Текст книги "Одержимые войной. Доля"

Глава 19. Выкресты и жидовствующие

Удел всякого человека творческой профессии – вечное стремление к реализации фантазий и замыслов, подчас совершенно неосуществимых. Мало кто из настоящих творцов способен соотнести желаемое с возможным и на том строить свою практическую работу. У многих полжизни уходит на поиск путей для достижения невозможного. А то и вся жизнь. Хотя не будь этого противоречия, возможно, не было бы творчества. Оно ведь не может опираться исключительно на земное и достижимое. Оно должно постоянно преодолевать и условности быта, и инерцию традиции, и прямое противодействие серости, и недоверчивость большинства. Амбиции молодого музыканта Гриши Шмулевича находились в противоречии с действительностью. А действительность эта простиралась в историческом поле начала 90-х годов последнего века тысячелетия, в стране, преодолевшей все тяготы века сего, кроме одной – искушение завистью. Как долго внушали советскому человеку поверхностные суждения, бегло сравнивая «совок» и «цивилизованный запад»! Шаг за шагом приоткрывалась щелка, в которую аккуратно проникали к нам флюиды «западности», произрастающие на питательном бульоне тщательно продуманных рекламных технологий, дабы наш человек, долгое время пребывавший в девственном неведении относительно того, какая вообще может быть жизнь, кроме советской, увидел не реальную жизнь, а её информационный суррогат. Для него специально придуманы обозначения: «общечеловеческие ценности», «цивилизованный мир», «демократические завоевания» и прочая словесная чушь, так же относящаяся к жизни стран победившей буржуазии, с их кризисами и студенческими беспорядками, обилием нищих и бездомных, чем пренебрегает статистика, как и советское общество образца 1980 года относится к обещанию Хрущева к тому времени построить коммунизм. Метания и шараханья целого поколения, не то, что какой-то группы людей, находили в этом историческом поле единственно приемлемый для себя полигон. Одни рвали жилы в погоне за призраком богатства, другие надрывали глотки на митингах и собраниях. Третьи тихо сходили с ума в угаре ритуальных камланий бесчисленных сект или наркотических снах.

Творческая интеллигенция в силу своей природной амбициозности и склонности к нереалистичному фантазированию стала одной из наиболее активных опор проводимых на протяжении пяти лет преобразований в стране, блестяще завершившихся её расчленением. Занятый в те годы собственными внутренними проблемами, семьёй, учёбой, поиском будущего места в этой жизни, Григорий умудрился не заметить, как всё произошло. Даже оказавшись в непосредственной близости от кругов, напрямую причастных к разрушению СССР, он оставался слеп и глух ко всему, что не задевало его личных творческих амбиций. Ни накануне, ни во время, ни после августовских событий 91-го он так и не понял, что происходит. Его заботило, прежде всего, лишь то, что лично он оказался обманут. Когда предновогодней порою всему населению величайшей некогда державы объявили, что отныне её больше не существует, он, уже объявивший себя Шмулевичем, снова испытал чувство личной обиды. Не потому вовсе, что скорбел о стране, а потому, что с её крушением следовало заново строить планы и ставить личные цели в творческой карьере. Это угнетало. Несколько раз с Володей Тумановым он обсуждал тяготившее его. Но тот, ко всему относящийся с высокомерием философа школы, которую сам называл «объективным диалектическим пофигизмом», не мог внести покоя и ясности в Гришину душу. Даже тогда, когда по полочкам разложил перед ним всю цепь его наивных заблуждений и предложил конкретный план действий по отвоёвыванию своей крохотной доли делимого пирога, Берг-Шмулевич не смог воспользоваться рекомендациями друга. Что-то невидимое останавливало его. И он снова то и дело срывался в пьянство, время от времени хватаясь за случайные заработки музыканта в кабаке, оформителя детских праздников, переписчика нот. Он ходил на съёмки массовки в каком-то телефильме. Собирал макулатуру, металлолом и пивные бутылки. Однажды удалось выступить успешным посредником в сделке по обмену жилья и заработать приличные деньги, на которые был куплен вполне сносный «Корг»[62]62
  «Корг» – электронный клавишный музыкальный инструмент


[Закрыть]. И началась игра на свадьбах, в подземных переходах и на площадях всякой популярной музыки в собственных аранжировках. Полгода игры «на шапку» приносили хоть и мизерный, но вполне устойчивый доход, который в силу своей специфики оказался мало подвержен галопирующей инфляции, обрушившейся на обломки страны подобно эпидемии, наседающей на побеждённый в войне народ. Раз во время очередных танцев напротив железнодорожного вокзала к нему подошли четверо крепкого телосложения парней и потребовали сто баксов, либо разобьют ему аппаратуру. На вопрос, за что собственно платить, один из «быков» с ухмылкой бросил:

– За твою же безопасность, жидяра!

– Кто?! – задыхаясь от возмущения, переспросил Гриша.

– Так Шмулевич твоя фамилия, – не глядя в его сторону, нараспев ответил другой и продолжил:

– Жена Настя, сыну шестой год. Если хочешь, будем твоей крышей, и ничего с ними не случится. Больше Гриша на улице не играл. Инструмент запрятал и снова запил. Насте это, в конце концов, надоело, и она предъявила ультиматум: либо он ищет нормальную работу и перестаёт пьянствовать, либо она забирает сына и подаёт на развод. Гриша решил завязать с музыкой, раз она никому в сбрендившей стране не нужна, и податься в коммерцию. У него уже давно появлялась мысль, что можно неплохо развернуться на рекламных услугах. Он вознамерился-таки открыть своё дело. Мизерные деньги на регистрацию фирмы у него нашлись, в составлении требуемых бумаг помог опыт работы в досуговом центре. Так или иначе, к осени с пятого захода документы у него приняли, не пришлось даже приплачивать юристу при районном исполкоме. На радостях Гриша решил вспомнить старое, и ноги сами понесли его к зданию, где он директорствовал год и куда с августовских дней носа не казал. Каково же было его удивление, когда возле до боли знакомого корпуса он наткнулся на своего бывшего заместителя, инструктора обкома комсомола! Рядом шли двое незнакомых Грише людей, которые о чём-то оживлённо беседовали. Один цыганистого вида брюнет с вьющимися волосами, которого Шмулевич про себя окрестил Юристом, а второй плотный молодой человек с волевым лицом и в дорогом малиновом пиджаке. Его короткий указательный палец украшал перстень-печатка с чёрным камнем. Инструктор, завидев бывшего шефа, слегка смутился, но молниеносно оправился и бойко представил Григория, да так, что никто из не знающих подробностей не признал бы в нём комсомольского директора, бесславно вылетевшего со своего кресла накануне путча:

– Знакомьтесь, мой старинный приятель Гриша Шмулевич. Музыкант и коммерсант.

– Марк Наумович Глизер, юрист, – протянул волосатую кисть курчавый, внимательно вглядываясь в Гришино лицо, очевидно пытаясь отыскать в нём черты «шмулевича».

– Дмитрий Локтев, – сухо отрекомендовался второй и, не дожидаясь рукопожатия, переспросил:

– Мы нигде прежде не встречались?

– Возможно, на слётах афганцев года три-четыре тому, – брякнул Григорий, вовсе не собираясь вспоминать ни этих слётов, ни того, где могли пересекаться их с Локтевым пути-дорожки, лишь стараясь замаскировать комсомольское прошлое. Но его ответ заинтересовал Локтева, и он задержал руку Гриши в своей.

– Замечательно! То, что надо! – наконец вымолвил он. – Так ты, братан, афганец? Не знал, не знал… Но почему не появлялся в фонде ветеранов и инвалидов? И вообще… Марик, – обратился он к юристу, – как могло получиться, что в нашем городе есть ветеран, о котором ничего до сих пор не известно?

Инструктор обкома заходил пятнами, переводя глаза с Гриши на Дмитрия и обратно. Шмулевич решил сам прояснить ситуацию:

– Фамилия, которую я назвал, это мой творческий псевдоним. То есть настоящая фамилия другая.

– А! – с облегчением выдохнул Глизер, наконец-то разрешив сложнейший физиономический ребус. – А почему решили взять такой псевдоним? Вам приходилось выступать в Общинном Центре?

На сей раз тень недоумения коснулась лица Локтева, однако он отвёл её столь же стремительно, как она набежала, вновь обратившись к Шмулевичу, попутно отметая и вопрос юриста:

– В сущности, это неважно. Мы всех наших ветеранов должны знать, причём не только по бумагам, но и в лицо. А вот тебя я что-то не припоминаю. Где служил?

– Кабул. Тёплый Стан сначала. Связистом в роте обеспечения, а потом перевели к тропосферщикам.

– На горку? Понимаю… Гм! Тогда, брат, тебе крупно повезло: до сих пор не лыс и печень цела. Фамилия-то настоящая всё же какая?

– Берг. Григорий Берг, – смущаясь, ответил Гриша. Он ожидал, что сейчас разговор развалится, поскольку общаться с капитаном потонувшего судна из проворовавшейся флотилии, да ещё и позорно смещенного со своего поста, решительно незачем. Однако его представление произвело иное действие. Локтев переглянулся с инструктором, улыбнулся чему-то и бодро воскликнул:

– Марик, по-моему, это как раз по твоей части, – и, обращаясь к Григорию, тоном скорее утверждения, чем вопроса, уточнил:

– Ты ведь, Григорий, насколько я понимаю, сейчас не у дел? – Гриша кивнул, сглотнув застоявшийся ком в горле. – Ну вот и отлично. Для нашего человека есть хорошая прибыльная тема. Раз коммерсант, наверное, у тебя есть и своя фирма? – Шмулевич опять молча кивнул. – Ну, просто всё как по нотам. Значит, идите сейчас с юристом, он всё расскажет. До скорой встречи, я надеюсь! – и протянул Григорию, оторопевшему от неожиданного поворота событий, крепкую ладонь для пожатия.

Гриша проследовал за Глизером в здание, ещё год назад бывшее местом его постоянной работы. Они поднялись на второй этаж и вошли в кабинет, дверь которого Григорий открывал с замиранием сердца: ведь это был некогда его кабинет. Правда, дрожь сменилась удивленным разочарованием, едва они оказались внутри. Вся обстановка, на подбор которой Берг потратил немало сил и складывал с такой любовью и знанием дела, была напрочь сменена. Вместо внушительной стенки под красное дерево – застеклённые полки, на месте добротного массивного стола у окна – странная металлическая конструкция, мало похожая на рабочее место кабинетного начальника или юриста, у стены, там, где прежде стояло любимое Бергом кожаное кресло на колёсиках, предмет особой гордости и шика, – нудный типовой стул, на котором, судя по всему, и полчаса усидеть целая проблема, стены, ранее украшенные красивыми фотоплакатами с видами зарубежных курортов, лицами популярных певцов и комсомольской агитационной символикой, были покрыты однотонными обоями, поверх которых не было ничего, если не считать скромного портретика Ельцина в углу напротив окна. В общем, подчёркнутый душный аскетизм и унылая будничность обстановки делали кабинет не только чужим, но даже неприятным. Глизер сел на стул за шокирующе урбанистической конструкцией, снял с полки папку с документами и, указав ею на стул напротив своего места, протянул Шмулевичу. Тот послушно принял бумаги, неловко садясь на указанное ему место, и услышал вопрос:

– Всё же, Григорий, почему такой странный псевдоним?

– И чем же он, по-вашему, странен?

– Как-то я ни в одной афише или рекламе концерта не встречал подобной откровенно националистической клички.

– Отчего же! – возразил Берг, усаживаясь поудобнее на неудобном стуле и разворачивая папку. – Вы не помните, как называлась картинка Гартмана, по которой Мусоргский в прошлом ещё веке создал пьесу «Два еврея – богатый и бедный»? Это из его знаменитых «Картинок с выставки».

– Откуда ж мне помнить столь специфические вещи! – улыбнулся Глизер. Ему начинал откровенно нравиться странный молодой человек, которого Локтев приготовил для выполнения весьма щекотливых поручений, о которых тот пока и понятия не имел.

– Это не столь специфические вещи. Клуб «Что? Где? Когда?», небось, любите, так вот, это в таком же духе. Картинка называлась Самуэль Гольденберг и Шмуль. Ну, Гольденберг переводится легко, это понятно: золотая гора. А вот «шмуль» так запросто не переведёшь, если не знаешь содержимого картинки Гартмана. В общем, бедный, бедный еврей, – стараясь за словесной мишурой скрыть своё волнение, велеречиво излагал Григорий, украдкой продолжая оглядывать интерьер и убранство кабинета. – Так я вот и есть тот самый Шмуль, он же Шмулик, он же Шмулевич. В общем, бедный еврей бывшего бедного Советского Союза.

Глизер рассмеялся. Нет, определённо молодой человечек заслуживает того, чтобы дельце, предлагаемое Локтевым, не стало в жизни Шмулевича «путёвкой в тюрьму». Марик с интересом разглядывал своего собеседника, пока тот излагал ему странную историю своего творческого псевдонима, а тот, отчаянно пытаясь совладать с дрожью в руках и голосе, говорил, нёс какую-то несусветную чушь и никак не мог ответить сам себе на один вопрос: «А зачем он, в самом деле, выбрал себе такой псевдоним?». За этим вопросом вставала целая череда образов и ассоциаций, выстроившаяся в длинный извилистый ряд. Персоналии и расплывчатые обобщённые фигуры, конкретные символы и абстрактные понятия в этом ряду объединяло одно не до конца осознаваемое Григорием чувство. Не отдавая себе полностью в этом отчета, он испытывал странную робость перед Ароном Моисеевичем Зильбертом, будучи не в силах взять в толк, откуда у этого седовласого мэтра такие обширные познания и фантастическая эрудиция. Он робел перед его младшим братом Исааком – холёным красавцем, которого и видел-то всего несколько раз, но отчего-то сразу добровольно спасовал перед его агрессивной сексуальностью и горделивой статью. Он не мог отделаться от ощущения своей внутренней ущербности перед умнейшим и обаятельнейшим Владленом Исааковичем Михельбером, отцом своего школьного приятеля и соседа, буквально-таки подавлявшего своим интеллектом и умением строить великолепно отточенные фразы. Всякий раз, когда судьба сводила Григория с тем или иным представителем еврейского роду-племени, он испытывал безотчётное желание сразу и безоговорочно отдать пальму первенства. Те его однокурсники, кто был причастен к еврейской крови, оказывались и успешнее его, и талантливее, и востребованнее. Как-то само собой получалось, что именно на них, в первую очередь, обращали внимание, когда надо кого-то поощрить. Да и девчонки, по наитию выбирая себе друзей-приятелей, в двух случаях из трёх отдавали предпочтение еврейским юношам. В училищные годы, пришедшиеся на пик «эпохи брежневского застоя», ко всему, что связано с евреями, подмешивался сладко-горький привкус «диссидентской запрещённости» – вполголоса пересказывались еврейские байки и анекдотцы, слегка замешанные на благоговейном трепете с одновременной издевательской насмешкой. Но тогда «еврейская тема» не претендовала на роль ведущей, оставаясь, скорее, пикантной приправой к любой беседе, «мясом» которой было что-либо посущественней. Но в годы консерваторские, совпавшие с тем, что теперь громко называют во всём мире «перестройкой», тема евреев и еврейства затмила в Гришином окружении все прочие темы. И не оттого вовсе, что среди консерваторской публики евреев было гораздо больше, чем среди другой. Оказалось, что эта тема непонятным образом злободневна, способна «прицепом» вытащить по ассоциации практически любую волнующую современного человека тему – будь то тема свободы слова и демократии или тема насилия, войны и борьбы за мир.

– В общем, так, Григорий, – отсмеявшись, продолжил Глизер, – нужна фирма со своим, так сказать, человеком во главе, чтобы проводить оформление через МИД групп в заграничные поездки. Приглашениями от наших партнеров во Франции, Италии, Скандинавии мы обеспечим. А в ваши задачи входит юридическая проводка и формальное придание законности поездкам.

– Что значит формальное придание законности? Разве в поездках будет что-то незаконное?

– Люди хотят ездить. Это их, так сказать, право. За то, чтобы ездить не туристами, а самостоятельно, они готовы платить. И немалые деньги. У многих коммерсантов в Европе наладились свои контакты, есть, так сказать, конкретные интересы, которые вовсе не обязательно «светить» при оформлении в официальные туры. Это понятно?

– Разумеется. Но при чём здесь я? – упорствовал Григорий.

– Да собственно, и ни при чём, так ведь не в этом и дело! Нам попросту нужна свежая фирма и свой человек. С каждого проведенного клиента будете получать по сто долларов. А вот здесь, – Глизер ткнул в бумаги на руках у Шмулевича, – все инструкции, порядок оформления документов, последовательность процедур, фамилии тех людей в МИДе, с кем вам предстоит работать.

– По сто долларов? – задумчиво переспросил Гриша, прикидывая, с чем за эти деньги предстоит столкнуться. – А сколько клиентов в месяц предполагается?

– Ну, что значит «предполагается»? В какой-то степени, так сказать, это зависит и от вас. Покажете грамотную и, самое главное, чёткую по срокам работу, пойдут, так сказать, и клиенты. Для нас с Локтевым этот бизнес, ну скажем так, левый. То есть и вовсе не бизнес. У нас, так сказать, другие задачи. А необходимость в такой деятельности возникла. И даже, как говорится, не вчера.

– И вот так, в первый раз видя человека, вы доверяете ему такую тему? А если незнакомец подставит?

– Каким образом, позвольте узнать, Григорий?

– Например, сдаст в прокуратуру. Насколько я понимаю, дело всё-таки не вполне легальное.

– Экий вы профи! Ха-ха! Не совсем так, дорогой Григорий, не совсем так. Что касается, так сказать, прокуратуры, то, уверяю вас, это, так сказать, ведомство занимается нынче совсем-совсем другими делами. Это раз. А два – искать нарушения в оформлении заграничных командировок частными фирмами спокойно можно хоть до скончания веков. Не найдут. Это я вам как юрист заявляю. Слишком большой поток возник за последние год-два, его не то, что проверить, его отследить-то сложно. Тем более, я вам, так сказать, гарантирую абсолютную законность того, чем будут заниматься отправляемые вами за рубеж коммерсанты. Киллеров среди них не будет. По крайней мере, такая информация на них будет недоступна ни для органов, так сказать, ни для вашей проверки, буде захотите таковую проводить. Ну, так как?

– Марк Наумович, – задумчиво начал Гриша, Глизер перебил:

– Можно просто Марик.

– Кстати, а Дмитрий Локтев ко всем сразу обращается «на ты»?

– Нет, не ко всем. Но ведь вы же с ним афганцы, братки.

– Странно. Я его совсем не помню. Но, Марик, как вы думаете, почему, всё-таки, предложение именно мне? Вот так, можно сказать, случайно встретились – и нате вам!

– Ну, во-первых, всё в этой жизни, так сказать, случайно. Мы на свет-то появились по случаю неосторожных действий родителей, – неуклюже пошутил Глизер и сразу понял, что такой юмор Шмулевичу не по душе, поэтому продолжил совершенно иным тоном. – Не надо представлять дело так, будто вы случайно оказались на этом месте. Если мне не изменяет память, вы здесь год назад, так сказать, работали.

Этого ещё не хватало! Изо всех сил стремясь скрыть от окружающих своё бесславно окончившееся комсомольское прошлое, Григорий покраснел до кончиков ушей. В эту секунду он был готов резко развернуться и сказать раз и навсегда «Нет!». Но он, по своей извечной рассудочной медлительности, не сделал этого. Промолчал, чувствуя только, как краска неприятно заливает лицо. Глизер по-своему расценил это. Он похлопал Шмулевича по плечу и обронил:

– И уж если вы, Григорий, Шмулевич, то перестаньте с этой минуты пить. Еврей пьяница – явление исключительное. Так сказать, нонсенс. У нас будет ответственная работа…

Внезапно появившийся на пороге Локтев не дал закончить фразы.

– Ну что, по рукам? – с места возгласил он, в упор разглядывая Гришу, ещё не до конца принявшего прежний цвет лица. Сам от себя не ожидая такого, Григорий утвердительно кивнул. Только в голове пронеслось: «До чего ж я странно устроен! Будто не сам что-то делаю в этой жизни, а всё делается за меня. Вот пару лет назад мне всучили должность, о какой и не помышлял, и согласился. Потом, когда вжился в свою роль, её отобрали. Теперь вот, стоило один раз попробовать принять самостоятельное решение – об открытии рекламной фирмы, как тут же мне предлагают дело, к рекламе отношения не имеющее, и опять всё сделалось без моего волевого усилия». Гриша вспомнил ощущения далёкой весны, когда заканчивавшего первый курс консерватории юношу дожидалась дома повестка в военкомат, и он с покорностью кролика не попытался предпринять хоть усилие, чтоб оказаться где-нибудь в штабном оркестре или в ансамбле песни и пляски, куда мог бы, наверное, устроиться. Отдался воле волн, вскорости вынесшей его на берег грязной речки Кабул. И уже там вновь заявила о себе его безынициативность в отношении себя. Он не искал ни лёгких, ни тяжёлых путей. Служил, не высовываясь, случайно оказавшись сначала на точке связи «Микрон», где выполнял непонятную ему работу, но строго по приказу и инструкции, а затем в отдельном полку правительственной связи, который из-за его огромных, как на космодроме антенн, называли «тропосферщиками». И там он служил тихо и незаметно, коротая дни между обстрелами, нарядами и боевым дежурством, переполненным выполнением непонятных ему задач, за чтением, писанием многочисленных писем и попытками сочинения музыки. Помнится, под дембель удалось создать хорошую песню, которую с удовольствием распевали в роте, но дальше «в народ» она не пошла… И потом всякий раз, когда судьба выкидывала очередной фортель, которым иной бы воспользовался, он, Григорий Эдвардович Берг, перекрестившийся зачем-то в Гришу Шмулевича, скользил по глади событий со спокойной отрешённостью, будто бы всё это его не касается. Почему так? Где теперь случайная попутчица по имени Таня? Почему, однажды позвонив ей и узнав, что у неё беда, которую он сердцем почуял за сотни и сотни вёрст, он так и не собрался ни поехать к ней, ни позвонить хотя б однажды? Почему, вместо этого, практически сразу по возвращении домой дал себе увлечься смазливой и сексапильной подружкой двоюродной сестры и скоропостижно женился – теперь сына растит? Как получилось, что, живя с женой уже, считай, пятилетку, вместо того, чтобы стать с нею родными и близкими людьми, они стали практически чужими, равнодушными друг к другу сожителями, ничего общего, кроме маленького человечка, на самом-то деле, совершенно самостоятельного в своей душе и от мамы, и от папы? Как однажды сказал ему Володя Туманов, когда Гриша в очередной раз сильно поддатый забрёл в его мастерскую: «Григорий, да все твои проблемы только в том, что ты, бедолага, честный муж, а тебя на измену тянет!». И в самом деле, тянет! Сколько раз за истекшую пятилетку засматривался на хорошеньких девчонок! Но ещё более – на влюблённые пары. Любуясь видом чужой влюблённости, словно безотчётно примерял её на себя, давно уже лишённый этого чувства. Ещё в бытность директором досугового центра обкома ВЛКСМ, он изредка приглашал свою помощницу по кадрам с её длинноволосым парнем на просмотры эротических танцев или откровенной порнухи, распространившейся по видеосалонам конца 80-х по стране со скоростью эпидемии. Сидя рядом с пылкой парочкой в полутёмном зале, он испытывал какое-то мучительное возбуждение не от того, что происходило на сцене или экране, а от странного осознания близкого присутствия чужой страсти, к какой сам он никакого отношения не имеет. И опять же, всякий раз, когда бывал он на таких «мероприятиях», он не предпринимал никаких усилий, чтобы, допустим, сблизиться, отбить свою подчинённую у парня, который, в общем-то, был ему скорее неприятен, чем симпатичен. Ни на многочисленных приёмах и вечеринках, где всякие ситуации возникали, ни в мансарде Туманова, куда частенько приходили и проводили весёлое время и художницы, и натурщицы, и просто любительницы богемных развлечений, Гриша ни разу не проявил инициативы. Во взаимоотношениях с «соседним полом», как изредка называл вторую половину человечества художник, Берг также оставался пассивен. Может, это причина охлаждения Насти? Может, будь он бабник и Казанова, не пролегла бы меж ними такая стена отчуждения? Были б скандалы, ссоры с битьём посуды, но не было бы холода!

Эх, если уж он такой холодный, как «Вайс-Берг», этот Шмулевич, может, и не стоило ему лезть в бизнес, регистрировать фирму, соглашаться на слишком уж сладкое предложение невесть как нарисовавшихся на его пути людей? «Вайс-Бергом» Гришу однажды окрестил всё тот же Туманов, вскоре после того, как узнал о его намерении закрепить еврейский творческий псевдоним. Примолвил ещё: «Такой же белый, как немецкое «вайс», и угрюмый, как гора, по-немецки «берг», а вместе – прямо хоть сейчас в Израиль! Ха-ха!»

– Когда приступать к работе? – заставил себя задать вопрос ровным голосом Григорий. От пережитого волнения не осталось и следа. Он снова был холоден и спокоен. И внутренне ликовал: как же! удалось преодолеть смятение и дрожь! Теперь точно дела пойдут в гору!

– Для начала, – деловито отвечал Локтев, – представь, будь любезен, документы на свою фирму. Если не подойдёт, придётся регистрировать новую… Кстати, я тебя узнал. Полгода мы прослужили в одной части. У тебя ещё тогда была кликуха вроде нынешней. Помнишь меня сам-то?

– Кажется, помню. Хотя с той поры уже столько воды утекло!

– Это точно… Ну, так как там у тебя с фирмой? Может, лучше сразу состряпать новую?

– Так ведь это ж сколько времени опять займёт! – всплеснул руками Шмулевич, но Марик его урезонил:

– Не беспокойся, мы поможем, всё уладится в три дня. Так что…

– Документы при мне. Можете посмотреть прямо сейчас. Кстати, фирму я только сегодня зарегистрировал.

Локтев и Глизер переглянулись. Дмитрий молча протянул руку, и Гриша достал папку со свидетельством и прочими бумагами. Председатель быстро просмотрел всё, коротко кивнул головой и со словами «Годится. Завтра в дело!» вернул документы владельцу.

– Что ж, – улыбнулся Глизер, – поздравляю. Завтра начнём обрабатывать первую клиентуру. Первый заход по инстанциям пройдём вместе. Будем на «ты»?

– Будем, – выдохнул Шмулевич.

– Это хорошо, что твоя фирма, по уставу, занимается рекламой и культурными мероприятиями. Значит, головная инстанция для тебя будет управление культуры, – промолвил Локтев, – там, в иностранном отделе есть наш человек, проволочек с подписями не будет. Значит, давай договоримся, клиентуру будешь проводить по трём категориям: как гастрольные группы, допустим, оригинального жанра или танцоров – это первое, как эксперты по народным промыслам – это второе, и как переводчики – это третье. Первая группа будет оформляться по приглашениям от двух международных конкурсов и одной концертной организации. Это Франция и Италия, в основном. Организации, естественно, фиктивные. Но об этом – строго между нами. Вторую будет приглашать некий центр народного творчества в Норвегии с филиалами в Дании, Швеции и Финляндии. Центр настоящий, здесь будет требоваться особая тщательность в оформлении документов и отдельная бумага. Потом Марик подскажет, как её составлять. Ну, и третья группа может быть в составе любой и отдельно. Тут проще. Для начала приготовь штатное расписание своей фирмы человек, скажем, на сто, где будут единицы всех перечисленных категорий, единиц пять-шесть администрации и столько же технического персонала. Штатное расписание потом сдашь в управление культуры, когда будешь получать там аккредитацию как участник международной деятельности. Ну вот, собственно, почти всё… Да, вот ещё. Чтобы фирма случайно не закрылась, тебе нужна будет и какая-нибудь легальная деятельность с соответствующим остатком на банковских счетах. Марк Наумович даст тебе человечка, который раз в месяц будет осуществлять небольшие проводки по фиктивным договорам якобы за выполненную работу. Чтобы сальдо было постоянно положительным тысяч этак на восемьсот. Больше не надо. Ну, там, налоги, проверки и всё такое. Хватит, я думаю. Вот ещё, что. Офис твой будет номинально находиться по этому адресу, – Григорий вздрогнул. Снова мистическим образом он возвращался в здание, в котором совсем, казалось бы, недавно прожил, пожалуй, самый интересный год своей профессиональной жизни и с которым уже успел мысленно попрощаться навсегда. И опять в этом возвращении на круги своя не было ни малейшего движения с его стороны. Чудеса, да и только! Локтев уловил движение Шмулевича и вскинул бровь, отчего его лицо приобрело слегка угрожающее выражение. Однако тон остался прежним.