки из дневников Ломоносова. Редкое издание изъяли ото всюду ещё в 20-е. Экземпляр, затерянный в библиотеке, куда её, собственно, и командировали, был почти чудом. Без книги по палеолингвистике, найденной в той же библиотеке, она бы не расшифровала нескольких страниц Чёрной Книги. Получается, бедняга директор тоже в курсе тайны или догадывается?

Татьяне приснился удивительный сон. Она редко видела сновидения. Но всякое запоминала в деталях и надолго. Объёмные, цветные, нередко с запахами и тактильными ощущениями, то перекликающиеся с явью, а то и спорящие с нею в своей рельефности, сны всегда приходили как знаки, которые нужно уметь читать. В них она посещала дальние страны, неведомые города, лесные чащобы, распахивающие сокрытые в их дебрях секреты. Сюжеты снов изобиловали персонажами. Каждый из них был наделён яркими чертами, не совпадая с чьими-либо в повседневной жизни. Не склонная к мистицизму, но и не чуждая ему, как и большинство молодых женщин, Татьяна внимательно относилась к своим снам. Она не записывала их. В этом, как правило, не было необходимости – почти все она помнила наизусть. Но каждое сновидение подолгу обдумывала, анализируя пришедшую к ней информацию, сокрытые в ней образы и знаки, многократно возвращаясь к увиденному сну спустя очень большой временной промежуток. Примерно к двадцати годам у неё выработалось своеобразное отношение к миру своих сновидений как к некой параллельной реальности, существующей в её жизни наравне с реальностью земных событий. А после появления в её жизни Чёрной Книги, ставшей ещё одной параллельной реальностью земному бытию, изредка её охватывало странное состояние, когда, задумываясь о чём-нибудь важном и сокровенном или прислушиваясь к какому-нибудь пережитому яркому ощущению, она не могла ответить себе на вопрос, а какая из реальностей, собственно, главенствует. Тем более что, чем дальше, тем чаще происходили в жизни переклички между событиями всех трёх реальностей, и всё глубже одна проникала в другую. Сны в последние годы стали очень напоминать вещие, обладающие пророческими свойствами, а ёмкие изречения из древней Книги с изумляющей точностью накладывались на происходящее, давая ему образное и парадоксально ясное объяснение. Так она и жила в триедином мире своих реальностей, пока не обрушились на голову события последних дней, пошатнувшие её уверенность в предсказуемости объективного мира. Вот, почему последний сон был, что называется, в руку. Он протянул душе Татьяны спасительный посох, опираясь на который возможно было снова обрести твердь под ногами и идти дальше.

… Покрытая тонким саваном свежевыпавшего снега безжизненная земля ожидает вешнего воскрешения, до которого ещё очень далеко. По ней в густых сумерках предновогоднего вечера через поле меж отвесных склонов холмов идёт Татьяна, и каждый шаг её впечатывается в идеальную белую гладь чёрной отметиной следа, по которому, как по буквам, следующий за нею на почтительном расстоянии человек прочитывает сокровенные слова её Судьбы. Так пишется линия жизни. Холода нет. Лёгкие порывы ветерка не доставляют беспокойства, словно не декабрь стоит, а май. Словно на девушке не тонкое, хотя и шерстяное, платье, а утеплённое пальто. Словно не босиком идёт она по снегу, а в мягких унтах. Но мысль не фиксирует маленького несоответствия. В конце концов, за плечами достаточно большой опыт экспедиционной практики. Она научилась переносить и холод, и жару, и любую непогоду, и полное отсутствие комфортных условий быта. Сейчас мысли её заняты другим. Не смея обернуться, ибо это запрещено Законом Движения Вперёд, она пытается опознать того, кто следует за нею. Чьи шаги своими следами перечёркивают линию её Судьбы, впечатывая поверх неё свою? Кому дано не просто затоптать её след, но ещё и предварительно прочесть зашитый в нём смысл, выпив, тем самым, предназначенную для читающего силу, исходящую от неё, оставляющей свой след? Она прислушивается к слабому движению невидимого эфира по спине, называемому непосвящёнными «мурашками». По тому, тёплое оно или холодное, восходящее или нисходящее, болезненное или приятное, притупляющее внимание или обостряющее его, человек может познать многое. В стародавние времена искусством «спинного зрения» владели наши предки. Без него едва ли выжил бы человек во враждебном к нему первозданном мире.

Путь от склона до склона пройден только на треть. Никого впереди. Она одна. И, похоже, остаток пути предстоит пройти в одиночестве. Если не считать того, кто идёт следом. Если нарушить Закон Движения Вперёд и обернуться, во-первых, навсегда утратишь «спинное зрение», во-вторых, почти наверняка собьёшься с пути, и, в-третьих, спровоцируешь неведомого того на действия, к каким, скорей всего, не готова. Остаётся – идти. Не оборачиваясь, не сбавляя и не прибавляя шагу. Сбавишь – притупится «спинное зрение», прибавишь – впустишь в душу страх. Когда в мутном сумеречном небе вспыхнула, прорезая вязкое марево влажного мороза, первая звёздочка, в сознании девушки вспыхнуло озарение: она поняла, кто он – идущий следом. Самый опасный враг – не тот, кто злобно ощерился и готов прыгнуть на тебя, оглашая эфир предупреждающим рыком хищника. Он просто зверь, действует по звериным законам, с ним можно бороться, найдя в себе хотя бы малую звериную часть. В таком поединке человек всегда сильнее. Если только не впустит в душу страх. Самый страшный враг – и не тот, кто, в отчаянии, исступлении или одержим чьей-то злой волей, мчится на тебя с кулаками или оружием, готовый в прямом столкновении пролить и свою, и твою кровь, потому что пути назад у него уже нет. Он просто раб или наёмник. Раб страстей или недуга, исступления или чужой воли пославшего его в бой господина. Он может состоять на службе у идеи. Он – несчастный! Победа в бою с ним дается исключительно боевым искусством. Много лет занимаясь боевыми искусствами, Таня готова ко встрече с таким противником. Самый опасный враг двигается не спеша, по следу, обдумывает каждый шаг и концентрирует свою волю, как правило, для единственного удара, что либо обеспечит немедленную победу, либо такое же немедленное поражение. Он интеллектуал. Но даже не это главное. Главное то, что он – нежить. Это не вполне живое существо, но наделённое способностью мыслить, порой даже лучше живых людей. Он наделён волей к исполнению собственных желаний. Их у него тем больше, чем выше его интеллектуальный потенциал. Он наделён даже эмоциональной сферой, зачастую даже более насыщенной, чем у живых. Единственное, чего у него нет – дара любви и ненависти. Совсем нет. И сейчас, озарённая звездой, Татьяна понимает, что её преследователь именно нежить. У этого существа все – внешние и внутренние – признаки человека. Но лишь признаки! Он умён, образован, жёстко структурирован в мире социальном и материальном. Днём ездит на дорогом автомобиле. Ночи проводит в объятиях красивой женщины, с удовольствием выпивая из неё соки, которые она в состоянии отдать. Ей взамен даёт безжизненную монету. На неё живых соков не купишь. Сейчас он двигается по следу с тою же целью – испить её силу, запечатлённую в живой линии Судьбы, оставляемой на снегу следами ног. Единственный способ не дать ему этого сделать – сбить со следа. Хорошо, когда много следов. Можно запутать. Но она идёт по снежной равнине меж холмов одна. Хорошо, когда есть прыть зайца, умеющего в прыжке так менять траекторию полёта, что не всякий хищник распутает след. Но у неё нет прыти зайца. Как быть? «Не во власти идущего давать направление стопам своим, – приходит на ум чернокнижная фраза, и тут же вспоминается, что в точности то же повторено в Писании». Татьяна продолжает идти по белому снежному полю, вслушиваясь в ощущения настороженной спины. И по мере продвижения вперёд приходит спасительное осознание важного вывода: «Если нет в том власти человеческой, надлежит призвать Ту власть, что выше человеческой и что определяет его поступки и решения. Если всё в мире происходит по воле высшей сверхразумной силы, имя которой Бог, значит, единственно правильное решение для неё в создавшейся ситуации – это призвать эту высшую волю вполне осуществить себя, и тогда только поединок Жизни и непобедимой нежити имеет шансы обрести смысл». Ведь в том, что нежить преследует её, идя по пятам и выпивая благодатные соки Жизни из священного следа её Судьбы, нет и не может быть никакого смысла. Вечный поединок живой и неживой материи в бессмысленных вихрях слепой эволюции случайно забросил обречённый носить в себе зачатки разума мякиш хрупкой биологической массы в мёртвый материальный мир. И с того мига, как появился этот мякиш – с глазами, чтобы видеть, руками, чтобы действовать, детородными органами, чтобы изнемогать от страсти продления собственного никчемного существования по окончании отмеренного мякишу срока, порождая такие же мякиши беззащитных перед враждебным им мёртвым миром существ, – с того самого мига началась бесконечная схватка, без цели и смысла, по законам слепой страсти, именуемой инстинктами… Стоп! Сейчас в своих рассуждениях она в точности повторяет именно то, что ненавязчиво проповедует нежить: «не ищи смысла! его нет! есть страсти и их удовлетворение…». Но оттого и тщится этот сгусток материи с зачатками и подобием жизни, но без полноты жизни, сбить с толку миллионы и миллионы живых разумных, что настали времена, когда они сами уверовали в то, что имеют власть направлять стопы свои, что они сами и есть творцы… Боже, какая глупость!». Татьяна взволнована, но решается. Самое трудное – отказ от своеволия, особенно трудно, когда кажется, что лишь концентрация воли способна одолеть следующую по пятам тёмную силу. Ах, если бы знал человек, сталкиваясь с этой силой чаще, чем в том отдаёт себе отчёт, что самостоятельный бой с нею не только бесполезен, а ещё и вполне отвечает её стратегическим задачам, приближая нежить к конечной цели! Цель её предельно проста. Она состоит в полном и окончательном растворении всякого человеческого начала в своей безмерной, бездонной и неживой массе. Ради этого, совершенствуя из века в век, в поколениях своих бесчисленных воплощений на земле методы приспособления, всё более овладевая искусством человекоподобия и начиная превосходить самого человека в проявлениях качеств, вызывающих симпатию, нежить идёт на любые сделки, на любые провокации, на любые ухищрения. Она готова вселиться своим сконструированным телом в целые народы, переформатировав изначально заданные Богом программы, только бы руками их приблизить вожделенный час своей конечной победы над Жизнью. Жизнь для нежити – смерть, как сама она – погибель для всего живого. Погибель мучительная, через долгую и неизлечимую болезнь вырождения. Внезапно осознающий опасность от нежити человек, не подготовленный к её уловкам, бывает, примет открытый бой, полагаясь на свои волю и силу. И в этом бою либо погибает, сам обращаясь в нежить, либо побеждает, становясь ею же. Ибо нельзя побеждать неживое без обращения к Той Высшей Силе, что породила всё сущее – и живое, и неживое. Декарт и Ницше, провозгласившие победу своей индивидуальной воли над Той Высшей Силой, имя которой Бог, опьянённые красотой и могуществом своей воли, сгорели в адском пламени своеволия. Пошедшие за ними добровольно шли на сделки с нежитью, приобретая богатства земные, славу, власть, полное удовлетворение вожделений. Пошедшие против них отправили свои души на прямой бой с нежитью, исход которого всегда предрешён. Это простейшая аксиома. Её помнили наши пращуры сотни тысяч лет назад. А мы, опьяненные властью металлической техники, забыли. Любое соприкосновение с нежитью смертельно опасно. С нежитью нельзя контактировать, не имея оружия Божьей Помощи. Продолжая путь, Татьяна начинает громко, как хвалебную оду Тресветлому, читать молитву. Слова, знакомые с детства, от бабушки, рано оставившей этот мир, но успевшей передать внучке искру религиозного чувства, до поры не осознаваемую и никак не проявлявшуюся, слетают с уст легко. Торжествующий голос возносится до небес, прорывая пелену сумеречного марева, и в небесных прогалинах, обнажающих ясную бездонность лучистого космоса, начинают играть переливчатые звёзды. Их всё больше. И от их сияния на душе светлеет, и чувство тревоги, за миг до этого нараставшее со спины, шаг за шагом отступает. «Отче наш! Иже еси на небеси, – выкликает голос». И, как бывает только во сне, он звучит одновременно отовсюду – эхом с ликующих небес, со стороны заснеженного холма, к которому уже приближается девушка, со стороны холма за спиной. Она уже знает: преследующая её сила больше не имеет власти читать её след, отнимая человеческий огонь и лишая пути. И как только молитва допета, прямо перед нею вырастает до боли знакомая и такая долгожданная фигура. «Гриша!» – кричит Татьяна и со всех ног бежит к возлюбленному брату во Христе, достигает и заключает в объятья. Истинная цель долгого пути вовсе не холм за его спиной и сокровища или тайны, возможно, хранимые в его склонах. Таня обнаруживает, что преследователя нет: испарился, поражённый сиянием воскресших звёзд и горячими словами молитвы, их разбудившими. А в руке у Гриши сверкает сталью меч. Холодный отливающий голубизной клинок отражает блеск звёзд. Гриша нежно отстраняет от себя девушку и молвит: «Ты пришла вооружить меня Словом! Пока этого не случилось, я не мог разорвать оковы. Но теперь я сделал это, и вот я пред тобою. Отныне наш путь – вместе!». Девушка видит, как наливается силой его фигура, распрямляются плечи, исчезает присущая прежде угловатость, и, утратив её, он ещё более походит на погибшего брата. На миг у неё перехватывает дыхание. Она видит прощание с братом, запаянным в непроницаемый цинк, Меченого с отметиной морщины, буквой V перерезавшей лоб, печальную улыбку профессора Агамирзяна, отца с новой женой – её родной тётушкой, долго всматривающихся в её лицо извиняющимся взглядом и молчащих, ибо сказать нечего. Вот директор музея в арестантской полосатой робе с номерком на груди объясняет адвокату, почему теперь ему за решёткой лучше, чем на свободе, где больше не осталось никакой воли. Старушка-библиотекарша с мелким морщинистым лицом долго ахает и охает, выдавая Татьяне затребованные Записки Ломоносова, а потом приговаривает: «Бедная! Накликаешь же…». И замыкает вереницу промелькнувшее лицо Валентина Давыдовича, глянув на которое, девушка испытывает дуновение ледяного холода и понимает: «Вот нежить, преследовавшая меня по пятам». Таня хочет обратиться к Грише и указать ему на зримо возникшего врага. Но нет ни одного, ни второго. Она снова одна на заснеженном пути от холма до холма, пройденном на три четверти, только теперь точно знает, что именно предстоит сделать и ради чего надлежит пройти до конца. Образ вооружённого мечом-Словом Григория уже не оставит её. А ещё она получила оберег-защиту Высшей Силы, и преследователям останется лишь скрежетать зубами за спиной в попытках подловить её на какой-нибудь оплошности. Она думает, как важно теперь не навести тёмную неживую силу на Гришу. Для этого надо быть рядом с ним раньше нежити. И тут оправданы любые действия, если они в итоге приведут её к нему!

Проснувшись, Татьяна первым делом принялась искать записную книжку. Она никак не могла вспомнить, куда засунула её, и взяла ли вчера у Романа телефон или нет. Найдя её в кармане куртки, которую вчера не одевала, уже готова была разочарованно вздохнуть, как на первой же странице, безо всякой алфавитной последовательности прочитала наспех вписанное карандашом: «Меченый» – и номер телефона. Она поглядела внимательно на запись, но не смогла вспомнить, когда и как занесла её в книжку, тем более что и поспешный почерк карандашного росчерка показался не своим. Впрочем, всё делается по воле Божьей. Даже если это чудо, то оно всего лишь просто чудо!

Решительно набрав номер, она услышала всего один длинный гудок и сразу ответ, точно на том конце провода только и ждали её звонка. Ещё необычнее был сам разговор.

– Доброе утро, Роман. Это Татьяна.

– Доброе утро. Я узнал. Я так понял, ты никуда не пошла.

– Правильно понял. Решила не ввязываться в дело, какого не понимаю. Больше пользы и моему директору, и нашему музею.

– Директору – да, а музею… Ты что же, всерьёз рассчитываешь на то, что музей откроют снова?

– Да нет, Роман, уже не рассчитываю. Помнится, ты говорил, что есть у тебя бизнес, и ты хочешь сделать мне предложение. А так и не сделал вчера. А ещё говорил, что, может, вместе, чего придумаем.

– Ну, и… Давай в тему, не финти!

– Я как раз в тему. Что б тебе не взять меня в дело? Я не набиваюсь в компаньоны, наёмный работник… Соглядатаям отрапортуешь, выиграешь время. А там поглядим. Сам хотел предложить, кажется?

– Кому-кому отрапортую? – переспросил Меченый, не поняв смысла слова «соглядатай». Таня засмеялась и пояснила:

– А вот это уже не телефонный разговор.

Через час они шагали по аллее городского парка. Татьяна с интересом отметила, что отчаянный и храбрый мужчина, готовый на безоглядный риск, не чуждый благородных порывов, соткан из напрочь исключающих одно другое качеств. Определяя главное, она терялась. То казалось, главное в нём азарт, и ради адреналина в крови он готов совершить, что угодно. То казалось, главное в его поступках – строгий расчёт. Просто в силу несовершенства ума он часто строится на ошибочных исходных. Благодаря расчётливости смог после отсидки стать предпринимателем, развернуться. Когда Роман намекнул, что весь его бизнес вырос на деньгах, коими снабдили «доблестные органы» ради достижения своих целей в отношении её, Таня исключила расчёт из перечня его главных качеств, и ей почудилось, что внутренней доминантой Романа является неведомое ей чувство, которое у мужчин называют «самоутверждением». Роман не спешил делиться секретами бизнеса, значит, как она понимала, в компаньоны брать не собирается. По крайней мере, пока. И это правильно. Он пытался вести свою игру, в глубине души не оставляя надежд когда-нибудь, несмотря на запрет Царя, сойтись с привлекательной «девчонкой» поближе. В конце концов, рассуждал он, запрет распространяется на насилие, но если удастся расположить её к себе, то иметь такую любовницу – удача для всякого мужчины. О том, что в жизни Татьяны существует, занимая всё её существо, другой мужчина, как и о том, что в свои годы она ещё девственна, он и помыслить не мог. Прикидывал так и сяк, и выходило: поступил правильно – опередив возможные подозрения, сыграл в-открытую. Она не улизнёт, ещё союзницей будет. Из этого надо извлечь максимум пользы.