Текст книги "Единственное желание. Книга вторая"

***

– Они оба были правы тогда, – Кайл улыбнулся печально. – В тот вечер, впервые оказавшись под крышей Эруарда, я был похож на дикого волчонка, украденного из родного логова. Больше всего на свете я жаждал тепла, заботы и не чувствовать страха, но готов был напасть на любого, кто руку ко мне протянет, покусать даже тех, кто с этой ладони меня пытается кормить. Я ненавидел весь мир, а больше всего себя самого! Винил себя в смерти матери. И даже Риты. Я простил Старую волчицу и жалел о том, что с ней случилось! Разве она заслуживала подобной участи? Она желала нам добра и не ведала, чем всё обернётся. Я был обозлён на всех, не понимая, сколь щедрый дар получил от Всеблагой, оказавшись в Эруарде в тот вечер.

Но после, бессчётное количество раз я благодарил Небеса за то, что они даровали мне милорда Ратура. Благодарил за то, что он случился в моей жизни! Я боюсь представить, кем бы я стал, если бы наши пути не пересеклись. Если бы меня воспитал Форсальд…

– Теперь я вспомнила, ты говорил о нём в Жемчужных Садах, – кивнула Настя. – О рыцаре, который любил книги больше оружия… О чудесной библиотеке, где ты коротал своё детство. Значит, ему всё-таки удалось стать для тебя настоящим отцом? Ты называл его именно так – мой отец!

– Он стал кем-то большим, миледи Дэини! Не просто моим опекуном, но другом, наставником, учителем, образцом для подражания, недостижимым идеалом! И вместе с тем самым родным человеком! Самым родным!

Не сочти за гордыню, но сейчас я знаю себе цену! Я знаю, что заслуживаю уважения, потому что меня называют «другом» такие благороднейшие люди, как Далард, Иридион, Его Величество… И всем этим я обязан ему, милорду Ратуру. Всё это только его заслуга! Он сумел воспитать мужчину из калеки и подранка! Если бы он не вмешался тогда в мою судьбу, я вырос бы чудовищем, извергом, ненавидящим весь мир. Бездушной тварью, не знающей сострадания. Я мечтал бы только о мести. Промышлял бы разбоем, как некоторые, не заботясь о том, сколько жизней загублю ради своей наживы.

– Интересно, кого это ты сейчас имеешь в виду? – усмехнулась Рыжая поверх кубка.

– О, нет, нет, нет! – засмеялся Северянин. – Прости! Я вовсе не хотел… Правда, прости! Нет. Я так о нём не думаю! Да, с Эливертом трудно! Его невозможно предсказать – и это раздражает до зубовного скрежета! Он всегда поступает так, как хочет, не считаясь с другими. Сам твердит без конца, что он вор, пройдоха и душегуб, и совести у него нет…

Но я знаю, что он достоин уважения. У него есть принципы. Он живёт по каким-то своим волчьим законам, но порой мне кажется, что они правильнее людских! Чтобы он там ни творил в своей жизни, каким бы ремеслом ни занимался, я уверен, что он никогда не обидит ребёнка, не ограбит старика, не отнимет последний фларен у вдовы или сироты! И прикроет спину, когда ты окажешься в опасности, даже если миг назад сам был готов вонзить в неё клинок!

Я говорил о совсем других… О порождениях войны, потерявших человеческий облик. Насмотрелся я на таких в Герсвальде! Безжалостные скоты, что упиваются болью слабых, издеваются над теми, кто не может постоять за себя! О, им так нравится видеть унижение!

И я их только пожалеть могу, даже не осуждаю. Потому что знаю, откуда всё это берётся! Их тоже унижали, втаптывали в грязь. Теперь они платят миру той же монетой. Их избивали, они забивают до смерти! Они росли в нищете и голоде, теперь крадут всё, что видят, не зная меры! У них когда-то отняли их семьи, они безжалостно истребляют всех, до кого могут дотянуться!

Я не могу их осудить. Просто в их жизни не случилось милорда Ратура. Не встретилось того, кто сумел бы остановить вовремя, и всё исправить прежде, чем пути назад не будет!

А мне повезло! У меня он был. Мой отец, мой милорд, мой мудрый, терпеливый, настоящий!

А ещё была Кея… Золотая стрекоза! Словно сама жизнь! Затейница, непоседа, сорванец в юбке. Её переполняла такая буйная, клокочущая энергия! Словно котелок, что висит на огне и крышкой накрыт – кипяток из него так и норовит выплеснуться наружу, перелиться через край. Душа её всегда прибывала в движении, и тело не могло усидеть на месте! Едва только открыв глаза поутру, она уже затевала какую-нибудь весёлую шалость или забаву. Но никогда такое, что могло ранить и обидеть кого-то. В ней души не чаял весь Эруард! От милорда Ратура до последнего конюха, эту девочку обожали все. Она была светом радости, что преображал суровый, затерянный на краю мира, северный замок.

И для меня эта девочка стала спасением! Без всякого преувеличения. Тогда, только приехав в Эруард, я был как камень на обочине зимней дороги – безмолвный, застывший, неживой. Она взяла этот камушек, согрела в своих ладонях и превратила в птицу. Она научила меня жить снова! И улыбаться! Глядя в её янтарные глаза, невозможно было не улыбаться!

Сколько удивительных фантазий обитало в её голове! Она на весь мир вокруг смотрела по-особому. На чердак замка всегда ходила с оружием – там, якобы, обитали пыльные паршутки, зловредные и жуткие, они боялись стали, а ещё их можно было отогнать вересковым прутиком. Под лестницей прятался призрак мышки, которого она подкармливала леденцами из жжёного сахара, дабы он нёс только удачу дому и не делал никаких гадостей. В солнечных лучах у неё танцевали златохвостики, в цветках белых лилий у Оленьего пруда можно было найти жемчужины, обронённые из ожерелья Великой Матери. Для этого нужно было только явиться туда на рассвете, самыми первыми…

Мы несколько раз отправлялись туда тайком, ещё по темноте… Разумеется, ничего не находили, но Кея всякий раз уверяла, что кто-то нас опередил.

А самым любимым местом у Келэйи был Поющий грот. Дивная пещера в глубине утёса Эруард. В него можно было пробраться с берега, но секретную тропу немногие знали. Внутри стены его светились от отражённой воды. Из грота открывался удивительный вид на Спящее море. Особенно на закате!

Солнце, уходя за кромку горизонта, пронизывало солёные воды своими алыми лучами и рождало неповторимую иллюзию того, что море горит. Языки пламени танцевали на волнах, и узорчатые своды грота светились, как камни очага. В центре Поющего грота из воды поднимался каменный постамент, до которого можно было добраться по неровным валунам, образующим ступени.

И там, на этой каменной площадке, если сесть на краю, свесив ноги и затаив дыхание, можно услышать дивную музыку, даже, пожалуй, песню! Кея говорила, что это голоса духов мироздания! Или обитателей морского царства, что танцуют на дне, празднуя приближение ночи. Безусловно, никаких чудес там не происходило – у Поющего грота какое-то необычное расположение, именно оно порождает эту игру света и звуков. Но это я теперь понимаю.

А тогда… Кея открывала для меня мир, наполненный сказкой! Мир, в котором всё имело душу, было наполнено мудростью и жизнью. Мир, в котором смех был естественным, а улыбки – искренними. Мир, в котором возможно было поверить в то, что даже выродка-полукровку кто-то может полюбить. Впервые в жизни у меня был друг! Настоящий друг! Золотая стрекоза Кея!

Разумеется, она стала моей первой любовью. Первой, и, пожалуй, единственной!

Мне иногда кажется, что я влюбился в неё уже тогда, на лестнице в Каминном зале…

Хоть она и приходилась мне кузиной, но степень такого родства на Севере не считалась достаточно близкой. И, если бы детская влюблённость переросла во что-то серьёзное, никто не удивился бы этому.

Но я всегда смотрел на неё как паж на королеву, я не задумывался о том, что будет с нами дальше. Я просто боготворил её! Я летал в облаках, оттого что она была рядом. Мы все дни проводили вместе – как говорится, не разлей вода! Я был ребёнком и жил одним днём, радуясь тому, что имею, и, не загадывая, что принесёт завтра. Я и не думал, что Кея однажды станет моей женой, но и о том, что она может достаться кому-то ещё и исчезнуть из моей жизни, я тоже не думал. Мы были единым целым, и мне казалось, небо рухнет на землю, если это вдруг изменится!

Милорд Ратур тоже об этом никогда не говорил и не спрашивал нас… Но, пожалуй, в замке все давно привыкли к мысли, что Келэйя и я – вместе навсегда, и настанет тот день, когда я стану хозяином Эруарда.

А Ратур… О, он был необыкновенным! И то, что сотворил, иначе как чудом не назовёшь! Очень быстро озлобленный дикий мальчишка Кайл был вынужден сдаться на милость победителя. Милорд Ратур оказался слишком добр и честен, чтобы его ненавидеть. К тому же он был отцом моей солнечной Келэйи. Так как я мог ненавидеть того, кого она обожала?

А кроме того… С ним было интересно. Он столько знал и умел! И нас учил. Мы бегали за ним как хвостики. Не только сражаться он меня научил, Ратур открыл для меня книги, о существовании которых в Солрунге я даже не подозревал. Я по сей день его считаю своим настоящим отцом, хоть чаще называл «дядей» и «милордом».

Ещё была Шэрми… Добрая, как Мать Мира! Тёплая, как свежий хлеб! Она отдавала всю себя обитателям Эруарда. Временами я ловил себя на том, что мне хочется назвать её «мамой», но каждый раз прикусывал язык и запрещал себе это. Глупец! Я бы так хотел повернуть время вспять и хотя бы раз обнять её и сказать ей это: «Спасибо за всё, матушка Шэрми!».

Теперь мне думается, что между отцом и Шэрми было что-то. Любили они друг друга, но, разумеется, тайком. Он ведь никогда бы не осмелился нарушить клятву и жениться второй раз. Да и неровня она ему была – дочь кухарки и кузнеца. Отец не смел омрачить светлую память миледи Надлен и прятал свои чувства ото всех.

Ещё был старик Митэи, который учил меня премудростям Свободного Народа. Полукровка, как и я, он сразу же прикипел ко мне всей душой. И стремился доказать мне, что я не урод. Что мне дано многое, чего не имеют мои сверстники, что все свои особенности я могу использовать на благо себе и тем, кто в этом нуждается.

Но прошло немало лет прежде, чем я хоть что-то из его советов сумел принять. Ненависть к «детям моря» в сердце моем превосходила даже ненависть к Форсальду и Ольвин. Я не мог забыть освещённое всполохами далёких огней лицо Дэриаля, похожее на маску, высеченную изо льда. Не мог забыть, как он требовал меня оставить там, на берегу. Не мог забыть его проклятий. Не мог простить лэмаярам того, что они отреклись от моей матери и бросили нас на верную смерть.

И всё-таки там, в суровых вересковых землях Эруарда, сумели исцелить моё сердце и научить жить снова. И те десять лет, что я прожил в замке моего отца, стали самыми счастливыми годами в моей жизни!

Но счастье ведь не может длиться вечно… И тёмные предчувствия порой терзали меня. Я знал, что однажды моё проклятие напомнит о себе и снова отнимет тех, кто мне дорог. На самом деле оно уже действовало во всю, подтачивало основу моего идеального мирка, как червь грызёт дерево изнутри, невидимый до тех пор, пока оно не погибнет.

Всё началось спустя лет шесть после моего приезда в Эруард…

Да, наверное, всё началось в тот вечер, когда Кея получила письмо из Солрунга. Очередное письмо – их было много за прошедшие годы. Но это стало особенным…

***

– Ты сегодня молчишь весь вечер, Кея! Как будто ты расстроена, моя девочка? – заметил владетель Эруарда, когда все они собрались за ужином в Каминном зале. – Что стряслось?

– Я получила сегодня письмо из Солрунга. Аделина выходит замуж, – сообщила Келэйя, не поднимая глаз от тарелки.

– Так это же прекрасная новость! Разве ты не рада? Опечалилась-то ты отчего? – не понял её отец.

– Флорин зовёт меня хотя бы на свадьбу приехать. И Аделина тоже, – нехотя пояснила девочка.

– Ну и что? Они, как всегда, зовут тебя в гости – ты, как всегда, не хочешь ехать. Напиши им письмо, откажись вежливо! Всё как обычно, дочка, не вижу причин для печали.

– Она хочет, – тихо вставил Кайл. – Она хочет поехать! Разве Вы не видите, дядя? Кея всем сердцем поехать желает, но боится, что Вы её осудите.

Девчонка вскинула голову, покосилась на него, бешено сверкнув глазами, и отвернулась поспешно.

– Что мы оба её осудим… – поправил сам себя полукровка.

– Что за глупости! С чего ты взял? – покачал головой Ратур. – Девочка моя, это правда? Ты, в самом деле, хочешь поехать на свадьбу к сестре?

– Батюшка, зачем спрашивать? Ты же знаешь, Кайл души читает, особенно мою!

– Стрекоза моя, разве я тебе когда-нибудь запрещал навещать сестёр? – Ратур со вздохом покачал головой. – Мне казалось, ты сама не хочешь этого. Я не стану тебя удерживать. Хоть сегодня снарядим тебя в путь! Талвару скажу – он тебя с надёжными людьми сопроводит. И вовсе никто тебя за это не осудит! Просто… мы с Кайлом скучать по тебе будем! Ты же всегда с нами, каждый день… А тут уедешь… Будто солнышко исчезнет с небосвода!

– Батюшка, ты у меня самый добрый! Самый лучший! – Келэйя просияла и, вскочив со своего места, бросилась к отцу с объятиями и поцелуями. – Не грусти! Я же ненадолго. Несколько дней, и всё! Аделина обещает устроить настоящий бал. Гостей со всего Герсвальда позовут! А я ведь никогда не была на балу! Я так хочу посмотреть! И на свадьбу тоже! А потом сразу домой! К вам!

– Тогда надо Шэрми попросить, чтобы самые лучшие платья тебе в дорогу собрала! А ехать когда? Может, ещё новое сшить успеем? Моя дочь самой красивой на этом балу станет! Жаль, не увижу! Ну да ты мне потом всё расскажешь! Кайл, может статься, ты тоже поехать хочешь?

– Вот ещё! Меня туда не звали, – холодно процедил мальчик. – А хоть бы и звали, я бы не поехал!

– Так я и знала, что ты разозлишься, – поджала губы Кея. – Что же мне теперь сидеть тут с тобой до конца дней моих, пока не состарюсь? Тоже мне радость!

– Нет! Кто я такой? Ты – миледи, а я – сын рабыни. А эти, из Солрунга – тебе ровня! – мальчик вскочил со своего места. – Езжай куда хочешь!

Полукровка стремглав взбежал по лестнице.

– И поеду! – звонко крикнула ему вслед Кея, и из золотисто-ореховых глаз брызнули непрошеные слёзы.

***

– Несколько дней растянулись почти на месяц. Мучительно долгий месяц: тоскливые дни и бессонные ночи. Не передать, как я скучал! Словно пёс, брошенный хозяином. И ревновал безумно! – Кайл вздохнул судорожно, и Настя почувствовала, что тоже безумно ревнует к той далёкой незнакомой девчонке с окраин Герсвальда, которую он так незаметно для себя, как бы вскользь, назвал своей первой и единственной любовью. – Мне чудилось, что меня снова предают! Она уехала туда, в ненавистный Солрунг, и ей там нравилось. Золотая стрекоза не спешила лететь обратно домой. Она прислала несколько писем отцу, в них неизменно просила передать, что скучает по мне и обнимает нежно, но лично мне не отправила даже короткой записки.

Я чувствовал даже на таком расстоянии – что-то происходит! Я слышал, будто наяву, как с треском рвётся канва нашей судьбы, как жизнь её и моя рассыпается со звоном, словно тонкий сосуд, неосторожно брошенный на пол. Души наши были словно связаны тонкой светлой ниточкой, и когда Кея уехала, она натянулась как струна келлроу. Теперь я ждал со страхом, что она вот-вот оборвётся.

Порой мне казалось, и отца гложет мучительная тоска, которую он тщетно пытается скрыть, столь непреодолимая, что он скоро сам сорвётся в путь, дабы привезти дочь обратно в родной дом.

А ещё Шэрми подливала масла в огонь.

– Напрасно, напрасно Вы её пустили, милорд! В дурное время позволили нашей голубке уехать, ох, в дурное!

– Ну что ты причитаешь? Что за вздор? Опять какие-то бабские суеверия.

– Кабы так! Ах, милорд, она ведь уже не дитя, но и взрослой ещё не стала! Нельзя в таком возрасте девочку без присмотра оставлять. Вы своих детей воспитали, как подобает, тут сомнений нет. Да только нет в ней ещё стержня крепкого, душа мягкая, податливая, как глина, и всякий из неё лепить может, как пожелает! Боюсь я за неё! Что она, кроме Эруарда, видела? Она зла не ведает. Думает, все такие, как Вы! Ох, соблазнят, погубят дитя чистое, милорд, чует моё сердце!

– Да что ты придумала, Шэрми! Неужто Келэйя цены себе не знает? Моя дочь никогда не забудет, что такое честь! – сердился Ратур. – Я её не тому учил. Да и Талвар не позволит! Если только заметит, что кто-то из гостей Солрунга себе лишнее позволяет, так наглец, пожалуй, без руки останется, а то и без головы!

– Упаси нас Владетель Света! Да разве я бы посмела такое подумать, милорд?! – всплеснула руками домоправительница Эруарда. – Я знаю, что Кея – достойная и целомудренная, и срама всякого не допустит. Не о том я вовсе! Я же помню миледи Ольвин, когда та ещё молодая была. Скверная женщина! Одно золото да наряды в голове. У паука в паутине сердце добрее, чем у неё! Про милорда Форсальда и говорить нечего! С родным сыном вон как обошёлся! Изувер! И дочери их… От змеи птица не родится!

– Не смей так говорить, Шэрми! Дети за родителей не в ответе!

– А вот и буду! Чему хорошему они Кею научить могут, а? Собьют девочку с пути верного, заморочат голову, пыль в глаза пустят! Вот увидите! Да поздно будет, хозяин!

Я только молчал, слушая это. И страх тисками сжимал сердце! Я знал, что Шэрми права. И с каждым днём этот страх становился всё острее, всё невыносимее! К исходу месяца я был уверен в том, что наша золотая стрекоза больше никогда не вернётся в Эруард.

***

Но Келэйя вернулась…

Только это была уже совсем иная Кея.

Я называл её «золотой» за янтарный цвет глаз и солнечное сияние, что окружало её, что исходило от её светлой улыбки. Та, что вернулась из Солрунга, тоже была золотой, но потому, что разодета была не хуже королевы. Новое платье, сшитое из сияющего всеми цветами мартикана и парчового жокрета, горело как солнце на закате. Браслеты на руках широкие, как наручи доспехов, гривна вокруг тонкой шеи такая массивная, что впору согнуться под этакой тяжестью. Но она несла себя гордо. Истинная миледи! Ничего не осталось в этой юной знатной даме от прежней озорницы.

И всё-таки это была моя любимая «королевна Келэйя», и я бросился к ней, едва завидел в воротах, обнял, закружил, и она рассмеялась радостно и обняла меня в ответ.

И лишь потом, встав обеими ногами на твёрдую землю, бросила чуть насмешливо:

– Кайл, где твои манеры? Миледи надо руку целовать! Ведь я – миледи! Смотри, какое платье мне подарила сестрица Аделина! А дядюшка – украшения! Они такие щедрые и славные! Я теперь красивая?

– Ты всегда была красивая! – искренне заверил я и добавил, не сдержав обиду: – И побрякушки тебе эти не нужны! Эруард не беднее Солрунга! Зачем тебе их подачки?

– Это ПОДАРКИ! Понимаешь разницу между подарками и подачками? – наставительно молвила девочка.

– Ты на себя не похожа во всех этих чужих платьях, кружевах и золоте!

– Так все знатные девицы одеваются. Ах, да что ты в этом понимаешь, глупый! – пренебрежительно махнула рукой Келэйя и, засияв от восторга, бросилась к отцу: – Батюшка! Как я соскучилась!

***

Казалось, с приездом Келэйи домой жизнь вернулась в привычную колею.

И стоило забыть прежние опасения. Но я чувствовал, что это ещё не конец.

Моя миледи теперь часто в упоении рассказывала о своей поездке, с восторгом описывала бал и свадьбу старшей сестры. Она искренне сожалела о том, что столько лет чуралась своих родичей из Солрунга.

Я слушал эти дифирамбы, стиснув зубы, не смея её попрекнуть, но нестерпимая ярость внутри меня разгоралась с каждым новым словом, грозя испепелить мою душу.

Кея продолжала переписку с сёстрами, а время от времени ездила к ним в гости. Каждый раз отец отправлял с ней старого верного Талвара.

И тот ворчал угрюмо, собираясь в дорогу:

– За что мне эта мука? Опять ехать в этот гадюшник! Я ведь, Кайл, думал, что миледи наша в хозяина пошла, что голова у неё светлая. А теперь… Глаза бы мои этого не видели! Тьфу! Обжимается с этими курицами разряженными, улыбается, любезничает. Хоть бы ты сестрице своей напомнил, как эти твари лицемерные с тобой обошлись! Негоже нашей миледи с такими якшаться!

– Кея теперь моего мнения не спрашивает, Талвар! Неровня я ей! – печально усмехался я в ответ на его сетования. – А они её родичи. Одна кровь. Знатная. Разве вправе я вмешиваться?

– А в тебе, выходит, эта самая кровь не течёт? Куда ж она делась?

– Исчезла! Вся до капли! Когда меня за 30 фларенов продали! – рычал я в ответ. – Я – раб. Или ты про это позабыл, Талвар?

– Эх, ремня вам обоим надо было в детстве давать! И тебе, и миледи Кее! Глядишь, выросли бы нормальными! Одна – слепа как крот, другой – упрямый как баран! Ты же можешь её удержать… Или гордость не позволяет? А у рабов, мальчик, гордости не бывает! Пора бы определиться, решить, кто же ты всё-таки: чернь или сын владетеля!

– Оставь меня в покое, Талвар!