Текст книги "Школьные тайны и геометрия первой любви. Американские приключения русской учительницы"

Глава 27.Солнце вертится вокруг Америки и антилиберальная инъекция

Наконец-то я была дома. Лина забрала меня из больницы сразу же после выписки. Пока она неспешно и аккуратно вела машину, стараясь не встряхнуть моё ноющее плечо, рот её не закрывался ни на минуту. Я с жадностью слушала новости про Ламентию, смеялась над умным и шкодливым английским котом и вникала в суть дискуссии о любви и нелюбви.

– Вы собираетесь уезжать этим летом? – уточнила я у Лины, понимая, что решение о возвращении в Россию окончательное и обсуждению не подлежит.

– Да! Сразу после выпускных экзаменов.

– А как же вечер? Выпускной бал?

– Нет! Это не для нас. Вся эта суматоха с поиском партнёра, который должен девушку на вечер привести! Весь нездоровый ажиотаж вокруг конкурса «королевы бала»! Нам это не по душе. Это ещё мягко сказано! Некоторые из традиций унизительны! И для парней и для девочек. Какое отношение имеет тяжко заработанный диплом к обязательному кавалеру по танцам? Средневековье какое-то.

– Да, я тоже в недоумении от некоторых вещей. Бедные американские мальчишки за полгода до вечера начинают жить, как в лихорадке. Ищут девушку, которая им не откажет! Ведь до сих пор во многих школах «одиночек» на вечер не пускают! Если бы сама тому свидетелем не была, ни за что бы ни поверила.

– Ну, значит, ты меня понимаешь. Так что мы билеты уже заказываем. На конец июня.

– А сыновья? Они тоже возвращаются?

– Один, младший, летит с нами. Второй остаётся на год: будет магистратуру здесь заканчивать. А дальше, как получится. Думаю, он тоже в Россию вернётся. Но в Москву, а не в Чечню. У сестры поживёт. Так нам почему-то кажется. Тем более, у него здесь ни особо близких друзей, ни девушки нет.

– Совсем, что ли, девушками не интересуется? Сейчас такое время, что по этому поводу стоит беспокоиться, – сказала я шутливо, но с намёком.

Лина чуть не упала со смеху на руль. Меня же так во время тряхануло, что я ойкнула и замолчала. Даже язык прикусила: весьма к месту и ко времени.

– Девушек вокруг и рядом полно! Сами за ним бегают, сами ухаживают, некоторые даже «купить» его не прочь.

– Как это «купить»? Ты шутишь?

– Нет, тут лучше Лермонтова не скажешь:

«Всё это было бы смешно,

Когда бы ни было так грустно»

– Я про то, что богатенькие девочки из семей, в которых отпрыскам никак не удаётся лишние семейные миллионы потратить, женить его на себе готовы. С одной у него, вроде бы, даже роман был. До первого раза, пока она громко и с удовольствием ни рыгнула в его присутствии. Сын сказал, что никакие деньги не могут превратить его отвращение не то, что в любовь, а хотя бы в симпатию. Не мне, впрочем, сказал, а отцу.

Мы, наконец, доехали, и Лина поспешила домой: они ждали гостей из Невады. Тех самых, которым подарили набор свёрл, выглядевших как самодельная бомба.

Я осторожно легла на свою узкую постель и, после нескольких безуспешных попыток найти что-нибудь интересное по телевидению, включила компьютер. На нём у меня была выставлена в «быстрый дозвон» целая плеяда радиостанций: от ВВС до «Уха Москвы». Я решила начать с местной, с красивым названием «Оушенсайд».

– И, таким образом, деньги закончатся через шесть, максимум семь дней. К субботе в обращении не останется ни цента. Вся Америка будет одним большим банкротом. Замрут все бизнесы. Закроются постепенно все банки, – уверенно говорил крепкий, молодой мужской голос.

– Нет, нет! Банки ещё продержатся какое-то время, коллега. Там же безналичные расчёты…

– Но безналичные расчёты осуществляются, пока живые деньги в стране циркулируют. Банковским аппаратам чем-то ведь тоже питаться надо. Так что в конце недели жизнь в Америке замрёт.

Не дожидаясь всей Америки, уверенно замерла я. Даже заморозилась. О чём они говорят?! Я пришла в ужас!

Я тянула на себе три работы, отказывала себе во всём, каждый доллар старалась сохранить и приумножить в надёжных американских банках! Чтобы было с чем жизнь в России фактически с нуля начать. А они говорят, что через неделю ни денег, ни банков не будет?!

– Итак, подведём итог нашей дискуссии, – бодро продолжала верещать радиостанция. – Если перевести все наши расчёты в наличные деньги, Американская экономика продержится не больше 6—7 дней. Потому что мы создали такую монетарную модель, в которой мы обмениваемся друг с другом ничем не обеспеченными бумажками. Все наши чеки, векселя и кредиты, взятые безналичными, виртуальными деньгами под гарантию других, таких же виртуальных кредитов – фактически ничего не стоят. И все это знают. И все молчат.

– Именно так, коллега. С этой точки зрения, даже такая страна как Россия, оперирует куда более реальными деньгами, капиталами и ресурсами. Но мы им об этом, конечно, не скажем.

– Уже сказал, – ядовито прошипела я, поняв, что «эксперты» вели незлобивый, такой же виртуальный, как американская валюта дискус, – и успокоилась.

Вашингтон вещал довольно резким, неприятным женским голосом:

– Продолжаем дебаты о том, кто мы – истинные американцы: величайший народ в мире, достигший самой высокой точки цивилизационного развития, или нация плохо образованных, не очень воспитанных, довольно агрессивных людей, которых не любят за пределами нашей страны? Слово нашему гостю – социальному психологу из института Маккартура.

– Спасибо! – психолог вложил всю глубину и ширь американского оптимизма и американской улыбки уже в первое слово. – На днях одна уважаемая газета опубликовала итоги опроса, проведённого среди американцев разных возрастных и социальных групп. Они должны были ответить на вопрос: Земля вертится вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли?

– И каков же результат?

– Более 70% наших граждан убеждены, что Солнце вращается вокруг Земли.

– Это звучит пессимистично. Угнетающе. И очень нелестно для нашей системы образования.

– Вы делаете такой же неверный, поверхностный вывод, как и авторы статьи.

Это звучит потрясающе верно! Наши граждане лишний раз доказали, что мы – нация самых здравомыслящих, а значит, самых успешных людей в мире!

– Я ценю Ваш юмор, но…

– Никаких «но»! Что видят люди на протяжении дня? Они видят солнце, медленно вращающееся вокруг них. А они – земляне! Почему они должны не доверять собственным глазам? Американцы верят прежде всего тому, что видят. И они сто раз правы в своём подходе к жизни. Потрясающие результаты! Потрясающие! Мы – нация самых разумных людей на планете Земля.

– Ну а что скажет наш второй гость в ответ на обвинение наших соотечественников в элементарной глупости?

– Такое обвинение звучит как награда! Как признание нашего величия! Мы, великая нация великих людей, имеем право быть такими, какими нам быть приятно и комфортно! Кто может диктовать нам, какими мы должны быть, чтобы нравиться миру?

– Мы настолько уверены в себе, что можем себе позволить быть глупыми, – слова прозвучали с неприкрытым нажимом. Возражать ему почему-то не хотелось. Ведущая и не возражала. Да и что тут возразишь?

– Это лишь доказывает наше превосходство над другими народами, которые стараются угодить всем, кроме своих собственных граждан.

– Да, уважаемые слушатели, сегодня у нас необычные, « инновационно мыслящие» гости. Вы в этом сами убедились. Тем интереснее узнать их мнение об агрессивной, экспансионистской политике США, в которой нас обвиняют все, кому не лень: от бедуинских номадов до высокоинтеллектуальных французских политологов.

– Спасибо за великолепно поставленный вопрос, – это был густой, проникновенный голос первого эксперта, которому нравилось, что даже Солнце вращается вокруг него. А не наоборот, как это происходит в «региональных» державах.

– Наша идея внешней политики проста и понятна каждому гражданину. Она была сформулирована и донесена до ушей каждого американца президентом Картером. Я хотел бы напомнить эти великие слова нашим дорогим радиослушателям. Вы мне позволите?

– Конечно, конечно! Они будут Вам признательны.

– «Американцы никогда не должны извиняться, испытывать угрызения совести и принимать на себя вину. Ведь они всегда действуют исходя из благих побуждений».

В студии захлопали. А моя упрямая русская голова прокрутила фразу: «Благими намерениями выстлана дорога в ад». Наверное, переводчики религиозных текстов переводят их по-разному. У нас и в Америке, я имею в виду.

Дискуссия, между тем, продолжалась.

– Но ведь остаётся фактом гибель полумиллиона иракских детей из-за наших действий в этой стране. Что на это можно возразить? – не сдавалась ведущая.

Слово взял второй гость.

– На эти обвинения давно ответила наша несравненная статс-дама Мэдди.

Да, – признала она. – Это было трудное решение. Но победа нашей, американской демократии в неблагополучных странах этого стоит!

– Всё, лучше не скажешь! – победные фанфары экспертного голоса так и вибрировали в микрофоне.

Однако упрямая «теледама» никак не унималась.

– А десятки тысяч мирных жителей, сожжённых напалмовыми бомбами во Вьетнаме?

– Об этом и вспоминать не стоит, – прикрыл фонтан её красноречия сочный голос первого «знатока». – Это была всего-навсего «операция по умиротворению населения». Так она называлась в штабных бумагах. Почти миротворческая операция.

Возникла неловкая пауза. Видимо, даже вышколенная тренингами ведущая, не находила подходящих слов. На выручку коллеге пришёл второй, как он себя представил, социальный политолог:

– Вы ещё Аргентину, Сальвадор и Югославию вспомните!!!

– И особенно Индонезию, где больше миллиона человек были уничтожены. Тоже во имя демократии, – хозяйка студии, чувствовалось, вредничала и нарывалась на грубость намеренно.

Вероятно, её звукорежиссёр, почти разрывая улыбкой рот, сигнализировал ей, как фантастически растёт рейтинг передачи после каждого скандального вопроса. В конце концов, дебаты же ведутся не ради поиска истины или справедливости, а ради высоких рейтингов и дорогой, для таких рейтингов, рекламы. Это мне в американском университете объяснили давно и очень понятно. «Культура Политического Шоу» – так назывался курс. Я его закончила блестяще. Сказалась большая практика советских времён. В американской политологии царствовал тот же принцип: добиваться «устранения политического выбора через столкновение идей». То есть, если не поняли (как я вначале), то столкновение идей запрещалось и отменялось. Всё это нам предлагалось заменять «столкновением и конкуренцией» имиджей, образов и словесных дискурсов (читай, пустословий, в просторечии, болтовни)

– Да, мы и не скрываем, что поддержим любую реальную силу, пусть это будет «хунта» или «военный режим», если в данных исторических обстоятельствах это будет в интересах Америки. И накажем тех, кто растлевает общество идеями «социальной справедливости» и… и…

– И химерами социализма, – пришёл на выручку коллега. – Демократия и социализм – вещи несовместимые. Кто этого до сих пор не понял, – пусть пеняют на себя. А наши действия в упомянутых странах достигли цели: все они стали сговорчивей и потянулись к демократии.

«К сожалению, миллионы потянулись ногами вперёд», – подумала я и переключилась на «Ухо Москвы».

Эту радиостанцию я называла «антилиберальной прививкой». Уж каким бы вольнодумцем не был слушатель, но узнав от гостей-демократов и экспертов-либералов о том, что он, дорогой слушатель, «вата», «таракан, питающийся собственными фекалиями», «генетически покалеченный», «оскотинивающийся», «катящийся в овраг слабоумия», «вырождающийся», что 93% населения ходят «с рогами и копытами» (эту новость сообщила дама секунду назад, и я сразу заглянула в зеркало; так, на всякий случай) – сто раз подумаешь, а, вернее, и секунды не будешь размышлять, прежде чем решишь, что их власть мне « ни за так», ни за деньги не нужна. Я имею в виду нынешних российских либералов.

Правда, все гости подчёркивали, что только здесь, в стенах радиостанции, они окружены людьми свободными и достойными. Ещё к ним относили сотню постоянно звонящих абонентов, которые с экспертами всегда соглашались.

А ведь давным-давно эта талантливая, лучшая по формату станция, была «Ушами Москвы», а не «Одноухим Вещателем». Её ведущие старались услышать самых разных людей и позволить аудитории насладиться настоящим «клинчем идей», который незаметно, «без соплей» (по выражению их «главного») переформатировался в такой привычный «кляп» во рту несогласных.

Я прислушалась:

– Ну, Русский народ – ну, это народ «извращенец», – захлёбываясь в собственной смелости, не очень внятно говорил молодой писатель. – Произошла ну, как бы, мутация ну, всего населения.

– Четыре « ну» в одной фразе!! Это ещё неизвестно, кто мутировал, – промелькнуло в моей голове.

– Теперь ему, народу, может помочь только, операция на мозгах, – тараторила в возбуждении немолодая актриса, ценящая авангардных, раскрепощённых молодых актёров.

– Вы хотите сказать, что в « русском сознании» надо сменить программный диск? – оживлённо подхватила тему ведущая, которая давно пребывала в «цивилизационном шоке», спровоцированным общим бескультурьем страны.

– Да, ну, без этого, как бы, ну, не обойтись, – бодро подтвердил писатель с фамилией Глуховатый.

Политолог Незрячий в целом был с таким предложением согласен, но пессимистично настроен. Ведь тараканы слишком живучие и приспособляемые. С такими трудно справиться. А он твёрдо верил в тараканью сущность окружавших его «людишек». Сам он возвышался на гранитных берегах культуры как незапятнанный примитивизмом Нарцисс.

Либеральный педагог Зубатый, добавив, что население России находится в прострации, с вытекающей изо рта слюной, а потому разумным доводам либералов внять просто не в состоянии, тоже уповал на «операционное вмешательство». Конечно, в коллективную голову.

Наконец, молодой сочинитель заявил, что народ надо «отдуплить», – и всё будет хорошо. Но я так и не поняла, находясь к этому времени если не в прострации, то в глубокой печали, что это слово означает.

Наверное, так любимую американцами лоботомию. Уж очень они её уважают! Поэтому, иногда мне думалось, им, американцам, и диктаторы, вроде Сталина, не нужны. О такой власти над «общественным благополучием», какую имеют в Америке психиатры с их электрошоками, таблетками счастья и лоботомиями, ни один тиран и мечтать не может. Так называемая «Мягкая сила»! А гнёт и ломает надёжнее, а, главное, незаметнее для демократии, чем самая жёсткая и откровенная. Так что спрятаться не возможно.

– Ах! Я была на этом спектакле! – вдруг вполне дружелюбно, даже обожающе воскликнула ведущая. – Когда на сцену вышли восемь совершенно голых актёров…

– Молодых, крепких, талантливых! – уточнил,, видимо, режиссёр спектакля.

– Да, да, конечно! И все обнажённые!!! И такие красивые тела! Я наслаждалась! Я упивалась моментом! Это и есть современный театр!

– И мне так горько, что наше население, которое по развитию стоит на уровне «зэков», которое погрязло в шовинизме и национальной идее «патриотизма», – зрелая актриса не удержалось от горестного, плачевного вздоха, – все эти ряды « серой мутированной массы» не в состоянии понять и оценить современный театр и всю его креативность.

– Именно так! Вокруг нас «зэки», которые не хотят жить свободно, которые всё время ищут тюремщиков! Их мышление настолько примитивно, что выжить самостоятельно они не могут.

Закончив на оптимистической ноте о том, что радиостанция им поможет, пока есть такие демократические зубры как Глуховатый, Незрячий, Белочкин, Зубатов и иже с ними, программа дала место рекламе.

Я глубоко выдохнула. Вздохнула. И задумалась.

И они, наши русские либералы, ещё надеются на свободные выборы, чтобы придти к власти?! Утопия! Почище Томаса Мора.

А кто же я? С учётом того, что мне пришло приглашение об американском гражданстве, от которого я отказалась, я одним боком вливалась в массу самых умных, всегда правых, здравомыслящих американцев. С другой стороны, я была настолько русской, что ко мне можно было применять все «уховские» термины: патриотка, государственница и с традиционной театральной ориентацией.

Я набрала номер авиационных касс и заказала билет в Россию. На тот же день, что и семья Саният. Оставаться в неведении насчёт себя самой было опасно. Так и до популярного в Америке биполярного расстройства можно докатиться. Для сердца вредно пребывать в двух реальностях. Надо возвращаться в свою, родную.

И я заснула, с сознанием правильно принятого решения.

Глава 28. Танцы в небесах и неудобная история

«Восторг обнял меня так крепко, что я боялась дышать. И по мере того, как самолёт набирал сначала скорость, а потом высоту, это цепкое объятие становилось всё крепче. Когда в окошко я увидела россыпи огней Сан-Франциско, коронованные полумесяцем знаменитого Золотого Моста, я обернулась к своим спутникам и выдохнула: «Такой красоты я в жизни не видела!»

Потом разноцветные гирлянды города сменились стерильной белизной горных вершин. Изменилось и настроение.

Подмигивающие огни городских улиц очаровывали, завлекали и провоцировали.

Совершенство же горной геометрии погружало в размышления. Сердце переполняло боязливое уважение ко всей этой кряжистой, ершистой, неприглаженой расчёской цивилизации, горной громаде. Хотелось думать – получалось бояться: уж слишком близко к брюшку маленькой Чесны подбирались костистые каменные пальцы.

– Тара, а мы не слишком низко летим?

– А ты как думаешь?! Усадить такую тушу, как я, в маленький, похожий на бабочку, самолётик и надеяться, что он не прогнётся?

Заливистый хохот супругов Бой поднимал, скорее, нервы, чем дух оптимизма.

Но безнадёжной трусихой выглядеть не хотелось, и я робко испустила нечто, похожее на смешок. Я очень старалась.

– А что это за овечка блеет позади меня? – похохатывая, вступил в перепалку супруг миссис Бой. – Прошла ли она санитарный контроль перед вылетом?

Я обиженно замолкла. Гряда гор, над которой мы летели, называлась Трансверс. Этот район славился сильными боковыми ветрами. Но прогноз погоды на тот день обещал нам ясное небо, яркое солнце и покладистые воздушные массы.

Сначала так всё и было.

– Мы уже подлетаем к Центральной Калифорнийской Долине? – собралась я с духом и задала вопрос.

– Мы можем, двигаясь согласованным курсом, приблизиться к ней уже через минут двадцать. Но, боюсь, нам придётся изменить план полёта. Да, кстати, дамы, у меня появилось настроение пощекотать вам спинки и макушки.

Не успел наш пилот закончить фразу, как меня тряхануло достаточно сильно для того, чтобы понять, насколько серьёзны были шутливые слова мистера Боя. В следующую секунду я визжала, так как моя голова нашла потолок кабины и зачем-то стала в неё стучаться. На небо, что ли, просилась?!

– Муженёк! Да будь ты неладен! Ты что, самолёт в тренажёр решил превратить? – басила и гудела, впрочем, довольно добродушно его жена.

Самолётик икнул, подрожал всем тельцем и резко сменил курс.

– Тара! – неожиданно громким, командным голосом заговорил её худощавый, всегда мягкий и деликатный супруг. – Открой свой ноутбук, посмотри прогноз и силу ветра в узлах. Быстро!!!

– Прогноз не ахти. С Санта Анны движется стена ветра, которая на данном участке имеет все шансы превратиться в горную волну. Скорость: 35 узлов.

– Спасибо, дорогая! – голос нашего пилота звучал спокойно. – Девочки, положите руки на затылок, пригните головы, и, если получится, спрячьте их между колен. Мы сейчас сманеврируем.

Самолёт стал исполнять какой-то дикий африканский танец. Он нырял вниз, потом, как спринцовочная струя, взлетал носом вверх, не забывая, как это делают темпераментные танцоры, трястись всем туловищем и зазывно, темпераментно двигать руками-крыльями и хвостатой ногой.

– Тара! Не знаю, где ты находишься, на сиденье или под ним, но если можешь, открой в смартфоне страницу «Фо – флайт» и запроси для нас безопасный маршрут. Как только его получишь, поднеси картинку к моему лицу. Что бы там ни было!

Миссис Бой связалась с местным Центром Аэротрафика, передала телефон мне, а я протянула картинку, с только ему понятной картой, мистеру Бою.

– Держитесь!!! – рявкнул последний. Мы не летим к Долине. Мы начинаем облетать гору, чтобы оказаться с подветренной стороны. Здесь горная волна самолёту крылья оторвёт, а нам – головы. А кое-кому – и попы. Если они тощие.

Я практически сползла со своего места и зависла направо. Закрыла глаза и приготовилась к шоковой терапии. Если повезёт, то от бога, (и было за что), а если не очень, то от одной из каменных баб, угрожающе тянущих к нам свои носатые лица.

Но ничего не случилось. Как с Яндекс Браузером. Степень защиты оказалась такой высокой, что мы благополучно нырнули и протиснулись сквозь узкую щель отрогов, и нас благословили спокойное ясное небо и нежно выглядывающее из-за вершины горы Паттерсон солнце. Вскоре мы облетали Сухое Озеро Роджерса и аэробазу Эдварда. Самолёт благодарно помахал крыльями диспетчерам, так выручившим нас четверть часа назад, и устремился к Бэйкерсфильду, от которого было рукой подать до Американской Реки и озера Тахо.

– Ну, муженёк, я лишний раз поблагодарила судьбу за то, что вышла замуж именно за тебя! Ты – лучший во всём, за что ни берёшься!

– С такой жёнушкой только лучший и выживет, – разразился смехом мистер Бой.

Полюбовавшись озером, входящим в шестёрку самых глубоких и больших в стране, мы полетели строго вдоль знаменитой трассы №395. Самолёт направлялся к Бриджпорту. Место было знаменито угрюмыми, неизведанными каньонами, пустынными горными плато и горными системами, кое-где перерезанными нитками глухих, выглядевших необитаемыми дорог.

– Центр полётов выдал нам новую поминутную карту маршрута, – заметил пилот. – Мы сейчас должны резко развернуться на Восток. Держитесь!

Меня приподняло с сиденья, желудок хотел выразить своё возмущение отрыжкой или чем похуже, но не успел и передумал. Наша Чесна уже летела прямо, ровно и без шатаний вправо и влево: как примерная, воспитанная девочка.

– Готовьте фотокамеры или что там у вас есть! – приказал мистер Бой. – Мы подлетаем к городу-призраку, знаменитому своими жилыми пещерами. Говорят, там до сих пор жизнь теплится: туристы приезжают, пещеры обживаются бездомными бомжами, а музей открыт круглосуточно.

– Я слышала, что в Испании, в Гранаде, пещерные квартиры и дома стоят сейчас дороже, чем обычные.

– И от кого же ты такие страсти узнала?

– От миссис Т. У неё в колледже девушка из города Гуадикс, в Андалусии, учится. Изабелла её зовут. Так они с семьёй живут в трёхэтажной пещере, с джакузи и зимним садом. Говорит, что это очень удобно: зимой тепло, летом, когда жара за +40, у них внутри прохладно и идеальная влажность. А другую пещеру они превратили в отель. Отбоя от желающих снять его на пару недель нет. За ночь берут 30—50 евро.

– Смотрите вниз! Вот и наш, американский пещерный город. Там, за зданиями, вход в пещеру – гостиницу. И лошадки для экзотики.

Самолёт нырнул ещё ниже и стал кружить над другой частью города-призрака Боди

Он выглядел удручающе. Долина дарила ему мягкий климат, но больше ничего. Во второй половине 19 века здесь добывали золото и серебро.

– Сейчас остались только названия: Золотой холм, Серебряный холм, – печально пояснил мистер Бой. – Я ведь родом из этих мест. Поэтому мы сюда раз в пять-шесть лет и летаем. Я и на пилота с этой целью выучился.

– Спасибо вам обоим, что меня предложили с собой захватить.

– Так было бы несправедливо: твои друзья к восхождению на гору готовятся, а тебе не на что к лагерю добраться. Вот миссис Ти и попросила нас доставить столь драгоценный груз к месту встречи. Вы же где-то на границе с Айдахо собираетесь?

– Да. Там гора Капитан с перевалом интересным. По нему и собираемся с инструктором пройти. А рядом Йосемитский Заповедник, в котором больше 250 пещер. Может, удастся, хоть в одну спуститься. Я прочитала про Королевскую пещеру, и решила, что мне в ней надо побывать. Там, внутри, горное озеро, водопад, а на нижнем уровне, в который через узкий проход попадаешь, очень полноводная река.

– Или не попадаешь, – съязвила Тара Бой, но замолчала, покорённая видом озера Моно, над которым Чесна стала нарезать круги.

Озеро охранялось теми самыми горами, к которым так стремилась пассажирка. Его ледяная вода удваивала красоту заснеженных вершин, и они добродушно позволяли Моно соседствовать с ними. Уж очень приятно было любоваться собой в его благородно спокойных водах.

– А, правда, что здесь, в Неваде, находятся самые большие ядерные полигоны Америки?

– Правда, девочка. Названия у них немного смешные. Один, например, называется «Квартира Француза», а другой «Квартира Юкка». Они хоть и рядом с нами, но мы туда не полетим.

– Слушай, муженёк, а почему бы нам ни свернуть к бывшим контрационным лагерям?

– Каким лагерям? Контрационным?!! – я не верила своим ушам. – Как в России, что ли? Гулаг? Или как он там назывался?

– У каждой страны свои тайны, тюрьмы и лагеря. Я в русских не была, так что сравнивать не могу. Но то, что людям там было очень несладко, особенно детям, а их было много, – это мне точно известно.

– Да кого же в тех лагерях держали?

– Всех, кто имел несчастье когда-то приехать в Америку из Японии.

Смотри, смотри! Мы сейчас к ним подлетать будем. Унылая, но знакомая картинка, не так ли? У меня с собой даже старые снимки есть. Моя бабушка была наполовину японкой.

– Да и мой дед, к своему несчастью, четверть своей итальянской крови японской разбавил, – задумчиво, но, не отрывая взгляда от панели приборов, добавил мистер Бой.

– Мы ведь, знаешь, как познакомились? На юбилейной встрече родственников интернированных японцев. Тогда была сороковая годовщина, как сейчас помню.

– Да! И я никогда тот день не забуду. Февраль 1982 года. Ты вошла в клуб, улыбнулась своей широкой улыбкой, а потом посмотрела мне прямо в глаза.

– И ты их тут же отвёл! А покраснел! Я к тебе с угощением сразу и подошла. Чтобы «оживить».

– Мы оба оказались родом из этих мест. Наши предки отсидели, потом им некуда было переезжать: старые квартиры и дома давно были заняты другими людьми. Здесь и осели. Недалеко от резерваций индейцев.

– А не осели бы – и не встретились бы мы никогда. Так что мы на судьбу совсем не в обиде. Как говорится, что бы ни делалось – всё к лучшему. Но неужели вы, в школе, об этом приказе Рузвельта, о лагерях, ничего не изучали?

– Никогда не поверю, что миссис Ти вам об этом на уроках не рассказывала, – хитро прищурив правый глаз, Тара, не скупясь, пихнула меня в бок.

– Миссис Ти историю у нас не ведёт. Только социальные дисциплины. А в учебниках про это – ни слова! Это я точно говорю. Во всяком случае, в тех, которые наша историчка рекомендует.

– Ну, Тара, покажи ей старую газету. А то ещё не поверит нам с тобой!

На меня смотрели унылые ряды бараков. Это всё не вписывалось в Америку! Это был не американский пейзаж! Я не хотела этого знать и это видеть! Как будто прочитав мои мысли, миссис Бой улыбнулась и небрежно обронила:

– А, впрочем, учителя, наверное, правы. Не стоит смущать юные души. Как говорится: многия знания – многия печали.

– А сколько всего людей там, в лагерях, сидело? Теперь уж мне всё хочется знать.

– Сто двадцать тысяч японцев и около пятнадцати тысяч иммигрантов с немецкими и итальянскими корнями. Да ладно, прости ты нас, что такую тему завели. В любую войну гражданское население страдает больше, чем даже те, кто воюет. Мы оба поэтому – пацифисты. Против войн в принципе. Даже самых патриотических.

– Понятно… А ваши дедушки и бабушки выжили?

– Наши – да. Так что нам повезло.

– Внимание! Скоро будем на месте! Нам придётся сесть в Рено Тахо аэропорту. Потом по 395 доедем до вашего лагеря.

– А в заповедник с гигантскими секвойями заедем? Ведь надо ребёнку такое чудо природы показать, как дерево с ветками в два метра диаметром.

– Заедем! У нас день в запасе. Мы, если повезёт, ещё в одну пещерку спустимся.

Самолёт стал снижаться. Плавно, уверенно и грациозно. Я вертела головой, как глупая сломанная кукла, у которой осталась только одна рабочая пружина, да и та шею с головой почти не соединяла. Внизу проплывали реки, мелькнул какой-то пустынный город (Бентон, как я узнала позже), игривые ледяные наросты и отростки подмигивали голубыми глазами. Иногда целый склон горы сползал вниз сверкающим ледяным змеем, язык которой раздваивался или расстраивался у подножия. Я замерла в восторге. Наконец, шасси лёгким поцелуем коснулись дорожки, и мы весело покатились к ангару.

– «Приветствую тебя, Сьерра Невада! Мы с тобой подружимся!» – закричала я.

Я и не представляла, как сильно ошибалась, ступая на твёрдую землю».

Из дневника ученицы двенадцатого класса Винсии В.