Текст книги "Школьные тайны и геометрия первой любви. Американские приключения русской учительницы"

– Нет!

– У нас в прошлом году было два миллиона бездомных детей. Это во всей Америке. В приёмных семьях – больше 400 000. Ещё два года назад было всего чуть больше 200 000. И около двадцати тысяч детей находятся в настоящем рабстве: без документов, без зарплаты, без всяких прав.

– Да откуда ты все эти цифры взяла?

– Может быть, в палате больницы, от «мозгоправа» страшилок наслушалась.

– Смейтесь, смейтесь! Я работаю в центре помощи, таким как я. У нас обучающие семинары регулярно проходят. Полицейских часто приглашают. Мне там даже зарплату небольшую платят. И обещали с поступлением в колледж помочь. Хочу соцработником быть.

– Ага! Соцработник! Свинка с накрашенными губами! Ты на себя в зеркало глянь!

Это говорил самый непонятный, неприступный для меня парень. Всегда цинично надменный. Молчаливый и безразличный на моих уроках. В штанах без ремня, которые он поддерживал вульгарным, провоцирующим жестом. Почти всегда со стеклянным, пугающим меня взглядом.

Девочка поднялась и врезала ему в самую переносицу. Кровь хлынула сразу. Он вскочил и в ярости уставился на нападавшую. И тут возникла я. Из-за угла и как бы случайно. С парковки шла. Увидела свой класс. Решила поздороваться. Все тут же разошлись. Вернее, разбежались.

Прозвенел звонок. Да, увертюру к этому спектаклю писала не я. А вот поучаствовать пришлось. Ладно, само действо ещё впереди.

На уроке были сегодня все. Кроме Ламентии, конечно. Говорить американским подросткам то, что я, родившаяся в России, думаю о любви, да ещё в начале занятия, было бы неумно. И даже опасно. Можно было спровоцировать агрессию (конечно, словесную). И даже, при худшем раскладе, потасовку. Такое я уже наблюдала в другой школе, но при схожих обстоятельствах.

Я решила дать слово Саният. Её уважали. Все до одного. И более того. Она была очень женственная, неагрессивная, всех жалеющая и всё старающаяся понять девочка. Я тайно надеялась, что её выслушают без, столь естественного для подростков, чувства неприятия и отрицания «готовых» истин и правил. Саният покраснела, задышала быстро и неуверенно, но начала говорить ровно и мягко. Без напористости, так присущей громогласным американским девочкам. Так говорят только интеллигентные люди: не пытаясь кого-то убедить, переубедить, воспитать, перевоспитать, приобщить или отвергнуть.

– Для меня любовь, – это то, что я вижу каждый день, лишь взглянув на моих родителей.

– Что, они постоянно целуются? Милуются? – с нехорошей ухмылкой влез в её рассказ неприятный «стеклянный» мальчик.

– Наоборот, – не смутилась Саният. – В наших семьях не принято выставлять напоказ чувства. Но когда я вижу маму, спешащую к двери, чтобы встретить папу с работы, – я вижу любовь. Они друг от друга не устали, хотя и живут 25 лет. А как мама старается угодить отцу, когда он приходит измотанный или чем-то расстроенный: и словом обогреет, и заботой окружит. Любимый чай в его любимой кружке подаст. Накормит. Выслушает. Поймёт и поддержит.

– Ты, наверное, из сказок «Тысяча и одна ночь» отрывки рассказываешь! Все знают, как в мусульманских семьях относятся к женщине.

– И как же? – совершенно ровным, симпатизирующим собеседнику голосом, откликнулась докладчица.

– Да их за людей не считают! Вон что на Ближнем Востоке происходит! А в Пакистане!

– Мой папа уверен, что, если мужчина совершает все те зверства по отношению к женщине и детям, о которых мы наслышаны, – это не мусульманин. Это – трусливый и подлый шакал, который может взять верх только над более слабыми и беззащитными.

– Таких, которые жестоко обращаются с женщинами и детьми, везде можно встретить, – вступила в дискуссию девочка, работающая в социальном офисе. – В любых религиях и любых странах. Возьмите Америку. Образец счастья, равноправия и свободы для всего мира! За год у нас регистрируется три миллиона триста тысяч случаев жестокого обращения с детьми! Правда, и с мальчиками, и с девочками. Каждые 12 детей из 1000 регулярно испытывают побои и издевательства. Их мучают, лишают еды, тёплой одежды, сна. И, вы, наверное, удивитесь, но почти 50% этих детей, – из белых американских семей. Многие – из очень даже религиозных. Только не мусульманских, а христианских. Протестантских.

– Не может быть! – громко и безапелляционным тоном заявила Софья. – Это какая-то пропаганда. Ты, случайно, эти цифры не в коммунистической газетёнке откопала?

– К твоему неудовольствию, это официальная статистика от официальных государственных организаций, занимающихся вопросами социальной защиты детей, – и полненькая девочка резко бросила брошюру на парту Софьи. Та её нехотя, с саркастической улыбкой открыла. Через минуту её глаза наполнились страхом неприятия: так случается, когда нас вынуждают согласиться с чем-то, с чем мы в принципе согласиться не можем. Пока все молчали, а Софья, к которой подсела Тришка, углубилась в цифры, Саният опять взяла слово.

– Женщинам Ислам отводит столь высокое место, что равного ему нет ни в одной религии. Посланник Аллаха говорит: « Женатый мусульманин никогда не должен пытаться исправлять свою жену в соответствии с тем, что представляется ему правильным и совершенным. Ему следует принимать во внимание особенности её женского нрава и принимать её такой, какой создал её Аллах».

– Вот это да!!! Звучит прямо противоположно тому, к чему мы привыкли в Америке, – с удивлённым восторгом открытия выкрикнул Расс.

– Что ты имеешь в виду? – довольно холодно и почти с опаской спросил староста Джесс.

– То, что все мы прекрасно знаем. Наше известное, почти знаменитое, англосаксонское отношение к детям и женщинам.

– Да о чём ты? – раздражался Джесс всё больше и больше.

– А ты вспомни «Пигмалион» Бернарда Шоу! Как там профессор Хиггинс громко и назойливо взывает со сцены: « Ну почему женщины не могут быть такими, как мужчины?!» Ну вот, они такими и стали. В Америке. Прибавь сюда протестантскую традицию нелюбви. Мне дома мать сто раз говорила: « Библия не выделяет любовь между мужчиной и женщиной. Там говорится о другой любви: отца к сыну (это об Аврааме и Исааке), и о любви к ближнему. К братьям и сёстрам во Христе. А любовь плотская, греховная не поощряется. Приветствуется партнёрство для создания семьи и её продолжения».

Расс открыл заготовленный конспект и стал читать:

«Причём, женщина должна быть в подчинении у мужчины. Брак – не для радости и удовольствия. Это форма наиболее рационального выживания вместе».

– Это я вам из пособия по протестанскому браку кое-что зачитал.

– Да уж! Досталось американским женщинам с самого начала нашей истории – с вызовом перехватила инициативу Тришка. – Сначала женщин из Европы в Америку привезли, что образумить мужиков. Из Англии, Германии, Дании. Ведь чем первые поселенцы развлекались, кроме делания денег? Напивались в стельку в салунах, стреляли, в карты играли, и всё время соревновались, кто из них круче. Брутальнее! А женщины в их домах, чаще всего посреди голого поля или пустыни, сами с собой от безысходной тоски разговаривали! Даже сейчас таких семей полно! Навидалась я этих «счастливиц» и в Техасе, и в Луизиане, и в Вирджинии. Особенно их много в Массачусетсе. Да что далеко ходить? У нас здесь, в Пам Дезерт, там, где оружейных магазинов больше, чем кактусов, такая же картина. Ни развлечений! Ни культурной жизни. На праздники одна радость у мужиков – пострелять. Я на Новый год у родственников была, так думала, – индейцы наступают. Такая стрельба была. И женщины там – безмолвные. Мужчины с ними практически не разговаривают.

– Ну, так и я о том же, – продолжил Расс. – Мне отец как-то сказал: если, сынок, ты хочешь, чтобы рядом с тобой была настоящая женщина, самая лучшая и самая женственная, – научись с ней разговаривать. И научись её слушать. Просто слушать. Не спорить. Не обвинять. Не перечить. Просто выслушай. С уважением и серьёзно. Согласись, если надо. У меня мама с папой тоже хорошо живут. И, в основном, благодаря папе. Как у Саният. Я хотел бы такую семью.

– И будешь ты в ней «козлом в юбке». Что это за мужик, который женщину слушает?! – петушисто вскочил с места, дерзко подтянув штаны, подросток со стеклянным взглядом.

Расс сверкнул глазами и повёл мускулами. Я заволновалась. Но всех присмирил Джесс. Он встал между их партами и посмотрел на обоих своим особым взглядом старосты и сына шерифа.

– А что ещё Ислам о любви говорит? – разрядила обстановку Винсия. Саният посмотрела в свой блокнот и, чуть виновато улыбнувшись, сказала:

– Мне такие слова очень нравятся: « Снисходительно относитесь к оплошностям своей жены и предпочитайте не замечать многие мелочи, принимая во внимание врождённые свойства представительниц слабого пола. И в вашем доме воцарится мир, спокойствие и счастье, и в нём не будет ни шума, ни споров».

Наши мужчины, например, никогда не лезут в женские дела по ведению хозяйства, покупкам, организациям семейных торжеств. А если жена опечалена, всплакнула или расстроилась из-за чего-то, то они понимают, что у неё сердце мягче, душа тоньше, глаза «мокрее». Спокойно к этому относятся.

– Ну да, ты такое американским мужьям скажи, – это опять была Винсия. – Они сразу лэйбл на женщину вешают: эмоционально нестабильная. Легко расстраивается. К психоаналитику её направить надо. Причём, к мужчине. Тот с ней «соплей разводить» не будет.

– Психоаналитик, – это ещё гуманно. Моя бабушка добровольно раз в год на электрошок ходила. Называлось это «почистить и усмирить эмоции», – задумчиво и нерешительно сказал вдруг Фанки. Так задумчиво мог говорить только человек, который задумался о проблеме первый раз в жизни. – Именно поэтому моя мама такая шебутная и бесконтрольная. Как бы назло деду, её отцу, который всю семью в армейском подчинении держал. Вот моя мамуля и полюбила, как она говорит, «культуру маскарада». Когда ты можешь быть кем угодно: хоть феей, хоть вампиршей. И я от неё этого набрался.

Я слушала детей с болезненным вниманием и интересом. О многом, что их волновало, я уже думала давно, трудно и грустно. Про себя я называла Америку « эффективной страной нелюбви». Но никому и никогда вслух этого не говорила. В конце концов, я могла и ошибаться.

– Саният, – обратилась я к докладчице. – Порадуй наши сердца ещё какими-нибудь тёплыми словами.

– Я закончу своё выступление такими словами Посланника Аллаха: «Наиболее совершенной верой обладает тот из верующих, кто отличается лучшим нравом, а лучшими из вас являются те, кто лучше всех относится к своим жёнам».

Саният села на место в облаке задумчивой, невероятно густой тишины. Никто не ожидал услышать то, что они услышали. И то, что они услышали, отличалось так разительно от привычного, что всем нам понадобилась минутка спокойного безмолвия, прежде чем мы смогли продолжить дискуссию.

Неожиданно громко прозвучал голос Софьи:

– Я хотела бы поговорить о любви так, как она понимается и трактуется в еврейской традиции. У меня к вам вопрос – задание. Расставьте правильно следующие фазы, ступеньки брака. Готовы?

– . Близость. Любовь Брак.

Все зашумели, предлагая варианты. Самым популярным оказался: любовь, близость, брак.

На втором месте выстроились любовь, брак, близость.

Почётное третье место заняла последовательность: близость, брак, любовь.

Софья отвергла все три. Правильный ответ: брак, близость, любовь. Любовь занимала, хоть и почётное третье, но последнее место.

Тогда любопытный хор стал упрашивать её объяснить « суть еврейского счастья».

– По традиции, пары подбираются родителями и близкими родственниками.

– Это как в Индии, что ли? Средневековье полное! – возмутился Фанки.

– Нет! Совсем не как в Индии. Там, как и в Непале, да и Пакистане, девочку просто отдают в жёны подходящему мужчине (тому, который достаток семьи приумножит, или из бедности вытащит). Девочка и духом не ведает, кто будет её мужем. У нас предлагают просто встретиться. Зачастую, как бы случайно: на семейном торжестве, например. Потом парень приглашает девушку на свидание. И, если они друг другу не понравились, второго свидания просто нет.

– А насильно не могут заставить замуж выйти или жениться?

– Никогда. Принуждение к браку запрещено. Потом, если пара друг другу понравилась, хотя бы немножко, они женятся.

– Они не проверяют, что ли, свои чувства: любовь это или не любовь?

– Нет. Они женятся и входят в храм. Храмом считается дом, в котором эти двое соединяются свои жизни. С точки зрения Торы, соединение двоих в одно целое – это верх чистоты и духовности. Стол в еврейской семье – это алтарь. Супружеская постель – святая святых.

– Но как можно жениться без любви?

– Это же мрак – жить с человеком, который мне просто нравится. Да таких, которые просто нравятся, у меня больше, чем городских автобусов, – неожиданно с чувством поддержал дискуссию «стеклянный парень».

– Не очень-то ты популярен у девушек, – не удержалась я от язвительного замечания. – Автобусов у вас в Калифорнии, как дождя, – не дождёшься.

– Любовь, считаем мы, это не чувство. Это – что-то, что ты делаешь с тёплым чувством для другого человека. И чем больше ты вкладываешь в другого, – тем он становится тебе дороже. Кроме того, парень и девушка всегда стараются найти супруга с похожими ценностями и интересами. А многие нации, особенно русские, принимают за любовь опьянение влюблённостью. А потом, когда трезвость наступает, страдают, сердца их разбиты, кто в меланхолию, кто в депрессию впадает.

Вот почему порядок предпочтений у нас именно такой: брак, близость, любовь.

Софья села на место. Все смотрели на меня. Ждали, что я буду возражать, – ведь именно мой народ упомянула Софья как пример нерационального, незрелого, чреватого страданиями отношения к браку. Но я ни возражать, ни спорить не стала. Урок подходил к концу. И я предложила послушать стихи о любви. А кто какой брак предпочтёт, кто какие отношения выберет, – решат они сами. Я начала с Юлии Друниной. С великим трудом я отыскала английский перевод любимого стихотворения.

 
«Теперь не умирают от любви —
Насмешливая трезвая эпоха.
Лишь падает гемоглобин в крови,
Лишь без причины человеку плохо.
 
 
Теперь не умирают от любви —
Лишь сердце что-то барахлит ночами.
Но «неотложку», мама, не зови,
Врачи пожмут беспомощно плечами:
«Теперь не умирают от любви…»
 

И закончила стихом Марины Цветаевой.

 
«Ушел – не ем:
Пуст – хлеба вкус.
Всё – мел.
За чем ни потянусь.
 
 
…Мне хлебом был,
И снегом был.
И снег не бел,
И хлеб не мил»
 

Вдруг поднялась Винсия и сказала:

– Я думаю, что в еврейской традиции надо жить с тем, с кем можешь жить. А в русской… В русской надо выходить замуж за того, без которого жить не можешь. Мне больше нравится русская.

Закончился ещё один урок. Сердце ещё один раз отболело напряжением и утешилось любовью.

Но звонок не отключил проблемы. Мне предстояли два трудных разговора. Разработать некий «секретный» план с Фанки и включить в него директора школы так, чтобы он этого даже не заметил.

Глава 20. Пляска на багажнике, бомба в рюкзаке и овчарка с ноутбуком

Следующая неделя обещала быть необычной. Фанки готов был приступить к реализации нашего плана. Отец Джесса ожидал новостей из ФБР об отце Ламентии. А мы с Саният и её мамой (куда же без неё) предвкушали приключения. На крайний случай, мы были бы рады даже простой смене обстановки. А смена сулила быть очень даже чувствительной: мы улетали в штат, который местами был полон тайн, невероятного одиночества, ковбойских «посиделок» и неопознанных летающих объектов. В Неваду. Там даже в отелях блуждают призраки: в самом известном (называется что-то вроде «Мэзон») бродит по ночам известная Леди в Красном. Ну а в «Клоуне», как и положено, всех пугает Клоун. Его крайне неприятное изображение смотрит на спящих прямо со стены над изголовьем кровати

Те, кто подхватил вирус тяги к неопознанному и нездешнему, могут легко найти компанию таких же инфицированных в районе приземления космической тарелки. Можно даже пообедать в кафе для пришельцев.

Однако, самое большое испытание (а для меня удовольствие) готовила погода. Там, куда мы направлялись в эту декабрьскую, почти предпраздничную неделю, обещали снег и -10 – 18 ночью!!! И это после Калифорнии с её +25 все последние дни.

Вообще – то, цель поездки была прозаическая. Мы должны были посетить школу и больницу, которая при ней находилась. Школа была не то что необычной, – такие разбросаны по Америке и там и тут, – но всё-таки особенной. Так называемая «школа одной комнаты». Все ученики занимались вместе: с первого по двенадцатый класс. И почти все они выбирали ту или иную медицинскую профессию после её окончания. Дело было в том, что руководил школой экстраординарный человек. Доктор по образованию, энтузиаст по натуре, альтруист по убеждениям и просто человек с большим сердцем, – мистер Док. Нам выписали официальную командировку на три дня, и мы отправились.

Вылет самолёта из Сан Диего ожидался в 4 утра. Так что мы выехали загодя: так, чтобы к 2.30 быть в аэропорту. За рулём старенького Форда была Лина. Было тихо и душно. Совершенно неожиданно накануне прошёл долгий и щедрый дождь. Сухая красно-коричневая земля не успевала поглощать бурлившие радостью потоки воды, и они, не подчиняясь никаким правилам и инструкциям, вольно устремлялись туда, куда прокладывали канавки самые непослушные и сильные ручейки. Малейший наклон земли заканчивался победно блестевшими лужами. Маленькие трещины и ямочки наконец-то почувствовали себя важными и коварными: они в мгновение превращались в ловушки для пешеходов и западню для колёс.

Линин муж, вероятно, не находил себе места: он звонил каждые 10—15 минут и требовал отчёта о «безопасности нашего движения». Наконец, Лина резко остановилась, усадила за руль меня и решила не спеша, с должным перчиком суровости образумить отца семейства. Она защебетала что-то на чеченском, а я, борясь со своей куриной слепотой и неуверенным вождением по мокрой скользкой дороге, двинулась вперёд. Но это я только думала, что двинулась. Машина стояла, как катер на хорошем якоре. Я вышла, посвятила фонариком и ахнула. Потом, вытащив из машины Саният, я объяснила, что произошло. Через минуту мы трое застыли в глупейшей позе, пытаясь оценить ситуацию.

Лина не заметила канавки, образовавшейся между обочиной дороги и самой дорогой. Так что Фордик стоял в форме упрямого, взбрыкивающего жеребца. Передние колёса вросли в канаву, зад машины приподнялся, и она зависла в таком неестественном для автомобиля состоянии.

– Садись за руль и давай задний ход, – предложила я Лине. – А мы с Саният попробуем толкать её спереди.

Попробовали. Много раз. Не получилось. До отлёта оставалось 3 часа, и мы пока не паниковали.

– Садись за руль, жми на газ и …вперёд! – предложила я новый вариант. – Мы с Саният будем толкать её сзади.

Мы храбро встали в лужу и упёрлись руками в багажник. Машина всхлипнула, но не двинулась.

– Теперь ты садись за руль, – скомандовала Лина. – И просто газуй. Туда-сюда. А мы заберёмся на багажник и будем по нему прыгать. Чтобы выровнять корпус.

Я почему-то думаю, что звонок в дорожную полицию, кто-то из проезжающих мимо сделал именно в этот момент. Две фигуры, отплясывающие на багажнике, могли испугать кого угодно. Через минут десять мы оказались в компании четырёх симпатичных патрульных. Хорошо, что муж Лины не вздумал звонить в очередной раз. Ему бы весёлые мужские голоса рядом с его женой и дочкой очень бы не понравились.

– Садись за руль, Сэм, давай задний ход – скомандовал один. – А мы с вами (он ткнул пальцем в грудь остальных двух) будем медленно, на счёт «три» поднимать фордик носом вверх. Начали!

Вся операция заняла 5 минут. В великой благодарности мы откланялись полицейским и ускорились по направлению Сан Диего. До самолёта оставалось около двух часов.

Настроение у нас «зашкаливало». Мы вспоминали детали «выкарабкивания» из канавы и подтрунивали над глупостью друг друга между приступами смеха. В аэропорт мы прибыли, однако, вовремя. Лина отрапортовала мужу о благополучно завершённой части пути, мы быстро нашли нашу стойку регистрации и встали в очередь. Тут Лина вспомнила, что надо позвонить в Неваду другу семьи, которому её супруг передал чисто мужской подарок: набор специальных дрелей со свёрлами из России. Здесь такой набор стоил почти в 10 раз дороже. Приятель был компьютерным специалистом. Техником-электронщиком. Он и его семья обосновались в Америке давно, связь с Россией потеряли, но с семьёй Саният встречались регулярно.

Наконец, мы прошли первые формальности и передвинулись к автоматической стойке таможенного контроля. Автомат глупо и безразлично подмигивал жёлтым глазом. На дисплее сурово вспыхивали вопросы:

– У вас есть запрещённые к перевозу предметы?

– Вы не имеете при себе оружия?

– Вы не имеете бомбы в своей ручной клади?

– Вы не проносите на борт наркотики?

И всё в таком же духе. Саният, стоявшая передо мной, бодро нажимала на кнопки. Лина продолжала оживлённо болтать с приятелями из Невады. Причём, на чеченском. Строгая дама из службы безопасности бросала на неё явно подозрительные взгляды.

Внезапно, всё изменилось. Как в калейдоскопе ужасов. Кто-то закричал. Громко и властно. Отовсюду слышались команды на таком быстром английском, что разобрать что-то было невозможно. Саният уводили вглубь служебного помещения два офицера таможенного контроля. Она плакала, брыкалась и пыталась вырваться.

– Маааа-мааа! – издала она истошный крик, когда ей заломили за спину руки и нагнули лицом и спиной вниз.

Её крик заморозил всю очередь, но тут же « разморозил» уткнувшуюся в свой телефон Лину. Я не успела ни сообразить, что происходит, ни начать что-то делать, а Лина уже полезла в драку с таможенниками. Она натурально дралась: трепала строгую тётку за жидкие волосы левой рукой, колотила в плечо преградившего ей путь худосочного офицера правой, отбивалась ногами от обступавших её сзади двух дам в форме. Так как дамы были не просто в теле, а в типично американском теле, отбрыкаться от них не представлялось возможным. Скоро Лину увели вслед за дочкой. Она облегчённо улыбнулась и махнула мне рукой. Только тогда я поняла, что она добилась того, чего хотела: быть вместе с Саният.

Я уныло звонила в школу в Неваде, предупреждая, что, возможно, мы сегодня не приедем. Сославшись на плохую связь, я трусливо прервала разговор, чтобы не давать объяснений. Лина с дочкой появились минут через двадцать. Они пузырились и разве что не булькали злым, мстительным весельем.

– Что ты натворила?! – бросилась я к Саният с вопросами.

– Я нажимала на все кнопки «Да». Я их даже не читала. Получилось, что и наркотики везу, и бомба у меня в рюкзаке.

– Но самое забавное, что таможенники увидели в её рюкзаке самую настоящую бомбу! – заливисто смеясь (как мне показалось, не к месту) добавила Лина.

– Да, я лично на картинке, которую мне показали в комнате задержаний, увидела бомбу. Причём, начинённую металлическими шипами, и со шнуром взрывного устройства, – сверкая глазами и захлёбываясь восторгом, выпалила Саният.

– Так её что, прямо там, в комнате обезвредили? Я про бомбу… – невнятно, в полном замешательстве выдавила я из себя вопрос. Почему-то он привёл маму Саният в ярость.

– Ты что?! Вообще ничего не понимаешь? У тебя, что ли, воображение уже в Неваду улетело, покинув тело? – с искренним возмущением набросилась она на меня.

– Но вы же обе сказали, что в рюкзаке нашли бомбу.

– Точно, ум ты на эту поездку отключила. Кто тебе сказал, что они нашли бомбу?!

– Так вы обе и сказали, – я заметила, что говорю так же неуверенно, как говорила на памятном мне уроке астрономии в школе. Я утверждала, что Кассиопея – это и есть Большая медведица. Тогда я получила первую в моей жизни единицу. Сейчас мне светило получить по шее.

– Мы сказали, что на картинке была бомба. А про рюкзак мы даже не заикались.

Я чувствовала себя уже побывавшей в невадском кафе для пришельцев и даже пообщавшейся с самыми чокнутыми из них. Потом я воспользовалась своим правом рассердиться. Я « надулась», смиренно и равнодушно пошла к дверям в зал вылетов, бросив через плечо:

– Не хотите толком всё объяснить, – так я и не больно-то интересуюсь.

Только удобно устроившись на стульях в Тако Белл и заказав по хорошей мексиканской касадилье, мы все успокоились окончательно.

Оказывается, предполагалось, что всю нашу поездку до Сан Диего я держала в памяти сценку у крыльца дома Саният. Папа, обнимая своих любимых девочек, даёт последние инструкции:

– Подарок я кладу вот в этот фирменный пластиковый мешок. Мешок помещаю в твой, Саният, рюкзак. Рядом с наушниками. А проводами от них я обмотаю мешок с подарком. И надёжнее, и места меньше занимает.

Так что таможенники увидели точную копию самодельной бомбы, подключённой, по всей видимости, к мобильному телефону. А как ещё могли выглядеть 15, похожих на пули, свёрл, запрятанных в тёмный пакет?

Лине, однако, пришлось дать все свои координаты для выписки штрафа. За сопротивление органам власти. Её вообще хотели задержать на 48 часов. Спасло то, что она была одета, как мусульманка. Стражи порядка побоялись обвинения в расизме и благодушно её отпустили.

За соседним столом пиршествовала американская семья из четырёх человек. Семья как семья, если бы не мама. Она была такого размера, что мне на ум не приходит ни одна из подходящих двузначных цифр. Но даже не размер привлекал внимание немногочисленных посетителей. Её наряд был помесью хорошо поношенной пижамы и экипировки инструкторов из « boot camp»: пижамная, в полоску, верхняя часть, прекрасно гармонировала с такими же просторными штанами, но никак не сочеталась с высокими армейскими ботинками на толстой подошве и полувоенной, с залихватским козырьком, фуражки. Дама очень громко говорила, ещё громче отрыгивала и пускала «ветры». Каждый раз, впрочем, извиняясь. Затем она встала и пошла к автомату с напитками. Автомат заклинило. Стаканчик не выпрыгивал, и мать семейства грохнула по машине натренированным ударом, которому любой сержант позавидовал бы.

Последовала реакция. Но только не от автомата. Возмутился потолок и «плюнул» ей на голову кусками извёстки, асбеста и чего-то коричневого. Дама с визгом потребовала менеджера. Тот появился с неописуемо приветливой улыбкой во весь свой рот, напоминавший акулий количеством и белизной зубов, и предложил лично доставить на её стол любой напиток, какой дама пожелает. И даже десерт к нему.

Дама напитка не желала. Она желала мести и денежной компенсации. Очень скоро менеджер оставил только акулью часть своей улыбки, стерев начисто приветливость и угодливость. Дама пыхтела, взвизгивала, толкала его руками с таким наслаждением, что сцена была достойна большого экрана фестиваля «малых форм» документального кино.

Почти все гости скромного кафе умывались слезами от смеха. Особенно натурально и счастливо это получалось у Саният. Через пару минут пижама в сапогах стояла перед нами. Когда её кулак, величиной с хороший кочан капусты, опустился на наш стол, раздался треск, шуршание и… почти такой же по величине кусок потолка с облегчением рухнул даме на фуражку.

Гости закусочной корчились в приступах смеха. Скоро к ним присоединился весь персонал. Леди в пижаме недобро оглядела зал, развернулась и, стряхнув фуражку в наши тарелки, строевым шагом направилась к двери.

В этот момент зал заполнил какой-то новый звук. Почти щенячий. Полный такого восторга и глупого счастья, что все стали оглядываться в поисках источника. Смеялся муж покинувшей нас дамы. Скоро ему подвизгивали и заливисто «подтяфкивали» его дети. Два сына. Младшему было не больше четырёх – пяти лет.

Мы не стали искушать судьбу и первыми пошли на посадку, как только объявили наш рейс. Я, правда, задержалась на минутку, примостившись на диване, стоявшем у самой двери выхода на лётное поле. Мне надо было отослать коротенькое электронное письмо Фанки с последними инструкциями и пожелать ему удачи. Потом я быстро догнала Лину с дочкой.

Посадка почти заканчивалась, когда я обнаружила, что у меня нет ноутбука. Ни на коленях, ни на сиденьях, ни под, ни над ними. Он исчез.

Я лихорадочно соображала, что могло случиться. Даже вспомнила «пижаму» возле нашего столика: может быть, она в отместку решила прихватить ноутбук и где-нибудь «шлёпнуть» его об асфальт? Но тут же перед моим взором предстал диван и мой последний жест перед тем, как я с него вскочила и побежала к выходу. Я похолодела. Ноутбука в моей руке в тот момент точно не было. Значит… Значит, я его оставила на диване. Коротко обрисовав ситуацию Лине, я вскочила с места и кинулась к выходу.

Такие действия от пассажиров за 15 минут до взлёта не приветствовались. Остановили меня властно и резко. Даже грубо. Я, заливаясь слезами, стала умолять стюардессу выпустить меня.

– Вы понимаете! Мы едем в командировку. Учебную. Я должна привезти видео отчёт. Я обязана вести дидактический дневник. Мне нужно взять интервью у учащихся и директора школы. Я не смогу ничего этого сделать без ноутбука. А он, я уверена, лежит на диване, в зале вылетов. До него всего каких-то 500 метров. Я мигом! Стюардесса приказала мне жестом помолчать и стала связываться с кем-то по уоки-токи. Пассажиры в салоне занервничали. Взлёт явно откладывался.

Наконец, к трапу подошёл служащий аэропорта.

– Кого здесь надо сопроводить в зал отлётов? – весело подмигнув, спросил он.

– Меня, меня, – легонько отталкивая стюардессу от двери, с энтузиазмом закричала я.

Девушка неохотно мне уступила, и я почти кубарем скатилась с трапа. Я тут же побежала, благодаря в душе советскую школу за обязательную сдачу норм ГТО. Я бежала так быстро, что служащий за мной не поспевал.

Вот она, стеклянная дверь. Вот он, мой ноутбук. Мирно лежит на диване. Ждёт хозяйку. Я резко и быстро распахнула дверь, рванулась к дивану, взялась правой рукой за ручку и …И вдруг волосы у меня на затылке зашевелились, ноги подогнулись, и холодная волна липкого пота омыла всё моё тело: от волос на голове до подошв ног.

Я почувствовала на спине горячее, характерное дыхание огромной собаки. Потом – второй. Раздался лай и сухая, как выстрел, команда:

– Руки за голову и медленно поворачивайтесь к нам лицом. Ноутбук не трогать!

Развернувшись, я обнаружила офицера полиции с нацеленным на меня оружием. Тип оружия, я, конечно, не определила, потому что мой тип личности с такими типами не знаком.

– Что Вы здесь делаете? Отвечайте быстро и не раздумывая!

Я, было, хотела «поприкалываться» и потребовать адвоката (ну, чтобы было что потом внукам рассказать), но очень вовремя и очень правильно передумала. В этот момент в комнату вбежал сопровождавший меня служащий. Внимание полицейских перекинулось на него. Овчарки, к сожалению, по-прежнему интересовались только мной. Глаз с меня не спускали! Их распахнутые пасти парализовали меня хуже, чем дуло оружия.