Текст книги "«Пьяный вопрос» в России и «сухой закон» 1914-1925 годов. Том 2. От казенной винной монополии С.Ю. Витте до «сухого закона»"

Решив обратиться за помощью американец отправился к губернатору: «Явившись в приемную комнату, начал настойчиво требовать у дежурного чиновника доложить губернатору о необходимости его видеть… Чиновник, видя, что американца не переубедишь, притом сам не зная сути дела, думал про себя: а вдруг в самом деле требуется принятие экстренных мер со стороны высшей власти? Решился разбудить Баранова. Вышел Баранов, выслушал внимательно американца и распорядился подать два экипажа. В первом сел сам с дежурным помощником пристава, а во втором поместился околоточный с несколькими полицейскими, а американец как путеводитель был водворен на козлы с кучером губернатора. Приехали… на улицу, где находились эти дома… Баранов со всеми полицейскими вошел в дом и распорядился: двери запереть и никого не впускать и не выпускать! В залу собрались все живущие в доме… Баранов обратился к американцу: "Укажите ту, которую вы подозреваете в воровстве у вас денег"… Экономка начинает божиться, клясться в том, что девушек у них больше нет, а господин ошибся… "Если вы сейчас не укажете, где девица, – заявил генерал, – то здесь же в зале я прикажу вас сечь до тех пор, пока не скажете правду!". Экономка побледнела, видя себя окруженной здоровыми полицейскими, готовыми немедленно приступить к исполнению приказа. Она, дрожа и запинаясь, говорит: "Ваше превосходительство! Я вам сказала неправду – хозяйка в доме, она, быть может, лучше меня знает: когда этот господин был, я отсутствовала". Спрятавшуюся хозяйку быстро нашли и вывели в зал… Она с плачем уверяет: "Здесь все налицо, больше никого нет…". Последовало распоряжение такое же, как экономке: разложить и сечь до тех пор, пока не скажет правду. Хозяйка побледнела, видя, что с ней церемониться не будут и приказ будет выполнен. Она взмолилась: "Ваше превосходительство! Пожалейте меня – я сейчас приведу девушку". Тщательно спрятанную девушку она привела, и американец сейчас же признал ее… Приказ тот же: пороть, пока не укажет, где деньги. Экзекуция началась. Не вынесла, закричала: "Остановитесь! Я скажу". С рыданием она повинилась: взяла деньги из кармана и передала хозяйке, обещавшейся, что после вероятного обследования со стороны полиции, которое, как нужно предполагать, кончится ничем, деньги поровну поделят. Хозяйка немедленно вынесла деньги и положила на стол перед губернатором. "Сочтите"! – сказал Баранов американцу. Обрадованный американец хватает деньги, пересчитывает и начинает благодарить губернатора. "Погодите благодарить! – сказал губернатор. – Вас хозяева отправляли на ярмарку, я думаю, не затем, чтобы вы с их деньгами ходили развлекаться в ‟веселые дома”? Потеряв, беспокоили бы власть в неурочное время для розыска их, для чего пришлось прибегнуть к крутым мерам, без которых вряд ли пришлось бы их вам найти. Пусть будет вам на всю жизнь наука – выпороть его!". Американец сначала принял это за шутку, но, когда увидал, что шутить с ним не собираются, сильно побледнел, начал кричать: "Я гражданин свободной страны, нахожусь под защитой ее законов и властей! Вы не осмелитесь со мной этого сделать! Я буду жаловаться!". Приказ был исполнен в точности, и ему всыпано достаточное количество розог полицейскими, озлобленными за их ночное беспокойство. Взбешенный американец прибежал в свою гостиницу, не отлагая послал телеграмму своей фирме о своем выезде в Америку, сдал дела и деньги своему помощнику и с первым поездом уехал в Москву. Явился к консулу, изложил ему о всем с ним случившемся и просил защиты. "История с вами, несомненно, возмутительна! – сказал консул. – Наш посол, конечно, потребует у русского правительства удовлетворения за понесенную вами чрезвычайную обиду…". Американец… выехал в Петербург и явился в посольство. Был принят секретарем посла, которому и доложил обо всем с ним происшедшем с просьбой защиты. Секретарь, выслушав, сказал: "Вы семейный?". – "Да, я женатый и имею детей". – "Дело ваше не может остаться секретным, – ответил секретарь, – оно будет сообщено в Вашингтон, следовательно, вся Америка через печать узнает о вашем происшествии. Несомненно, вы станете в Америке самым популярным человеком в продолжение нескольких дней. Но, как вы думаете, для вас это будет хорошо?"… Пыл обиды у американца начал проходить. Он подумал-подумал и решил махнуть рукой на все это дело: знают о нем немного лиц, а заведешь канитель – чем еще все это кончится? Совет секретаря посла оказался мудрым!»195195
  Варенцов Н.А. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое… С. 131.


[Закрыть].

С.М. Волконский вспоминал: «Обеды играли большую роль в уездной жизни, ими отмечались события общественного значения: земские собрания, конские ярмарки, бега, а также события семейные – именины, свадьбы. Первые происходили в городе, в помещении клуба или в Европейской гостинице. Всегда бывал в этих случаях распорядитель и при нем помощники, кто-нибудь из отставных офицеров, знакомых с требованиями кулинарных законов и с обычаями парадной сервировки. Закуска была горячая, шампанское заморожено: никто не скажет, как сказал один мой знакомый, вернувшийся со званого обеда не в духе: "Все было холодное, кроме шампанского". Нет, тут все было очень заботливо обставлено. Распорядители относились к своей задаче совестливо и серьезно и метали грозные взгляды на прислуживающих лакеев. Меня часто удивляло, как люди, дома у себя пренебрегающие всякими требованиями удобства, нарядности и даже чистоты, вдруг на нейтральной почве наемного помещения зажигаются культурной щепетильностью… Обед проходил под звуки военного оркестра; за шампанским начинались тосты, оркестр играл туш, пока осушались бокалы, – все как следует. Не обходилось без скандалов. Кто-нибудь, подвыпив, выпалит публично при всех то, что долго против кого-нибудь нес в душе. Задетый вскакивает, начинает отвечать; его останавливают; вокруг стола тревога, дамы смущенно переглядываются, мужчины унимают спорщиков, распорядители машут оркестру, чтобы играл, в воздухе салфетки… Церемониал нарушен, многие уже повставали с мест, разбиваются на группы; вносят кофе – и за ликерами, за картами, за танцами "инцидент" забывается. Пьют много, в карты играют много… хорошо помню все эти прибаутки, которые встречают появление бутылки на столе, потом сопровождают "первую", "вторую" и т. д.». С.М. Волконский продолжал: «Именинные обеды в уезде носили совсем иной характер, чем эти общественные обеды по подписке. Там распорядители, здесь чувствовалась хозяйка, настоящая заботливость, личная… Странно жили наши средние помещики. Никакого стремления к благоустройству. Барский дом всеми окнами в степь глядится; ни ворот, ни загородки; солнце садится за чистый, ничем не перерезанный горизонт. Подъезжаете к крыльцу. Откуда-то сбоку выскакивает испуганная девчурка, откуда-то снизу выскакивает косматый хриплый пес. Крыльцо дощатое, что называется "тамбур"; ступени поднимаются меж двух чуланов: в одном кладовушка, в другом отхожее место. В прихожей душно, затхло; зимняя рама осталась не вынута; мухи – все засижено. Вот так называемая зала. Четыре стены, венские стулья по стенам; на одном окне ламповый глобус, на другом старый номер «Нивы», на третьем дыня… Балкон: большой, дощатый, покосившийся. А затем сад, т. е. то, что именуется садом. Акатник, уросшая, уже в хворост уходящая сирень, где-то сбоку кусочек липовой аллеи, где-то в кустах чахлая сосна. Ни мысли, ни намерения, ни формы, ни рисунка в этом "саду". Но здесь жили поколения, и это место любили, и здесь что-то улучшали и подсаживали; тут показывают любимую липу бабушки; старушка ключница, благообразная, в платочке, даже помнит, как сажали, как долго место выбирали. Подумаешь, не как-нибудь делалось, людям казалось, что они создавали… Среди этого отсутствия форм и обстановки вдруг изысканная требовательность в некоторых подробностях. Спальня барышень ослепляет чистотой; подушки такие, каких вы не видывали; еще бы: мать сама отбирала пуховинки, подбирала одна к одной – "для моих принцесс". Умывальник мраморный, с педалью в загоне, плохо действует, но зато стоит на нем пузырек духов, московских, от Ралле, и склянка одеколону петербургской химической лаборатории. На столе номер "Русской мысли" и "Nouvelle Revue". На стене в рамке портрет баритона Хохлова в роли Демона. По Хохлову все барышни в восьмидесятых годах вздыхали, но ведь он же был наш, тамбовский, впоследствии предводитель Спасского уезда… Да, странно жили наши средние помещики. Жизнь их давала зараз впечатление и убогости и довольства, и культурности и дикости. Что больше всего меня всегда поражало, это отсутствие потребностей, полная удовлетворенность своей обстановкой, даже уверенность, что она так хороша, что незаменима… В именинные дни то, что производило впечатление убожества, пропадало в картине безграничного гостеприимства. Для хозяйки ее именины – это значит угощать. Столы накрыты с утра; гости, подходя к хозяйке, косятся на стол, предвкушая; они к этому готовились, они на это ехали двадцать пять, тридцать, а то и сорок верст. Обед готовился давно. Осетрина из Саратова, свежая икра через знакомого кондуктора из Царицына, вино, конфеты из Москвы, теленка пять недель молоком кормили… Ели много, сочно, жирно, долго… После обеда разбивались по возрастам. Обыкновенно мужчины садились за карты, только некоторые дамы к ним присоединялись, остальные разговаривали между собой, а молодежь уходила на пруд или на лужайку… Я сказал, что разговоры питались хозяйством, политикой и делами семейными. Последние очень мало места занимали в мужских разговорах: так, только мимоходом, и сейчас к другому предмету. Есть ли это атавизм восточного влияния, своего рода умолчание о гареме; есть ли это наследие прежнего нашего терема, но какая-то стыдливость у мужчин по отношению к семейным делам. Это всегда было преимущественным уделом женской половины помещичьей среды. Дети, их размещение по корпусам, институтам, гимназиям, возвращение на каникулы – все это в каждой семье по-другому и давало пищу для нескончаемого обмена: у кого переэкзаменовка, у кого незаслуженная двойка. Борис заболел воспалением, Лиза страдает малокровием, Соничка не выносит институтской пищи и т. д. и т. д… Большое преобладание на этих праздниках, по крайней мере в нашем уезде, большое преобладание женского пола. Странно, в наших помещичьих семьях почти не было сыновей. Те несколько, что были, ушли в военную службу – уезд остался при одних барышнях. Не могу иначе как помянуть уважением женскую половину нашей помещичьей среды… Именинные обеды затягивались надолго. Был чай, потом был еще ужин. Садилось солнце, всходила луна – гуляние, разговоры, карты продолжались. Часа в три только начинали разъезжаться те, кто не оставался ночевать…»196196
  Волконский С.М. Мои воспоминания. М.: Искусство, 1992. Т. 2. С. 129–133.


[Закрыть].

В начале ХХ в. еще сохранялись купцы-оригиналы и любители ресторанов. Так, в газете «Ресторанное дело» в 1911 г. появилась интересная заметка о таком завсегдатае: «В конце апреля в Нижнем Новгороде скончался архимиллионер, мукомол и пароходчик А. Бугров, стяжавший среди первоклассных московских ресторанов славу легендарного гостя. Рассказывают про этого оригинала разные чудеса. В свои приезды по делам в Москву он между делом любил покутить в ресторанах, причем всегда в огромной компании из тузов коммерческого мира. Появление его типичной фигуры в длиннополом сюртуке, старинных сапогах и с красным платком на шее (несмотря на свои 80 млн, крахмальных воротничков не признавал) вызывало в ресторане восторг, близкий к священному трепету. Хозяин (нередко сам имеющий сотни тысяч капитала) выбегал навстречу гостю с низким поклоном и с благоговением ловил поданные ему два пальца, выслушивая такую реплику, которую А. Бугров всегда сопровождал эту подачу двух пальцев каждому ресторатору: "Ты уж, миляга, извини, а я тебе больше двух пальцев не дам, потому, ты должен знать кто – ты и кто – я…". Рестораторы и не думали обижаться, зная, что гость даст в кассу 10 000 руб. Эти десять тысяч были "положением" у А. Бугрова на каждый его визит в ресторан. Ни меньше, ни больше. Подать счет больше, хотя бы на 5 руб. – значило потерять гостя навсегда. Это все рестораторы, у которых бывал архимиллионер, хорошо знали, и сам хозяин или управляющий следили за возрастающей суммой счета, причем происходили следующие сцены. "Что еще ‟не дошло?”". "Нет, не дошло", – отвечает так же лаконично тот (покойный многословия не любил), и питье продолжается. Под словом "не дошло" имеется предельная цифра счета. Одна особенность в характере богача-оригинала: он до самой смерти не признавал "чеков", всегда расплачивался в ресторанах наличными. Размеры его огромного бумажника многих приводили в священный ужас. Рассказывают что, однажды, из-за "положения" покойного оставить в ресторане только десять тысяч, произошел с ним такой курьез. В момент, когда управляющий произнес слово "дошло" и был потребован счет, ввалилась новая толпа знакомых Н.А. Бугрова. Узнав о том, что уж "дошло", компания даже не стала раздеваться, а спросив через прислугу у Н.А. Бугрова куда ей ехать, направилась в другой ресторан, куда следом за ней прибыл и хозяин и здесь снова началось "дохождение" до "заветной нормы". При всем размахе кутежей, умерший никогда не напивался до пьяна, хотя выпивал огромное количество мадеры – любимого им напитка. Кутежи его всегда были на "холостую ногу": пригласить женщину в его компанию нельзя было и думать. Покойный широк был не только в кутежах: на дела благотворительные им было роздано более 10 млн. Это был самобытный богатырь тела и духа. Недаром же Максим Горький взял его прототипом для одного из героев своего (прямо потрясающего по силам произведения) – "Фомы Гордеева". Единственной наследницей скончавшегося архи-богача осталась полу-нормальная 80-летняя тетка»197197
  Ресторанное дело. 1911. 15 мая.


[Закрыть].

Официант, а впоследствии владелец ресторана «Яр» А.Ф. Натру-скин также оставил воспоминания о «художествах» некоторых их посетителей: «Бывали знаменитые кутилы. Так, например, к "Яру" ездили различные компании: прежде всего Артемий Артемьевич Н., президент Императорского московского бегового общества, особенно любил "Яр" и всегда весело проводил время. Деньги не жалел. Бывал с компанией Карл Александрович П., гусар С., П., и много других. Всегда начиналось с фриштека, продолжением был обед, ужин и ночная попойка. На каждый день вырабатывалась особая программа: сегодня поет русский хор, завтра цыганский хор и оркестр знаменитого Спевако, венгерский хор, затем ужин с певицами до тех пор, пока опять не наступит утро. И все-таки, все ему надоедает, наконец. Любимым занятием его бывало: приказать позвать постового городового, полотеров, дворников и швейцаров, каждому даст, бывало в руки по палке вместо ружья, а сам лично начинает командовать. Проделают ружейные приемы, маршировку. Каждого в отдельности проверит в знании военных приемов. Если кто выполнит все это хорошо, тому он давал в награду от рубля до десяти рублей. Уже в семь часов утра от ямщика Лабутина присылали тройки. Мое дело было взять с собою закуску, вино и фрукты, чтобы всего хватило, да еще оркестр Спевако, певиц и все и вся. Вместе с надлежащим запасом отправляемся в село Архангельское, в имение графов Юсуповых. Только что приближаемся к селу, как мужички уж знают, кто едет, и звали они его благодетелем. По приезде на место в роще и располагаемся на траве. Тут-то опять начинается настоящая попойка под музыку оркестра, всеобщее пение и пляски, затем вся компания отправляется купаться, а мужички тем временем приготавливают постель из свежего сена. Выкупавшиеся ложатся спать. Наступает опять ночь, и из Архангельского все едем опять в "Яр"… Мне приходилось иногда быть в ресторане по три дня, не снимая фрака»198198
  Мемуары А.Ф. Натрускина. Эпизоды из ресторанной жизни // Ресторанная жизнь. 1913. № 20. С. 7–8; 1914. № 1. С. 6–7; № 2. С. 6–7; № 3. С. 6–7.


[Закрыть].

Посещали «Яр» и другие «оригиналы»: «Ездила к "Яру" скандальная компания под названием "Червонные валеты" – Брюхатов, знаменитый Шпеер, Троян Калустов. В одно прекрасное время вечером несут гроб, впереди певчие. Остановились около "Яра" на Петербургском шоссе. Певчие пропели литургию, и затем гроб принесли к подъезду "Яра", а из гроба встает Брюхатов. Он и провожатые направляются в ресторан, а процессию отпустили по домам. С этого начинается попойка, хоры и оркестр. Для посторонней публики приходилось закрывать двери. Этот же Брюхатов проделал раз такую штуку: была именинницей цыганка Ольга Битюгова-Разорва. Он прислал ей в подарок большую коробку конфет; когда она развернула коробку, то ее глазам предстал глазетовый гроб, наполненный конфетами и несколько восковых свечей. Понятно, с Ольгой сделалось дурно, так как она не ожидала подобного сюрприза… Ездил еще к "Яру" один субъект, некто М. Он проживал большие деньги и всегда бывал один. Вследствие злоупотребления вином он сошел с ума. Так, например, он занимает кабинеты, требовал хоры, оркестры. Наслушавшись вволю, прикажет им всем удалиться. Затем закажет кушаний, порций 40, а сам в это время из веревок делает шатер, т. е. веревки навяжет к люстре, и к каждой веревке привязывал кушанье: филей, цыпленка, утку, вальдшнепа и т. д. И вот, привязавши все кушанье, садится сам в шатер. Можно себе представить, как с каждого кушанья на него в виде дождя капает масло; но он, бывало, сидит и только посмеивается»199199
  Там же. 1913. № 20. С. 7–8; 1914. № 1. С. 6–7; № 2. С. 6–7; № 3. С. 6–7.


[Закрыть].

Случались в «Яре» и любовные истории: «Была у "Яра"… Пелагея Ефимовна – красавица-цыганка, за которой стал ухаживать П-н, кавказский помещик и георгиевский кавалер, вообще красавец-мужчина. А тут, как на зло, в эту же Пелагею Ефимовну влюбляется А.В.К., первостатейный миллионер и все такое. Оба влюблены – и вот пошло у них соревнование. Как завладеть сердцем красавицы Поли? К. устраивает ужин человек на пять не больше. Ну, там выписал из Парижа по телеграфу всевозможные деликатесы, из Италии – вагон цветов, которыми сам Вальц декорировал весь сад… Со всех сторон иллюминация, гремит оркестр Рябова… Лабутинские тройки… И так распорядился К.: как покажется тройка с ямщиком Романом Савельичем, – это, значит, самую Полю везут. Дежурный даст сигнал с ракетой – зажигать приготовленную по всему пути и в саду иллюминацию. Ну, приехали. Сейчас хоры, во главе с Федором Соколовым и цыганкой Марьей Васильевной… Так ведь двое суток длился пир и обошелся он К-у тысяч в двадцать пять. Помню, за ужином К. увидал на Поле драгоценную брошь, подаренную ей соперником П-н. Сорвал он с нее эту брошь, растоптал ногами, а на следующий день прислал Поле парюру тысяч в двадцать. А в карты какую, бывало, здесь же, во время ужина, вели игру?! До ста тысяч бывало в банке… А как запретили игру в карты, один из компании Н.Н. Дм-в, предложил другую игру: стрельбу в цель из воздушных пистолетов. Компания согласилась, и вот стали заниматься стрельбой в цель: по тысяче руб. за лучший выстрел. Таким-то манером этот самый Дм-в, бывши отличным стрелком, выиграл у К. целое состояние. А то помню знаменитый обед на Воробьевых горах… Этот же самый К. пригласил человек 15 во главе, разумеется, с Полей, любви которой он так добивался, откупил ресторан на несколько суток… Ну, и было же веселье! Поехали туда на тройках, убранных цветами из Ниццы, пообедали и решили: ехать пить жженку в село Александровское. А пока там будет вариться жженка, ехать с хорами кататься на лодках по Москве-реке. Катаемся по реке, хоры поют, ракеты одна за другой взвиваются вверх… Содом, чистейший содом! А К.: "Не успокоюсь, – говорит, пока Поля не разлюбит П. и не будет моею". Приехали в Александровское и стали пить среди поля жженку. А в это время начался покос… Так ведь К. опоил всех мужиков и баб, работавших в поле. А опоить было чем, потому за нами следовал обоз, нагруженный всевозможными винами. Увидел К., что бабы везут в город молоко и ягоды, – велел скупить и то и другое и пригласил баб в компанию. Мужики какие-то ехали в город, – и их задержал К. Так трое суток и оставались в поле. А чего стоила этому самому К-у поездка в село Архангельское (имение графа Юсупова), находящееся недалеко от Ильинского? Здесь был заказан обед, стоивший целое состояние… Честное слово! Однажды, помню, засиделись у "Яра". То есть как засиделись? Сидели трое суток – "засиделись". И тут К. придумал: идти с оркестром от "Яра" к "Мавритании". Оркестр шел впереди и играл церемониальный марш (это в седьмом часу утра!), затем следовала вся компания, а позади в парах шествовали официанты и несли шампанское. И в "Мавритании" – снова пир. Привезли знаменитую Марью Васильевну, Соколова, Петра Осипова и Ивана Антоныча, знаменитого цыганского баритона. Так ведь, что это было? Был тогда такой пианист, Софус Гердаль; его особенно любил К., потому он играл "любимые песни Поли". Притащили и Софуса. "Играй!". "Нот нету". "Вот тебе ноты!" – крикнул К. и выложил ему на фортепиано десять сотенных. Бывали и курьезы. За этой самой Полей стал приударять какой-то приезжий. Вот он однажды устроил грандиозный ужин и пригласил всю компанию. Приревновал его К. и стал думать, как бы ему досадить за его поползновения на Полю. И придумал месть. За ужином, который этот приезжий устроил в честь Поли, все присутствовавшие, по предложению К., устроили соревнование: стали лить из бутылок вино со второго этажа на землю. Часа четыре длилась эта поливка улицы вином, причем К. велел подавать самые дорогие вина. К чему мы, собственно, это делали? Спросил я у К. уже после, когда возвращались домой. "Наказать хотел этого приезжего. Он ведь должен был заплатить за все вылитое вино". А приезжий, должен вам заметить, и глазом не моргнул. Только сказал: "Что же вы, господа, так скоро прекратили вашу потеху? Продолжайте выливать вино, потому я ассигновал на это самое дело сто тысяч целковых"»200200
  Мемуары А.Ф. Натрускина. Эпизоды из ресторанной жизни… 1913. № 20. С. 7–8; 1914. № 1. С. 6–7; № 2. С. 6–7; № 3. С. 6–7.


[Закрыть].

По свидетельству П.А. Варенцова, аристократы и богатые купцы старались перещеголять друг друга в пьяных безумствах: «Много было рассказов про кутежи и оргии так называемой "золотой молодежи", некоторые из них становились известными довольно широкой публике, но в печать не попадали по цензурным условиям. Один из таковых я расскажу, чтобы дать понятие, с каким неуважением относились [они] к людям порядочного общества, но не их круга, нарочно проделывая шуточки, зная, что этим нанесут обиду почтенным семействам. Ресторан "Медведь" – один из лучших в Петербурге, куда обыкновенно собиралась семейная публика со взрослыми сыновьями и дочерьми после театра. В это время с шумом распахивается дверь кабинета, где происходил кутеж "золотой молодежи", и оттуда выскакивает, вытолкнутая, молодая красивая француженка, совершенно нагая, имея на ногах туфельки и на голове шляпу. Невольно вся публика ресторана повернула свои головы на это зрелище. Мой знакомый московский присяжный поверенный Иван Николаевич Сахаров, бывший в это время в ресторане и сидевший как раз против двери кабинета, откуда выскочила француженка, догадался схватить скатерть с пустого стола и ею накрыть француженку и увести ее в швейцарскую. Сахаров узнал, что в этом кабинете кутят сыновья известных лиц, причем даже был сын какого-то великого князя… Сумасбродства нашей аристократии, пожалуй, очень схожи с безобразием нашего богатого купечества, как те, так [и] другие проявляли его с одурманенными головами от выпитого вина и от сознания своего превосходства перед другими обыкновенными смертными. Разбогатевшему купцу кажется, что он сверхчеловек, что ему все доступно и возможно: "Чего его только нога хочет!". Михаил Алексеевич Павлов из простых приказчиков сделался владетелем большой ситцевой фабрики в городе Шуе и в короткое время, благодаря уму, знанию и случаю, составил громадное состояние – ну как ему от этого не одурманиться? Мне рассказывали: он, как-то напившись в зимнем саду ресторана "Стрельна", уже не знал, чем проявить свою удаль перед его компаньонами-собутыльниками, приказал подать острый поварской нож и срубил большую пальму. Владетель ресторана Натрускин не препятствовал его желанию: ему бы самому пришлось бы вскоре рубить эту пальму, как упирающуюся в стеклянную крышу потолка. Дерево было срублено к удовольствию Павлова и Натрускина, получившего за него 5 тыс. руб. Другой купец, Пташников из Ростова-на-Дону, владелец на юге России многих больших магазинов со скупными товарами, тоже во время пира с приятелями в своем роскошном доме имел обыкновение приказывать конюхам приводить в столовую любимого жеребца. И коня приходилось приводить по парадной роскошной лестнице, сделанной из итальянского цветного мрамора, покрытой бархатными коврами, и другим комнатам с паркетными полами в столовую, где хозяин отпаивал жеребца заграничным шампанским, а неблагодарное животное обкладывало ковры и полы в комнатах лепешками своих извержений, портя паркет и мебель своими копытами»201201
  Варенцов Н.А. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое… С. 363–368.


[Закрыть].

Князь Феликс Феликсович Юсупов, граф Сумароков-Эльстон, один из убийц Г.Е. Распутина, в своих мемуарах вспоминал о своих «художествах»: «Каждую зиму в Петербурге у нас гостила моя тетка Лазарева. Привозила она с собою детей, Мишу, Иру и Володю – моего ровесника… отчаянно шалили мы с ним. Последняя шалость разлучила нас надолго. Было нам лет двенадцать-тринадцать. Как-то вечером, когда отца с матерью не было, решили мы прогуляться, переодевшись в женское платье. В матушкином шкафу нашли мы все необходимое. Мы разрядились, нарумянились, нацепили украшенья, закутались в бархатные шубы, нам не по росту, сошли по дальней лестнице и, разбудив матушкиного парикмахера, потребовали парики, дескать, для маскарада. В таком виде вышли мы в город. На Невском, пристанище проституток, нас тотчас заметили. Чтоб отделаться от кавалеров, мы отвечали по-французски: "Мы заняты" – и важно шли дальше. Отстали они, когда мы вошли в шикарный ресторан "Медведь". Прямо в шубах мы прошли в зал, сели за столик и заказали ужин. Было жарко, мы задыхались в этих бархатах. На нас смотрели с любопытством. Офицеры прислали записку – приглашали нас поужинать с ними в кабинете. Шампанское ударило мне в голову. Я снял с себя жемчужные бусы и стал закидывать их, как аркан, на головы соседей. Бусы, понятно, лопнули и раскатились по полу под хохот публики. Теперь на нас смотрел весь зал. Мы благоразумно решили дать деру, подобрали впопыхах жемчуг и направились к выходу, но нас нагнал метрдотель со счетом. Денег у нас не было. Пришлось идти объясняться к директору. Тот оказался молодцом. Посмеялся нашей выдумке и даже дал денег на извозчика. Когда мы вернулись на Мойку, все двери в доме были заперты. Я покричал в окно своему слуге Ивану. Тот вышел и хохотал до слез, увидав нас в наших манто. Наутро стало не до смеха. Директор "Медведя" прислал отцу остаток жемчуга, собранного на полу в ресторане, и… счет за ужин! Нас с Володей заперли на десять дней в наших комнатах, строго запретив выходить. Вскоре тетка Лазарева уехала, увезла детей, и несколько лет Володи я не видел»202202
  Князь Феликс Юсупов. Мемуары. М., 2015. С. 101.


[Закрыть].

Этим все не кончилось, и Ф.Ф. Юсупов продолжал свои «художества» дальше: «Я понял, что в женском платье могу явиться куда угодно. И с этого момента повел двойную жизнь. Днем я – гимназист, ночью – элегантная дама. Поленька наряжала меня умело: все ее платья шли мне необычайно. Каникулы мы с братом нередко проводили в Европе. В Париже останавливались в "Отель дю Рэн" на Вандомской площади, в комнатах на первом этаже. Входи и выходи в окно, не надо пересекать вестибюля. Однажды на костюмированный бал в Оперу мы решили явиться парой: надели – брат домино, я – женское платье. До начала маскарада мы пошли в театр Де Капюсин. Устроились в первом ряду партера. Вскоре я заметил, что пожилой субъект из литерной ложи настойчиво меня лорнирует. В антракте, когда зажегся свет, я увидел, что это король Эдуард VII. Брат выходил курить в фойе и, вернувшись, со смехом рассказал, что к нему подошел напыщенный тип: прошу, дескать, от имени его величества сообщить, как зовут вашу прелестную спутницу! Честно говоря, мне это было приятно. Такая победа льстила самолюбию. Прилежно посещая кафешантаны, я знал почти все модные песни и сам исполнял их сопрано. Когда мы вернулись в Россию, Николай решил, что грешно зарывать в землю мой талант и что надобно меня вывести на сцену "Аквариума", самого шикарного петербургского кабаре. Он явился к директору "Аквариума", которого знал, и предложил ему прослушать француженку-певичку с последними парижскими куплетами. В назначенный день в женском наряде явился я к директору. На мне были серый жакет с юбкой, чернобурка и большая шляпа. Я спел ему свой репертуар. Он пришел в восторг и взял меня на две недели. Николай и Поленька обеспечили платье: хитон из голубого с серебряной нитью тюля. В пандан к тюлевому наряду я надел на голову наколку из страусиных синих и голубых перьев. К тому же на мне были знаменитые матушкины брильянты. На афише моей вместо имени стояли три звездочки, разжигая интерес публики. Взойдя на сцену, я был ослеплен прожекторами. Дикий страх охватил меня. Я онемел и оцепенел. Оркестр заиграл первые такты "Райских грез", но музыка мне казалась глухой и далекой. В зале из состраданья кто-то похлопал. С трудом раскрыв рот, я запел. Публика отнеслась ко мне прохладно. Но когда я исполнил "Тонкинку", зал бурно зааплодировал. А мое "Прелестное дитя" вызвало овацию. Я бисировал три раза. Взволнованные Николай и Поленька поджидали за кулисами. Пришел директор с огромным букетом и поздравленьями. Я благодарил как мог, а сам давился от смеха. Я сунул директору руку для поцелуя и поспешил спровадить его. Был заранее уговор никого не пускать ко мне, но, пока мы с Николаем и Поленькой, упав на диван, покатывались со смеху, прибывали цветы и любовные записки. Офицеры, которых я прекрасно знал, приглашали меня на ужин к "Медведю". Я не прочь был пойти, но брат строго-настрого запретил мне, и вечер закончили мы со всей компанией нашей у цыган. За ужином пили мое здоровье. Под конец я вскочил на стол и спел под цыганскую гитару. Шесть моих выступлений прошли в "Аквариуме" благополучно. В седьмой вечер в ложе заметил я родителевых друзей. Они смотрели на меня крайне внимательно. Оказалось, они узнали меня по сходству с матушкой и по матушкиным брильянтам. Разразился скандал. Родители устроили мне ужасную сцену. Николай, защищая меня, взял вину на себя. Родителевы друзья и наши домашние поклялись, что будут молчать. Они сдержали слово. Дело удалось замять. Карьера кафешантанной певички погибла, не успев начаться»203203
  Князь Феликс Юсупов. Мемуары. М., 2015. С. 103.


[Закрыть].

Однако «золотая молодежь» того времени, к которой относился Ф.Ф. Юсупов, «берегов» уже не видела: «Этой игры с переодеваньем я не бросил. Слишком велико было веселье. В ту пору в Петербурге в моду вошли костюмированные балы. Костюмироваться я был мастер, и костюмов у меня было множество, и мужских, и женских. Например, на маскараде в Парижской опере я в точности повторил собой портрет кардинала Ришелье кисти Филиппа де Шампеня. Весь зал рукоплескал мне, когда явился я в кардиналовой мантии, которую несли за мной два негритенка в золотых побрякушках. Была у меня история трагикомичная. Я изображал Аллегорию Ночи, надев платье в стальных блестках и брильянтовую звезду-диадему. Брат в таких случаях, зная мою взбалмошность, провожал меня сам или посылал надежных друзей присмотреть за мной. В тот вечер гвардейский офицер, известный волокита, приударил за мной. Он и трое его приятелей позвали меня ужинать у "Медведя". Я согласился вопреки, а вернее, по причине опасности. От веселья захватило дух. Брат в этот миг любезничал с маской и не видел меня. Я и улизнул. К "Медведю" я явился с четырьмя кавалерами, и они тотчас спросили отдельный кабинет. Вызвали цыган, чтобы создать настроенье. Музыка и шампанское распалили кавалеров. Я отбивался как мог. Однако самый смелый изловчился и сдернул с меня маску. Испугавшись скандала, я схватил бутылку шампанского и швырнул в зеркало. Раздался звон разбитого стекла. Гусары опешили. В этот миг я подскочил к двери, отдернул защелку и дал тягу. На улице я крикнул извозчика и дал ему Поленькин адрес. Только тут я заметил, что забыл у "Медведя" соболью шубу. И полетела ночью в ледяной мороз юная красавица в полуголом платье и брильянтах в раскрытых санях. Кто бы мог подумать, что безумная красотка – сын достойнейших родителей! Мои похожденья стали, разумеется, известны отцу. В один прекрасный день он вызвал меня к себе. Звал он меня только в самых крайних случаях, потому я струсил. И недаром. Отец был бледен от гнева, голос его дрожал. Он назвал меня злодеем и негодяем, сказав, что порядочный человек мне и руки бы не подал. Еще он сказал, что я – позор семьи и что место мне не в доме, а в Сибири на каторге. Наконец он велел мне выйти вон. После всего он так хлопнул дверью, что в соседней комнате со стены упала картина»204204
  Князь Феликс Юсупов. Мемуары… С. 107.


[Закрыть].