Текст книги "Школьные тайны и геометрия первой любви. Американские приключения русской учительницы"

Глава 37. Согреться по – английски, «безопасная зона» и «безработная» я

Я по-прежнему пребывала в полном неведении относительно поимки бандитов. Я даже не знала, где сейчас Лина и Саният. Винсия звонила регулярно, но и ей я не могла сказать ничего нового. Ламентию мы, тем более, ни в какие подробности не посвящали. Она знала, что её отец, вроде бы, нашёлся. Но мы ей говорили, что пока он далеко от Америки, выполняет важную работу. Обманутую надежду лечить трудно. Лучше ею хрупкую душу не дразнить.

Так как почту девушки я перевела на свой адрес, то первой узнала о смерти её бабушки. Но и об этом я пока молчала. Надо было держать Ламентию как можно дольше от всех этих событий. Да и оставалось ей пробыть в Англии не так долго: какую-то неделю.

Накануне вечером она мне позвонила. Её не терпелось поделиться новыми знаниями об английской жизни.

– Миссис Ти! Вы не поверите, но чуть ли не половина англичан живут в домах без отопления! И, знаете, как они греются?

– Учитывая их страсть к спорту, может, в футбол дома играют?

– Бутылками с горячей водой!!! Как и двести, и триста лет назад!

– Чему ты удивляешься? Они – люди традиции. Вот по традиции и экономят на отоплении.

– Да они на всём экономят! Я тут в гостях у девочки была. Она сама из Ливерпуля. Очень хорошая. И очень серьёзная. Я пытаюсь с неё пример брать. Она умеет из любого дела, любой чепухи полезный урок извлекать.

– Ну – ка, расскажи. Я тоже хочу этому научиться.

– Идём по улице. Просто гуляем. Видим – дом с табличкой. Она – бегом туда! И табличку начинает изучать. Потом тащит меня в библиотеку, чтобы то, что на табличке написано, в подробностях узнать. Особенно любит истории домов с привидениями.

А так как здесь каждый второй – дом с приведениями, то я как заправский хранитель ужастиков себя чувствую. Всё дело в том, что дома с приведениями продаются дороже. Вот каждый владелец их и сочиняет. По крайней мере, мне так кажется, – Ламентия беззаботно хихикнула.

– А что об экономии?

– Это самое интересное! Во-первых, у них практически нет ванн. Из тех, что заполняют водой и потом в них расслабляются.

– Почему?

– Потому что это расточительно! Хватит с вас и душа, мадам, как говорится. Ну, так вот, вчера я была у моей умной приятельницы в гостях. На «5 o’clock» чае. День был холодный, и её родители решили, что, в порядке исключения, можно и ванну принять.

– Ну, вот видишь! И они – люди! – Я, конечно, шучу. В их родном, английском стиле.

– Тут плакать надо, а не шутить!

– Они что, топить друг друга в ванной начали?

– Нет! Они одну и ту же ванну по очереди принимали. Окунались в уже серенькую пенку с волосами и плавали. Представляете?

– А кто привилегию получил первым в ванну залезть?

– Ёё мама. Потом сестра. Отец был последним. Сама она со мной занята была. Не мылась, если это у них так называется.

– Ну, ты больно привередливая там стала. У людей разные доходы, которые иногда гораздо меньше расходов. Будь снисходительной. Как тебе Лондон?

– Я не найду слов свой восторг описать! Вот так, в двух словах это невозможно! Для этого Шекспир нужен. Очень понравилось! В Америке ничего похожего нет! Для меня всё было как в сказке – путешествие во времени. Но одну не совсем приятную вещь хотела бы Вам сообщить. Только не обижайтесь!

– На обидчивых воду возят, так что говори всё, как есть.

– Русских здесь, именно в Лондоне, очень не любят. Почти ненавидят!

Я рассмеялась.

– Так есть за что! Тех русских, которых они ненавидят, мы здесь, в России, ненавидим ещё больше. Тоже мне Америку открыла!

– Но почему?

– Сами англичане, отчасти, виноваты. Они дают гражданство и продают дома, которые составляют историческую гордость коренных лондонцев, всем, кто в их экономику деньги вложит. И не проверяют, что это за деньги. Откуда они. С чего это вдруг бывший российский инженер или скромный служащий самый дорогой дворец в их столице покупает! Проверили бы источник доходов, что ли. Но мы, в определённой степени, им благодарны. Многие русские из тех, кому порядочный человек руки не подаст, у них теперь осели. Вот пусть теперь научатся их любить. Они же теперь их граждане.

Я опять залилась смехом.

– Как там Расс поживает? С ним всё в порядке?

– Всё прекрасно. Только он вчера уехал. У них слёт закончился.

– Ладно, Ламентия. Я так рада слышать твой смех и бодрый голос. Мы тебя ждём. Скоро увидимся.

Сегодня у меня было занятие в колледже. Тема вполне нейтральная: историография гендерной социологии. Занятие обещало быть скучноватым, но спокойным и, главное, без войны полов, голов и всяких упрямых лбов.

Уже на подъезде к внушительному, благородного серого оттенка зданию, я краем глаза заметила, что что-то изменилось. Общая цветовая гамма была другой. Я никак не могла понять, в чём дело: здание то же, те же самые деревья и клумбы, но общее впечатление было иным. Я остановила машину до въезда на парковку и огляделась.

Яркое жёлтое пятно большого, похожего на рекламный, щита, обожгло мне глаза необычным текстом. На нём огромными буквами было написано: «БЕЗОПАСНАЯ ЗОНА».

– Что это может означать? Неужели за эти несколько дней что-то случилось, о чём я не знаю? Может, колледж террористы захватывали? Или кто-то его заминировал, а сейчас разминировали, и, чтобы люди не боялись, так ярко и крупно об этом написали?

Я медленно, не без страха, въехала на парковку. Пока добиралась до своего любимого угла, даже вспотела от напряжения.

Оставив машину, я чуть ли не бегом взлетела по ступенькам старомодного крыльца и открыла дверь.

Внутри было совершенно спокойно. Но, подойдя к своему кабинету, я в крайнем недоумении остановилась. На его двери желтела та же самая надпись: «Безопасная Зона». Только не так крупно.

– Зайдите ко мне в кабинет! – сухо прозвучало у меня за спиной. Я оглянулась. Это была заместитель декана.

– Присаживайтесь, – не слишком любезно встретила она меня, грозно возвышаясь всеми своими килограммами и привилегиями из-за такого же сурового, мощного стола.

– У меня к вам непростой разговор. На Вас поступили сразу три докладные.

– От кого?

– От ваших студентов. Причём, все написаны после последнего занятия по гендерной социологии.

– И в чём меня обвиняют?

– В создании психологического дискомфорта. В насильственно навязываемой, психологически травмирующей их юные души, информации. В ущемлении их мужского достоинства.

– Что они имеют в виду?

– Рассуждения о домашнем насилии. О мачизме. Угнетающая статистика о причинах безвременного ухода из жизни молодых женщин.

– Но это ваша, американская статистика. И это ваши, реальные проблемы. И о них надо говорить.

– Кто вам сказал, что о них надо говорить? Наши учащиеся и так переживают стресс, перейдя от одной, школьной формы обучения, к другой, отличающейся от привычных уроков. И мы не хотим, чтобы юные американцы утратили светлый, оптимистический взгляд на свою страну, на общество, в котором они живут, будучи атакованы недружественной, жестокой и бездушной статистикой.

– Это ко всем занятиям относится, или только к моим?

– Бывают приятные совпадения. Не успели мы вникнуть в суть жалоб лично на Вас, как из Управления пришла новая директива. Она касается всех преподавателей и всех предметов. Нам предложено перейти на так называемую «Систему безопасного образования».

– И что это означает на практике?

– Это означает, что любой студент может пожаловаться в деканат или выше, если он посчитает, что материал занятия слишком неприятный для него, как молодого гражданина, или угнетающий его информационно…

– Извините, что перебиваю. Но как это понимать «угнетающий его информационно»?

– Это когда на занятиях говорят вещи, о которых данный молодой человек или девушка не хотели бы знать. Например, о жертвах войн. Или об эксплуатации детского труда. Или какие-то факты, задевающие его «эго», его гражданскую позицию.

– Вы всё это говорите серьёзно? Или, может быть, это просто слова для меня, чтобы легче отделаться от неугодного преподавателя?

– Я Вас знакомлю с выдержкой из инструкции.

– Но такого не может быть! Вы же не страусов воспитываете, которые от реалий жизни голову в песок зарывают? У вас же свобода слова, наконец? И подросткам – и мальчикам, и девочкам – надо где-то иметь площадку для того, чтобы высказаться! Им надо учиться разговаривать друг с другом, без угроз и оскорблений. А не к психоаналитикам с жалобами друг на друга бегать.

Лицо начальницы наливалось гневом.

– Теперь я вижу, насколько обоснованы жалобы на вас. Политкорректностью от вас и не пахнет! Вы что же, всегда говорите то, что думаете? Вам никто не намекал, что это бестактно и недопустимо в цивилизованном обществе?

– Извините. Я же из тоталитарного общества. Привыкла начальству в лицо всё высказывать.

Между прочим, это была чистая правда. Где бы я ни работала в США, – если с начальством надо было поговорить, что-то обсудить или, не дай господь, поспорить – все мои коллеги просили это сделать меня. И все замечали: «В жизни никому больше не поверю, что в СССР свободы слова никакой не было!».

С моей нынешней начальницей я встречалась ранее. В другом месте и при других обстоятельствах. Она была директором нового типа школы, так называемой, чартерной. В подобных школах 50% финансов – государственные, а другие 50 – частные. Меня туда пригласила завуч, с которой я познакомилась через Джойси А., ту тихую религиозную американку, проблемного сыночка которой мы пристроили в школу русского балета.

Школа была новая, зарплаты маленькие, коллектива не хватало. Вышло так, что нас, русских, оказалось двое: учитель химии и я. Великолепный учитель химии, должна заметить. Кандидат наук.

Школа начала экспериментировать с программами, с методиками, с критериями оценки работы учителей. И по итогам полугодия получилось, что у русского учителя химии самые плохие результаты. И это при том, что второй учитель, крикливая вульгарная дама, вообще химии не знала. Она окончила курсы агрикультуры или что-то в этом роде, Короче говоря, лучшие преподаватели получили низшую оценку и меньшую зарплату, а те, кто бесконечно кино на уроках смотрел, были поставлены коллективу в пример. Наиболее активная часть из нас с этим не согласились. Меня послали на встречу с дамой, которая сейчас сидела напротив.

В тот раз я просто подала ей служебную записку, подписанную пятью учителями.

Нас всех уволили на следующий день. Весь коллектив. Разом. Такое в Америке не такая уж и редкость. В частных компаниях, особенно.

Я встала, попрощалась и на выходе сказала:

– Две вещи я твёрдо уяснила. Первое, это то, что в нынешней Америке свобода слова, – это когда ваша пресса свободно критикует и поливает грязью руководителей несимпатичных вам государств. И второе. Вашим молодым людям легче друг в друга стрелять, чем спокойно говорить о трудных и неприятных вещах. И это не всегда их вина.

Дверью я не хлопала, но за последней зарплатой в колледж не пришла. Они выслали мне чек на дом. С этим в Америке больше порядка, чем у нас.

Что касается остальных преподавателей, то уволилась не я одна. Ушли преподаватель литературы и экономики.

Вот так моё нежелание писать докладные на студентов разожгло в них писательскую чесотку, и они ей не побрезговали.

Я приехала домой и задумалась. Так хотелось поговорить с кем-нибудь своим, понимающим. Но с моими русским подругами, жёнами американцев, в последнее время связь потерялась.

Вернее, дело обстояло куда загадочнее и хуже. Они стали исчезать. Первой пропала самая светлая, верная, и, как часто случается, невезучая подруга, Маринка. Потом Лена – художница из Санкт Петербурга. Затем пришла очередь Наташи – жены очень богатого и очень старого американца, тратящего деньги на две любимые вещи: раритетные автомобили и пиво. Предстояло с этим разобраться. Они ведь могли просто сменить место жительства, номера телефонов и не сообщить. Как выяснится потом, тревожилась я ненапрасно. Но это тема для следующей книги. Для взрослых.

Я погрузилась в чтение. Своей любимой книги: «Лето перед закатом» Дорис Лессинг. Той самой английской писательницы, которая получила Нобелевскую премию за лучшее знание мира женщины. Я, если и могу сравнить кого-то с Л. Н. Толстым, – то только её. Особенно её «Записную книжку».

Когда не с кем поговорить, я разговариваю о мире с героями любимых книг. Вернее, это они со мной говорят. И зачастую так умно и тонко, что мир открывается совсем другими сторонами. Самыми интересными и неожиданными. И жизнь становится опять прекрасной.

Глава 38. Укол в сердце и маленький «коп под прикрытием»

Дерек поднялся во весь рост и крикнул полицейским:

– Ребята! Обойдётесь без меня? Мне дело одно надо провернуть.

– Давай, проворачивай свои делишки. Мы тут и сами справимся.

Журналист поспешил к ферме. Чем ближе он к ней приближался, тем тревожнее становилось у него на сердце. Что-то его мучило: либо предчувствие, либо подсознательное чувство невыполненного долга. Иногда ему казалось, что он должен что-то понять, чтобы что-то очень важное не пропустить. Он не знал, что это было, но абсолютно точно знал, что надо делать.

Через колючий забор он перемахнул на удивление легко. Собака молчала. Двор выглядел унылым пристанищем безнадёжности и безысходной тоски. Было очень тихо, серо и грязно.

Он прислушался. Из сарая доносились слабые шорохи. Он вспомнил о дырке в стене, которую упоминала Ли. Оказалось, что он приземлился как раз напротив неё.

Девушку он увидел сразу. Она безжизненно, как снятый с витрины манекен, лежала на грязном полу.

Дерек позже с трудом вспоминал, что произошло. Ураган ярости бросил его к дверям строения. Он даже не стал её открывать: просто сорвал с петель. На него с ненавистью смотрели цыганские глаза пёстро одетой и ярко накрашенной женщины.

Дерек одним прыжком оказался напротив вызывающе наглого лица и, вывернув её правую руку так, что она взвыла, приставил к её виску наконец-то пригодившийся кольт.

– Слушай, ты уйдёшь на все четыре стороны, если скажешь, что ты с ней сделала.

Цыганка молчала. Дерек завёл руку выше, она истошно закричала, но так и не заговорила.

Вдруг он почувствовал, что кто-то теребит его за полу куртки.

– Кто бы там ни был, встань напротив меня и скажи, что от меня хочешь.

Дерек знал, что оборачиваться ему нельзя. Он потеряет контроль над ситуацией. Но тот, кто тихо дышал сзади, видимо, очень боялся попасть на глаза цыганке. В следующую секунду Дерек понял, что этот некто что-то положил ему в карман.

Это была пустая ампула из-под сильного обезболивающего, которое в больших дозах вызывало искусственную кому.

Цыганка его больше не интересовала. Он оглушил её тяжёлым ударом и с ужасом осознал, что впервые в жизни он учинил расправу над женщиной. Но выхода не было. Когда он связал её так, что даже дыхание причиняло ей боль, Дерек проверил лежавшего в углу охранника. Тот слабо дышал, но шевелиться не мог.

Он привязал преступников спинами друг к другу, и, отдышавшись, стал звонить шерифу.

– Босс! Подробности потом. Сейчас помощь нужна. Профессиональная медицинская консультация. Срочно!! Анестезиолога.

Врач говорил так спокойно и уверенно, что у Дерека отлегло от сердца:

– Молодой организм справится с указанной вами дозой без значительных последствий. Она будет в бессознательном состоянии ещё 2—3 часа. Потом начнёт шевелиться. У неё будут жуткие головные боли и сухость во рту. Приготовьте чистой воды. Обезболивающих давать нельзя. В ней и так много химии. Холодные компрессы и спокойная обстановка – всё, что ей будет нужно, чтобы придти в себя.

Дерек огляделся. Его мутило от того, что он видел: стеклянные, безразличные ко всему глаза. Измождённые, рано постаревшие лица. Но не это было самым тягостным и гнетущим. То, что его по-настоящему испугало – была покорность. Какая-то нечеловеческая. За гранью его понимания. Та, с которой овца идёт на заклание.

В этот момент он расслышал клаксон автомобиля и поспешил на улицу. Ворота удалось открыть сразу, а вот успокоить нацелившихся на него полицейских – только с третьей попытки. Они никак не ожидали, что ворота им откроет сам журналист, и отказывались верить собственным глазам.

Дерек послал младшего сержанта за медицинским пакетом, а сам вернулся к Ли Ван и девушкам. Их оказалось тридцать семь. Ровно столько, сколько лет исполнилось Дереку в этом году.

– Господи, её убили?! – воскликнул старший офицер, видя мертвенно бледное лицо коллеги и её недвижимое тело на полу.

– Нет! Особый анестетик!

– И что с ней сейчас происходит?

– Она в искусственной коме. Должна выйти через пару часов. Нам бы вывезти её отсюда до этого времени!

– А, кстати, где сам фермер? Ты его или его тело не видел?

– Нет! Осмотрите дом!

Фермера нашли сразу же. Он ещё не приходил в себя, но слабо дышал. Была видна рука профессионала.

– Это наверняка работа Ли! С таким мужиком одним движением руки справилась!

– А вот то, что в сарае надсмотрщицей женщина может быть – она даже как возможность не рассматривала. Вот и угодила в западню.

Дерек! – продолжил он. – Бери младшего сержанта и машину. Надо срочно отвезти Ли в ближайшую больницу. Мы здесь сами справимся. Шериф обещал вертолёт, чтобы доставить бандитов в центральный офис, и автобус для пленниц. Так что Форд в вашем распоряжении.

На протяжении всего пути до госпиталя в Сан Диего Ли так и не проявила признаков жизни. Однако, принявший их врач заверил журналиста, что всё будет в порядке. Он ещё раз внимательно осмотрел ампулу, которую ему дал Дерек, и подтвердил диагноз. Девушку положили в отдельную палату, и Дерек остался дежурить у её койки.

Он не знал, что с ним происходит, но чувствовал, что в его сердце, душе, всегда прагматически настроенной голове что-то изменилось. Как будто отрылся шлюз, и свежий поток чувств и эмоций затопил его целиком. Он так давно никого не любил! И он долго и безнадёжно искал того, кому его любовь была бы нужна также сильно, как жаждал её он сам.

– Но разве бывает так, что две любви приходят сразу? – спрашивал он себя. – Я таю, как верхушка мороженного, оставленного на солнце, едва подумаю о том, что совсем скоро прижму к себе дочку. И я пылаю, как пятнадцатилетний юноша, идущий на первое в жизни свидание, просто держа за руку эту девушку: изящную, смелую и сильную, которую месяц назад даже не знал.

Его размышления прервал телефонный звонок.

– Парень! Ну и девчонку ты нам подбросил! Сущий клад!

– Вы о чиките?

– О ней, о ком же ещё. Ты не представляешь, как она нам помогла. Мы ещё одну порцию бандитов прямо в Мексике взяли. Вместе с женщинами, которых они на продажу везли. Без её информации мы бы о таком двойном захвате и не мечтали.

– А откуда она эту информацию добыла?

– Так ты ничего не знаешь? К ней, в тот самый полуподвал, где ты её оставил, гость заявился.

Дерек почувствовал слабость в ногах, готовясь к самому худшему.

– Ты чего молчишь? – оживлённый голос шерифа привёл его в чувство. – Сам герилла, из картеля, прибыл проинспектировать их убежище. И, знаешь, что она сделала?

– Сбежала? Убила?

– Это на тебя больница, что ли, так действует? Никакого оптимизма в голосе. Твоя чикита прикинулась слабоумной замарашкой. И он купился! Разговоры при ней с боссом вёл, проблемы обсуждал. Говорили-то они по-испански, – она всё и поняла. Потом нашим ребятам сообщила.

– Да как же она смогла их встретить и живой остаться?

– Не поверишь, но чикита с сельвой и со временем в особых отношениях. Она их чувствует. Например, когда тот мужик шёл по туннелю, она, без часов, знала, что ты за ней вернуться ещё не мог. Рано. Время она определяет с точностью до 10—15 минут. Она и приготовилась: грязью вымазалась, растрепалась и выть стала. Как полностью умалишённая. Мужик так боссу и сообщил: «Здесь убогая сидит, полностью чокнутая».

– Гениально! Готовый коп под прикрытием! А с лётчиком как ей удалось встретиться?

– Она же сельву чует и понимает! Услышала их шаги из своего подвала, представляешь! И «пи-пи» попросилась сделать на улице. Герилла её сам чуть наружу не вытолкал, боялся, что слабоумная туалет прямо в подвале устроит.

Так что теперь мы в неоплатном долгу перед этой девочкой. Надо бы её в хорошие руки отдать. В лучшие, я бы сказал.

– Звоните миссис Ти! Ли говорила, что она в этих делах немного разбирается.

– Дельный совет. Передавай Ли нашу поддержку и признательность, как только бедняжка придёт в себя. А любовь, почему-то мне кажется, лучше от себя лично передать. Девочке сразу полегчает, уверяю тебя! Даже без компресса на голову!

Шериф вовремя отключился, потому что Дерек приготовился притворно возмутиться таким прямым намёком, но не успел.

Получалось, шериф знал о его чувствах уже тогда, когда он сам о них только смутно догадывался! Да, просто так и просто хороших людей шерифами не назначают!

Телефон в очередной раз нарушил тягостную больничную тишину.

Дерек выбежал в коридор.

– Алло! Кто говорит? Почему Вы молчите?

Позвонивший явно волновался. До Дерека доносились скорее вздохи, сопровождаемые «ахами», чем просто равномерное дыхание. Он почувствовал, как по телу пробежала нервная волна мурашек.

– Дочка, это ты? – и он, большой, мужественный, бесстрашный человек расплакался.

– Это я, Ламентия. Я ещё в Англии, – голосок, нервный и дрожащий, испуганно смолк.

Мужчина проглатывал слёзы, как будто это могло их остановить. Заговорить, ответить – не получалось. Неведомый ему ранее страх сжал грудь Дерека. Ведь если он не ответит, – она, его девочка, подумает, что не нужна ему. Он захлёбывался собственным дыханием и не знал, что делать.

Наконец, он просто разрыдался в трубку. Как ребёнок, который не находит слов. И она поняла и тоже заплакала.

– Я тебя жду, – только и смог выговорить отец.

– А я тебя, – хлюпая носом, ответила дочка.

Я узнала об успешном окончании операции от Лины. Они с Саният сразу мне позвонили, как только стало ясно, что обе бандитские группы, в Калифорнии и в Мексике, обезврежены. Мама с дочкой были до предела уставшими, но довольными тем, что их помощь так пригодилась. Теперь в больнице будет долго работать прокуратура, выясняя судьбу десятков исчезнувших новорождённых младенцев. Я поделилась с Линой последними новостями. Она не удивилась и только со смехом сказала:

– Я давно чего-то подобного ожидала. Только не знала, где и когда это произойдёт. Ты у нас известная «вольнодумица».

Слово звучало потешно, и мы посмеялись над ним, надо мной и над «свободой слова» в Америке. Разговор принёс мне облегчение. Любая возможность поговорить на родном языке, когда мы за границей, – это как сеанс самой сладкой релаксации. Ты как бы возвращаешься к самой себе и в себя же погружаешься. Короче говоря, полная перезагрузка.

Позже к вечеру позвонил шериф.

– Миссис Ти! У нас тут необычная девочка на попечении оказалась. Из Гватемалы. Её Дерек в Мексике обнаружил. Уникальный ребёнок! Вы не могли бы посоветовать, где и как найти ей хорошие, добрые руки? Она нам операцию завершить помогла, так что мы будем ходатайствовать о гражданстве для неё. Но вот как бы ни ошибиться с тем, куда её до 18 лет определить. Что скажете?

– Шериф! Я сейчас сделаю пару звонков и сообщу Вам. Хорошо?

– Добро! Она сейчас у нас дома. Отъедается и всё норовит всю домашнюю работу за жену сделать. Благодарность, так сказать, выразить. Изумительный ребёнок!

Я закончила разговор и, не раздумывая, достала из сумки визитную карточку профессора В. Г. Долгих объяснений не потребовалось. Этот замечательный человек коротко сказал, что завтра утром будет у шерифа в офисе. Просил захватить чикиту с собой. Как я и надеялась, он заверил, что найдёт для неё место в детском доме на «Горе чудес». Тем более, что дети из Непала скоро эту территорию добра и любви покидали.

Я ни разу не упоминала о своей работе, которая в моём трудовом «меню» числилась как «экстра». Я дежурила как психолог, как сиделка и как «громоотвод по совместительству» в доме очень богатой, такой же вредной и патологически русофобской дамы. Звали её Найоми. Каждое начало моей ночной смены мне сообщалось, что у неё на счету двадцать шесть миллионов долларов. Каждое прощание с ней по утрам было самым светлым моментом в моей трудовой жизни.

Подробности моих с ней ночных бдений я опишу читателям в третьей части книги. Там есть что описывать!

Здесь же хочу заметить, что практика общения с ней оказалась настоящим психологическим тренингом. Очень успешным для нас обеих. И когда пришло время расставаться, она плакала и даже… Мне неловко об этом писать, но целовала мне руки.

Я вынесла много полезного из этого мучительного, до предела изнуряющего мои силы опыта. Главным было то, что всегда надо найти что-то в человеке, за что его можно любить и многое ему простить. Так что с этой работой мне повезло. Не повезло американскому правительству. Налоги я из своей приличной зарплаты не отчисляла. Сын Найоми представил меня налоговым службам как родственницу. И все вопросы были сняты.