Текст книги "«Пьяный вопрос» в России и «сухой закон» 1914-1925 годов. Том 2. От казенной винной монополии С.Ю. Витте до «сухого закона»"

Генерал Алексей Николаевич Куропаткин придерживался того же мнения: «По-видимому, дело было так. Многие десятки тысяч народа ночевали на поле и в придорожных канавах. С ночи уже потянулись из города волны народа туда же. С рассветом туда же прибыли особыми группами тысячи рабочих с ближайших фабрик. Многие были голодны… Один старик, кажется отец Т. Рукавишниковой, рассказал мне интересную вещь. Он приехал из окрестной деревни, откуда пришло много народа на праздник. На его расспросы, почему они двинулись на будки, ему ответили: "Хотели скорее получить царские платки". – "Зачем?" – "А как же, нам рассказали, что на платках будут нарисованы – на одних корова, на других лошадь, на третьих изба. Какой кому достанется, тот и получит от царя либо лошадь, либо корову, либо избу". О таком слухе рассказчик слышал и в другом месте… По разным рассказам, переданным мне участниками на месте, видно, что уже с 3-х часов началась толкотня и явились несчастные случаи. Около 5–6-ти часов толпа двинулась вперед, и тут сразу некоторые провалились в колодцы через гнилые кладки, другие были сбиты в овраги; подошедшие к будкам первоначально ничего не получали, и несколько казаков не пропускали их внутрь плаца… В многочисленных, но глупо устроенных будках для раздачи каждому кружки, платка, 1/2 колбасы, 3/4 фунта сластей, 1 пряника и 1 фунта хлеба начали самовольно раздачу не в 9, а в 7 часов утра. Ранее стали давать знакомым, а артельщики начали брать взятки. Толпа шарахнулась и придвинулась к будкам. Попавшие в конусообразные входы к проходам между будками были придавлены и раздавлены. Видя такую картину, из будок стали бросать в народ кружки и хлеб. Это окончательно испортило дело. Толпа снова продвинулась к будкам, кто наклонялся, чтобы поднять кружку, был раздавлен. Оказались неровности, рвы, дурно прикрытые колодцы. Все это увеличивало число жертв. Катастрофа произошла между 6-ю и 7-ю часами утра. Говорят, в 20 минут все было кончено. Прискакавшие к концу катастрофы 30 казаков ничего не могли сделать. Один казак, кажется, убит. Все упавшие были смяты, и по ним прошли массы. Некоторые из трупов представляли окровавленные мешки с переломанными костями. По рассказу рабочих, колбаса была дана гнилая, вместо конфет дали труху из стручков. Пиво было зеленое… Говорили, что часть бочек оказались пустыми… Пряники хороши. По рассказам, чины дворцового ведомства сами заготовляли запасы, и они испортились. Колбасы, сложенные на Ходынке, частью попортили крысы. При общей растерянности кто-то отдал приказание перевозить убитых в город в полицейские участки и больницы. И вот, в то время как волны народа и все приглашенные высокие гости ехали на Ходынку на торжество, к ним навстречу и мимо них двигались фургоны, телеги, пожарные дроги с нагруженными трупами, болтались ноги и руки. Многие не могли без ужаса на лице вспомнить эти встречи. Бедному государю, говорят, тоже попались такие воза. На дворах участков трупы пришлось складывать, как дрова»7171
  Куропаткин А.Н. Из дневников 1896 г. // История. 2001. № 20. С. 63.


[Закрыть].

Очевидец В.Ф. Краснов прислал Л.Н. Толстому рукопись об увиденном на Ходынском поле. Л.Н. Толстой высказал автору ряд критических замечаний, советуя главным образом отбросить ненужное, преувеличенное, застилающее суть дела. После переработки рассказ был напечатан в журнале «Русское богатство». В.Ф. Краснов свидетельствовал: «У задней части места гуляний, ближе к Ваганькову кладбищу, виднелись огромные тесовые сараи с бочками пива и меда. Их было десятка два, и каждый длиною аршин по сорок; между ними широкие свободные пролеты-проходы, саженей в двадцать, ничем не огороженные. Сараи эти, огромные и аляповатые, и без всяких украшений, имели грубый вид. Было много и приезжих из уездов. То и дело подкатывали сюда их шарабаны и тарантасы, битком набитые народом, – и табором располагались здесь же. Многие расположились и уснуть тут же, в роще, под охраной развесистых сосен. Только одного и можно было опасаться, – чтобы не смяло толпой. И деревья разбивали сплошной поток людской на ручейки и охраняли уставших и спящих… Кой-где занимались костры – для чая – около повозок. Говорили, что на завтрашние представления привели ученых слонов и привезли птиц; что устраивают бездонные фонтаны пива-вина, завтра они будут беспрестанно бить из земли для угощения всех желающих, только успевай подставлять кружку. Говорили, что пригнали стада лошадей и коров для раздачи выигравшим в лотерею. И много другого говорили кругом… Это будоражило нас и подстегивало идти скорей все дальше и дальше вперед… и я толкал соседей, а они толкали меня. И все мы были пленниками друг друга… Становилось все душнее и душнее… В начале суматохи недалеко от меня, у будок, виднелись казаки и солдаты, конные и пешие. Кой-где им еще удавалось проникать в толщу толпы и уносить вон мертвых и задыхающихся. А потом это стало уже невозможным, и толпа просто выдавила солдат вон, по ту сторону будок. Живые выдавливались толпою от себя кверху, а мертвые – вниз. И люди ходили по людям, смешивали их с землей, до неузнаваемости уродовали сапогами их лица… И я ходил по упавшим, добивая их вместе со всеми невольно… Помню, я упирался глазами то в будки, то в промежутки между ними и видел поле гулянья, сараи с бочками, карусели, столбы с призами вверху. Там ждали нас коварные самовары да гармоники, шелковые рубахи и плисовые шаровары – они колыхались на недоступной высоте… Опомнился я весь в крови, по ту сторону, невдалеке от будок, на лужайке…. Я оглянулся назад, к будкам. Все пространство от меня до будок было усеяно павшими, мертвыми или не очнувшимися от обморока. Некоторые лежали, вытянувшись, как покойники дома – на своих столах, под образами. И были, по-видимому, мертвы. У многих из них лежали под головами только что добытые узелки с гостинцами. Другие держали их на груди в скрещенных руках… Среди общей сумятицы невольно останавливали всех и настраивали по-своему эти чинные и строгие покойники. Вдали у бочек с пивом и медом копошилось много народу. Бочки трещали и разламывались, бочки скидывались, огромные пирамиды их распадались. Тут же на лугу разбивали им дно, чтобы черпать и пить скорее кружкой. Бочки подвозились на платформах, по рельсовой ветке, прямо на гулянье. Пили картузами. А перед сараями стояли узенькие корытца, над ними трубочки с кранами, через которые должно было чинно наливаться из бочек пиво и мед и церемонно выпиваться из кружек. Кажется, все было заботливо предусмотрено, – а все пошло и здесь по-другому, как и у будок. Ломали перила у сараев, чтобы было чем разбить дно бочек. Я чувствовал ужасную слабость и тяжесть и не решался дойти до сараев. Близко около меня, рядом, сидел на лужайке грузный татарин. Из-под его тюбетейки на лоб струились ручейки пота, и весь он был – как из бани – красный и мокрый… У его ног лежал узелок с гостинцами, и он ел пряник и пирожок, кусая их по очереди, запивая из кружки медом… Я попросил его дать мне попить, он подал меду из своей кружки. У него уцелела даже цепочка часов… На мои жалобы, что вот, мол, меня смяли, а я ничего не получил, татарин пошел и вскоре принес мне узелок гостинцев и кружку из будки»7272
  Краснов В.Ф. Ходынка. Записки не до смерти растоптанного // Русское богатство. 1910. № 8. С. 11.


[Закрыть].

Врач А.М. Остроухов побывал на Ходынском поле до и после трагедии. Сначала здесь ничего не предвещало катастрофы: «За несколько дней до празднеств (по случаю коронации Николая II) полиция ходила по предприятиям и приказывала отпустить служащих с вечера. Появились громадные афиши от князя – "хозяина" Москвы – с приглашением на праздник. Ожидалось громадное стечение народа. Не без труда мне удалось уговорить приятеля отправиться на Ходынку накануне вечером, чтобы познакомиться с настроением толпы. Народу было мало. Настроение казалось хорошим. Всюду слышался смех, кое-где скрипели гармоники. Закусочные торговали бойко. Пьяных не было заметно. Люди жгли костры и держались небольшими группами… Утро 18 мая было хорошее, ясное, теплое. С балкона нашего дома в Леонтьевском переулке видна была Тверская. По ней народ валил, как говорится, валом, но не к заставе, а от нее. Выйдя на улицу, я увидел, что люди шли группами с серьезными, не праздничными лицами. Да как шли – чуть не бежали. У многих узелки подарочные, а больше свои платки с неиспользованной провизией… Эти гостинцы многие бросали уже на Тверской. Бегство этих смущенных людей производило такое впечатление, как будто они боялись быть причастными к свершению чего-то ужасного, показаться участниками какого-то преступления». Предчувствуя неладное, А.М. Остроухов приехал на Ходынское поле: «Травы уже не видно: вся выбита, серо и пыльно. Здесь топтались сотни тысяч ног. Одни нетерпеливо стремились к гостинцам, другие топтались от бессилия, будучи зажаты в тиски со всех сторон, другие бились от безумия, ужаса и боли. В иных местах порой так тискали, что рвалась одежда. И вот результат – груды тел по сто, по полтораста; груд меньше 50–60 трупов я не видел. На первых порах глаз не различал подробностей, а видел только ноги, руки, лица, подобие лиц, но все в таком положении, что нельзя было сразу ориентироваться, чья эта или эти руки, чьи те ноги. Первое впечатление, что это все "хитровцы" ("Хитровка" – криминальный центр старой Москвы – прим. автора), все в пыли, в клочьях. Вот черное платье, но серо-грязного цвета. Вот видно заголенное грязное бедро женщины, на другой ноге белье; но странно, хорошие высокие ботинки – роскошь, недоступная «хитровцам». Вот мужчина, на нем одной штанины нет, осталась только часть белья. Здесь торчат ноги без сапог. Раскинулся худенький господин – лицо в пыли, борода набита песком, на жилетке золотая цепочка. Оказалось, что в дикой давке рвалось все; падавшие хватались за брюки стоявших, обрывали их, и в окоченевших руках несчастных оставался один какой-нибудь клок. Упавшего втаптывали в землю. Вот почему многие трупы приняли вид оборванцев. Но почему же из груды трупов образовались отдельные кучи, да и в стороне от их ловушек – будок? Оказалось, что обезумевший народ, когда давка прекратилась, стал собирать трупы и сваливать их в кучи. При этом многие погибли, так как оживший, будучи сдавленный другими трупами, должен был задохнуться. А что многие были в обмороке, это видно из того, что я с тремя пожарными привел в чувство из этой груды 28 человек; были слухи, что оживали покойники в полицейских мертвецких. Иду к будкам – там валяются одиночные трупы; сами будки частью опрокинуты, частью раскрыты. При продавливании крыш между окон спасались артельщики, которые были обязаны раздавать узелки. Предательские воронки обратились в ловушки; втиснутые в них 5–6 человек не могли проскользнуть в суженное выходное отверстие, запруживали ход и раздавливались, как мухи. Давились люди и будки… Раздавивши свой авангард, толпа обезумела от ужаса. Неимоверным усилием, давя середину, шарахнулись назад, в то время когда задние напирали, боясь не получить орехов, пирогов и колбасы. Когда хлынули назад, то из-за невозможности повернуться спотыкались, падали и моментально растаптывались. Вот здесь-то выемка вдоль бывшего полотна дороги и обратилась в ловушку. На пир звали, а канавы не засыпали, а сухой колодец прикрыли дощечками. Они лопнули и… колодец наполнился людьми. Из нескольких десятков извлеченных оттуда один, случайно упавший на ноги, оказался живым. Кто-то вздумал «пошарить» багром в очищенном колодце, и снова начали извлекать трупы. Около трупов кольцом стояла публика: кто смотрел в немом ужасе, кто рассуждал вслух, кто повторял приметы тех, кого искал. Кое-где снова сортировали тела. Трех мальчиков-братьев из одной мастерской положили рядышком: один в визитке, двое в рубашках; их лица не выражали испуга. Здесь же лежал мужчина со странно сжатыми челюстями – щеки как-то ушли внутрь, точно прилипли к зубам. На нем платье было чистое, что странно было видеть среди грязных трупов. Это их отец. Он прибежал увидеть сыновей и не вынес. Должно быть, сердце было слабое. Товарищи по мастерской сложили всех вместе рядышком»7373
  Остроухов А.М. Катастрофа на Ходынском поле // История. 2001. № 20. С. 51.


[Закрыть].

Значимые воспоминания о Ходынке оставил в своих мемуарах В.П. Смирнов, его эта тема очень волновала. И вот почему: «Дело в том, что на торжества по случаю коронации Николая II и Александры Федоровны водку царский двор заказал у Петра Арсеньевича Смирнова. Министерство императорского двора израсходовало на это 2 млн 116 тыс. руб. Знаменитый крейсер "Варяг", через несколько лет после Ходынки построенный для русского флота в Филадельфии американцами, обошелся России лишь вдвое дороже. Когда случилась Ходынская трагедия, батюшка очень переживал. И оттого, что люди погибли, и оттого, что тут же отыскались борзописцы, которые попытались свалить на винзаводчиков случившееся в день коронации. Мол, Смирнов напоил людей, а пьяная толпа наутро кинулась громить царские лавки с подарками, убивая друг друга в давке. Не было б водки, никто б и не погиб. Таков был гадкий лейтмотив статей-расследований этого происшествия. Батюшка тогда дошел до министра юстиции Н. Муравьева. Тот готовил доклад царю и владел всей информацией по поводу трагедии. После коронации, по его рассказу, предполагалось сделать грандиозное гулянье для народа. Были заготовлены для раздачи различные подарки, по большей части съедобные – сайки, конфеты, колбасы. Народ от имени государя должен был угощаться, а в память о коронации полагалась еще и кружка. Ходынка была выбрана не случайно. Во-первых, около самого города, а во-вторых, большое открытое пространство. Планировались для народа всевозможные увеселения, и государь должен был приехать смотреть, как веселится и угощается его народ. Его приезд предполагался к полудню, к началу работы концерта, в котором, по программе, участвовал громаднейший оркестр под управлением известного дирижера Сафонова. Для оркестра была сочинена особая кантата, посвященная коронации»7474
  Смирнов В.П. Смирновы. Водочный бизнес русских купцов. М.: Изд-во «Генеральный директор», 2011. С. 100–105.


[Закрыть].

Отчасти свидетельства В.П. Смирнова подтверждались тем, что сначала стали появляться слухи о том, что самые «сообразительные» собираться на Ходынку стали еще накануне вечером. А чтобы не было холодно, многие приносили с собой спиртное и пили в ожидании утра на месте. Когда до открытия буфетов оставалось еще четыре часа к Ходынке подошли несколько сотен пьяных рабочих с Прохоровских мануфактур, которые потребовали бесплатной попойки и раздачи «гостинцев». Измученные ожиданием люди подхватили требование. Несколько артельщиков, ответственных за «гостинцы», открыли буфеты и начали раздачу узелков. После этого и произошла давка. Впоследствии начали появляться воспоминания и литерные произведения, посвященные Ходынской трагедии. Русский прозаик, публицист, фельетонист, литературный и театральный критик, драматург, автор сатирических стихотворений А.В. Амфитеатров писал в одном из своих романов: «Движение народного прилива началось уже с первых чисел мая… Известная часть этих коронационных гостей получала от правительства и города кров и пропитание, но громаднейшее большинство… бедствовало, голодало, шаталось по улицам… Появился новый тип нищего – мужик, баба или целая семья… прибывшие в Москву на коронацию… Такого огромного наплыва не ожидал никто»7575
  Амфитеатров А.В. Собрание сочинений. СПб.: Просвещение, 1911–1916. Т. 17. Закат старого века. С. 503.


[Закрыть].

Публицист и издатель А.С. Суворин записал в своем дневнике: «С вечера было много народа. Кто сидел около костра, кто спал на земле, кто угощался водкой, а иные пели и плясали… В коронации 1883 г. было 100 буфетов, в коронации 1896 г. – 150»7676
  Дневник А.С. Суворина. М.-Петроград.: Изд-во Л.Д. Френкеля, 1923. С. 131.


[Закрыть]. В рассказе Ф. Сологуба, подсказанным Ходынской катастрофой, ночь перед трагедией описывалась так: «Народ, заслышав про увеселения и про подарки, толпами шел со всех сторон… Говорили, что подарки-то подарками, а что, кроме того, будут еще… бить фонтаны из водки и пить водки можно будет сколько хочешь. „Хоть опейся“. Многие приходили издалеча. И заранее. Уже накануне праздника на городских улицах шлялось много дальних пришельцев. Больше всего было крестьян, много было и фабричных рабочих. Были и мещане из соседних городов. Приходили, а кто и приезжал. И вот уже несколько дней продолжалось празднование в городе… Настал канун народного праздника… И там, где горели костры, были видны лица, которые сердито хмурились… Порой слышались циничные шутки… Скоро костры стали гаснуть. И стало равно темно в воздухе, – и черная ночь приникла к гулкому полю, и отяжелела над его шумами и голосами… В темноте творилась для чего-то ненужная, неуместная и потому поганая жизнь. Беспокровные люди, далекие от своих уютов, опьянялись диким воздухом кромешной ночи. Они принесли с собой скверную водку и тяжелое пиво, и пили всю ночь, и горланили хрипло-пьяными голосами. Ели вонючие снеди. Пели непристойные песни. Плясали бесстыдно. Хохотали. То там, то здесь слышалась нелепая мышиная возня. Гармоника гнусно визжала. Пахло везде скверно, и все было противно, темно и страшно. И ухе повсюду голоса раздавались хмельные и хриплые. Кое-где обнимались мужчины с женщинами. Под одним кустом торчали две пары ног, и слышался из-под куста прерывистый, противный визг удовлетворяемой страсти. Кое-где на немногих свободных местах собирались кружки. Внутри что-то делалось. Какие-то противные, грязные мальчишки откалывали „казачка“. В другом кружке пьяная безносая баба неистово плясала и бесстыдно махала юбкой, грязной и рваной. Потом запела отвратительным, гнусным голосом. Слова ее песни были так же бесстыдны, как и ее страшное лицо, как и ее ужасная пляска. „Зачем у тебя нож?“ – строго спрашивал кого-то городовой. „Человек я рабочий, – слышался наглый голос, – инструмент захватил по нечайности. Могу и пырнуть“. Хохот раздался»7777
  Сологуб Ф. В толпе // Биржевые ведомости. 1907. 26 апреля


[Закрыть].

Тема выпивки в ночь перед Ходынской катастрофой проскальзывает и в рассказе Л.Н. Толстого: «И вот дошли до Ходынского поля. А тут уж народ по всему полю чернеет. И из разных мест дым идет. Заря была холодная, и люди раздобываются сучьев, поленьев и раздувают костры. Сошелся Емельян с товарищами, тоже костер развели, сели, достали закуску, вино. А тут и солнце взошло, чистое, ясное. И весело стало. Играют песни, болтают, шутят, смеются, всему радуются, радости ожидают. Выпил Емельян с товарищами, закурил, и еще веселей стало. Все были нарядны, но и среди нарядных рабочих и их жен заметны были богачи и купцы с женами и детьми, которые попадались промеж народа. Так заметна была Рина Голицына, когда она, радостная, сияющая от мысли, что она добилась своего и с народом, среди народа, празднует восшествие на престол обожаемого народом царя, ходила с братом Алеком между кострами. "Проздравляю, барышня хорошая, – крикнул ей молодой фабричный, поднося ко рту стаканчик. – Не побрезгуй нашей хлеба соли. Спасибо"… Все встали. Емельян убрал свою бутылочку с оставшейся водкой и пошел вперед вместе с товарищами»7878
  Толстой Л.Н. Ходынка // Собр. соч. М.: Художественная литература, 1983. Т. 14. С. 341.


[Закрыть].

«Подогревались» не только в кустах около Ходынского поля, но и в Кремлевском дворце. Так, по воспоминаниям российского журналиста С.М. Окрейца «во дворце у кавалергардов был устроен буфет и всякому желающему, кто бы он ни был, предлагались, конечно, бесплатно, кофе, чай, шампанское и всевозможные деликатесы. Не все находили удобным пользоваться этою даровщиной, но нашлись и такие, которые не стеснялись. К концу торжества оказалось несколько лиц, возбужденных более, чем бы следовало… Солнце высоко поднялось из-за кремлевских стен и ярко светило на безоблачном небе. Становилось душно и жарко. Особенно достойными сожаления выглядели многочисленные военные чины, затянутые в свои мундиры… Один мой знакомый генерал-лейтенант Г-н, увидев меня комфортабельно восседающим и даже закусывавшим на моем возвышенном месте, прикрытом от солнца высокою стеной собора, воскликнул: "Вот первый раз в жизни я позавидовал положению русского литератора!"»7979
  Окрейц С.С. Листки из записной тетради // Ист. вестник. СПб., 1911. Т. 124. С. 437.


[Закрыть].

Кстати С.С. Окрейц утверждал, что полицейские и солдаты грабили мертвых и умирающих: «Дело происходило так. Ходынское поле необходимо было очистить: на нем должны были строиться и парадировать войска (порядок торжеств решено было не отменять – прим. автора); государь неизбежно должен был проехать, а тут разбросаны тысячи трупов и лужи крови… Полиция нашлась: соорудили забор и стащили за его стену все остатки кровавой бойни. Раненых увозили прочь. Но между трупами не все были настоящие трупы. Раздавленные еще дышали. Дело делалось наспех; солдаты не церемонились и, по рассказам, не разбирая, валили всех в одну кучу. Страшно даже подумать, что это могло иметь место. «Но что нам было делать!» – говорил мне впоследствии маленький полицейский чин. Это было уже в 1900 г., когда я постоянно жил в Москве. «И вы валили с мертвыми и дышавших еще?» «Заведомо – нет-с. Дышавших отбирали. Ну, а если который совсем был как мертвый, такого, конечно… Времени, сударь, не было; докторов тоже для разбора не командировали. К восьми часам утра площадь приказано было очистить – и очистили-с». Убитые и сложенные в костры были большею частью фабричные и крестьяне. Но в числе их попадались и состоятельные москвичи. Любопытна психология людская. Подарок стоил, по официальной оценке, 1 руб. 80 коп.; собственно он не стоил и половины этих денег. И вот за этим-то ничтожным подарком, ночью, побежали мелкие купцы, ремесленники, домовладельцы и тому подобный обеспеченный люд – и жалко погибли в свалке. Увозили тела на простых ломовых телегах. Когда воз был доверху полон, накрывали несчастливцев окровавленными брезентами и ломовому командовали: «Ну, трогай!» Я с полчаса стоял и глядел на страшную уборку. Пожарные и еще какие-то солдаты хватали труп за ноги и за руки и взбрасывали на телегу, буквально взбрасывали, а не клали. Но при этом неизменно обшаривали карманы. При мне солдат стащил с убитого сапоги. «Это что же? – обратился я к полицеймейстеру. – Ведь здесь идет ограбление мертвых, а вы смотрите и молчите». На меня злобно посмотрели грабители. Окрысился и полицейский чин… «Извольте уходить. Тут вам нечего глядеть. Не послушаетесь – позову казака!» Пришлось уйти, а ограбление мертвых, конечно, продолжалось»8080
  Окрейц С.С. Листки из записной тетради // Ист. вестник. СПб., 1911. Т. 124. С. 444.


[Закрыть].

Уже находясь в эмиграции во Франции, В.П. Смирнов встретил очевидца данных событий – Митрича – «типичного французского таксиста из русских». В.П. Смирнов описал его так: «Носит котелок и изъясняется – правда, с трудом – по-французски. Отец его был извозчиком. И дед был извозчиком. И прадед – тоже. Родился в районе Рогожской заставы. Сам Митрич был извозчиком до революции. Потом забрили его в солдаты по второму разряду, и с обозами Экспедиционного корпуса он оказался во Франции, защищал от "бошей" (от немцев – прим. автора) Париж в 1914 г. В Советскую Россию возвращаться не захотел, наслушавшись про большевистские национализацию и муниципализацию. Когда едешь в его авто, слушая его россказни, волей-неволей вникаешь в жизнь бывшего московского извозчика. Мужик колоритный, сыплет разными присказками. «У кого власть, тот и властвует всласть» – это он про французских жандармов, которые вменили ему пеню за какую-то провинность». Во время поездки в такси Митрич сообщил В.П. Смирнову о Ходынской трагедии: «"Так на Ходынке и было". „Так ты там был, что ли?“. „Я ж вам говорю: был в Ходынке! Вот вы непонятливый пассажир! Еле ноги унес! Какая там ужасть была!“. „Так-так-так, – говорю я. – Интересно, тебя-то туда за каким чертом послали?“. „По молодости любопытствовал. Узнать хотел, какие подарки дадут на коронацию?“. „Ну и узнал?“. „Узнал, господин хороший, узнал. Кружку с платочком!“. „И получил?“. „А как же!“. „И бока тебе не намяли?“. „Еще как намяли, господин хороший!“. „Зови меня Владимир Петрович“… Митрич хитро прищуривается: „Аль книгу пишешь, Владимир Петрович?“. „Какую-такую книгу?“. „А кто тебя знает? Может, и про Ходынку? Меня Александр Иванович тоже все допытывал: расскажи да расскажи, как тебя давили! Я об этом напишу“. „Какой Александр Иванович?“. „Да Куприн. Я его везу, а он говорит: ‟Шофер, ты из Москвы?”“. Я ему: „Из Москвы, барин. А как узнал?“. – „Да рожа у тебя, – говорит, – московская, как не узнать!“. А я ему: „А ты, – говорю, – татарин!“. Он мне: „А молодец, угадал, матушка моя татарка. Вишь, какие скулы, как у Чингисхана! По ним угадал?“. – „Да не, – говорю, – по тюбетейке!“. Ох, как он хохотал. „Ну, – говорит, – ты и хитрец!“. А чего хитрец, если он в тюбетейке едет! „Ну а Ходынка-то при чем?“. „А он говорит: пойми, мол, Митрич, я пишу только про то, что своими глазами видел. Вот с Заикиным на ероплане об землю он шмякнулся, об этом, говорит, написал. Юнкером был, про то тоже написал. В дуэли геройствовал – написал. С девками шашни крутил – вот те и книга! А про Ходынку, говорит, хотел написать, да Гиляровский в Москве перебил. Вот, говорит, пакостник, все на царя-батюшку свалил да на Распутина“. „Кой черт, на Распутина! Где тут Распутин? Не было никакого Распутина! Митрич, что-то ты брешешь!“. „Или не на Распутина. Или на великого князя Сергея Александровича? А может, на Власовского этого, не помню. Куприн рассказывал мне: царь-батюшка говорит: ‟Отменяйте ферверк и балы, люди ж погибли, тыщи”. А он, кто-то там, отвечает: деньги уже уплачены, ничего не можем отменить. Царь-батюшка отвернулся и заплакал, жалостивый был, переживал за народ. А народ ему: ‟Кровавый, Кровавый!”. Тоже, согласись, нехорошо: он с царицей на балу танцует, а люди в давке гибнут…“ … „Ага, Владимир Петрович, намяли крепко. До сего дня кашляю. Как зайдусь, просто страх! И кашляю, кашляю…“. „Ты, Митрич, если был в Ходынке, расскажи лучше, как ты выжил-то в такой давке?“. „А так и выжил. Мяли сильно, но я крепкий был, выдюжил. Стоим, стоим, уж не знаю как, но – дышим. И вдруг – словно молния в толпу упала, как заорет кто-то впереди: ‟Дают!..”. И справа заорали: ‟Дают! Дают! Не зевай, наши!”. Тут же – слева: ‟Уррра-а! Дают! Дают!”. Такой ор окрест стоял: ‟А-а-а!.. О-о-о!.. Давай!”. Ну, толпа загалдела, двинулась вперед. Гляжу, мелькнуло несколько узелков, бросили их с буфетов в толпу! Задние, из глубины, полезли, надавили, меня, как пробку, и выкинуло прямо к проходу. Казак, гляжу, сверху откуда-то мне руку тянет: ‟Давай, дуррак, руку!”. Я ему кричу: ‟Я ж без подарка!”. А он меня за ворот ухватил, сильный мужик, видно, был, да ка-ак дернет! И толпа еще меня в спину подтолкнула. Я и взлетел птицей – на самую крышу! Сверху поглядел: господи, думаю, страсти-то какие! Столько народу я даже на масленицу разом не видел. Море людей! Глаза выпучены, рты открыты, а крику нет. Смотрю, а это все мертвецы торчком стоят по всему полю и колыхаются вместе с живыми. Смяли казаков и часовых, которые охраняли буфеты, гляжу, а шинельки-то их уже далеко в поле, в толпе, уже и их топчут шинельки безжалостно. И моего спасителя, гляжу, тоже утянуло, царствие ему небесное!“ Он перекрестился широко и замолк. Какое-то время ехали молча. „Ой, какой гул там стоял! Такой сплошной, как будто под людьми топка гигантская работает: у-у-у-у. И под него люди прям обрушались во рвы, топча тех, кто уже стоял в ямах. Стоны такие, господин хороший, что хотелось заткнуть уши и бежать, чтобы не слышать…“. „Да-а, Митрич…“. „Вот только я убежать-то не смог. Я ж видел, кто давился. Те, кто послабже был. Особливо детки и молодые мамаши. Стал за волосы тащить, кого мог…“. „Многих спас?“. „Да чего там спас. Каплю! Там же пять тыщ душ подавилось“. „А вот это у тебя неверная информация. Бог с тобой, Митрич, есть официальная сводка. Умерло около двух тысяч, откуда пять!“. „А ты считал? – с вызовом ответил Митрич. – Я ж говорю, писатель! Вам чего скажи, все верите. А я сам был и видел, сколько людей полегло. Отдышался когда, взглянул сверху: как поленья, прости господи, до самого горизонта! Эх вы, писатели-и!“. „Да не писатель я, успокойся, Митрич!“»8181
  Окрейц С.С. Листки из записной тетради // Ист. вестник. СПб., 1911. Т. 124. С. 100–105.


[Закрыть].

Не смог не спросить В.П. Смирнов и роли водки в трагедии на Ходынском поле: «"А водка была в Ходынке?" – спрашиваю я, неслучайно поднимая этот вопрос… "Так была ли там водка или не была, Митрич?". "А и была водка, а как же! Пили с ночи! Эту, как ее, ‟смирновку”". "Врешь!" – вскричал я… "Ой, Митрич, хватит брехать! Царь танцевал вечером, когда уже все кончилось и поле очистили. И водки не было, врешь ты про водку!"… "Вот те крест, пили!". "Да не было там водки, Митрич! Вспомни!". "А может, и не было, – пожимает он плечами, испуганный моим напором. – А может, и пиво?". "Может, пиво! Ты уж вспоминай, как было, а не сочиняй. Где ты был там, расскажи! Это мне важно… Просто спорят по сей день: из-за водки все случилось или нет?". "Ага". "Что ‟ага”?". "Из-за нее, окаянной!… Была, была, я сам видел!". "Митрич, ты уж реши один раз!". "Да какая теперь разница?". "Эх, Митрич, из-за этой, как ты говоришь, ‟разницы” мой батюшка всю жизнь виной мучался…". "Жив батюшка-то?". "Да не жив давно уж… Скончался мой батюшка, Петр Арсеньевич Смирнов, через два года после коронации – 29 ноября 1898 г. (по старому стилю) в возрасте 67 лет от обширного инфаркта". "В полиции, что ли, работал? Был на Ходынке?". "В полиции, в полиции. Стоп, здесь налево! – говорю я, уходя от темы. – Приехали, Митрич!". "А, ну теперь мне все понятно. Только зря себя батюшка казнил, люди сами виноваты были…". "Все, спасибо, приехали!". "А живешь где, Владимир Петрович?". "Да вот в этом доме и живу. Магазин видишь, а я над магазином. Прощай, Митрич! Вот тебе франк сверху – хороший ты мужик!". Я пожал его большую, шершавую ладонь. Авто Митрича, затрещав мотором, скрылось за поворотом. Наутро посыльный принес коробку из-под обуви и письмо. Корявым почерком там было написано следующее: "Владимир Петрович, прости дурака, все я вспомнил! Водки не пили, полиция изымала, строго следя за этим делом. Прими в подарок от меня гостинец. За батюшку твоего помолюсь…". Я развернул сверток. Там была эмалированная кружка Ходынки с надписью: "На память Священного коронования" и платочек с пятнами бурой крови с видом Кремля. На кружке и платке стояла дата: "1896". Спасибо тебе, Митрич, французский таксист, за гостинцы. Я храню их в память о Ходынской трагедии, ставшей предвестником большого горя, которое обрушится на мою страну совсем скоро. Но все-таки больше в память о добром Митриче, московском извозчике»8282
  Смирнов В.П. Смирновы. Водочный бизнес русских купцов… С. 100–105.


[Закрыть]. Таким образом, В.П. Смирнов утверждал, что перед давкой на Ходынском поле народ был трезвым. Правда, нужно признать, что он был кровно заинтересован в такой версии, так как никто не хочет быть виновником массовой гибели людей.

18 мая 1896 г. Николай II оставил в своем дневнике такую запись: «До сих пор все шло, слава богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле, в ожидании начала раздачи обеда и кружки, наперла на постройки, и тут же произошла страшная давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около 1 300 человек! Я об этом узнал в 10 с половиной часов перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 с половиной завтракали, и затем Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном "народном празднике". Собственно, там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка все время играла гимн и "Славься". Переехали к Петровскому дворцу, где у ворот приняли несколько депутаций и затем вошли во двор. Здесь был накрыт обед под четырьмя палатками для всех волостных старшин. Пришлось сказать им речь, а потом и собравшимся предводителям дворянства. Обойдя столы, уехали в Кремль. Обедали у мама в 8 часов. Поехали на бал к Montebello. Было очень красиво устроено, но жара стояла невыносимая. После ужина уехали в 2 часа»8383
  Дневники императора Николая II. М.: РОССПЭН, 2011. Т 1. 1894–1904 гг. С. 131.


[Закрыть].