Текст книги "Избранный светом. Песни хищных птиц"

– Магии у недрэ не должно быть.

Люди ей не ответили. Помолчав какое-то время, она вдруг щелкнула каблуком о каблук. В повисшей тишине лязг железа был особенно резким и неприятным. Две фигуры в темно-серых плащах вышагнули из темноты дверного проема. Я не успел заметить, когда они появились, не слышал шагов. Они возникли из ниоткуда, и мне это не понравилось. Сестра плотнее вжалась в мою спину.

– Избавьтесь от них, – приказала женщина, неопределенно махнув рукой.

– Зачем же избавляться, хозяйка? – промямлил большой человек, совсем вросший в стену. – Пусть дешевле, но их все равно можно продать.

– Я не о недрэ говорю, – сказала она, не отводя своего пустого взгляда от меня и сестры.

Две фигуры в темных плащах направились к людям. Те начали о чем-то просить, умолять, в панике переходя с одного языка на другой, так что я совсем перестал разбирать их слова. Мне было неинтересно. Я смотрел только на фигуры, теперь я едва-едва слышал шаги их босых ног по каменному полу, видел, как их руки поднимаются, выскальзывая из серых рукавов. Их кожа была того же цвета, что и у нас с сестрой.

Я понял, что будет дальше. Понял и прижал сестру к себе, закрывая ей уши. Я и сам собирался зажмуриться, но не смог.

Люди бросились бежать, но не успели. Их собственные тени вдруг стали чернее, плотнее, зашевелились под ногами. Они все росли и росли как два дымных столба спереди и за спиной, пока наконец не приобрели четкую форму. Это была пасть. Люди закричали. Их крик отдался от стен комнаты и унесся в глубь туннелей. Так же, как крик нашей матери.

Пасть сжалась. Мучительно долгую секунду я смотрел в лица, искаженные немым криком и ужасом осознания собственной смерти, а потом все исчезло. Не осталось ни теней, ни крови, даже две фигуры в серых плащах куда-то пропали.

Один только звук – стук сердца где-то в горле, лихорадочно быстрый. Я прижал сестру ближе. Она ничего не видела, но слышала и понимала. Она боялась, я чувствовал, как она дрожит от страха в моих объятьях.

Мои руки тоже тряслись от сковавшего тело холода. Я не сразу тогда понял, что и сам боюсь. Но я испугался не теней, не страшной пасти, не криков. В ту долгую секунду, глядя в лица людей, отнявших у нас мать, причинивших нам боль, осознавая, что они мучительно умирают, я почувствовал удовлетворение.

– Отпусти ее. Встань, – отчеканила женщина.

Ей не нужно было кричать, как люди, чтобы слова звучали приказом.

И я повиновался. Я разжал заледеневшие руки и с трудом поднялся с лежанки, сестра встала рядом.

– Вы язык мой понимаете. Хорошо, – кивнула она. – Ты правда людей ранить умеешь?

Я уже и не помнил, когда кто-то, кроме матери, разговаривал с нами и, более того, хотел, чтобы мы отвечали. Но я не знал, что ответить. Не знал, как ранил человека. Не знал, смогу ли сделать это снова. Но мне хотелось попробовать. Я внезапно подумал о том, что мог бы стать таким же, как те недрэ, что управляли тенями. Я мог бы получить эту силу. Я… понял, что эти мысли пугают сестру еще больше, и запретил себе думать об этом.

Меня могли ударить за любой ответ, поэтому я молча кивнул, ожидая наказания. Но женщина ничего не сделала, только перевела взгляд на сестру.

– А ты? Ты тоже, как он, умеешь?

– Не знаю, – тихо ответила сестра. Не лучший ответ, за него тоже можно было получить сильный удар. Но женщина не ударила.

– Вы странные дети. – Женщина чуть склонила голову, при этом сережка в ее ухе едва слышно звякнула. – Вы знаете, кто я?

– Хозяйка, – ответила сестра за нас обоих.

– Вы умные дети, – она удовлетворенно кивнула. – Идите за мной.

Она снова махнула рукой и направилась к двери. Нам ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться. Мы вышли за ней в кромешную тьму туннелей, ориентируясь лишь на железный стук ее каблуков.

* * *

Потом снова был корабль – нас перевозил. С острова на остров или сразу на материк, мы не знали. Но впервые мы плыли не в трюме. Госпожа заперла нас в маленькой каюте, сказав, что, если попробуем бежать, тени тут же съедят нас. Но мы не собирались. Трюм или каюта, веревки или тени, вокруг все равно были лишь зима и море. И волны, набегая одна на другую, бросали корабль то вниз, то вверх.

«Думаешь, мы больше никогда не увидим маму». – Тихий голос сестры в моей голове сплетался с шумом моря. Сестра и так знала, о чем я думаю, потому не спрашивала, просто хотела удержать меня в сознании. Она боялась, что я могу уже не очнуться.

«Никогда».

«Думаешь, твоя рана не заживет».

«Не заживет».

Рана так и не перестала болеть, было жарко, и голова кружилась, не хватало воздуха. Саму же рану будто жгли раскаленным железом. Я думал, что эта боль теперь останется со мной до самой смерти. Я думал, что она же меня и убьет.

Это были медленные, полусонные мысли. Сознание качалось вместе с волнами, каждый раз падая все глубже вниз. Мне не хотелось, чтобы боль переползла к сестре. Я думал, что, может, если умру, то и боль умрет со мной.

Сестре было страшно от этих мыслей.

«Если я не умру, то хочу научиться управлять тенями», – подумал я, с трудом удерживая себя в сознании. Мне не хотелось оставлять сестру в одиночестве здесь.

«Мне не нравится эта сила, она пугает».

«Меня пугает то, что я не могу защитить тебя».

«Может, бывает какая-то другая сила, не такая… жестокая?» – спрашивала она с надеждой. Но я ничего не ответил. Мне казалось, что любая сила жестока уже по своей природе.

* * *

– Господин мой, – сказала хозяйка, – это те, кого я вам показать хотела.

Мы так и не успели понять, куда прибыли, на остров или на материк. Из-под тусклого серого солнца хозяйка быстро увела нас в темные туннели. Мы долго шли за лязгом ее каблуков, пока не вышли в округлый зал с высоким куполообразным потолком. Там нас уже ждали.

Хозяйка подтолкнула нас вперед, ближе к кому-то, кто тоже был закутан в темно-серый плащ, тень под капюшоном оказалась настолько черной, что невозможно было рассмотреть лицо.

Тонкая фигура изучила нас с высоты своего роста, но ничего не сказала. Хозяйка молча стояла за нашими спинами и ждала. Кажется, ей было страшно. Тишина висела над нами и давила на голову. Мне было сложно стоять на ногах, рана жгла, и меня качало на волнах ее огня.

А потом фигура ударила меня. Полоснула чем-то невидимым прямо по ране, не двинув рукой. Я рефлекторно ударил в ответ.

Я сделал это даже раньше, чем закричал от боли. Будто всегда отвечал на удар ударом. Все было почти так же, как в прошлый раз. Воздух будто уплотнился, сжался в тонкую леску, и ею, как плетью, я и полоснул врага.

Я ожидал, что фигура сейчас, как и человек до нее, схватится за руку, из которой закапает кровь. Но крови не было. Не было вообще ничего. Моя леска, крохотное, но острое лезвие, не достигло цели. Оно распалось, снова став воздухом.

Фигура нагнулась ко мне, и я увидел лицо, скрытое под капюшоном. Это было одно из самых красивых лиц, которые я успел увидеть. Но в тонких чертах его было что-то опасное, что-то пугающее. Кожа этого существа оказалась почти серой, лишь едва-едва сохранившей намек на прежний коричневатый цвет. Один глаз этого существа тоже заволокла бесцветная серость, зато второй сиял ярким желтовато-зеленым светом. Я смотрел в это лицо и не мог оторваться. Странная, неправильная мысль вдруг поразила меня.

Это существо, как бы оно ни было искажено серостью, раньше было таким же, как мы. Оно было недрэ.

Оно тоже принадлежало к тому народу, который называли низшим, слабым. Но офо, признававшие лишь силу, кланялись ему и звали господином. Все потому, что у этого недрэ была сила, которой не было ни у офо, ни у нас.

Я знал, что в голове сестры родилась та же мысль, что в моей собственной:

«Я хочу такую силу».

– Мальчик почти мертв, – сказал недрэ. Голос его был тих и странно мелодичен. В том, как он произносил грубые слова офо, угадывалась напевность эльфийского.

Сестра вздрогнула и заслонила меня собой. Между этими действиями не было перехода. В первое мгновение она стояла рядом, в следующее – уже передо мной. Она переместилась, не сделав и шага.

– То не угроза была, девочка. – Недрэ не испугался, даже не переменил позы. Хотя хозяйка, судя по тому, как лязгнули ее каблуки, дернулась назад. – Отойди, и я его вылечу.

Это был не приказ, не угроза, но и не просьба, а нечто слишком безразлично-спокойное, чтобы приобрести конкретную форму. Но почему-то этим словам хотелось подчиниться. Сестра сделала шаг в сторону с абсолютной покорностью. А потом настороженность вернулась к ней. Она посмотрела на недрэ, готовясь в любой момент снова переместиться.

Рука недрэ потянулась к моему лицу, я ожидал, что пальцы дотронутся до краев раны, что снова придет боль, но ошибся. От руки потекло желтовато-зеленое свечение, заполняя рану теплом, а не обжигающим жаром. Я чувствовал, как рассеченная кожа срастается, но не мог перестать ждать боли. Я все еще слышал свист плети в воздухе, материнский плач, крики людей. Невозможно было просто оставить все это, забыть. Я не чувствовал нас отмщенными.

На лице недрэ на мгновение отразилось что-то похожее на неудовольствие. Я ждал, что меня ударят, но недрэ, видимо, не собирался прикасаться ко мне.

– Ты крепко в боль свою вцепился, – сказал недрэ, глядя на меня своими разными глазами. – Может, это и хорошо. Память о боли – тоже память.

В его словах прозвучала странная неожиданная тоска, словно у него самого не осталось и этого.

Потом он поднялся и посмотрел за наши спины на хозяйку.

– Они пока не нужны. Слишком малы, энергия Моркета велика для них. Пусть тебе служат. Но помни, ты их лучше должна беречь, чтобы потом они моей госпоже послужить могли.

– Моркет меня да помилует, они шри-наа́ир пригодиться могут?! – не сдержавшись, почти вскрикнула хозяйка.

В языке офо было много слов для определения разной степени подчиненности. Позже я узнал, что «шри-наа́ир» означает «госпожа моего господина» или «госпожа всех господ».

Если бы мы с сестрой могли спросить, то спросили бы: кто это? Недрэ, стоявший перед нами, управлял теми, кто управляет тенями. Но был кто-то еще. Та, кто стояла над ним, была еще сильнее. Где-то внутри нас зарождалось желание увидеть ее и прикоснуться к ее силе.

– Да, они могут пригодиться. Если забота твоя раньше их не убьет, – бросил недрэ, удаляясь куда-то в туманную тьму.

* * *

Дни во власти госпожи потекли медленно, как вода в заболоченной реке. Ее большой дом стоял недалеко от побережья, в крохотном городке, прячущемся от пустынного солнца в тени высокой черной скалы. Дом был сделан из того же черного камня и одной своей стеной срастался со скалой. Госпожа как-то говорила, что дом питается ее силой. Врала.

Скала была мертва уже сотни лет, как и черные пески этой пустыни. Даже солнце, восходящее над ними в мутном мареве песчаной бури, казалось черным и неживым.

Сам дом тоже был мертвым. За день он успевал прогреться, и воздухом внутри него становилось почти невозможно дышать. За ночь же выстывал так, что мы часто просыпались, трясясь и стуча зубами от холода, и больше уже не могли заснуть.

Как переживали это другие, мы не знали. У хозяйки было много недрэ, но все они жили не в доме, а в пристроях рядом с ним. Днем эти пристрои раскалялись, как печи, а ночью почти покрывались льдом изнутри. Поэтому недрэ часто менялись. Мы быстро поняли, как это происходит. Сначала появлялся кашель, почти незаметный, редкий, такой бывает, когда надышишься песком. Потом он усиливался, становясь надрывным. Дальше можно было засекать время. Больше месяца никто не продержался. Они исчезали так тихо, будто их никогда и не было, таяли вместе с холодной ночью. А когда черное солнце вновь поднималось над пустыней, на их место приходил кто-то другой.

Мы с сестрой и сами болели так, но нас вылечивали. Хозяйке это очень не нравилось, она ругалась и злилась, что ей приходится тратиться на докторов для недрэ. Но после каждой нашей болезни в маленькой темной комнате становилось больше одеял.

Но мне все равно не нравились ни болезни, ни особенно – доктора. Иногда это были офо, иногда люди, разницы никакой. Все смотрели на нас презрительно, прикасались с опаской и отвращением, будто наши тела уже начали разлагаться. Они явно считали, что лечить недрэ – ниже их достоинства.

Хозяйка обращалась с нами намного лучше, чем с другими недрэ, потому что ей приказали. Она почти не била нас, а если и била, то только руками – не плетью или железными каблуками. Она никогда не натравливала на нас тени, хотя мы еще не раз видели, как она так избавлялась от неугодных.

Сама она не умела управлять тенями, но она управляла теми, кто властвовал над ними. Двое недрэ, появляющиеся по щелчку каблуков хозяйки. Они не жили в доме. Они нигде не жили. Их лица всегда были скрыты капюшонами. Они никогда не издавали ни звука. Их никогда не видели спящими или принимающими пищу. С каждым годом их руки становились все серее, словно что-то забирало их цвет.

Понаблюдав за ними какое-то время, мы пришли к выводу, что они не просто нигде не жили, они не жили в принципе. Они существовали. И с каждым годом их существование все меньше являлось жизнью.

Остальные недрэ в этом не слишком отличались от этих двоих. Большинство работали на плантации за городом. Здешние земли были мертвыми, они не могли давать урожай. Поэтому недрэ ходили к реке, что текла сквозь пески, и собирали ил, что впитывал частички ее жизни. Из той же реки они брали воду, чтобы поливать растения. Это был долгий монотонный труд.

Недрэ, которым повезло чуть больше, работали в доме. Они мыли и чистили все бесчисленные его комнаты. Хозяйка не использовала и половины из них. Но одним из ее развлечений было выбрать случайную комнату и проверить, насколько она чиста. Если она находила где-то песок или пыль, била всех недрэ без разбора. Иногда попадало и нам.

Время от времени хозяйка тоже заставляла нас заниматься порядком, носить воду для дома или что-нибудь еще, на что хватало ее фантазии. На самом деле она не знала, что с нами делать, как со слишком хрупкой и дорогой вещью. Чаще всего мы просто крутились рядом с ней, выполняя ее сиюминутные желания.

Другие недрэ были добры к нам, как были добры к любым детям своего народа. Когда никто не видел, они заговаривали с нами, а работники кухни даже могли чем-то нас угостить, хотя мы и так ели дважды в день. Но они все смотрели на мои шрамы. С сочувствием и сдержанным любопытством, с жалостью, но смотрели. Мне это не нравилось, и я начал прятать лицо под капюшоном, хотя сестра говорила, что мне нечего стыдиться.

Но я не стыдился. Эти шрамы были чем-то слишком личным для меня, в них были запечатлены чувства, которые я не хотел кому-то показывать, делить с кем-то. Даже с сестрой.

Наша жизнь в этом доме была лучше и легче, чем у других недрэ, даже тех, кто управлял тенями. Одно только упоминание «госпожи всех господ» оградило нас от большинства тягот существования нашего народа. И я все чаще думал о том, кем же она могла быть. О той тайне, которую она могла знать. Тайне подчинения всех нас.

Зачем мы с сестрой понадобились такому существу? Ответ крылся в магии, которой хозяйка заставляла нас заниматься. И она очень злилась, если мы долгое время не представляли ей сколь-нибудь значимых результатов. Проблема заключалась в том, что ни хозяйка, ни мы сами не знали ничего о магии.

– Вы глупы, ленивы и бесполезны. – Звонкая пощечина заставила меня упасть на пол. – Вы, жалкие крысеныши, зря доброту мою используете.

Я не ударил ее в ответ, даже не попытался выпустить нити. Такой уровень самоконтроля, с моей точки зрения, уже был результатом. Но у меня не было права на точку зрения.

Магия, та, что хозяйка купила у какого-то настоящего мага, все равно не позволила бы нам навредить ей, как не позволяла и сбежать. Эта магия вросла в наши тела вместе с тонкими железными кольцами, которыми хозяйка проколола нам уши. Но соблазн попробовать перерезать ее шею рос с каждым днем.

– Простите, хозяйка, мы в следующий раз лучше постараемся. – Сестра в мгновение ока оказалась между мной и хозяйкой, стоя на коленях и склоняясь так низко, что белые волосы ее накрыли собой пол.

Хозяйка наступила на них. Сестра не вздрогнула, даже когда рука схватилась за волосы с другой стороны и потянула вверх.

Мне хотелось отбросить эту руку, сделать что угодно, только бы навредить хозяйке. Пусть даже это будет стоить мне жизни. Но я не мог. От одного только удара у меня в голове все смешалось так, что я с трудом понимал, где верх, а где низ. Я был до омерзения слаб.

– Думаю, волосы твои слишком длинные, – сказала хозяйка, убирая ногу и собирая пряди в один пучок над головой сестры.

Потом хозяйка достала нож и отсекла половину. Мне показалось, что она полоснула по моей коже. Зажав белые пряди в руке, сказала:

– Я каждый день часть буду отсекать, пока вы результат мне не покажете. Когда волосы кончатся, кожу срезать начну.

И она ушла, бросив пряди сестре в лицо. Было понятно, что это вовсе не пустая угроза.

Тогда мы действовали наугад, вслепую пробуя то одно, то другое, ранясь собственной магией. Сестра всегда старалась в два раза больше меня. Она продолжала работать, когда я уже падал без сил. Я мог лишь лежать на полу, без возможности даже пошевелиться, израненный собственной магией, и наблюдал за ней, ненавидя свое бессилие.

Сестра всегда помогала мне. Научившись чему-то сама, она сразу думала, как приспособить это для меня. Я же мог лишь тенью следовать за ней.

В тот раз сестра научилась перемещаться вместе с небольшими предметами. Я смог с помощью нитей оставлять царапины на камне. Хозяйка не удовлетворилась полностью и все же срезала еще часть волос сестры, но сказала, что на следующий день этого не сделает.

Волосы сестры были ниже пояса, но когда получилось представить хозяйке результат, они едва-едва доставали до основания ее ушей.

Но даже несмотря на такие моменты, в черном доме мы жили неплохо. Иногда хозяйка уплывала на несколько дней или недель, тогда мы были предоставлены себе. Но все равно никогда не чувствовали, что по-настоящему одни. Запах духов и благовоний пропитал каждый угол этого дома, так что казалось – хозяйка всегда здесь. Стоит за твоей спиной. Смотрит.

Было и еще кое-что, не дававшее нам почувствовать себя спокойно, – голоса. Они возникали иногда, когда около дома или прямо в подвале появлялся серый туман. Он сочился из трещины в камне или из песчаной воронки. Вместе с туманом текли и голоса.

Впервые, когда услышал их, я долго стоял рядом с мутно-сизым столбом, поднимавшимся из дыры в песке, и вслушивался. Все пытался понять, что же они говорят. Я так сосредоточился на смысле слов, что не заметил, как сам чуть не упал в зыбкую бездну. Сестра оттащила меня в последний момент.

С той поры голоса возвращались снова и снова. Иногда их было сложно отличить от ветра, а иногда они завывали так громко, что я не знал, как укрыться от них. В такие моменты сестра что-то говорила мне, пытаясь заглушить голоса. Обычно просто пересказывала сюжеты материнских песен. Сама она голосов не слышала. И никто другой тоже.

Но пугало не это, а то, что в голосах было что-то особенное, что-то столь же притягательное и отталкивающее, как и в той тени, что перекусила напополам людей, отнявших у нас мать.

Я чувствовал странную связь с этим туманом, которой не было у сестры. Я знал, что голоса зовут меня к себе, что я должен быть с ними там, во тьме. Там мое место.

Сестра запрещала мне думать об этом. Она убеждала, что всегда будет светом, который отгонит от меня любую тьму. Я старался ей верить.

* * *

Мы не знали, сколько лет провели в черном доме. Мы ощущали время лишь через изменения, происходящие с теми, кто окружал нас. Менялись недрэ, служившие в доме. Серела кожа тех, кто управлял тенями. В черных волосах хозяйки появлялись серые пряди.

Сами мы тоже менялись, но так медленно и плавно, что почти не замечали этого. Мы давно поняли, что хозяйка стареет, пока мы растем. Мы поняли, что старость убьет ее раньше, чем нас. Это было приятное знание.

Другие же наши знания все так же давались через труд, боль и угрозы. Но сестра значительно увеличила расстояние своих перемещений и научилась передвигаться вместе с кем-то. И если бы не чужая магия, приковавшая нас к хозяйке, мы бы могли сбежать и найти тот Белый город, который едва помнили из жизни до черного дома, туннелей и корабельных трюмов.

Мне нравилась магия сестры. От нее веяло тем чувством, которому я не знал названия, но оно тоже ассоциировалось с жизнью до. Моя же собственная магия была не такой.

– Я хочу понять, нити твои насколько остры, – сказала хозяйка, приведя нас в один из пристроев.

Мы дошли до лежанки, на которой мучилась в бреду лихорадки изможденная болезнью недрэ.

– Отрежь ее руку.

Я посмотрел на хозяйку, мне казалось, что я не понял смысла ее слов. Наверно, на моем лице отразился ужас. Я разрезал по ее приказу вещи разной прочности, но она никогда не приказывала практиковать мой талант на ком-то живом.

– Режь, иначе я это с рукой сестры твоей сделаю. – Пальцы хозяйки сомкнулись на рукояти ножа.

В голове все загудело. Будто сотни и сотни волн разом врезались и проникли в ствол полого дерева. В этом гуле мне чудились отзвуки голосов из тумана.

Я не знал, насколько правдива ее угроза. Мы с сестрой были для чего-то нужны, но насколько целыми? Я не мог просто ослушаться хозяйки и ждать, что будет. Я не мог рисковать сестрой. Я не мог ослушаться.

– Быстрее. – Хозяйка схватила руку сестры и оставила на ней глубокий порез. Сестра даже не вздрогнула, зато я дернулся, как от удара. Казалось, хозяйка вскрыла шрам, перечеркивающий мое лицо.

Я снова посмотрел на недрэ, лежащую передо мной. Ее изможденное лицо с впалыми щеками и запекшейся кровью в уголках рта было совсем немного, но похоже на лицо нашей матери.

Гул в голове становился все громче, безжалостней. Я слышал в нем чей-то плач, чей-то далекий болезненный вой. Меня закачало, и я с трудом удерживался на ногах.

Я не мог сделать этого и не мог не сделать.

Нож хозяйки глубже вошел в руку сестры. Она закусила губу, из глаз все же потекли слезы.

«Она все равно умрет, – сказал я себе. И натянул нить. – Или она, или сестра».

Нить быстро рассекла плоть, почти дойдя до кости. Одно легкое движение, которого я почти не почувствовал. Мне казалось, что это будет сложнее. Это должно было быть сложнее.

Но тут недрэ очнулась и закричала. Такого надрывного, исступленного крика я не слышал никогда. Ее глаза широко распахнулись. Она смотрела на меня с чистым, бесконечным ужасом. Так не смотрели на людей, бивших ногами или кнутами. Нет. Так те люди, что отняли у нас мать, смотрели на хозяйку и ее тени за секунду до смерти.

– Быстрее.

Я подумал о сестре, о ране на ее руке, о том, что хозяйка все еще держит ее.

Это невозможно было остановить, только закончить.

И я перерубил кость.

Крови было так много, что ее запах затмил даже удушающий горький аромат жженых трав. Я тонул в кровавых волнах, захлебывался ими и чужим криком.

Вопль недрэ мешался с воем голосов из тумана. Они были во мне, прямо в моей голове, и рвали меня на части своей ненавистью. Я чувствовал, как огромная черная трещина открывается между ребер, как, делая вдох, я затем выдыхаю туман.

– Заставь ее замолчать теперь. Мне не нравится, как она кричит.

Гул в голове почти заглушил слова хозяйки. Я готов был упасть на пол. Рухнуть в кровь и грязь и умереть рядом с этой недрэ, только бы все это кончилось. Только бы сестру отпустили. Только бы она не смотрела на это.

Пожалуйста.

Если в этом мире есть боги, почему они не помогут мне? Почему они отворачиваются? Если я настолько противен им, то они могли бы помочь хотя бы сестре. Неужели одна связь со мной делает и ее недостойной?

Другая нить перерезала недрэ горло, легко и просто, будто это делал кто-то другой. Крови стало еще больше. Часть брызнула на меня. Я ощутил ее кислый металлический привкус во рту. Теперь мне казалось, что я утонул. Что меня утянуло на такую неизмеримую глубину, из которой я уже никогда не выберусь.

– Хорошо. Но в следующий раз не заставляй меня тебя торопить.

В следующий раз. Значит, будет следующий раз.

Это был второй раз, когда хозяйка похвалила нас. Я ненавидел ее похвалу.

Она развернулась и вышла, лязгнув обитыми железом подошвами. У моих ног все еще лежала недрэ, ее жизнь растекалась по полу лихорадочным пятном, касалась пальцев моих ног неприятным теплом. Я был вымазан чужой, только что отнятой жизнью, будто заклеймен ею.

Я поднял глаза от истекающего кровью тела. И увидел их. Недрэ. Таких же, как я.

Хозяйка не зря приказала сделать это прямо на глазах у них. Теперь они тоже смотрели на меня с ужасом. С большим ужасом, чем на тех, кто управлял тенями, чем на саму хозяйку. Потому что мы, я и эти недрэ, были разными. И это было жутко.

Я развернулся, поскользнувшись на липкой луже, чуть не упав, и выбежал из пристроя. Взглянуть в глаза сестре и увидеть в них то же выражение было выше моих истощенных сил. Негодование и отвращение.

Я с особенной ясностью понял – моя магия была мерзкой.

Я сам был мерзок.

* * *

– Думаю, вы готовы, – сказала хозяйка перед тем, как выпустить нас из черного дома, увести из города в тени черной скалы к самому побережью, где морские воды были темны от черного пустынного песка.

Мы шли – я, сестра, хозяйка и ее тени, – и черное утреннее солнце, еще не горячее, совсем безжизненное, висело в сером небе. Волны медленно накатывали на берег, я смотрел на них и думал, что не готов. Как бы хозяйка ни собралась изменить нашу с сестрой жизнь, я не был готов.

Потом снова потянулись туннели, бесконечные, как пустыня. Мы следовали в темноте за звоном железных каблуков, который привел нас в уже знакомый круглый зал с куполообразным потолком. В этот раз он был лучше освещен. На колоннах, выраставших из серых каменных стен, висели чаши, наполненные белым огнем. Он превращал зал в пылающий круглый контур, оставляя середину темной. Из темноты была выхвачена и часть потолка, и мы увидели, что купол, насколько хватает глаз, испещряют неведомые письмена. И хоть смысл их был неясен, от переплетений символов тянуло магией. Древней мертвой магией.

Как и в прошлый раз, высокая стройная фигура, затянутая в серый плащ, ждала нас. Но теперь рядом с ней стояла еще одна, такая же серая, но низкая, еще более худая. Из-под ее капюшона свисали пряди светло-серых волос, а около ног клубился туман. Тот самый, вместе с которым приходили голоса.

Хозяйка склонилась перед этими фигурами, ведь они были ее господами. Но мы с сестрой стояли прямо, завороженные завихрениями тумана.

Когда низкая фигура двинулась к нам, хозяйка попятилась так тихо, что ее железные каблуки ни разу не лязгнули о камень. Остался только запах горелых трав, как напоминание о том, что она все еще здесь, за нашими спинами. Фигура же замерла прямо напротив нас, так что можно было поднять голову и увидеть ее лицо, скрытое под капюшоном. Но мы стояли, глядя в пол.

– Смотри на меня, – сказала она, та, что звалась госпожой всех господ. Та, что была госпожой господина нашей госпожи. Третьей.

Она обратилась к нам как к единому существу, и мы синхронно подняли головы.

Она не была похожа ни на кого, раньше виденного нами. Она не была ни человеком, ни недрэ, ни офо, ни тенью. И одновременно была всеми ими в равной степени.

Она говорила на офо, мелодично растягивая гласные. Ее черная кожа была гладкой, как камень. А светло-серые волосы почти доходили до пола. Когда она говорила, в ее голосе слышались отзвуки чужих голосов. Когда она смотрела, под кожу пробирался холод.

Глаза ее были туманно-серыми и холодными, неживыми, как черная скала и черный дом хозяйки. Но когда она посмотрела на нас, посмотрела в нас, все переменилось. Туманно-серый начал быстро темнеть, а вот черные зрачки, наоборот, светлели и вытягивались, пока не превратились в две белые тонкие щелочки. Как свет из едва-едва приоткрытой двери.

А потом на ее лбу распахнулся третий глаз. Огненно-красный с черным прямоугольным зрачком. Он был больше похож на ограненный камень, чем на настоящий глаз. Но зрачок двигался и смотрел. И от одного этого взора перехватывало дыхание.

– Ты здесь не должен стоять, – проговорила она, когда я встретился взглядом с красным глазом. Я был уверен, что голос ее сейчас, такой же, как голоса из тумана, слышится лишь мне одному. – Ты энергией для камня должен был стать. Но не стал. Она тебя удержала? – Серые глаза посмотрели на сестру, но красный все еще глядел на меня не отрываясь. – Интересно. Я вам благодарна. – Теперь ее голос слышали все, и эхо, вторящее ему, отдавалось от круглых стен зала. – Я нечто новое сегодня узнала.

Я не оборачивался, но ощущал, что глаза хозяйки сейчас удивленно расширились.

– Ты хорошо мне послужила, я и тебе благодарна, – обратилась она к хозяйке. Я все же бросил короткий взгляд за спину, чтобы увидеть, как удивление сменяется благоговейным восхищением и гордостью. – Потому я их у тебя не заберу. Они все еще твои слуги, но помни, что и мои тоже. Я буду учить его, а ее нет, но ты о них одинаково заботиться должна, потому что они еще слишком целое, чтобы порознь быть. Если что-то с ней случится, я узнаю. И разгневаюсь.

Хозяйка упала на колени, не скрывая счастливой улыбки, на глазах ее почти выступили слезы.

– Я буду их беречь как вашу собственность, как мне ваш великий дар, о шри-наа́ир, – говорила хозяйка, и аромат ее духов окутывал меня с головой.

От хозяйки тянуло жжеными травами и безумием.

* * *

Повелительница теней не была злее или добрее, чем хозяйка, она просто была другой.

– Я всех здешних земель хозяйка, я всех, кто повелевает тенями, хозяйка, но не твоя. Жизнь твоя наполовину твоей сестре принадлежит, наполовину – тьме, но не тебе и не мне, – говорила она, когда я впервые пришел к ней один. – Но ты мне должен подчиняться, потому что я эту жизнь в любой момент могу отнять.

Так она стала моей госпожой. Не госпожой всех господ и не хозяйкой.

Она многое знала о магии и об энергии, о тумане, о Моркете, о мире в целом. И она делилась этим со мной. Знания накрыли меня как штормовая волна, и тянули все глубже и глубже в зияющую черную пропасть разломов.

Я начинал понимать, как устроен Моркет. Он не был чистой энергией вроде тьмы или света. Он был чем-то вроде огромного сотворенного кем-то заклинания. Это заклинание можно было обратить в любую форму, нужно было лишь иметь возможность подчинить его, иметь связь с ним. Чем прочнее связь, тем большую часть Моркета ты можешь подчинить себе.

Но для создания этой связи нужно было пожертвовать частью собственной энергии и заменить ее туманом. Чем больше себя ты отдашь, тем больше получишь взамен. Это казалось мне справедливым. Я готов был жертвовать, мне представлялось, что с этой силой однажды я смогу обрести свободу. Но госпожа сказала, что пока мне это не нужно. Пока я не овладел собственной магией до конца.