Текст книги "Одержимые войной. Доля"

– Знаешь, за что сидишь?

– Одного гадёныша в госпиталь отправил, – процедил Меченый фразу, которую повторял всегда, когда ему задавали этот вопрос.

– Ты – в госпиталь, папашка твой – на тот свет. А кому с того легче стало? Думаешь, твой гадёныш по возвращении из госпиталя человеком сделается? Как бы не так! Ещё большей сволочью стал. Теперь его и убить-то мало. А ведь это ты, сделавши из него героя липового, превратил его в то, чем он по земле теперь ползает. А папашка твой, избавив землю от мерзавца, как он думал, на деле, оставил сиротами двух ни в чём не повинных детей, которые, и не его были, да покойничек о том не знал, за своих держал. А мамашка их после много лет еле концы с концами сводила. И выходит, не правое дело твой сотворил. Так-то! Не делай зла никому, хотя и обид прощать не следует.

– Как же тогда? – оторопел Меченый. Разговор вызывал противоречивые чувства. Мысли теснились в голове, толкая одна другую, и ни одну он не мог додумать до конца. От этого было физическое ощущение тесноты в черепной коробке.

– Хорошо, хватило духу спросить, – вздохнул Царь, – а то вишь, сам-с-усам! Разве Борман тебе в свое время не говорил, что делать следует?

– Понимаю, – ухмыльнулся Меченый, – либо Бормана успели посадить за что-то, не сомневаюсь, что за дело, либо вы, ваше величество, следили за мной.

– Хватит дурака валять! – негромко рявкнул Царь, и тут же из-за спины Царя показалась чья-то физиономия. – Уйди, Купец! – физиономия растворилась. – А тебе, Меченый повторяю: не валяй дурака. Я для тебя просто Царь. Никаких величеств! Понял?

– Понял, ваш… Понял, Царь, – поправился Роман.

– То-то. На счёт слежки – какая тебе разница? Следил, не следил… Что это меняет? В этом мире всяк свой след оставляет. А я, сказал же, всё про всех знаю. Работа у меня такая. Царская, – и снова залился своим глухим невесёлым смехом, оборвавшимся кашлем. Откашлявшись, продолжил:

– Я тебе больше скажу. Ты со своей бабой расстался, оттого и здесь теперь баланду глотаешь. Усёк, горе-воин?.. Если б что-нибудь, а ещё лучше, кто-нибудь держал тебя в рамках, не полез бы с кулаками на придурка, не судили бы тебя, дурака. Не позволил бы себе сделать девчонку соломенной вдовой. А так… Отца нет, матери нет, любимой нет, сам Меченый. Вот и пошёл за папашкой. Ежели какую душу на земле не держит ничего, она катится в тартарары. Ты ж поди и в Бога не веруешь…

Старик Царь снова замолчал, и Попов стал рассматривать в подробностях всю его фигуру. Внушительная, она, тем не менее, не была особенною. Естественные, даже средние пропорции тела говорили о человеке крепкого телосложения лет, поди, за семьдесят, чья жизнь не была лёгкой, не изобиловала излишествами. Очевидно, в молодости этот мужчина был неплохой спортсмен. И сейчас осанка и разворот плеч говорили о всё ещё недюжинной физической силе. Однако, повстречайся Роман с таким в толпе, вряд ли бы отделил его вниманием от остальных, кабы прошёл мимо, не взглянув в глаза. Пожалуй, именно взгляд, особый, малоподвижный, словно припечатывающий того, на кого обращён, и есть самое главное и запоминающееся в нём. Видимо, зная силу своего взгляда, Царь часто прятал глаза, стараясь редко сталкиваться с глазами собеседников. Не отводя в сторону, а держа словно пригашенными, под сенью густых бровей и в прикрытии мощных век, он словно берёг того, с кем разговаривал, до поры, до мига, когда коротким неслышным выстрелом глаза-в-глаза сразит наповал, чтоб долее не тратить времени на уговоры и убеждения. Сейчас сидел, почти не прикрывая глаз, глядя прямо на Меченого, но не прямо в глаза, а как бы слегка поверх. Это смягчало выражение лица и убавляло убийственную силу взгляда. Но и того хватало, чтобы Роман не мог сдвинуться с места и пошевелиться. Только взирать и внимать.

– Ты вот, что, – наконец, проговорил старик, – слушай и мотай на ус, пока усов достанет. Жизнь-то у тебя впереди ещё до-олгая. Успеешь намаяться. Ты Меченый, и вся твоя судьба вот тут и прописана, – Царь слегка прикоснулся указательным пальцем к правому глазу. Роман не нашёлся, как истолковать этот жест, но смысл сказанного доходил иным способом, не нуждаясь в комментариях и жестикуляции, хотя переспроси его, о чём тут говорилось, едва ли ответит вразумительно. Царь продолжал: – То, что держишься, не скурвился до сих пор, молодец. Но деваться тебе, голубь, некуда. Придётся с ними поиграть. Или одна дорожка – к своему папашке на небеса.

Царь помолчал. Роман готов был в этот миг ещё и ещё раз выслушать последнюю фразу, вдруг разлившуюся по сердцу маслом благодатным. До сих пор его мотало, как ботало коровье, и не мог он понять смысла. Единственная спасительная мысль, выводящая из тупика размышлений о смысле жизни, мысль о достатке. Он цеплялся за мечты и планы накопления богатств земных, денег, золота и камушек, сам не понимая, что и почему так влечёт его в этих фантазиях. Он никогда не был жадным. Он не испытывал священного трепета перед «золотым тельцом». Прежде некоторые из своих меркантильных фантазий ему удавалось воплощать в реальность. Так было с одним фарцовщиком года за два до армии. Тогда удалось весьма выгодно обернуть несколько раз вложенные деньги и недурно прибарахлиться. Так было с сержантом Костенчуком, на сотрудничестве с кем он начал уверенно подниматься вверх, готовя себе мало-помалу дембель «на высочайшем уровне». И надо же было случиться, что именно им с Костенчуком выпало сломаться об одного салагу не в меру принципиального. Взял да и заложил их замполиту Быстрякову в тот самый момент, когда выстраивалась превосходная торговая комбинация! Естественно, салаге устроили тёмную. Чуть ли не половиной личного состава роты. Комбату немалых усилий стоило отстоять роту от расформирования. Но выездной трибунал по горячим следам преступления, был настолько громким, что звон от него, наверное, по сей день в части стоит, хоть и годы прошли, и саму часть вместе с другими из Афгана вывели, и состав командиров наверняка поменялся. Осудили и его, и Костенчука, и ещё четверых человек из роты. Досталось и ротному. Его понизили в звании и влепили выговор. Легко представить себе, какую после веселую жизнь тот устраивал бойцам на плацу и кроссах. Впрочем, это в прошлом, в жизни, возврата к которой нет и не будет никогда.

– Оно, конечно, сам-то ты, поди, ничего не смыслишь в том, что с тобой делается. И я вот пока не знаю, стоит ли тебе знать больше или не стоит. Впрочем, кое-что тебе просто нельзя не знать. Ну, например, о том, что кличка твоего отца на зоне была… Как думаешь, какая?

– Не знаю… – просипел Попов, а у самого перехватило дыхание.

– Именно так, как и тебя. А знаешь, за что? Не знаешь. За то же, за что и тебя. Смерть метит того, кто с любовью в игры играет. Не понимаешь? Объясню малышу. В этой жизни всё устроено по понятиям. А ты думал, иначе? Есть главные понятия, вокруг которых всё и вертится, и зовутся они – смерть и любовь. Кто играет в игры со смертью, фарт ловит. Если не проиграет, конечно. Ему либо богатство выходит, либо слава, либо любовь, либо и то и другое вместе. Потому как играть со смертью может лишь тот, кто её не боится. А это, голубь мой, дар редкий, не всякому даётся. Есть, конечно, и дураки рисковые. Но мы о таких говорить не будем. А вот для тех, кто в игры с любовью играет, смерть готовит свои сюрпризы. Ты думал, главное в жизни богатство, власть? Это, мальчик, бирюльки для тех, кто не знает главных понятий. Они живут без понятия и помирают в темноте. И знаешь, сильно мучаются перед смертью. Твоя баба – племянница одного Монаха. Она его не видела, я – её. Знала б дядьку, не сделала бы того, что сделала. И тебя б, дурака, сумела удержать от глупостей. Да, видать, не судьба вам. Впрочем, жизнь ещё не кончена. Не прекратишь свои глупые игры, глядишь, и вернёшь что из утраченного. Хотя и вряд ли…

Царь вновь замолчал, и молчание его на сей раз длилось долго. Роман, начав размышлять над царскими словами, успел отвлечься и думал уже о другом: не с ума ль сходит старик? Есть ли смысл придавать значение словам впадающего в маразм от долгой отсидки уголовника? Ну, авторитет, и что с того? Может, потрепаться не с кем, а тут какой-никакой знакомый! Кто их знает, что его там с папашкой, тоже Меченым, связывало? Сейчас лепит всякую чушь, а может, на самом деле просто вербует себе очередную «шестёрку» – вот и вся недолга! На душе Романа стало тоскливо, во рту появился горько-кислый привкус, точно гнилой апельсин надкусил. Пора бы о главном – чего же, собственно, надобно этому старику…

– А ты не торопи, молод ещё! – прервал молчание Царь, точно услышал мысли Попова. Роман даже вздрогнул. – Твоя первейшая задача слушать старших; они дело говорят. Усёк, воин? То-то. Я так меркую[74]74
  меркую – соображаю, рассуждаю (тюремн. жарг.)


[Закрыть]: один шанс ты упустил, и не томись. Но он не последний, потому как молод ещё… Твоему папашке тоже говорил, да с возрастом люди глупеют. Не послушал, продолжал играть, и доигрался! Ну, да не об нём речь. Значит так, твои документы на реабилитацию готовы. В стране сейчас бардак, чёрт ногу сломит. Но твоими бумагами займутся.

У Меченого забилось сердце. Ах, вот оно что! Сейчас и начнется главное, а то присказка что-то затянулась. Царь, сверкнув глазами, снова будто бы прочёл его мысли и недовольно заметил:

– Не лети вперёд! Голову сломаешь. Всему своё время! Ты, верно, ждёшь, когда я тебе начну вкручивать, с кем на воле встречаться, что сказать, что передать? Как бы не так! Придумали тоже мне слово, «воля»! Они там не на воле, а в зоне похуже этой. И тут не всем воля. Просто у каждого своя доля! И у тебя пока. Никаких поручений я тебе не дам. Пока не дам. Если не увижу, что человеком с понятиями становишься. Пока ты игрок меченый. А надо, чтобы человеком стал. Усекаешь?.. Ни черта ты не усекаешь, – махнул рукой Царь и отвернулся, – только зря с тобою время теряю.

– Но почему, Царь? – почти шёпотом, но с нежданными будто даже слезами в голосе выдавил из себя Роман.

– А потому, что битый час базарю и вижу: всё барыши считаешь с этого базара. Не будет никакого барыша. Понял? Свободен.

С этими словами Царя за спиной Меченого показался верзила, очевидно, ожидая команды. Время аудиенции закончилось, а Роман так и не понял, зачем его привели, что такого сказали, кроме того, что скоро отпустят, а главное, как он, ничегошеньки почти не говоря, вдруг обидел Царя, так что тот внезапно оборвал свою странную речь, едва подобравшись к главному, и теперь вот отсылает его восвояси. Царь небрежно махнул рукой, что означало «пора!», и рослый «урка»[75]75
  урка – рядовой уголовник (тюремн. жарг.)


[Закрыть] лёгким, но недружелюбным тычком в спину подтолкнул Меченого с места. Он встал, а старик даже не обернулся. Ерунда какая-то!

Но едва он сделал несколько шагов, Царь снова окликнул. Роман снова уселся и, как говорится, весь превратился в слух. Царь не спешил с продолжением. «Наверное, у него в запасе вечность, – подумал Роман и усмехнулся». Пауза продлилась с минуту. Наконец, Царь заговорил:

– Оперу, который тебя колол, так скажи: мол, согласен, и всё такое. Выбора у тебя нет. Но не совсем. Будешь делать вид, что пошёл на сотрудничество, а сам вертись, как хочешь, но бабу не сдавай. Не знаю, какая она баба, но то, что они ищут, в руках у них оказаться не должно. Сержантик твой Костенчук гнидой[76]76
  гнида – личинка вши (биолог. термин), предатель (жарг.)


[Закрыть] оказался, много чего сдал. Ну да его самого скоро сдадут, мало не покажется. Так вот, чтобы не разделить его участь, девкину тайну не раскрывай. Понял?

– Нет, – честно признался Роман, а сам начал лихорадочно перебирать в голове варианты, что могло случиться с Костенчуком. – Я не понял, что именно они хотят. И почему сами не возьмут, а придумали меня в это дело вписать.

– Да-а, – снова протянул Царь, – ты не только меченый, ещё и дурак. Впрочем, не обижайся на Царя. Дурак – не самое плохое на свете. Хуже быть сволочью. Любую бабу по-настоящему расколоть может только мужик. Это-то понятно?

– Это понятно.

– У тебя есть повод с ней закорешиться. Ты ж поминал с нею её братца. Они и хотят этим воспользоваться. К тому же тебя, дурака, просекли. И что любовник хороший, и что такие, как ты, ей, по-видимому, нравятся. В ихней-то конторе не дураки сидят. А про вещицу, что ищут, тебе знать ничего особенного не надо. Ни к чему это. Лишнее. Просто ваньку валяй, сколь сможешь. Сам допытывайся, что за вещь, мол, без этого под бабу не подкопаться. Вот и вся игра.

– Царь, – выдохнул в ответ Меченый, – а всё-таки… Из-за чего весь сыр-бор-то? Золото, что ли, какое? Алмазное копьё старинное? Ну что хотя бы приблизительно они ищут? Я же действительно не могу совсем вслепую.

– Какая разница, – выдохнул Царь. – Я и сам точно не знаю. Знаю, что могла накопать девочка. Знаю, где копала. Не это важно. Важно, чтобы нелюдям не досталось ничего. Усёк, недостойный воин? Минуло ещё несколько дней, прежде чем снова Попова вызвал Целебровский. На сей раз он был суров и прямо с порога спросил:

– Ну что, надумал? Или ещё помучаться хочешь?

– Лучше, конечно, помучаться, – подражая голосу красноармейца Сухова, неуклюже пошутил Меченый и сразу получил в ответ:

– Так я тебе этого уже обещать не могу, дорогой. Если сейчас ты от меня уйдёшь несогласный, в камере тебя просто удавят. Несчастный случай на «зоне». С кем не бывает! Итак?

– Что я должен искать?

– Вот это уже разговор! – Целебровский извлёк из кармана фотографию. – Вот смотри: на запястье у девушки браслетик. Видишь?

– Я что, этот браслетик с неё снять должен, что ли?! – фыркнул Роман, представив себе, как нелепо это должно выглядеть со стороны.

– Не гони! На браслетике гравировочка. Видно тебе? Так вот. Гравировочка непростая. Художник, делавший её, работал по эскизу заказчицы, а она срисовала это с предмета, найденного в одной из своих экспедиций. Этот предмет она и присвоила. В отчётах экспедиций такой предмет не значится. А рисуночек существует. Понял?

– Чушь какая-то! Что за предмет-то?

– Ну, либо клинок уникального сплава, отлитый по неизвестной сегодняшней науке технологии, либо ювелирное украшение, а может быть, старинная рукопись, либо ритуальный камень. Точно, к сожалению, неизвестно. Но предмет ты и должен изъять и передать нам. Понял?

– И какой же срок на эту… операцию вы мне даёте?

– Чем быстрее, тем лучше. Садись к столу, пиши…

– Что писать-то?

– Соглашение о добровольном сотрудничестве.

…Настал день «последнего звонка». Меченый уже знал, что решение по его делу принято с формулировкой «закрыть в связи с отсутствием состава преступления». Знал, что никакого суда не было, а был «гэбешный» приказ, и судебные шестерёнки быстро-быстро закрутились в нужном направлении, родив соответствующую пачку бумаг. Знал, что выходит на волю с чистым паспортом. Знал, что за воротами его будет ждать машина и прямёхонько повезёт его в городок, в котором он когда-то был в печальной командировке. Там уже готова служебная квартира. Он думал, что будет работать снова на любимой железной дороге, но не знал, что место ему подготовлено другое. И не знал он ещё одного: по тем же смастерённым судебным бумагам начислена ему в связи с реабилитацией кругленькая сумма материальной компенсации за почти восемь лет, прожитых за колючей проволокой. И будут эти денежки частью его гонорара за услугу, оказанную «доблестным органам». Когда узнает, снова приступ буйной ярости, как когда-то охватит его, и будет он метаться по своей служебной квартире с чужими обоями, аккуратной чужой обстановкой в чужом доме чужого города, разбрасывая вокруг аккуратно расставленные и разложенные предметы, чтобы в буйстве разрушения обрести хоть подобие чего-то своего. С полчаса он будет неистовствовать, и некому будет его остановить, ибо будет он совершенно один, и назад пути нет. Но потом весь обмякнет, скиснет и в бессилии повалится на усеянный обрывками книг и обломками посуды пол. Пролежит долго, сжимая в руке сберкнижку с пропечатанной круглой суммой и тупо глядя в потолок. А потом вдруг расхохочется туда, в потолок, в небо, в лицо самому Богу. А что он, собственно, бесится! Хотел разбогатеть? Получи! Время предприимчивых, а у него стартовый капитал, можно дело открыть. Ну, чего он привязался к своим железным дорогам? Можно открыть магазин, можно наладить производство чего-нибудь модного, можно начать покупать и продавать квартиры, можно… Да чего только не можно! Всё! Он на воле, при деньгах, да ещё и с хорошим прикрытием. У него отличное задание – «на халяву сделать» девчонку, сдать им какую-нибудь никчёмную мелочь, безделицу, а потом свалить. Да он их уделает, купит паспорт на чужое имя и начнёт жизнь с чистого листа! Роман встанет, похрустывая суставами, и, продолжая смеяться, примется прибирать следы погрома. Настроение будет приподнятым. Царь обеспечил одной «крышей», Целебровский – другой. Да при таком раскладе он сам себе царь, кум королю и сват министру!!! Но это будет через много дней. А пока, готовый к отъезду, сидел Меченый с чемоданчиком на табурете в курилке и с удовольствием потягивал едкий дымок. «Урки» со злобной завистью посматривали на него, но слова сказать не смели. Он сидел, курил, к нему подошёл доходяга, и, склонившись к уху, сказал:

– Бегом к Царю.

Не докурив, он сунул чинарик в руку доходяге. Царь встретил сурово, первым делом спросил, не думает ли он обмануть.

– И в мыслях не было, Царь.

– Смотри, воля многим башню сносит. Не стань безбашенным.

– Я всё помню! – загорячился Роман. – Кабы не твоё слово, ни в жисть с «операми» играть бы не стал… Я что, сучок какой! Я ж понимаю…

– Ни хрена не понимаешь! – оборвал Царь. – Слушай, дело говорю. Значит так, с бабой аккуратно. Заподозрит, что тебя к ней подослали, в живых тебе ходить ровно день. Второе. Дам тебе адрес. Почуешь, что с бабой прокололся, либо дело к концу пойдёт, линяй по адресу. Корешка звать Ваней Масловым. Выправит ксиву, поможет залечь на дно. Не высовывайся. Ты им не нужен. Им барахло от бабы нужно. Сделал ты дело или нет, тебя всё равно уберут. Понял?

– Да, но не понял другого. Тебе-то я зачем нужен, Царь?

– Не обольщайся, ты хоть и Меченый, для Царя – букашка. Но всякая букашка Богу угодна и Царю служит. Усёк, воин? Царю, а не всякой нечисти. Так-то. Ладно, сейчас не понял, в своё время дойдёт. Вот пока тебе весь мой сказ. Адресок возьми, – оборвал Царь, протягивая Меченому бумажку. – Ступишь на волю, сожги. Или съешь. Это – как тебе больше нравится. Всё.

Ранним солнечным утром бывший осуждённый по кличке Меченый вышел за ворота колонии с небольшим чемоданчиком. В нём, среди прочего, были новенький «чистый» паспорт, подъёмные, военный билет с отметками о прохождении службы в Афганистане, записная книжка со списками адресов и фамилий и ключи от квартиры. Позади война и тюрьма. Впереди то ли свобода, то ли ещё большая неволя.