Текст книги "Единственное желание. Книга вторая"

***

Он покинул замок ещё до рассвета.

Утро выдалось морозным и пасмурным. Восходящее солнце утонуло в густом и плотном саване тяжёлых, пепельно-серых туч. Они нависали над головой непроницаемые, гнетущие, равнодушные к судьбам людским и, казалось, цеплялись за высокие острые шпили башен. Северный ветер неторопливо гнал косматые обрывки их мрачной стаи на юг, сыпал в лицо колючими льдистыми песчинками снега.

«И меня ветер погонит прочь, как эти облака, – подумал Кайл. – Видно, сегодня нам по пути, небесные изгнанники?»

Замок ещё спал, и мир был окутан той глубокой чистой абсолютной тишиной, какая бывает лишь на рассвете, зимой, когда звуки и свет вязнут в серебристых туманах, и мягком, пушистом, как лисий мех, покрове снега.

Он решил уехать прежде, чем взойдёт солнце, начнётся новый день, и жизнь в каменных лабиринтах Эруарда забурлит, забьёт ключом. Следовало торопиться! Кое-кто из прислуги уже пробудился, ибо у многих были дела, не терпящие долгого лежания в тёпленькой постели.

Пока Кайл шёл к конюшне, заметил, как служанка, кутаясь в широкий пуховый платок, юркнула из кухни в курятник. Собаки, дремавшие под навесом, от холода сбившись в кучу, проснулись при звуке её шагов, подскочили, завиляли хвостами, а проводив её до сарая, уселись нестройной вереницей у неплотно прикрытой двери – дожидаться подачки, когда девушка пойдёт обратно.

Из кухни веяло тёплом – там уже вовсю трещала, поглощая хворост, прожорливая печь, и ветер принёс бархатный аромат свежеиспечённого хлеба, такой родной, надёжный, знакомый с детства. О, как его будет не доставать в чужих краях!

«Должно быть, Шэрми уже воркует над своей стряпней…»

Мысли проплывали в голове Кайла, как облака в небе – из ниоткуда в никуда. Просто сейчас ничто не ускользало от его взгляда: каждая мелочь казалась значимой и бесценной.

«Родимая Шэрми, интересно, застал ли тебя хоть один рассвет в твоей жизни спящей? Может, только в младенчестве. Всегда на ногах ещё до солнца, и позаботишься обо всех, чтоб сыты были, и слово доброе для каждого найдёшь! Мне будет не доставать твоих мудрых наставлений, твоего добродушного ворчания по утрам. Мне будет не доставать всего этого!» – мысленно добавил Кайл, и сердце сдавило таким горьким отчаяньем, что дышать стало больно.

Он посмотрел на изукрашенные морозными узорами окна спальни, где почивала в этот ранний час миледи Келэйя, обнимая во сне супруга, и понял вдруг, что больше не может сделать ни шагу.

Эруард – был его домом, его сердцем, его душой! Эти суровые скалы стали сутью его, вросли в него, и, чтобы позабыть их, нужно было вырвать их с корнем из памяти своей, а значит, часть своей души вырвать. Но он знал, что всегда и везде, где бы он ни был, засыпая, он будет слышать голос Спящего моря в Поющем гроте, слышать его таинственный шёпот в безлунную ночь и его гневный рёв в зимнее ненастье.

Хлёсткий порыв ветра ударил в лицо, острые льдинки снега резанули по глазам, и в тот же миг в память отчётливо врезался вчерашний вечер, слова Келэйи, ещё более холодные и жёсткие, чем этот студёный ветер.

– Нет пути назад! – вслух сказал себе Кайл, отгоняя глупые мысли зайти попрощаться к Шэрми, взять на дорожку её сказочный хрустящий горячий хлеб, потянуть немного время в надежде на чудо.

Он запахнулся в плащ поплотнее и решительно направился в конюшню.

Хагдонн не удивился раннему визиту юноши – не впервой было пускаться в путь ни свет ни заря. В этом замке вообще мало кто отличался склонностью к позднему сну. Конь узнал своего хозяина ещё с порога, оживился, зафыркал обрадовано и трижды приветственно мотнул головой, когда тот открыл дверь в стойло. Кайл с грустной улыбкой взъерошил густую мохнатую чёлку. Хагдонн переступал нетерпеливо, поджидая, пока его оседлают. Ему не терпелось размяться после долгой ночи, бархатные ноздри его соскучились по свежему морозному воздуху, по ветру, что гулял над зимними пустошами Эруарда.

Кайлу и самому в это утро казалось, что время словно застыло на месте: минуты тянулись, томительные, как долгие зимние вечера здесь, на севере, исполненные сумрака и ожидания весны, тягучие, как леденцы из жжёного сахара, что готовила на праздник Солнцестояния добродушная Шэрми для своих любимцев – совсем ещё «желторотых птенцов» Кайла и Кеи.

Во дворе к Кайлу привязался один из тех псов, что караулили подачку у кухонной двери – старый разбойник, с разодранным ухом и куцым хвостом. Он вилял своим обрубком, крутился под ногами, вызывая тем самым недовольство ревнивца Хагдонна. Жеребец так и норовил лягнуть назойливую дворнягу. Но Кайлу было отрадно, что хоть одно живое существо провожает его теперь в дальний путь, из которого он никогда не вернётся.

Эруард по-прежнему спал, но жизнь уже пробуждалась в нем.

С каждой минутой Кайл чувствовал это всё явственнее, чувствовал тем особенным, нечеловеческим чутьём, которое было неведомо смертным, которое оставалась загадкой даже для него самого, не говоря об окружавших его людях. Порой, особенно в мальчишеские годы, он гордился этим особым даром, ибо он давал ему некое превосходство над сверстниками. Но всё же чаще он ненавидел в себе это странное, несвойственное остальным, умение видеть и знать то, что не дано чувствовать и понимать смертным, этот голос души – дар чуждого ему Свободного Народа. Но этот дар сидел у него в крови, в его смешанной, проклятой крови, и от него не избавиться, как невозможно изменить оттенок сапфирно-синих глаз и волос цвета воронова крыла. И теперь в хранящих безмолвие галереях замка, тихих, как погост на утёсе, он уже различал зарождавшиеся шорохи и звуки. Их становилось всё больше…

Дальше не было смысла тянуть время. Кайл вскочил в седло Хагдонна и направился к воротам. Он ехал неторопливо, с интересом разглядывая переплетение собачьих и птичьих следов на тонком белом полотне снега во дворе. Вскоре здесь заснуют люди, и чистый снежный лист будет испорчен, истоптан, превратится в грязь…

Но он этого не увидит – его ждут бескрайние пустоши, светлые и чистые, как лепестки белых лилий у Оленьего пруда, и след его судьбы ещё не начертан на этом меловом полотне…

– Кайл!

Он вздрогнул от этого звонкого пронзительного окрика, хрустальным эхом прокатившегося в сонной утренней тишине замкового дворика и разбившегося о холодные древние камни. Он вздрогнул, хоть, положа руку на сердце, и ожидал этого, и боялся, что не успеет уехать незамеченным, а может быть, и надеялся втайне на это.

Кайл остановил беспрекословно подчинившегося Хагдонна и оглянулся.

Келэйя стремительно сбежала вниз по лестнице, лёгкая, как танцующие в воздухе снежинки. Она на ходу запахивала на груди серый, расшитый жемчугом, тёплый плащ, и студёный ветер играл с его полами, трепал, как стяги на ветру. Издалека казалось, что за спиной девушки раскрываются два серебряных крыла. Под плащом на ней была лишь тонкая сорочка, и когда она ступила на заснеженный двор, Кайл заметил, как её лёгкие домашние туфельки, надетые на босу ногу, проваливаются в пушистый ковёр снега, покрывавшего брусчатку. Но Келэйя, казалось, холода не замечала.

Когда она приблизилась, на её худеньком личике явственно читались злость и досада, и янтарные глаза полыхали искрами гнева. Ветер перебирал спутанные после сна тёмные пряди волос, и снежинки, запутавшиеся в её локонах, горели ярче драгоценных жемчужин на плаще.

– Хотел уехать на рассвете? Пока солнце не встало… Покуда спят все. Уехать, не простившись! – сказала она, не скрывая обиды.

В этот миг, стоя на ледяном ветру, озябшая, тоненькая, разгневанная, и всё же храбрившаяся и гордо вздымавшая свой острый подбородок, она казалась совсем ребёнком, обиженным маленьким ребёнком. И так живо напомнила Кайлу ту нескладную девочку-сорванца, с которой они когда-то исследовали таинственные закоулки эруардского замка и глубины Поющего грота, девочку, что встретила его в тот вечер, когда он впервые очутился в Каминном зале.

Но многое изменилось в ней с тех пор: добавилась женственность, статность, и то особое очарование, которое рождается из сочетания силы духа и мягкости сердца – теперь она была владетельницей этой земли… Впрочем, для Кайла она всегда оставалась госпожой, с тех самых пор, когда в детстве они играли в королеву и её рыцаря. И теперь ему стало неловко оттого, что ей пришлось взирать на него снизу вверх. Он не привык смотреть на свою миледи свысока и поспешил покинуть седло.

– К чему прощания? Я думал, мы вчера решили всё… – хмуро ответил Кайл.

Он не знал, что сказать. Не хотел её обидеть, просто ответил первое, что взбрело в голову. Но Келэйя поняла всё по-своему, приняла на свой счёт, и он ощутил, что совесть мучит её гораздо сильнее, чем она старалась показать. Он чувствовал себя так, будто его зажали в угол, как загнанного зверя, и готов был провалиться от смущения и неловкости.

– Я обещала дать тебе денег, – напомнила Кея холодно, стараясь придать своему голосу оттенок деловитости и безразличия, но глаза выдавали её, и она опасалась встречаться взглядом с «синими озёрами» полукровки.

Тонкая бледная ручка вынырнула откуда-то из складок плаща – на ладони лежал увесистый кожаный кошель. Но Кайл не шелохнулся, остался стоять неподвижно и молча, держа поводья Хагдонна. Не зная, куда себя деть, Келэйя замялась на миг, потом сама проворно расстегнула походную сумку, притороченную к седлу, сунула туда деньги – руки у неё слегка дрожали и движения были поспешными, нервозными.

Меньше всего на свете Кайлу хотелось, чтобы она винила себя в чём-то, чтобы её совесть мучила. Ему было горько оттого, что всё сложилось именно так. Эта горечь оседала в сердце как зола пепелища, покрывала душу чёрной коркой отчаяния и разочарования. Но Кайл не мог винить в предательстве свою «королеву», причиной всему была судьба, его проклятая судьба, и не более.

– Не надо ничего, – негромко сказал парень, желая успокоить её и облегчить её совесть. – Не тревожься за меня! Я не пропаду!

– Не сомневаюсь, – Кея заставила себя улыбнуться, хоть глаза у неё и блестели от слёз, так же ярко, как льдистые хрусталики снега, прикорнувшие на меховом воротнике её плаща. – Но что же ты даже на память обо мне взять ничего не хочешь?

Кайл поднял на неё свой взгляд, впервые за это утро. Может, он просто хотел понять, наконец, что же таится в её душе, казавшейся такой знакомой и понятной все эти годы и вдруг оказавшейся такой чужой. Зачем теперь она готова лить слёзы оттого, что он уезжает, если сама вчера велела ему убраться прочь с глаз?

– Я и так тебя не забуду… никогда… и нигде! – ответил Кайл честно.

И тогда губы её дрогнули, и милое девичье личико исказилось, словно от муки, и слёзы в златых глазах засияли ещё ярче.

– Тогда подари что-нибудь мне… на прощание… В память о тебе…

Её тонкая рука потянулась к парню, словно под действием неведомых чар. Келэйя коснулась солрунгской ракушки, что он всегда носил на груди, ласково провела по ней бледным пальчиком.

– Может, твой амулет?

Кайл отстранился.

– Нет! Это – память о матери, чужие дары нельзя отдавать, – ответил Кайл, глядя на её озябшую ладонь, так и застывшую в воздухе, и борясь с почти непреодолимым желанием спрятать её нежные пальчики в своих руках, прижать к сердцу, обогреть.

Добавил, чтобы отогнать наваждение:

– Да и твоему мужу это не по душе придётся, если он увидит…

Кея вздохнула, запахнулась сильнее в плащ, согласно кивнула:

– Да, ты прав! Он разозлится, – и прошептала еле слышно, так, словно опасалась, что в зыбкой тишине утра кто-то различит её слова: – Тогда подари мне то, что он не увидит, о чём не узнает никогда!

Никогда прежде Кайл не видел у неё такого взгляда, такого молящего, испуганного взгляда. Вот только чего она боялась: собственных ли слов и желаний, опасности разоблачения и ревности Шеали, или того, что может потерять последнюю возможность что-либо исправить?

Поцелуй был коротким. Хотя от одной мысли о близости Кеи, у Кайла голова пошла кругом. Он осмелился лишь на один короткий миг коснуться её губ, нежных, мягких, замёрзших на ветру. И прикосновение это к её холодной бархатной коже принесло в душу ещё большее смятение.

А потом он заглянул в её глаза и понял простой ответ на все вопросы: она отчаянно хотела, чтобы он остался и никуда не уезжал, да, она хотела этого так же непреодолимо и неистово, как яростно хотела и того, чтобы он исчез из её жизни навсегда!

– Прощай! – коротко бросил Кайл, выполняя желание своей миледи, и молниеносно взлетел в седло.

Хагдонн успел сделать несколько шагов, прежде чем её полный отчаяния возглас заставил Кайла снова оглянуться назад:

– Кайл!

Она нагнала его, вцепилась судорожно в стремя, заглянула в глаза, уже не стыдясь своих слёз:

– Это ведь не ты, Кайл? Ну, ответь! Скажи мне! Это ведь не ты! Это… он???

Кайл сжал зубы.

Несколько мгновений он смотрел на Кею, будто размышляя, а потом сказал нежно и равнодушно:

– Холодно… Не стой на ветру!

Келэйя отпустила стремя, устало уронила руки и отступила на шаг, глядя вслед уезжавшему всаднику. Вопреки последнему напутствию Кайла, она ещё долго продолжала стоять посреди опустевшего двора. И несколько раз, оглянувшись, Кайл видел её застывший силуэт.

За это время снег посыпал сильнее: крупные невесомые хлопья кружили в воздухе, как лебяжий пух. И в белом мареве вьюги оцепеневшая фигурка Келэйи казалась совсем нереальной, словно туманный призрак, дух ненастья, не успевший растаять до восхода солнца. Она стояла совсем одна, словно прекрасная мраморная статуя, и лишь трепетавшие серые крылья плаща и тёмные пряди волос, скользящие змейками на ветру, выдавали, что это живое существо, а не зимнее видение.

И только когда Кайл почти достиг городских ворот, ему почудилось, что где-то вдалеке раздался мужской голос. Кто-то окликнул Келэйю по имени. Должно быть, Шеали проснулся и, не застав жену в постели, отправился на её поиски…

Обернувшись в последний раз, полукровка увидел, что она, наконец, направилась к замку, легко скользя в окружении роя танцующих снежинок, словно Аделина, Королевна-Зима, в сопровождении своей свиты. Через миг она исчезла из вида, словно туманный мираж. Но в памяти Кайла навсегда остался этот образ – тень, окутанная вуалью метели, потерянная, сиротливая тень, с душою, закованной в ледяной панцирь одиночества, на которое она сама обрекла себя в наказание за собственную слабость и малодушие.

У ворот на страже стоял Дари – юный воин, с которым Кайлу не раз доводилось бывать на охоте, в те безоблачные золотые деньки, когда ещё жив был милорд Ратур, и никто не знал печалей и напастей. Тот поприветствовал всадника беспечным кивком, решив, что парень отлучается по обычным делам и вскоре вернётся.

А чуть поодаль, на перевёрнутой бочке, его поджидал Талвар. Старик сидел, закутавшись в свой косматый плащ из медвежьей шкуры, суровый, могучий, и ветер перебирал его курчавые седые волосы и клочковатую бороду. Здесь, в полумраке арки ворот, он показался Кайлу похожим на Болотного Деда.

Рыцарь поднялся, завидев Хагдонна и его седока, расправил широкие плечи, выпрямился во весь свой дюжий рост, прищурился с привычной хитринкой.

– Уезжаешь? – хмыкнул он вместо приветствия. Кайл ничего не ответил – по сути, это был не вопрос. – Удачи, сынок! Надеюсь, Мать Мира не оставит тебя своей милостью!

– И вас да хранят Светлые Небеса! – откликнулся Кайл. – Всех вас… кто остаётся в Эруарде.

Хагдонн шёл не спеша, снег скрипел под его копытами. Талвар без труда шагал рядом, и белые хлопья, кружась, покрывали его и без того серебристую голову, ложились на плечи.

– Берегите её… Келэйю! Раз уж я теперь не смогу, как обещал, – глядя вдаль на бескрайние заснеженные просторы, попросил Кайл.

Он принял как должное, что Талвар, не спрашивая, вызвался проводить его, и парню было приятно его молчаливое соседство.

– Уж будь покоен, – заверил старый рыцарь. – Ни один волос не упадёт с головы моей миледи, покуда я жив!

Парень кивнул с чуть грустной улыбкой, он не сомневался в преданности этого человека. Некоторое время они молчали.

Потом Талвар сказал, словно размышляя вслух и обращаясь к самому себе:

– Я всё-таки расскажу ей! Она должна знать…

– Нет! – коротко оборвал его Кайл. Посмотрел на старика, но тот настойчиво любовался окрестностями, хоть они едва различались сквозь завесу снега. – Теперь это уже тем более не имеет смысла.

– Истина всегда имеет смысл! – наставительно рассудил Талвар, наконец, встретившись взглядом с Кайлом. – Я думал, это ты усвоил, сынок?

– Истина, справедливость, честь… – вышел из себя Кайл, – кому нужны эти громкие слова? Истина Кее не принесёт ничего, кроме нового горя!

– Я скажу ей, – покачал головой старик, словно пытался самого себя убедить в правильности своего решения. – Она должна знать. Она – сильная девочка! Келэйя ир Ратур – дочь своего отца! Наш милорд никогда не боялся правды, какой бы жестокой она ни была! Я скажу ей, сегодня же…

– И обречёшь её на ненависть к собственному мужу, – не отступал Кайл. – Она станет презирать его, но не оставит, потому что поклялась в верности до конца своих дней! И будет жить с ним, мучаясь и терзаясь… Этого ты хочешь?

– Она простит его! – с тяжким вздохом сказал Талвар. – Время пройдёт, и она всё простит. Поверь, я жизнь повидал – знаю, что говорю! Всё уляжется, и настанет день, когда это забудется… Но теперь, я скажу ей!

Кайл хранил молчание.

А Талвар остановился, стряхнул с головы снег, натянул капюшон почти на глаза:

– Скажу ей! – окончательно утвердил он и добавил: – Думать, что всё это твоя вина, для неё гораздо больнее…

Это были его последние слова.

Вороной неторопливо брёл дальше, время от времени возмущённо фыркая, когда хлопья снега падали ему на нос. Оглянувшись, Кайл видел, как Талвар поднял руку в знак прощания. Постояв немного, он побрёл обратно к замку, слегка пошатываясь под неистовыми порывами ветра, проваливаясь в нанесённые за ночь сугробы. Издали, в сумраке утра и хаосе ненастья, он походил на пробудившегося среди зимы медведя-шатуна.

– Вперёд, Хагдонн! – велел Кайл, подгоняя жеребца.

И тот, почувствовав свободу, радостно прибавил шаг. Дорога сливалась с равниной, бесконечной, как Спящее море. И можно было отправляться куда угодно!

Новый мир ждал бывшего раба, но отчего-то обретённая такой ценой свобода не радовала души. Глаза слезились от колючего снега и разъярённых порывов ветра, а, может быть, вьюга и ненастье были здесь совсем ни при чём…

***

– С тех пор я ни разу не был в Эруарде или его окрестностях. Устроился я быстро и неплохо. Судьба завела меня в Энлисгорт, где я поступил на службу в вольную дружину эрра Аландра. Его наёмники, охранявшие торговые обозы и жизни знатных богатеев, даже родичей короля, в столице имели отличную репутацию и неплохой доход.

Поверив слухам, я отправился прямиком к эрру Аландру, а тот, разумеется, посмеявшись над моей наглостью, сразу же указал мне на дверь.

Во-первых, он брал к себе на службу только людей, во-вторых, ему показалось, что я слишком юн для подобной жизни. Но я отступать не собирался. Тогда эрр Аландр велел двум своим ребятам вышвырнуть вон «настырного желторотого полукровку», но вышло так, что я уложил их обоих, даже меча не обнажив. Это заставило хозяина наёмников признать, что первый взгляд зачастую обманчив, и пересмотреть подход к выбору своих ратников.

Так я остался в его дружине на три с лишним года. Единственный – с примесью лэмаярской крови среди северян. Сначала ко мне цеплялись из-за этого, но быстро привыкли и стали относиться с уважением. Парни, служившие у Аландра, оказались славными ребятами. Доблесть и надёжность они друг в друге ценили гораздо больше, чем чистоту и благородство кровей! Они все так и звали меня «Полукровка», и это прозвище вскоре внушало ужас всем разбойникам и охотникам до чужого добра, промышлявшим в то время в окрестностях столицы, и не только. Я успел повидать столько земель и пережить столько приключений, что и целой ночи не хватит поведать обо всём. Это было хорошее время! Нужно было думать о том, чтобы выжить в дне сегодняшнем и выполнить свои обязательства как должно, так что времени на скорбь не оставалось. Некогда грустить о прошлом, если от тебя зависят чьи-то жизни и благополучие!

Потом меня потянуло дальше, хотелось повидать весь мир. А тут ещё после смерти короля Мираная, жизнь в Энлисгорте начала неуловимо меняться. Сначала почти незаметно, потом всё очевиднее. Нет, о войне с Кирлией пока никто даже не говорил… Но мне не нравилась политика юной королевны. Костры мятежей опять запылали по всему Герсвальду, как в страшные дни моего детства. Снова возвращались смутные времена и междоусобные распри, и мне не хотелось быть их частью!

В такие тёмные дни парни Аландра без работы не оставались! Напротив, в наёмниках нуждались всё больше.

И всё-таки я ушёл из дружины! Хоть и пеняли мне все, что это глупость, ибо более хлебного места я не найду!

Эрр Аландр посетовал для порядка, но отпустил с благословением.

И началось… Вифрия, Левент, Ларн, Средние Земли, горы Карсил, Малькти…

В конце концов, Кирлия, ставшая со временем родной. Я привязался к этой земле, полюбил её так, словно она была моим домом. И когда началась война…

– Ты встал под знамёна короля Кенвила, – кивнула Романова. – Парни мне рассказывали кое-что…

– Легендарную байку о Битве при Эсендаре? – ухмыльнулся Северянин.

– Хочешь сказать, что это всё очередные выдумки? – не поверила Настя. – Так ты не спасал короля? Не сражался вдвоём с Далардом против всей непобедимой армии Герсвальда?

– О, даже так?! Что ещё тебе разболтали наши друзья? Историю о том, как мы устроили с Далардом поединок на мечах за сердце Лиэлид, тебе тоже поведали?

– Неужто и такое было? – ахнула Настя.

– Нет, это только сказки королевского двора, – улыбнулся Кайл. – Я же говорил, молва любит преувеличивать… А я редко откровенничаю. О том, что я тебе сегодня рассказал, даже Даларду не всё известно. Знаешь, я…

– Вот это да! По правде сказать, не ожидал застать вас здесь! – изумлённый голос Эливерта прозвучал так неожиданно, что Настя подскочила.

Разбойник застыл у входа с канделябром в руках.

– Полуночники, спать не пора? – насмешливо вопросил он, похоже, совершенно не раскаиваясь по тому поводу, что перебил их душевный разговор. – Скоро солнце встанет!

Эл подошёл ближе, облокотился на камин, водрузив на полку подсвечник.

– Ничего себе! Ещё и пьют без меня! – привычно ухмыльнулся атаман. – Не помешал, надеюсь? Может, вы тут о чём-то тайном ворковали в столь поздний час? Или ранний? Я как-то путаюсь!

– В самом деле, уже светает! – изумилась Настя. – А мы и не заметили…

– Видно, ты слишком была увлечена рассказами милорда Кайла, солнце моё? – язвительность сочилась из каждого его слова, как сок из переспевших ягод. – Говорят, он – хороший рассказчик. Я тоже послушаю, если не прогоните, а то никак уснуть не могу…

– Да, собственно, уже всё рассказано, – примирительно заявил Северянин, пожимая плечами. – Засиделись мы, ты прав! Пора расходиться! А сам-то чего не спишь?

– Отоспался за эти дни на год вперёд, – проворчал разбойник уже не столь ехидно. – Да и плечо ноет. Вот и маюсь бессонницей, брожу один в ночи по замку, как неугомонное приведение. Почудилось, что голоса услышал, решил заглянуть! А тут вы…

– Кайл мне рассказывал о Севере… – поспешила объяснить Анастасия.

Неловкое молчание повисло в воздухе.

– Стало быть, я всё-таки помешал… Ну, пойду тогда! – Эл нерешительно замялся, хоть это ему было абсолютно несвойственно. – Дэини, попросить хотел… Ладно, забудь! Обойдусь!

– Что такое? – тотчас встрепенулась девушка. – Тебе нехорошо опять?

– Нет, не пугайся! – мотнул головой вифриец. – Просто повязка ослабла. Глянешь? Не хочется миледи Вилирэн среди ночи по пустякам беспокоить…

О, Мать Мира, и где он этого успел набраться – тактичность, кротость, вежливость! Как тут отказать?

– Ах, разумеется! – вспыхнула Настя. – Ты же знаешь, я всегда помочь рада! Тем более, мы, в самом деле, уже собирались расходиться…

– Да, я успел утомить миледи Дэини своими сказками… – улыбнулся Северянин. – И хотел уже предложить проводить её.

– Ну, теперь в этом нет необходимости, – улыбнулся Эл ему в ответ. – Я провожу тебя, Дэини, а там посмотришь, что с бинтами! Их надо чуток подтянуть. У меня даже свечи есть, дабы осветить нам путь. Милорд Кайл, надеюсь, не заплутает один?

– Я в этом замке могу ходить с закрытыми глазами, не извольте беспокоиться! – заверил полукровка. – Светлой ночи! Благодарю за этот вечер, миледи Дэини! И за то, что выслушала!

Настя мучительно пыталась подобрать слова прощания. Ей так хотелось сказать Северянину, как много значил для неё этот разговор сегодня, его откровенность и доверие. Рыжая не сомневалась, этот парень редко открывает кому-либо своё сердце, и мало кто знает подлинную историю его жизни. То, что Кайл поведал, было сродни исповеди, и ничто не могло отнять ту удивительную близость, что связала их после этих откровений.

Но Настя не могла говорить о таких личных ощущениях сейчас, под пронзительным взглядом Эливерта. А тот словно нарочно выжидал, что скажет Романова. Сейчас разбойник был лишним здесь, он мешал так сильно, что она почти физически ощущала это. Настя гнала от себя эти мысли, ибо слишком хорошо помнила, как уже захотела однажды избавиться от него и как пожалела об этом спустя день. Но она также понимала, что явившись среди ночи в этот тихий зал, Эливерт испортил что-то, спугнул нечто важное, пугливо зарождавшееся и уже готовое стать реальностью. Он изменил судьбу, и теперь всё уже не случится так, как могло бы. Как должно было случиться…

А ещё Настя чувствовала себя какой-то неверной женой, застигнутой с любовником, словно она лгала им обоим.

Она хотела сказать Кайлу что-то нежное и ободряющее, зная, что он ждёт от неё каких-то особенных слов, но это было жестоко по отношению к Эливерту. И возможно, стоило наплевать на мнение разбойника, так не вовремя появившегося, но Настя не могла повести себя столь подло, не могла намеренно ранить его самолюбие – не заслуживал атаман подобного!

До чего же неловкая странная ситуация!

– Светлой ночи, Кайл! – наконец произнесла Настя. – Благодарю за рассказ и за откровенность! И я всегда готова выслушать, если это будет нужно! Идём, Эл!