Текст книги "Одержимые войной. Доля"

Когда московский царь Иван Васильевич прозвищем Грозный будет собирать свою опричнину, окажутся в ней несколько бойцов Сергиева Воинства, дабы не дать самодержцу залить кровью русской всю землю. Много бед удастся предотвратить тогда, но многие всё же свершатся. Грозный царь учует, что в опричнине его сокрыта некая сила, ему неподвластная. Много сил потратит он на то, чтоб раскрыть эту силу. Но так и не раскроет. Тайна Ордена будет сохраняться века до самых времён Петровых. В первый раз будет она приоткрыта в битве под Полтавою. Но тогда, благодаря мудрой хитрости сотника Никиты Сороки, светлейшему князю Меньшикову отряд удальцов будет представлен как простые местные казаки, уж больно осерчавшие на иноземца, оттого так яростно и бившиеся. Веком позже воины Ордена почти в полном составе будут сражаться во главе с Денисом Давыдовым под видом крестьянского партизанского ополчения, и тайна их останется нераскрытой. Ни один Сергиев воин не выйдет на поле брани с немцем в годину великой войны накануне крушения Российской империи, ибо явится братии видение старца Сергия, который укажет им на неправедность затеянной войны. Зато с первыми лучами солнца утром 22 июня 1941 года один за другим пойдут они в военкоматы записываться добровольцами на фронт. И много братьев и сестёр своих потеряет Орден в той войне. Но, как и завещано было святым старцем, тайна Ордена останется в неприкосновенности. А после Великой Отечественной войны понадобится полвека, чтобы восстановить сильно поредевший Орден. Однажды возникнет великая опасность. Важный московский человек, заведовавший в те годы новой опричниной, сумеет вычислить существование Ордена. По всей стране развернется грандиозная слежка, затеянная с целью выявить поголовно всех воинов братства. Опричникам удастся напасть на след нескольких человек, и двум воинам, чтобы сохранить тайну Ордена, придется идти на грех самоубийства. Но в 1984 году этот важный человек, к тому времени достигший трона высшей власти, внезапно умрёт, и слежка прекратится. Сменивший умершего властителя ставропольский выскочка, подобно правившему на Москве Лжедмитрию, мало что понимая в устройстве действующих в обществе сил, будет обуян идеей всеобщего переустройства, оттого не будет подозревать даже о возможности существования чего-либо подобного Ордену с многовековой историей. Оттого годы его властвования закончатся печально. И настанет роковой час, когда едва окрепшему после страшной войны братству придётся вновь встать на защиту русского отечества в чёрные дни октября 1993 года. И то будет первый за много веков проигранный бой, подобного какому не знали Сергиевы воины даже в лихую зиму 1941–1942 года, будучи в силах даже тогда наносить сокрушительные удары хвалёным германским солдатам.

Род Долиных проживёт в сельце Вязницы несколько веков. За это время потомки Доли Пряслова породнятся со многими светлыми родами, с кровью коих впитают многие знания и многие качества, изначально не присущие ни прямодушному Доле, ни доброй Даре. Вязницкие староверы и волхвы, их соседи из сёл Радомичи, Белоярье и более отдалённых Усвят, Живицы и многих других сохраняли в неприкосновенности дедовы обычаи и заветы старины. Оберегаемые со всех сторон неприступной крепью девственного леса, непроходимых болот, прихотливых и своенравных в половодье рек, жители исконно русской глубинки оказались недосягаемы для разрушительных ветров перемен, сотрясавших основы русской жизни. Оттого ни во времена Грозного, ни во времена польской смуты, ни при Петре, ни при немке Екатерине, ни в веке XIX, ни в эпоху большевистского террора ничто не будет затрагивать их слишком сильно. Где-то там будут бушевать никчёмные бури дворцовых интриг и безумных войн, а упрятанные в глуши сёла будут жить своей жизнью, мало соотносясь с внешней. В 1861 году указ, «освобождающий» крестьян, хотя напрямую и не затронет жизни сёл, никогда не испытавших на себе крепостного права, затруднит веками налаженные торговые связи, благодаря которым сёла выживали и процветали. Многие жители тогда выйдут из лесов и подадутся в города. Так же в точности, как это произойдёт в 20-е и 70-е годы следующего столетия. Три волны исхода из русских деревень сделают то, что не удалось за много веков тщетных попыток завоевания иноземцами русской земли – опустошат деревню. И хотя устоят от окончательного разорения и обезлюдения и Вязницы, и Радомичи, и Усвяты, к концу ХХ века они уже будут совсем не те, что ещё век тому.

А Долины, покинув Вязницы много раньше, во времена императора Петра I, в горожанах многое утратят, во многом изменятся. И лишь тщательно оберегаемая святыня, по завету тайно передаваемая из поколения в поколение, сохранит род, познавший в новые свои времена и горечь супружеских измен, и глупость пьянства, чего никогда прежде не бывало. Не раз нарушится и правило наследования. Будут появляться родные братья Долины. И однажды даже зародится боковая ветвь рода по мужской линии. Но пророчество святого старца будет соблюдено. Всякий раз младший из братьев будет либо погибать, не оставив потомства, либо, как случилось с Михаилом Долиным, дожившим до зрелых лет, обзаведясь семейством с тремя детьми обоего пола, их всех настигнет общая смерть: в лице смуглолицего комиссара в чёрной кожаной куртке, с улыбкой перестрелявшего из пистолета «поганое кулачье отродье». Тогда же едва не пресечётся и весь род. Кровавая круговерть, затеянная инородными врагами всего русского, настигнет и старшего брата. По зову честного русского сердца вставший на защиту постоянно угнетаемых малоимущих Андрей Мефодьевич Долин не то, чтобы будет большевиком. Он будет далёк ото всего этого, как и большинство мужчин в роду Долиных, главною обязанностью и целью существования которых на грешной земле издревле является сохранение рукописной святыни. Но в глазах потомственного казака Кузьмы Никитича Калашникова, ворвавшегося во главе сотни в занятый большевиками уездный городок, в котором жили братья, он будет выглядеть подлым изменником. И порубает старшего Долина вострой казачьей шашкою лихой Кузьма Никитич – прямо на глазах у осиротевшего семейства. Месяца не пройдёт к роковому дню с момента, как комиссар застрелил младшего. И лишь чудо и провидение Господне убережёт род, коему уготована великая миссия. Недосуг казакам будет разбираться с женой и детьми «изменника»; не простояв в городке и часа, помчатся они дальше гнать большевиков. Да не изгонят. Сам сотник найдёт смертушку под огнём артиллерии где-то в южных степях, куда поспешит пробиваться на соединение с частями добровольческой армии Деникина. А остатки его сотни расстреляет лично уездный комиссар Израиль Беленький в сотне километров от Вязниц. Не пройдёт и двух десятилетий, как сам Беленький будет корчиться на средневековой дыбе в подвалах Лубянки, бешено оговаривая себя и всех, кого ему предложат. Тщедушный офицер НКВД с рыбьими глазами будет монотонно перечислять фамилии, а озверевший от боли бывший палач-комиссар будет послушно повторять их, приписывая им все возможные прегрешения. Промелькнёт среди фамилий и невесть откуда прилепившаяся к дутому делу фамилия Долин. И хотя под нею в то время будет ходить двадцатипятилетний молодой человек, обезумевший Иосиф Гиршевич будет, хрипя и брызгая слюной, кричать о том, как в 1918-м Долин затеял заговор, снюхавшись с англичанами, и организовал строительство подземного тоннеля под Кремль, куда планировалось заложить четыреста килограмм динамита. Весь этот бред будет тщательно записан. Долина объявят в розыск, и никому не придёт в голову, что тот со всем семейством махнул на севера вольнонаемным, то есть туда, куда обычно ссылают на каторгу, как правило, пожизненную, в основном, по 58-й… И это спасёт род.

Впрочем, если внимательно посмотреть на подоплёку «красного колеса» террора, развернувшегося в 30-е годы, то не такой уж и бред нёс изолгавшийся палач Беленький. Не такой уж и бред оглашался в приговорах бесноватого Вышинского. Не такой уж и бред пачками тиражировался в бесчисленных постановлениях «троек», пускавших в расход вчерашних вершителей русских судеб. Почти поголовно окружение Троцкого, включая его самого, было замазано в «шашнях» с английской резидентурой, английскими и американскими деньгами, на которые наглые заокеанские банкиры «благородных еврейских кровей» планировали последовательное расчленение России и искоренение её населения. Многочисленные письменные свидетельства об этом по сей день извлекаются историками из рассекреченных архивов, проливая свет на то, чем были Февраль и Октябрь 1917-го в многострадальном нашем Отечестве, а значит, какой кровью могло быть достигнуто очищение от их скверны…

А потом родится Александр. А потом будет война. И главным скрепляющим род звеном пребудет Книга, переданная Доле Пряслову старцем Сергием на вечное хранение…

…Война заканчивалась, неминуемо идя к полной и безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии. Носящая очередное новое имя Русская Империя переживала очередной свой взлёт. И взлёт сей был высоты недосягаемой. Великий Самодержец знал, какой ценой будет достигнута Великая Победа. И какой ценой достанется восстановление порушенного. Но, увы, знал и то, сколь трудно её удержать.

– Значит, Ви утверждаете, – продолжал расхаживать по кабинету Самодержец, плавно цедя слова со своим всему миру известным кавказским акцентом, – что в ходе аперации ни адин человек не ушёл от нас?

– Так точно, товарищ Сталин, – бесцветным голосом ответил полковник Евдокимов, неотрывно следящий за передвижениями Первого Лица по кабинету.

– А какови сведения у вас, таварищ Берия? – навис над старинным приятелем Вождь, нацеливая остановившийся взор тому точно в пенсне. Лаврентий поёжился. Он хорошо знал, что означает этот взгляд.

– Товарищ Сталин, – начал он. Когда они бывали с Вождём наедине, старый лис обращался к нему иначе, но сейчас нельзя, – по моим сведениям, возможно, полторы сотни человек с дальних аулов могли уйти в горы. Но их всё равно вычислят и примерно накажут.

– Что значит, полторы сотни? Мне нужна точная цифра. Или ви не владеете информацией или сознательно наводите тень на плитень. Сколько канкретно мирзавцив ушли от нашего справидливаго ришения?

– Товарищ Сталин, – дрогнув голосом, произнёс Берия, – обстановка в горах сложная. Среди беглецов могут быть раненные, кто-то может, умер, не выдержал мороза или попал под лавины. Да сорваться со скалы мог. Это же люди. Если исходить из данных переписи населения, то их не больше ста пятидесяти четырёх человек. А в реальности…

– В реальности, дарагой Лаврентий Павлович, – перебил Сталин, наконец, оторвав взгляд от пенсне, как будто накалившегося под этим взглядом на носу Берии, – мнэ нужьно, чтоби ни одна сволочь в указанном месте ни оставалась. Я панятно говорю?

Берия кивнул. Полковник Евдокимов обратился к Самодержцу:

– Разрешите доложить, товарищ Сталин.

– Слушаю вас, таварищ Евдокимов, – ответил Сталин, не глядя на полковника и не останавливая своего размеренного шага. Берия перевел дух и бросил в сторону Евдокимова благодарный взгляд.

– Вверенные мне части НКВД будут ещё в течение трёх месяцев прочёсывать территорию. У нас большой опыт работы, и я могу заверить вас, что ни один человек не останется незамеченным.

– Харащо! Будите дакладывать мнэ лично, таварищ Евдокимов. Ви свабодны. И ви, таварищ Берия. Пригласите ко мнэ таварища Долина.

Евдокимов и Берия встали, с коротким офицерским поклоном вышли из кабинета Вождя, а через минуту раздался стук, и на пороге появился невысокий человек в гимнастёрке. Самодержец трубкой указал ему на место за столом. Пока тот усаживался, подошёл к карте СССР на стене и, стоя спиной к посетителю, долго разглядывал район Северного Кавказа. Потом достал из кармана пачку «Герцеговина Флор», выпотрошил в трубку одну папироску, закурил и, не оборачиваясь, спросил:

– Как ви думаете, таварищ Долин, нам удалось искоренить измену на Кавказе?

– Не думаю, товарищ Сталин, – отвечал гость. Вождь медленно обернулся к нему и смерил его долгим взглядом.

– Жаль, – ответил он, – пахоже, моя самая заветная мечта никогда не сбудется. Это очень плохо.

– Я позволю себе дать вам один совет, – произнёс Долин.

– Ви затем и визваны, чтоби давать советы. Я слушаю вас, таварищ Долин, – потягивая трубку, ответил Вождь и стал прямо напротив своего гостя, опершись правой рукой на спинку стула.

– Причину кавказских измен следует искать совсем в другом месте. Ни один кавказский народ самостоятельно не сможет играть в политику. Слишком мощные игроки стоят южнее. Гитлер ошибся, когда решился пойти войной против славян. Ведь начинал-то он совсем с другого. Теперь и вас, товарищ Сталин, пытаются направить по ложному следу. Кавказ никогда не будет самостоятелен в своих действиях. Ближневосточному вероломству и коварству надлежит противопоставить силу. Просто силу. Никого не надо устрашать. Нужно просто показать, что русский народ в состоянии любого поставить на место.

– Жаль, что мне никогда ни придётся прачитать твою Книгу, – задумчиво произнёс Вождь и вновь принялся расхаживать по кабинету. – Я так понимаю, у миня не слишкам многа времини.

– Вы правильно понимаете, товарищ Сталин. К концу 48-го года главное должно быть определено, иначе и Кавказу, и всей стране несдобровать уже через десять лет. Впрочем, нам всё равно придётся ещё пережить испытания. И от того, что успеете вы, товарищ Сталин, в оставшееся вам время, зависит, сколько у нас будет шансов пережить, что нам уготовано.

– Сколька же у миня времини?

– Иосиф Виссарионович, а вы уверены, что хотите знать ответ на этот вопрос?

Самодержец остановился спиной к Долину, долго пускал дым, расстилающийся белесой пеленой под потолком кабинета, потом развернулся к своему гостю и перевёл разговор на другую тему:

– Я давно хотел спрасить, таварищ Долин, а кто из них миня предаст? Ведь должен быть один иуда!

– К сожалению, товарищ Сталин, иуда не один. Целое иудино племя. А главным будет, как всегда, не тот, кто по роду-племени, а шабес-гой. Так они называют иноплеменников, кто им служит. Если я назову вам его имя, это ничего ровным счётом не изменит. Отпадёт один, явится другой. Так что не спрашивайте, Иосиф Виссарионович.

– Панимаю, панимаю. Тогда скажите мнэ, таварищ Долин, всё ли в порядке с вашей безопасностью. Не беспокоит ли кто?

– Спасибо, товарищ Сталин. Всё в порядке. Архаровцы товарища Берия меня не смогут побеспокоить. Это же касается лично вас, – Сталин слегка сверкнул глазами из-под прищуренных век, раскуривая новую порцию табака, однако промолчал, – что касается Книги, то не переживайте. Настанет время, и вы сможете в неё заглянуть. Только сделаю это не я, мой сын должен сделать. Я только воин, а Хранителем будет он. После посвящения.

– Он жи савсем юный мальчик! Как жи он можит быть Хранителем?.. Хотя ви правы, таварищ Долин, всему сваё время. Ну что ж, если у вас ко мне больши никаких просьб, я не стану вас более задерживать. Ви свабодны.

Долин поднялся и сделал было движение к выходу, но Вождь остановил его, прикоснувшись рукой к плечу, что делал в исключительных случаях. Долин замер и вопросительно посмотрел на Самодержца. Тот устало вздохнул, отвёл руку и опустил глаза, будто не решаясь спросить о том, что его тяготило. Товарищ Долин сам обратился к нему:

– Вы хотите знать, товарищ Сталин, надолго ли оградили Кавказ от предателей, и, вообще, правильно ли поступили, переселяя целый народ?

– Ви умный человек, таварищ Долин.

– Вы всё сделали правильно. В сложившейся ситуации просто выбрали наименьшее изо всех зол. Но окончательно ничего не решили, конечно. Я уже говорил вам, что корни измены далеко от Кавказа. Своей мерой вы просто выбили карты из рук противника. Но пройдёт время, и он их подберёт.

– Когда жи это всё кончится? – глубоко вздохнул Самодержец и слегка закашлялся, поперхнувшись дымом. Долин глянул на вождя с лёгкой укоризной и промолвил:

– Некто уже заявлял об окончательном решении одного из проклятых вопросов. И чем всё это заканчивается для него? Великая Отечественная Война не сегодня-завтра завершится сокрушительным поражением Германии. И нельзя говорить об окончательном решении.

– Да, я помню, таварищ Долин. Помню и о том, кто именно пришёл к власти в стране, объявленной Саветской после захвата власти большевиками. Ми толька сейчас начинаим строить основи будущего социализма и саветскаго строя. Но неужели ми никогда ни сможим пастроить то, к чему так стремимся?

– Иосиф Виссарионович, вы задаёте мне вопрос, ответа на который никто на земле не даст. Ведь будущее не только записано в Книге. Оно и переписывается человеком. Если бы не существовало возможности поправлять будущее, стоило бы вообще тогда жить на свете?

– Кагда я учился в семинарии, один очень мудрый учитель гаварил мне, что Бог дал челавеку свабоду вибора для того, чтобы челавек исполнял божественные заповеди дабравольно и сазнатильно. Без этого он перестанет быть человеком. Но из этого следует вивод, что свабода вибора такая жи условность, как буржуазная демократия. Вибирать приходится толька то, что дано вибирать. Не правда ли, таварищ Долин?

– И всё-таки выбор за человеком. Да, выбирая несправедливый путь, он обрекает себя на очередной виток невзгод и страданий, но с ними получает и порцию бесценных знаний. Рано или поздно он всё равно возвращается на столбовую дорогу цивилизации, с которой нельзя сойти безвозвратно, не прекратив существование человечества как вида. Как бы ни казалось нам время от времени, что мы в шаге от исчезновения с лица планеты, спасительный шанс всегда будет предлагаться, и человечество всегда сможет воспользоваться им. По крайней мере, до тех пор, пока располагает Священной Книгой. Я говорю о Белом Человечестве, только оно определяет цивилизацию и вид вообще. Желтая, Красная и Чёрная расы, их смеси и мутации не определяют пути, а следуют по нему, создавая мышечную массу землян, без которой Белое Человечество не подойдёт к раскрытию своего потенциала вполне. Но, к сожалению, есть меж нас, гоев, и те, кто изначально не запрограммирован на выполнение Божьих замыслов. Уверовав в некие особые отношений с Высшими Иерархиями, эти существа отказались от человеческого, посягнув на Божественное. Во многом они объединены родоплеменными связями. Но если бы этим всё исчерпывалось! Гитлер всё упрощал, ибо сам был втянут в игру теми же краплёными картами.

– Как би могла пайти история Европы, не изврати этот малинький чилавек идею национальнаго сациализьма! Вячеслав Михайлович многа мнэ рассказывал о сваих биседах с Риббентроппом… Если б не эта вераломная глупость!.. Скажите, таварищ Долин, а можит, всё-таки они успели его падминить тогда, весной 41-го?

– Вряд ли это принципиально важно, товарищ Сталин. Сейчас как никогда важно извлечь уроки и предотвратить новые беды.

– Харащо. Идите, – пыхнул трубкой Вождь и отвернулся.

Через минуту за его спиной бесшумно возник Поскрёбышев. Сияя лысиной, он вытянулся у стены в ожидании указаний. Сталин спиной чуял верного помощника. Как тот ни старался появляться незаметно, всегда безошибочно угадывал. Не оборачиваясь, он произнёс, и в голосе его Поскрёбышев уловил глубочайшую печаль:

– Праследи, чтоби люди Лаврентия ни пириусердствовали. Этот чилавек должен аставаться живым и нивридимым при любом исходе сабытий. А типерь аставь миня аднаво. Иди.

Адъютант ретировался, и в кабинете Вождя вновь воцарилось безмолвие, нарушаемое лишь тихим постукиванием часов…

Минули годы. Иосиф Виссарионович не находил времени для бесед с тайным советником, о чьей истинной роли не знал никто, даже Поскрёбышев, посвящённый во многие секреты хозяина. Едва оправившийся от самой страшной войны, Победу в которой праздновал с небывалым размахом и удалью, Советский Союз оказался втянут в виток новых угроз. Атомную бомбу коварные американцы предъявили тогда, когда, казалось, ничто не омрачает симпатий меж победителями. Самодержец только и успевал направить деятельность сотен и сотен «шарашек»[88]88
  «шарашки» – закрытые лаборатории, где трудились заключённые (жарг.)


[Закрыть] необъятной страны, где, загибаясь от непосильной нагрузки, в кратчайшие сроки специалисты нагоняли грозного соперника по новому, доселе невиданному виду вооружений. А в городах потекли келейные разговоры «под сурдинку»[89]89
  «под сурдинку» – втихаря


[Закрыть] о проблемах с молодёжью. Это начался невиданный доселе процесс её разложения, особенно, из числа детей крупных чиновников и партработников. Само собой, эти слухи дошли и до ушей Сталина. Он пришёл в бешенство: за этими разговорами стоял недавний союзник, а теперь враг в холодной войне. Заработала доктрина Аллена Даллеса[90]90
  Доктрина Аллена Даллеса – сформулированная в публично 1947 году программа уничтожения СССР как конкурента в течение 30–40 лет. В частности, в ней говорится: «…мы будем шаг за шагом подменять национальные ценности, повсеместно заменяя их чуждой идеологией, последовательно воспитывая, прежде всего, у молодёжи чувство поклонения нашим, американским ценностям, мы будем лишать народ его культурного единства, ради чего необходимо проводить планомерную работу по оболваниванию молодёжи культурными суррогатами с последующим превращением её в бездумное стадо, неспособное к созидательному труду. Белое должно объявляться чёрным, а чёрное белым. И тогда мы увидим, как на наших глазах медленно разворачивается трагедия деградации и угасания самого непокорного на земле народа». (цит. по кн. «Тайная война», М. 1974)


[Закрыть]. Не успела страна оправиться от военных потерь, как вновь на полную катушку включилась система НКВД, отправляющая в лагеря и на тот свет сотни потенциальных агентов западного влияния, в первую очередь, из числа наиболее культурных и образованных людей, в среде которых это влияние особенно легко упрочивалось. Неутомимый мясник Берия пачками подписывал приговоры «троек», а Вождю всё казалось, что гидра ещё не вырвана. Особо мучительно переживал он предшествовавшую очередной зачистке элит измену со стороны сионистов, поддержкой которых хотел заручиться в мире, максимально ускорив создание государства Израиль и посадив во главе его, как ему казалось, верную Голду Меир. Евреи в очередной раз перехитрили Вождя, и он в который раз возвращался мыслями к проклятому образу Гитлера. Ну, почему этот бесноватый не «покончил раз и навсегда с еврейским вопросом»? Ежедневные доклады о состоянии дел с восстановлением разрушенной войной экономики на фоне всех этих событий мало радовали. Требовался грандиозный прорыв, что раз и навсегда заткнул бы рты этой квакающей буржуазной сволочи, которая деморализует людей, сеет измену, подтачивает изнутри то, что таким трудом десятилетиями строил весь народ, подгоняемый резвой плетью своего Вождя. Когда некий молодой академик придумал и воплотил в жизнь проект сверхмощной бомбы, в сравнении с которой американская бомбардировка Хиросимы просто детский лепет, и бомба эта была продемонстрирована в действии, заставив вздрогнуть весь земной шарик, на какое-то время Самодержец испытал облегчение. Но не надолго. Ведь всё-таки до бесконечности наращивать эту мощь невозможно. Это тупик. Рано или поздно планета попросту разорвётся на части от таких испытаний. Пока у американцев нет такой бомбы, но вскоре она может быть, и что тогда? Значит, чтобы убить гидру, требуется совсем другой путь, выход в иные пространства. И Сталин вспомнил о космосе. Да, вот уже десятилетие несколько «шарашек» трудились над этой утопией. А что если не утопия? Что если именно в этой идее, такой прекрасной, зовущей, сформулированной ещё стариком Циолковским, заложен очистительный заряд, что раз и навсегда разрушит козни врагов, сплотив ещё не окончательно разложенный их пропагандой народ?

И в очередной раз Самодержец предпринял единоличное волевое решение сосредоточить огромные ресурсы на решении новой задачи. И это в то время, когда полстраны ещё лежало в руинах. Даже ближайшее окружение не понимало очередной «блажи» Вождя. К тому же, подорванное многолетним переутомлением и регулярными возлияниями, здоровье его начало стремительно расшатываться. Никогда и прежде не доверявший докторам, Сталин на сей раз оказался вынужден прибегнуть к их помощи. А когда их усилия показались ему напрасными, в очередной раз озлился и приказал своему «мяснику из НКВД» разобраться, кто ж из них таки в действительности врач, а кто прикрывается дипломом врача, на деле являясь врагом народа. Поводом к очередной, теперь уже последней, кампании репрессий послужила внезапная смерть горячо любимого Вождём молодого ленинградского руководителя, на которого он возлагал особые надежды в связи со своими космическими планами. Чувство реальности всё более изменяло Сталину. Мучимый накапливающимися хворями, предчувствием того, что он, загнавший себя в угол, так и не успеет увидеть воплощенными хотя бы малую часть своих фантастических планов и замыслов, Самодержец подгонял Берию, требовал как можно быстрее и решительнее очистить страну от очередной скверны. И всё чаще в его воспалённое сознание приходил образ Гитлера. Лукаво улыбаясь одними глазами, диктатор кричал, топорща усики, что до тех пор, пока существует хотя бы один еврейский клан, невозможно говорить о победе. Кричащий такие слова Гитлер являлся Вождю каждую ночь в тяжелых снах. Иногда он начинал спорить с диктатором, говоря, что невозможно истребить комаров, невозможно победить крыс, так зачем же пытаться покончить с еврейством… Но маленький черноусый фюрер продолжал неистовствовать, голос его срывался на крик, и он требовал от Вождя довершить то, что не удалось сделать ему, и только так можно обелить себя перед идеей Арийской расы. С утра Вождь вставал с больной головой, Поскрёбышев кое-как помогал ему придти в себя после ночных кошмаров, но когда подлец Лаврентий вплывал своей круглой фигуркой в его кабинет с очередным докладом по «Делу врачей-отравителей», кошмары возвращались, теперь уже в яви. Сталин орал на Берию, называл его недоумком, который не видит очевидных вещей. Лаврентий Павлович загадочно блестел своим пенсне, спокойно выслушивал крик Вождя и втайне примеривался к его кабинету, креслу, понимая, что недолго осталось. А мясорубка продолжала работать на полную катушку, загружая меж своих ножей вперемежку виновных с невиновными, полностью оправдывая реплику Вождя, оброненную много лет назад, при её запуске: «Лес рубят – щепки летят».

В круговерти событий Вождь так и не вспомнил о тайном советнике, тихо живущем под неусыпной охраной самых проверенных людей из окружения Поскрёбышева в бывшем монастырском подворье в шестидесяти километрах от Москвы, посреди заповедного леса, где никто и не ходит вовсе. Долин был предоставлен самому себе, получая скромный, но вполне достаточный паёк и занимаясь неизвестно какими делами за толстыми стенами подворья. При нём подрастал его сын Саша, которого каждое утро водитель на «чёрном воронке» отвозил в школу, а после привозил обратно. Лишь в феврале, когда однажды поутру Самодержец понял, что силы уходят, память вернула образ Долина и последний разговор с ним восемь лет назад – в тот день, когда ему доложили о выселении чеченцев с Кавказа.

Через час «чёрный воронок», возивший маленького Сашу Долина в школу и обратно, мчался от монастырского подворья в сторону Ближней дачи, где, измождённый и обессиленный, лежал на диване могущественнейший Самодержец мира в ожидании гостей. В машине на заднем сиденье сидели отец и сын, и в руках мальчика был огромный свёрток, перетянутый поверх оборачивающей его цветастой тряпицы ярко-алой атласной лентой. Поскрёбышев провёл Долиных к Вождю, поклонился и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой двери. Долин обернулся вслед исчезающей в дверном проёме лысине, неспешно приблизился к лежащему перед ним человеку, земно поклонился и слегка подтолкнул вперёд себя сына с массивным свёртком в руках.

– Вы хотели её видеть, товарищ Сталин, – произнёс он. – Юный Хранитель готов показать вам то, что вы хотели.

Саша, преклонив колено, бережно положил свёрток на пол подле ложа Вождя и начал осторожными недетскими движениями разворачивать его. Сталин, тяжело дыша, одними глазами молча следил за этим. Когда Книга была, наконец, освобождена от пут, мальчик раскрыл её наугад и развернул, чтоб Вождь мог скользнуть глазами по строчкам.

Генералиссимус, превозмогая мучительную боль во всём теле, приподнялся на локте и вслух прочёл с трудом разобранную фразу:

«Гой еси соль земли Руса да не прейде днесь и присно по Сварожи нощи бо без гойска огня несть бо Утра Сварога, кое жде в лето 7521…»

– Что это? – хрипло спросил Самодержец коленопреклоненного отрока перед ним.

– Белый человек по рождению гой. В нём заключёна родовая память, без которой существование всего живого на земле так же бессмысленно, как суп без соли. Гойское племя, иначе называемое арийским племенем, это, прежде всего, русские и германцы. Времена, переживаемые ныне, когда дважды за век русский с немцем бился, подобны Ночи Сварога, когда Всевышний не слышит людей предоставленных самим себе, – неторопливо объяснял мальчик, не смущаясь того, кому он разъясняет премудрые тексты. – Заключённое в сердце гоя душевное тепло и есть тот гойский огонь, о котором пишется в Книге и без которого не дождаться установления новых светлых времён, что придут, по нашему летоисчислению, не раньше 2012 года.

– О-о! – простонал Сталин и откинулся на подушку, закрыв глаза. Нет, не увидит он этих времён! Ещё наговорят, ещё нанесут на его могилу всякого мусора! Ещё посмеются над его наивными мечтами переустройства одной шестой части суши! Ещё не раз проклянут и его самого и детей его! Ах, непутёвые! Ну что ж, если юный Хранитель так просто рассуждает обо всём этом, может, и спросить его самого прямо, что же суждено увидеть старику… Старику?! Никогда прежде таким словом Вождь не величал себя, и до последнего часа своего величать себя так никому не позволит, ни себе самому, ни какому другому человеку! Он снова приподнялся и, вперив тяжёлый взгляд в мальчика, спросил:

– Ти знаешь, когда я умру?

Мальчик молча смотрел на Сталина ясными немигающими глазами. За сына слово взял отец.

– Товарищ Сталин, – обратился он, – не стоит задаваться таким вопросом. Будущее не только предопределено, но и сотворимо.

– Знаю, знаю, – вяло махнул рукой Вождь и вновь откинулся на подушки. Только теперь лежал, не закрывая глаз и глядя в потолок. – Ви, таварищ Долин, мнэ уже гаварили это. Но теперь уже я врядли что-то сатварю. Пора знать то, ва что нету сил верить.

Саша встал с колен, аккуратно закрыл Книгу и, держа её на вытянутых руках, вплотную приблизился к Самодержцу. Тот искоса посмотрел на юного Хранителя и Книгу в его руках и положил свою дрожащую правую руку шершавой желтоватой ладонью на гладкую дублёную козью кожу обложки. От Чёрной Книги исходило тепло, будто под ладонью был не предмет неодушевлённый, а котёнок. Показалось, он даже мурлыкает. Волна живого тепла передалась Вождю, он вздохнул, медленно поднялся, сел, впервые за много часов не ощущая приступов отупляющей боли. Рука продолжала лежать на Книге, а маленький Саша продолжал держать её, тяжеленную, на вытянутых руках так, словно это была пушинка. Вот это тренировка!

– Я всё понял, таварищ Долин, – прохрипел, наконец, Сталин и отвёл руку, – Спасибо тебе, мальчик. Кажится, всем нам пара в дарогу.