Текст книги "Школьные тайны и геометрия первой любви. Американские приключения русской учительницы"

Глава 31. Грязный путь в чистое будущее, дела «семейные» и криминальные

Они шли уже несколько часов. Молодые ноги, изодранные в кровь густой подстилкой из кустов, лиан и остролистой травы, были усыпаны москитами. Они продолжали идти, потому что были юными. Потому что были наивными. И ещё потому, что верили: эта узкая, больше похожая на затянутую тиной канаву тропа, и есть их путь из мрака нищеты и ненужности в светлый Зал Ожидания Счастья. Все девочки и девушки понимали, что прямиком попасть из своих убогих, маленьких, постоянно атакуемых военными селений, в Светлое Будущее невозможно. Поэтому они были рады и Залу, и даже Каморке Ожидания. Ждать, терпеть и мириться они были готовы долго и покорно. Человек всегда найдёт, за что уцепиться краешком коварной надежды. Даже если приходится цепляться за что-то страшное и опасное.

– Ты откуда? Из Мексики или Центральной Америки? – спросила высокая привлекательная девушка совсем юную, темнокожую спутницу, плетущуюся позади неё.

– Я из самой несчастной страны в Америке. Из Гватемалы. Из той, где всегда война.

– Сколько тебе лет?

– 14.

– Кто же тебя отпустил одну? Это же долгий, опасный путь.

– Меня родители продали. У нас за последний год почти всех девочек и девушек в деревне продали. Кого в прислугу. Кого на фермы. Местные. А кого в США.

– Из нашей деревни тоже многих продают. Но мне повезло. Я парня хорошего встретила.

– А ты уверена, что он хороший? Я что-то в хороших мальчиков больше не верю. В принципе.

– Мой хороший. И красивый.

Девушка сдержанно, но счастливо, прыснула в грязный кулачок и замолчала. Правда, ненадолго.

– Вон он впереди, рядом с другим, кучерявым парнем идёт. Он давно в Америке живёт, в Калифорнии. Так что у меня выхода не было: если хочу с ним быть, надо границу пересекать.

– А со мной всё по-другому. У меня было пять братьев. Пять!!! И все ушли из дома. Сами. Сказали, что доберутся до Штатов, пойдут в приют для беженцев, а дальше, как получится.

– Добрались?

– Вот я и хочу узнать, что с ними стало. От одного только весточка пришла. Из Сан Франциско. Как живёт, чем занимается, что с братьями произошло – ни слова.

– Так что же он написал?

– Жив, здоров. Добрые, хотя и «не совсем правильные» люди, дескать, помогли. Просит его не искать, чтобы этим «добрым людям» не навредить.

Девочка вскрикнула, лицо её исказилось от боли, и она упала. Лёжа на левом боку, она пыталась выдернуть застрявшую в корнях лианы правую ногу. Наконец, ей это удалось. И тут она закричала ещё истошнее: щиколотка была, вероятно, вывернута. Пошевелить ногой она не могла, и та набухала и опухала прямо на глазах.

Кучерявый проводник вмиг оказался рядом и грубо схватил ребёнка двумя пальцами за горло, как будто хотел перекрыть ей дыхание.

– Только пискнешь – придушу! Мне осталось одно движение рукой сделать, и твоя гусиная шея сложится пополам. Идти можешь?

– Нет! Пожалуйста, умоляю. Не бросайте меня одну. Здесь очень много змей. А воды пресной совсем нет. Дядечка, я для вас что угодно сделаю, только не бросайте!

– Выхода нет. Самолёт нас ждёт ровно через три часа. С тобой за плечами мы расстояние во время не пройдём.

– А ты что слюни развесила? – напустился он на вторую спутницу. – Один мудрый человек давно истину понял и на дверях в «ад» написал. «Каждому своё». Напомнить, как его звали? Так что пошли!

То, как парень говорил и держался, выдавало в нём либо бывшего, либо настоящего студента. Скорее всего, отличника. Из таких получаются самые убеждённые и непреклонные садисты. Иногда, утончённые.

Девушка затравленно смотрела на девочку-подростка, принимая решение. Наконец, она нагнулась, оставила рядом с раненой свою воду и пакетик с едой, и стала догонять ушедшую вперёд группу. Тем более, что тропа впереди разделялась на три. Было легко потеряться, отстав от направляющих.

Всего их было шесть. Две – беременные. Уже на сносях. Дети могли появиться в любое время. По легенде, они были замужем за американцами и, вполне естественно, детей хотели родить в США. Две отправлялись, якобы, в Сан Диего, на заработки. Им обещали хорошо оплачиваемую работу в ночных клубах. А две следовали за любимыми «женихами», готовясь выйти замуж и начать новую, пусть и нелёгкую, жизнь в стране, где все мечты, как они выучили с детства, сбываются.

Было невыносимо душно. Насекомые гудели, звенели и стрекотали, окружив живым липучим облаком, лежащую на земле девочку. Вокруг стоял такой гул, что, казалось, в небе барражируют отряды маленьких вертолётов-дроидов. Девушка закрыла глаза и приготовилась к худшему. Она в последний раз взглянула на удалявшихся людей. Никто даже не обернулся. Группа быстро и бесшумно свернула налево. Скоро она их потеряла из виду.

– Дерек, ты в порядке? – красивый баритон шерифа вибрировал нетерпением и тревогой.

– Как сказать! Я сам в порядке. Но «путешественников» потерял.

– Как ты мог их потерять?! Мы же тебе дали адрес их «стоянки-убежища».

– Никто оттуда так и не появился. Я весь день в этих джунглях сижу. С биноклем. Накануне какой-то очень кучерявый, вполне интеллигентный с виду парень, зашёл внутрь. Но наружу он так и не вышел. А того, что ты описал, да и я сам его немного помню, и в помине рядом не было. И ни одной девушки поблизости.

Отец Ламентии, Дерек, отыскался пару недель назад. В Гватемале. Там он готовил очередной репортаж о преступлениях военной хунты и, как всегда, искал свою дочь. Он не прекращал искать её ни на один день. Он думал, что её прячут от него где-нибудь в дикой сельве Южной Америки. Поэтому брался за самые рискованные репортажи в самых опасных точках этого измученного войнами и крайней бедностью континента. Шериф связался с ним, когда тот прибыл в недельный отпуск из Перу, где пытался найти концы чрезвычайно жестоких схваток между полицией и «гериллос», партизанами. Сделать это было нелегко: живущее в ящиках, картонках и землянках население симпатизировало партизанам, хотя те карали неуживчивых с садисткой изощрённостью и безжалостностью. Но богатых, заевшихся представителей правящих элит, люди ненавидели ещё больше. И Дерек понял, что все его расследования ничего не стоят. Людям, по сути, безразлично, какая сторона политических плоскогубцев их раздавит. Едва он появился в своей Вашингтонской квартире, тишина разразилась громким, настырным телефонным звонком.

– Это шериф округа Сан Диего, Калифорния, говорит. Могу я услышать мистера Дерека?

Так началась, завихрилась и завьюжила совершенно новая полоса в жизни солидного, уважаемого корреспондента. Несмотря на горячее желание немедленно выехать в Лондон, на встречу с дочерью, Дерек дал себя уговорить поучаствовать в операции под названием «Chikita», «Девочка».

Он и не мог оказаться. Для него было делом чести поймать банду, в которой не последнюю роль играли мать и брат его дочери.

И вот наступил день, когда прослушка машины брата Ламентии дала результаты. Основную роль на этом отрезке операции играла китаянка Ли, которая ранее установила пару «жучков» в подозрительном автомобиле. Она же умудрилась их снять, приготовив засаду бандитскому картежу, когда он, в составе трёх новёхоньких, надменно роскошных автомобилей направлялся в Сан Франциско. Ли подозревала, что они ехали на встречу с важными шишками своего картеля. Но она ошиблась. Машины медленно въехали на охраняемую стоянку городской больницы для бедных и остановились. Группа из трёх, согнувшихся вопросительными знаками человек, встречала их у входа в госпиталь. Всё выглядело торжественно и пристойно. Разве что духовой оркестр не играл для полноты картины: «Спонсор – лучший друг главврача!». А именно он, хирург со стажем, уважаемый тысячами благодарных пациентов доктор, изображал самый восторженный вопросительный знак, который в следующую минуту перетёк в восклицательный:

– Мы так рады, что вы почтили нас своим присутствием!

Защёлкали камеры телеоператоров. Журналистка с местной телестудии бросилась с микрофонами к гостям, дав знак звукооператорам начинать запись.

Толстый, приземистый, с лицом хорошо отобедавшего вурдалака, мужчина благосклонно сказал пару слов в учтиво подставленный к его толстошлёпому рту микрофон. Все захлопали.

Этого бунтарское сердце Ли вынести не смогло. У неё был ордер на осмотр одной из машин. Якобы поступили сигналы, что именно в этой машине перевозились контрафактные, нелицензированные в США, дешёвые мексиканские медикаменты. И Ли решила испортить благостную сцену.

– Немедленно выйдите из машины и положите руки на капот! – её звонкий голос выстрелил в пространство с такой властностью, что все вздрогнули и обернулись.

Парень, сидящий за рулём Инфинити последней модели, неохотно обернулся, но не пошевелился. Он сразу узнал подружку своей ненормальной сестры, и решил, что это – розыгрыш.

В ту же секунду его, похожий на овечий, крик заполнил всю стоянку. Ли, вывернув его левую руку, тащила парня наружу, вцепившись в могучую шею цепкими пальцами правой руки. В ту же секунду, незаметно для остальных, её острая правая коленка уютно приземлилась в том заветном квадрате накаченной спины, где обычно прячется почка. Брат Ламентии в этот раз по-настоящему заблеял в полный голос.

Телевизионщики, тут же потеряв интерес к губошлёпу, снимали задержание на камеру.

Второй полицейский приблизился как гепард: тихо и хищно. Он принял задержанного и поволок его к своей машине, специально оставленной на другом конце стоянки. Все устремились следом. Корреспондентка захлёбывалась счастливым частоколом сенсационного репортажа, оператор едва успевал за ней, неся тяжёлую камеру на левом плече.

Ли осталась одна, быстро сняла жучки и вернулась в Сан Диего. Там её ждал шериф.

– Как всё прошло?

– Совсем не так, как планировалось.

– Это ещё почему?

– Они не на «стрелку» ехали. Они в этот раз спонсорский визит в больницу наносили.

– В какую больницу? Они же организуют роды и продажу младенцев здесь, в местном родильном отделении.

– Значит, это информация к размышлению.

– А ведь ты права. Вполне возможно, что вы с Ламентией их, так или иначе, вспугнули. Так что это отродье новые социальные связи ищет. Ладно, надо разговоры послушать. А с ними твой напарник разберётся. К чему-нибудь да прицепится! Я надеюсь.

Шериф оказался прав. Из переговоров следовало, что следующая партия «невест» будет сочетаться браком в Сан Франциско. Дескать, общие тамошние друзья охотно берут на себя все расходы на свадьбы. А юные «жёны» решили осчастливить Америку новыми гражданами, которые родятся в лучшей городской больнице для бедных и иммигрантов в этом же городе.

– А откуда новая партия «невест» будет отправлена, они упоминают?

Ли торопила начальство с операцией. Она очень волновалась за Ламентию, которая скоро должна была вернуться. Её брат уже свирепствовал: он не мог обнаружить следы сестры ни в Мексике, ни во Франции. На этой почве он даже с матерью стал агрессивным, и та пару раз обращалась за помощью в местный медицинский центр. Там, на этой обшарпанной, но всё-таки с каким никаким медицинским оборудованием станции Скорой Помощи, регулярно дежурила Саният. Проходила свою практику. Даже во время рождественских каникул. Тем более, что их семья католическое рождество не справляла, а потому девушка была нарасхват. Её то и дело просили подежурить то в родильном отделении местной больницы, то на пунктах оказания первой медицинской помощи. Саният, да и шериф, были этому обстоятельству только рады. И вдруг такая пертурбация! Полная смена декораций – сказали бы в театре. Действие переносится в Сан Франциско!

Было ещё одно обстоятельство, подталкивавшее Ли к активным действиям. Но она никому об этом не говорила. Даже самой себе. Она влюбилась. И знала, что не в того. Знала, что не вовремя. Понимала всю безнадёжность своей первой в жизни влюблённости. Но не знала, что с этим делать.

Название деревушки, в которой был пункт сбора девушек, было зашифровано. Но сделали это бандиты неумело и примитивно. Дешифровальщики сообщили название места на второй день после изъятия жучков: Ла Камината. Убогое селение, затерявшееся в дикой сельве. Когда-то там жили свободные местные фермеры. Возделывали землю. Растили детей. Потом пришли военные. Поля превратились в плантации, хозяевами которых стал один из преступных мафиозных картелей, и жизнь в посёлке замерла.

Вот в этой Ла Каминате и провёл последние 12 часов корреспондент «Вашингтон пост», Дерек Л.

– Дерек, ты самолётом можешь управлять? – вспоминал отец Ламентии вопрос, заданный шерифом в тот незабываемый день в Вашингтонской квартире. День, когда он узнал, что его красавица дочь жива и здорова. Что она более или менее надёжно спрятана под «покровительством» самой королевы английской. И что она его любит.

Мужчина в очередной раз поднёс к глазам мощный военный бинокль. Вокруг наполовину сгнившего деревянного строения кружил мощный рой москитов. И это было единственным проявлением жизни в застывшем знойном воздухе.

– Но не мог же кучерявый, как призрак, сквозь стены пройти и испариться, – злясь на себя, на москитов, на невыносимо влажный горячий воздух размышлял Дерек. – Может, плюнуть на все инструкции и попробовать войти в дом? Ладно, подожду ещё часик и пойду. Оружие у меня есть. Надо же что-то делать!

А пока фразы того, изменившего всю его жизнь, разговора с шерифом, опять завертелись в незанятом планированием мозгу.

– Да, у меня есть лицензия на управления турбо-самолётами.

– Слышал про такой самолётик – «Сёкэс»?

– Не только слышал, но и летал на них пару раз. Идеальная машина для очень короткой взлётной полосы. И семь-восемь человек на борт без труда взять может. Их наркокартели любят. Используют, чтобы облетать свои владения в джунглях.

– Ну, хоть в чём-то интересы мафии и полиции пересекаются. Ха-ха ха! Мы их тоже уважаем. Так что ты сможешь, если понадобится, поднять «Сёкэс» в воздух?

– Без проблем. А что, планируется нечто интересное?

– Да. И дело выглядит так, что нам надо бы поспешить.

– А Вы не введёте меня в курс дела?

– К Вам отправляется полицейский, Ли Ван. Вернее, полицейская. Назначайте встречу. Она вылетает немедленно.

Вот так он и попал с корабля на бал. Полицейская Ли оказалась прехорошенькой китаянкой с проницательными, « читающими в душе» глазами, плавными, почти тигриными повадками, и великолепным умением излагать суть проблемы без единого лишнего слова. Он, Дерек, был этим обстоятельством просто сражён и покорён. Будь его воля, он бы отправил всех американских дамочек на курсы « внятной, лаконичной речи» к этой китаянке. Когда она закончила рассказ, он почти с ужасом понял, что ему не о чем её спрашивать. Она сказала, объяснила и уточнила всё за пять минут! Такого не умеют делать даже искушенные журналисты со стажем!

Поэтому Дерек был несказанно рад, когда узнал об активном участии Ли в операции. Имея такую женщину рядом, можно быть уверенным, что всё получится.

Но сейчас он чувствовал себя отвратительно. Он проваливал с таким трудом спланированную и подготовленную акцию.

– Что я сделал не так? Что я просмотрел? Чего я не заметил?

Мужчина, в который раз, принялся рассматривать окрестности в бинокль. Сменив фокус на «дальний», он разглядывал каждый квадратный метр безжизненного, унылого пространства позади строения. Вдруг там что-то мелькнуло. Какая-то тень. Слишком маленькая для человека, во всяком случае, для взрослого человека, но слишком большая для кошки или собаки.

Дерек не был уверен, что он действительно что-то видел. Тем более, что движение, если оно и было, произошло довольно далеко от сарая, за которым он наблюдал. На расстоянии никак не меньше километра.

– Влажный знойный воздух и не такие шутки с нашими глазами играет, – успокаивал себя журналист.

Но его интуиция, третий глаз, так сказать, не успокаивалась. У него даже лоб между бровями зачесался. Да так рьяно, что он с него чуть кожу не содрал, чесавши!

Это было последним аргументом в пользу того, что надо идти. Надо что-то делать.

– Ну что? Движение какое-нибудь заметил? – это был нервный голос обычно спокойного шерифа.

Операция, похоже, срывалась.

– Нет! Сейчас выхожу на разведку. Мысль одна есть. Перезвоню.

Дерек мог предпринять две вещи.

Подойти к дому и, открыв так или иначе, ветхую дверь, зайти внутрь. Это было опасно. Не для самого журналиста. Это могло обернуться перестрелкой и гибелью девушек, или, того хуже, беременных, ни в чём неповинных женщин.

План «Б» подталкивал мужчину пробраться к тому месту, где что-то, вроде бы, мелькнуло. Пробираться придётся по обочине ровного выжженного пространства вокруг строения. Его сразу заметят и без труда пристрелят те, кто, как он думал, находится в доме, если он пойдёт по прямой. Значит, надо настроиться на выматывающе трудный, забирающий последние силы, путь в гуще сельвы.

Дерек проверил мачете. Он никогда не путешествовал по Южной Америке без своего верного друга. Только мачете мог прорубить и расчистить хотя бы узкий просвет в сбесившейся от избытка влаги и тепла растительности. Дерек ненавидел сельву. Сколько раз он чувствовал себя беспомощным младенцем, туго спелёнутым слишком строгими руками, когда оказывался в плену жадных, обнаглевших от избытка силы, лиан. Он помнил все случаи, когда вынужденно «заперев» себя в непроходимой части джунглей, как того требовала работа, он мучился сильнейшей жаждой, растратив воду на то, чтобы ополоснуть горячее, распухшее от укусов москитов лицо. Он никогда не забудет клубок змей, на который едва не наступил, когда, потеряв осторожность, ожесточённо рубил ненавистные ветки с жирными листьями и густую, непролазную щетину кустарников, забывая смотреть под ноги.

Да! Дерек Л. ненавидел сельву, в которую ему предстояло сейчас нырнуть. Но выхода не было.

Когда, спустя час яростной борьбы с джунглями, он оказался там, куда стремился, он остановился, не веря своим глазам. Перед ним был вход во что-то, что очень напоминало туннель. Журналист пробрался внутрь и обнаружил, что это был профессионально, на долгие времена сделанный подземный ход, и тянулся он в двух направлениях: к дому и от него.

– Шериф! Я стою, вернее, сижу в туннеле. На развилке, можно сказать. Могу двинуться в сторону дома. Могу – в противоположном направлении. Я думаю, что они, бандиты, ушли этим путём и сейчас находятся далеко от этого места. Жду указаний, куда мне идти.

Телефон тяжело и трудно молчал.

– Дерек! Надо проверить, что там внутри. Да, я понимаю, что это вопреки логике. Я осознаю, что мы теряем время. Но там могут быть люди, которым нужна помощь. Всё. Выполняй!

Журналист медленно, стараясь не светить фонариком, пополз по направлению к дому. Были видны свежие следы от человеческих тел. Дерек был убеждён, что шериф принял убийственно неверное решение. Он терял время в этом загаженном человеческими экскрементами и остатками пищи подземелье. А похищенных женщин спокойно вели «на бойню».

Впереди что-то мелькнуло. Потом скрылось. Дерек замер. Ему вспомнилась мелькнувшая тень. Медленно, стараясь не шуршать, опираясь на локти и колени, он упорно продвигался к тёмному помещению впереди.

Из правого угла на него смотрели два больших чёрных глаза. Глаза пылали ненавистью. В голову что-то ударило, вокруг всё зазвенело, как будто сельва разродилась миллионом маленьких мобильников, и Дерек упал. Тёмная, дурно пахнущая комната, казалось, радовалась ещё одному гостю. Она заполнилась воющим воплем. Но журналист его не слышал.

Глава 32. Несчастливы вместе и о пользе докладных

Я приближалась к колледжу со смешанным чувством приятного умственного возбуждения и менее приятного эмоционального волнения. Даже плохо скрываемой тревожности, если описывать вещи точно. Объяснялось такая сложная конфигурация темой предстоящего занятия: «За что мы друг друга не любим. Истоки и причины войны полов».

Тему придумали студенты, и как я ни старалась её смягчить, они настояли именно на такой формулировке.

Было раннее утро. Негустой поток машин двигался ровно и дружно по I-15. Неяркое солнце подбадривало ранних путешественников весёлыми, ещё не жаркими, всполохами света. Ни войны полов, ни какой либо иной войны вокруг не наблюдалось. Наблюдались взаимная вежливость, высокая культура вождения и усталый, не выспавшийся взгляд большинства водителей.

К колледжу я подъехала достаточно рано. У меня оставалось время рассортировать мысли, «каталогизировать» идеи и проделать с десяток дыхательных упражнений, чтобы успокоиться.

– Пусть сегодня сами говорят! Я даже комментариев давать не буду, – повторила я про себя в очередной раз. Я понимала, что хочу держаться подальше от дискуссии. Так сказать, быть над схваткой. Чтобы всё получилось так, как я запланировала, я назначила основными выступающими девушек и парней из разных стран, разных культур и разных религий.

Вы спросите «почему»? Отвечу. Я боялась схватки между американцами разных полов. Если совсем просто – я опасалась слишком бурных словесных, а, может, и не только, баталий между американскими девочками и американскими же мальчиками. Я такое уже наблюдала: на переменах, на вечеринках и даже на уроках коллег. Для меня всё это выглядело слишком агрессивно, непривычно откровенно и взаимно уничижительно. Может, я просто больше трусиха, чем предполагала. Но я боялась подобных вспышек ненависти.

Как часто случается, мой план хорошо умещался только в моей голове. Но он не вместился в рамки урока с первых минут.

Не успела я предоставить слово яркой, умной, хорошо начитанной и широко мыслящей студентке из Испании, как вскочил молодой американец и разразился бурным негодованием.

– Это кто и почему решил, что тон беседы зададут девушки?!

– Почему нас, парней, никто не спросил, как мы хотели бы построить урок?

– Неужели тот факт, что преподаватель – женщина, определяет порядок выступающих?

– И как вообще определяется порядок? Преподаватель решает, кто самый умный, и начинает с него/неё?

– А на основании чего, каких критериев, она, преподаватель, определяет, кто очень умный, а кто, на её взгляд, большим умом не блещет?

Эти вопросы выглядят стройно и «колончато» только на бумаге. Чтобы приблизить картинку к действительности, мне надо было бы размазать слова и предложения по листу, присыпать их солью с перцем и потом облить чем-то вроде острого харчо.

В роли харчо выступила американка: очень упитанная девушка, часто приходившая на занятия в образе вампирши. Вот и сегодня её рот и щёки пугали нас красными подтёками, а вокруг шеи была неизменная горжетка из чьей-то шкурки. Мне она напоминала шкурку невинно убиенного полевого тушканчика. Про себя я часто так её и называла: тушканчик. Правду сказать, девушка была хоть и нелёгкая в общении, но умная и оригинально мыслящая.

– Вот она, война полов – американский вариант! Уже началась! Заткнуть любую девчонку стразу и намертво! Пусть, дура, помолчит, пока бравые американские парни не соизволят ей слово дать!!! Да и кому нужно женское мнение в Америке! Пусть лучше на курсы по изучению Библии сходит: там неплохо учат всех этих феминисток держать язык за зубами и помалкивать в присутствии мужчин!!!

Тирада сопровождалась и перемежалась такой отборной «разговорной речью», что я, вопреки здравому смыслу, хотела расхохотаться: мне давали бесплатно классный урок разговорного языка, который на экзаменах называется «уличный американский».

Когда наорались, накричались и наоскорбляли друг друга все, кому не жалко было тратить свою энергию на бессмысленные перепалки, открыла рот я. Не без страха. Но решительно. Я отчасти поняла, почему это случилось.

Парень, затеявший скандальный обмен «нелюбезностями», мне запомнился со второго урока. И вот почему.

Группа писала тест. Кто-то справился раньше, кто-то пыхтел над последними, самыми трудными заданиями.

Одной из первых сдала работу и покинула класс девушка из России. Борец за права мужчин оставался в классе до последней минуты. Не потому, что тест давался ему с трудом, а потому, что писал докладную. В оной утверждалось, что студентка из России подглядывала в учебник, списывала и тому подобная чушь.

Я, как полагается, докладную приняла и обещала разобраться.

Через неделю, когда я забыла и о докладной и о тесте, меня вызвали в деканат.

– Миссис Ти, Вы получали докладную по поводу нарушения студенткой такой-то правил прохождения тестирования?

– Да, – с трудом вспомнила я.

– И какой ход Вы дали делу?

– Я с ней поговорила. Опросила других ребят. В индивидуальном порядке провела беседу по теме тестирования.

– И почему я Вам должна верить? Где запротоколировано всё то, о чём Вы мне рассказываете? Вот в очередной докладной от того же ученика сказано, что Вы не приняли никаких мер. И что это не случайно. У Вас политика такая: не сигнализировать о нарушении «Устава колледжа» и «Дисциплинарных инструкций» вышестоящему руководству.

Я молчала. Потому что это было правдой.

– Скажите мне, пожалуйста, сколько докладных записок Вы направили за текущий семестр мне или моему заместителю?

Я продолжала молчать. Стыдно мне не было. А если и было, то не за себя, а за их систему наушничества и «стукачества». Это с одной стороны. А с другой, – работу в колледже терять не хотелось. Она была интересной и очень хорошо оплачивалась. Наконец, я решилась и сказала:

– Я исправлюсь. Я недопоняла важность административного общения. Но сейчас я глубоко об этом сожалею.

Меня великодушно простили. Мне предстояло столь же великодушно простить «писателя». И я с лёгкостью это сделала. А докладные стала писать регулярно, но по ничтожным поводам. Жаловалась на поздно доставленные материалы контрольных работ. Или возмущалась небрежно запечатанными конвертами с заданиями. Сетовала на опоздания некоторых учащихся из-за пробок на дорогах. Просила совета, как связаться с родителями некоторых студентов, чтобы обсудить план сдачи весенней сессии.

Мой добровольный куратор, парень неглупый и мстительный, был по натуре трусоват.

Я смогла в этом убедиться, когда наблюдала инцидент на уроке коллеги. «Куратор» открыл планшет, спрятав его под партой, и быстрее всех сделала задание, на которое отводилось 30 минут. Надо было дать критический отзыв на книгу, которую студенты должны были прочитать во время каникул. Я не знаю, читал он её или нет, но отзыв он элементарно скачал с Интернета, чуть-чуть изменил и пошёл сдавать преподавателю.

Не тут-то было! Его лучший друг (так все, во всяком случае, думали) тут же написал докладную, в которой объяснил причины столь блистательно и быстро написанной рецензии.

Надо было видеть сникшего, с дрожащими губами и виноватым взглядом парня, чтобы понять, как сильно он испугался, услышав от учителя:

– Мне придётся сегодня же подать докладную о твоём недостойном поведении в деканат факультета. А ты можешь быть свободен.

Не знаю, чем кончилась та история, но парень не связывался с теми, кто мог причинить ему неприятности. Меня он к таковым не относил.

Так что я спокойно села за свой стол и начала быстро писать. Парень насторожился и примолк. Потом ровным, спокойным тоном спросил:

– А занятие по теме сегодня будет?

– Обязательно! Вот только докладную закончу писать, и начнём.

Мальчишка изменился в лице. Он умоляюще смотрел на меня, а я твёрдо глядела в его испуганные глаза.

– А ты хотел бы начать дискуссию прямо сейчас?

– Да. Я готов.

– Ну, хорошо. С одним условием. Ты говоришь всё, что считаешь нужным, замолкаешь и даёшь высказаться другим. Обсуждать ваши идеи будем в конце урока. И демонстрируя уважение к взглядам оппонента. Принято?

Все одобрили предложение, и слово предоставили жаждущему высказаться молодому человеку. То, что он говорил, было для меня шокирующим откровением. Он начал не с критики девочек. Он даже не заикнулся, чем они ему не нравятся. Он говорил о проблемах американских подростков.

– Быть счастливым подростком в Америке практически невозможно. Потому что от нас ждут и требуют невозможного. Царствуют стереотипы. Главенствуют традиции. От нас требуют жить по правилам.

– И какие же правила тебя не устраивают? – не удержалась от вопроса «тушканчик».

– Правило первое так и гласит: «Будь первым! Ты – американец! Ты обязан! Ты сможешь!». Но если есть первый, то обязательно должен быть второй. И куда деваться всем вторым и третьим? Если их убеждают, что в этой реальности они уже проиграли! Сами знаете, что мы делаем: создаём себе другую реальность. Кто как может.

Правило два стучит по столу кулачищем: «Будь сильным, сынок! Ты не можешь не любить бейсбол! Ты же настоящий американец! А, значит, стань лучшим питчером в округе!». А я бейсбол ненавижу. И ни питчером, ни кем другим быть не хочу. Я люблю компьютерную графику и смешные мультики. И носиться с мячом по полю, ни с футбольным, ни с баскетбольным, я не хочу!!! Но я иду, записываюсь в команду и пять лет делаю вид, что мне это нравится! Но злость никуда не девается. Она превращается в ненависть. Ненависть в ярость. И если ярость не прорвётся наружу, то по каким-то химическим законам затопит тебя тоской. Знаменитая американская депрессия. А все гадают, почему так много жестокости в школах.

Правило третье. Для мальчиков. Зарабатывай! Делай деньги, много денег, сынок. Америка любит богатых и сильных. И ты обязан быть таким. Мускулистым, спортивным, с лопающимися от денег счетами! Девочки любят тех, у кого много денег и много мускулов. Слабаков они не уважают и ставки на них не делают.

– Какая глупость! – это выкрикнула русская студентка. – Я, например, видеть не могу все эти горы мускулов на мужчинах. Меня тошнит от килограммов выпученного мяса на руках.

– И меня!

– А мне нравится!

Крики шли со всех сторон.

– А я вообще люблю тоненьких, но смазливых, – в полной тишине громко сказала «тушканчик». – Типа таких, как ты…

Все захихикали, а парень покраснел.

– А что тебе нужно для счастья? – спросила испанка.

– Чтобы меня любили таким, как есть: не очень сильным, не очень богатым, не первым. А просто меня. Просто за то, что есть.

– А что, твои родители не любят тебя просто так?

– Отец у меня больно крутой. Или я лучший – или я ему не сын. Это у него в поговорку превратилось.

– А мама?

– Она во всём согласна с отцом. Внешне. А что у неё внутри – не знаю. Но она меня любит. Я так думаю…

– Так вернёмся к теме семинара: чем тебе не угодили американские девочки? Пока ты только «мужской кодекс чести», назовём это так, критиковал.

– Они грубые. К ним невозможно подойти: посылают тебя подальше, кривляются, ехидничают.

– Я думаю, это у них такая защитная реакция, – спокойно и со знанием дела заговорила испанка. – Я тут кое-какие цифры заготовила. По статистике 50 – 57% американских девочек переживают насилие, издевательство, надругательство в возрасте до 14 лет. И 87% всех этих жестокостей совершается близкими им людьми. Во всяком случае, теми, кого они знают и кому доверяют. Вот они и «обороняются» как могут.