Текст книги "Школьные тайны и геометрия первой любви. Американские приключения русской учительницы"

Я всегда была трусихой. В физическом смысле. Как я уже призналась, – я боялась водить машину. Я обходила стороной шумные, агрессивные сборища. Я не умела драться. Совсем. Могла пытаться вырваться, но не дать сдачи.

Но я не боялась начальства. Никогда и никакого. Ни партийного, ни административного, ни высокопоставленного, ни « мелкосошного», то есть непосредственного. Ни в СССР, ни в Америке. Ещё я не выносила, когда говорили неуважительно или уничижительно про мою Родину. Никогда я не подавала руки тому, кто называл «совком» мою родину, СССР и её граждан. На это я всегда скромно отвечала:

– Если Вы сами считаете себя «совком», то это – ваша проблема. Наверное, у вас веские причины ощущать себя совком. Но, извините, с «совками» я не общаюсь. С ними только веники дружат. Я лично из другой страны – СССР.

Такой же занудно-агрессивной я становилась, когда про мою Родину начинали говорить явную ложь. Тут меня могло «понести» во все тяжкие. И никаких страхов!

Это было для меня делом принципа. А принципы – вещь рентабельная. В это я свято всю жизнь верю.

– Ты, училка, что здесь вообще делаешь? Делишься опытом бурной юности в советских шайках: пионерских, как там у вас они назывались, отрядах? Наслышаны мы про ваши банды… Название-то какое придумали: пи-о-не-ры! Ухохочешься! Как бы «первые» из «первых». Знаем, чем вы там занимались!

– Да что ты, сопляк с промытыми мозгами, об этом можешь знать?!!! – меня прорвало совершенно помимо моей воли. Я выкрикивала слова вопреки дикому страху и всяким остаткам здравого смысла.

– Ты вообще знаешь, какой моя страна была после войны?!!! После того, как мы потеряли двадцать восемь миллионов человек?!!! Ты хоть можешь себе представить, сколько детей росло без отцов, сколько семей осталось без крыши над головой, сколько деревень и городков просто стёрли с лица земли?! И мы, пионеры, не брали в заложники безоружных людей, отыгрываясь на них за истерзанную Родину и трудное детство. Мы строили вместе со взрослыми новые дома! Мы высаживали аллеи деревьев на заброшенных пустырях. Мы помогали выжить самым бедным и беспомощным вдовам и старухам, потерявшим семьи на фронтах… А ещё мы пели и танцевали. Ходили в походы и плавали на байдарках. Кто хотел, занимался в авиа кружках или прыгал с парашютом. И все старались выжить вместе. Помочь друг другу. А не отобрать последнее. В том числе, жизнь.

Кричала я громко и точно без всякого уважения к нашему мучителю, но он молчал. Но молчал он не тихо или заинтересованно… Нет!!! Он почти раздувался от копившейся в нём ненависти и ярости. Наконец, она вырвалась наружу.

– Слушай, ты! Пионерка чёртова! Всё, что ты тут наплела, – это для развлекательного кино! Голливуд в чистом виде! Здесь, на этой земле, мы всё время живём в аду. Потому что есть только один настоящий ад – это родиться чёрным в Америке. Вот этого ты никогда прочувствовать не сможешь! Когда я родился, мать уже была законченной наркоманкой. Скоро её не стало. Братья состояли в банде. Все трое. А отец возглавлял самую крутую группировку в нашем микрорайоне. Все с ним считались. Все его уважали. Он всегда был для меня главным героем.

– И, наверняка, твой крутой отец и заработал себе славу и деньги, продавая те самые наркотики, от которых умерла твоя мать, – не без ехидства сказала я.

В следующую минуту я оказалась под прямым прицелом тяжёлого ружья.

– Ещё только вякнешь что-нибудь про отца – отстрелю твой поганый русский язык, – эти слова донеслись до меня глухо и неестественно мягко, как будто каждое было укутано в ватный кокон. Я молчала. Трусливо и безвольно.

– Ты хоть знаешь, почему у нас так много «гэнгов» и почему они такие популярные? В некоторые парни и девчонки в очередь стоят. Готовы любые испытания пройти, лишь бы в группу взяли. Ты об этом знала?!

Я тихо покачала головой «нет».

– Я сейчас любого здесь спрошу, что он о молодёжных и детских «гэнгах» думает, а ты слушай ответы. Внимательно слушай! – он ткнул дулом в мою левую руку.

Я послушно кивнула.

– Вот ты, малолетка с мышиными волосами. У вас в квартале банды есть?

– Есть, конечно, – ответил совсем маленький, сжавшийся в парту, мальчик.

– Ты сам хотел бы вступить?

– Да.

– Почему? Объясни тёте.

– Они крутые. С ними не страшно, всегда за своего заступятся.

Тут к моему изумлению, вызвался отвечать на вопрос парень лет 14 с оливковой кожей и бегающими чёрными глазами.

– Все знают, как они иммигрантам помогают. И вещи на первое время дадут. И комнатёнку для жизни находят. Да и потом… Только к ним и обращаемся: где подработать, как с долгами расплатиться или иммиграционной службе не попасться.

– Ну а ты чего молчишь? – злобно перевёл прицел на худого парня со стеклянными глазами захватчик.

– Гэнги нас защищают от копов и других бандитов. Даже некоторым старикам помогают. Да и купить у них всё можно по дешёвке: от мебели до продуктов и одежды.

– Конечно, – не удержалась я опять. – Одежда с убитых или мебель от должников всегда дешевле стоит. Я почувствовала оружейный металл прямо на щеке и судорожно закрыла рот.

– У вас в России все такие наглые?!

Я опустила глаза и не ответила.

– Ну а девчонки чего молчат? Вам-то уж точно есть что сказать. Тебе, например, – ружьё медленно повернулось в сторону чернокожей, очень полной девушки.

– Это правда, что ребята из банд много хорошего делают. Я осталась совсем одна в прошлом году. Братья сели в тюрьму. Отца в уличной перестрелке положили. А матери я с детства не знала. Так Син с друзьями полгода мне бесплатно еду носили. Потом комнату для жилья нашли. А теперь вот и работу.

– И всё это « за просто так»? – природная вредность тянула меня за язык, хотя я приказывала себе прикусить, даже надкусить его, чтобы не болтал чего не следует.

– А большие дяди и тёти, те, которые и власть, и деньги имеют, что-то делают друг для друга « за просто так»? Кто-нибудь знает хоть одного президента, которому « за просто так» Голливуд или Голдман Сакс денежки на выборы дают? Может, кто-то встречал важного дядечку или властную тётечку, которые «за просто так» в Белый дом или Сенат попали?

– В этом я тобой согласна, – искренне согласилась я. – А ты очень умный и, по всему видно, образованный парень. Ты где учился?

Тут ступор напал на нашего агрессора. И за него ответила « мисс порядок»:

– Син изучал полит технологии в Университете Беркли. Это там он стал таким бунтарём. Вначале, что бы он сам ни говорил, его отец и близко его не подпускал к банде. Он его учиться послал.

– Хватит! Всё это в прошлом! У нас сейчас есть «гэнги» нового типа: многонациональные братства. Настоящие братства. Ни чета этим шутовским группкам для богатых бездельников в Йеле или Принстоне. Если Американские власти не могут решить расовый вопрос, – мы сами его решаем.

– Удивил! – в очередной раз вылез наружу мой непокорный ум. – У нас в тюрьмах тоже все про национальность и расу забывают. Общая злоба и общий враг объединяют крепче, чем общая мечта и общая цель. Тем более, что ни той, ни другой, я думаю, при капитализме не бывает. Каждый – сам за себя.

Парень посмотрел на меня с удивлением. Помолчал. Спросил почти уважительно:

– Так Вы не считаете, что США – это страна равных возможностей и всеобщего благополучия?

– Да упаси меня боже так считать! У вас в этом году сорок девять миллионов людей за гранью бедности живут! Бездомных детей в одном Нью-Йорке больше, чем у нас в отдельно взятой республике, особенно на Каказе. Там их вообще нет. А преступность! В небольшом городке со 160 000 населения, четыре-семь кровавых преступлений каждый день! А сколько школьных стрелялок? Одна каждую неделю… Как по расписанию. Это что – страна, которая имеет право учить всех остальных, как быть счастливыми?

Парень дал мне высказаться. А потом со зловещей усмешкой спросил:

– Как насчёт ещё одной «стрелялки»? Самой кровавой и мощной за последние годы? Мы вас, малолеток, – он обвёл тяжёлым воспалённым взглядом младших ребят, – как в семью хотели принять. Вы же не нужны этой стране! Вы никому не нужны: дети алкоголиков, наркоманов и сутенёров! А вы предали нас! Поверили этой полицейской Лиге «Твой друг – полицейский»?! Вам что, мало наших спортзалов и стрельбищ? На приманку клюнули?

– Но мы хотим учиться! Хотим без стрельбы и наркотиков на жизнь зарабаты… – не успел договорить черноволосый мальчик, потому что в коридоре раздались громкие шаги. Шагали каблуки. А, значит, это была женщина.

Наш агрессор выскочил в коридор и разрядил оружие. Я и «мисс порядок» срочно набирали 911.

Звук выстрела прозвучал так громко, что часть ребят закрыли уши и стали прятаться, кто куда мог: под столы, в шкафы, кто-то побежал к окнам. Я сообразила, что выстрел показался таким оглушительным из-за эха, разнесшегося по пустым коридорам. Вместе с выстрелом мы расслышали женский крик: удивлённый и больше похожий на стон. Я выбежала за дверь кабинета. Бухгалтер лежала на полу, но крови видно не было. Наш захватчик, небрежно отодвинув тело ногой, нагнулся и осмотрел его. Потом улыбнулся и двинулся назад, в кабинет. Так как я стояла на его пути, он меня сильно и больно толкнул стволом ремингтона в спину и буквально заволок назад в класс.

Как только я вошла вовнутрь, я почувствовала на себе взгляд. Смотрела «мисс порядок». Смотрела вроде бы прямо на меня, но скосив глаза влево, к окну. Я проследила её взгляд. Вдали, за опрятной лужайкой, было заметно какое-то движение.

Боль полоснула по моей правой лопатке совершенно неожиданно. Как раз в том месте, где я к ней, так или иначе, привыкла: смещённые позвонки регулярно тренировали меня на выносливость, упираясь в какой-нибудь, особо капризный нерв. Я не успела понять, что произошло. Я потеряла сознание и тихонечко улеглась на пол. Стало спокойно и хорошо.

Глава 25. Летящая любовь, гангстерская вечеринка и телефонист с хвостом

Ламентия дочитала записку и, не пряча изумления в округлившихся глазах, обернулась назад. В последнем ряду кресел выделялся пассажир в ярком космическом наряде и звёздной маске. Сам Скайуокер почтил самолёт своим присутствием! Он радостно махнул рукой девушке и открыл лицо. Это был Расс!

– Ламентия! Я здесь! Рядом! – воскликнул парень так восторженно, что многие пассажиры прекратили переговариваться и обустраиваться в свои креслах и с добрым любопытством обернулись к кричавшему.

– Ламентия! Я с тобой! Я буду рядом с тобой всегда!

Расс сказал явно больше того, что собирался. Возможно, он сказал совсем не то, что готовился сказать. Но он произнёс те слова, которые так любим мы все: люди любой национальности, в любой стране и любого возраста. И потому весь салон эконом класса улыбался. Даже занятые предполётной подготовкой стюардессы нашли минутку для улыбки и поглядывали на «парочку» с пониманием и одобрением.

Не улыбался только Расс. Он в ужасе замолчал, когда понял, что и как он выкрикнул.

Потому что по плану, он всего – навсего должен был сказать Ламентии, что он тоже летит в Англию и будет недалеко от неё. И теперь в нём опять зашевелился Печальный Призрак: «Вдруг я её испугал? А что, если как раз этого – быть со мной рядом всегда – она и не хочет?»

– Расс! Как здорово, что ты здесь! – радостный голос девушки мигом освободил его от тоскливого плаща фантома.

– Молодые люди, – прошуршал мягкий немолодой голос рядом с Рассом. – Может быть, вы хотите поменяться местами? Я с удовольствием освобожу своё для очаровательной леди.

Предложение исходило от немолодого, изысканно одетого пассажира слева от Расса. Юноша посмотрел на Ламентию, и с уморительно умоляющей улыбкой приложил обе руки к сердцу. Девушка рассмеялась и стала пробираться к последнему ряду.

Пассажиры казались слегка оглупевшими и «подтаявшими». Никто не бурчал, не требовал особого внимания, не ругался. Никто даже не заметил, как самолёт взлетел!

– Взлетели прямо как на крыльях любви! – прошелестел мягкий голос пассажира, отдавшего своё место Ламентии. – Не заметили, как и когда!

Посыпались шутки:

– Слава богу, что на любовных крыльях, а не в любовной лихорадке. А то, так бы протрясло!

– Будем надеяться, что крылья крепкие: чтобы хватило сил помахать ими до Лондона.

Все стали смеяться. Атмосфера в салоне становилась всё теплее и расслабленнее.

– Как ты здесь оказался? – любопытство так и искрилось в глазах и сложенном потешным бантиком полуоткрытом ротике девушки.

– По направлению регионального центра Бойскаутского движения.

– А зачем центру посылать именно тебя и именно в Ливерпуль?

– Центру незачем. А вот шерифу так спокойнее. Ты же проходишь как главный свидетель по делу твоего брата. И мне он доверил тебя охранять. И еду я не в Ливерпуль, а в Манчестер. Там, на базе их знаменитого университета, состоится сначала слёт лидеров движения, а потом я пройду курс «Выживание в экстремальных условиях». И ещё отец мне дал денег на 10 часов «Профессиональной фотографии».

– А я буду жить прямо напротив колледжа. Винсия договорилась с другом, который изучал в Америке сравнительное религиоведение, что он мне выделит второй этаж в своём доме.

– И что ты знаешь об этом друге? – настроение Расса стало слегка подкисать.

– Только то, что он богатый отпрыск аристократического клана. Ну, знаешь, из тех, что никогда в жизни не работали.

– А учились в Итоне либо Хэрроус.

– Вот и не угадал. В Уинчестере.

– Ну и чем он занимается?

– Учится то там, то сям. Для персонального «становления и развития». Вечеринки устраивает для друзей. Ведь у него свой дом. Путешествует. Вроде бы пробует рисовать.

– Ладно, будет интересно взглянуть, как аристократы живут и развлекаются. Сегодня четверг, а слёт начинается в воскресенье. Так что я пару дней с тобой рядом проведу, если ты не…

– Здорово! Я вся испереживалась: сумею ли я поладить с этой «голубой костью»? Как надо себя вести в высшем, так сказать, благородном обществе. А с тобой мне ничего не страшно. – Расс, а почему ты почти два года в этом дурацком образе «Печального призрака» пребывал.

– Ты хочешь знать правду? Или ждёшь правильного, вежливого ответа для поддержания разговора?

– Конечно, правду. В нашем «приговоре дружбы» с Саният и Винсией не принято говорить что-то из вежливости. Или мы выкладываем всё, как на кушетке психоаналитика, или молчим. Пока не «созреем» для разговора.

– Я надел этот наряд, чтобы закрыться от всех: от любопытства, от ненужных советов и слишком прямых вопросов. Ты, наверное, замечала, что те, кто гордится своим умением задавать вопросы «прямо в лоб» даже не замечают, что их вопросы почти всегда грубые и топорные.

– Но почему ты вдруг решил «закрыться»?

– Потому что два года назад я обнаружил в себе кое-что, что было лучше скрывать от всех.

– Ты узнал, что ты маньяк или вампир по призванию? – Ламентия прошептала вопрос, слегка отодвинувшись от парня и открыв глаза так широко, что ресницы упёрлись частоколом чёрного штакетника в верхние веки.

– Я узнал, что на свете есть кто-то, кто для меня важнее меня самого.

– Ой! Я понимаю. Это когда хочешь всё в себе отдать другому человеку. В вечное пользование. А от него получать то, что он хочет и может дать. Иногда очень мало. Иногда – одни колючки. Зачастую – ничего. Но всё равно отдаёшь. Пока не кончишься… Не станешь пустым…

– Опустошённым, вернее сказать. Умному человеку с большим сердцем не грозит остаться пустым. Иногда даже полезно отдать ненужное или лишнее. Чтобы осталось только главное и самое человеческое.

– Да, ты прав. Почему ты всё-таки костюм на себя водрузил? Странный способ решить любовный вопрос.

– Наверное, от бессилия. Мне казалось, что к Шуту, да ещё призрачному, не будут приставать с расспросами. Ведь у нас, американских парней, принято быть крутыми, холодными, сильными и непоколебимыми. Всякие слабости, печали, переживания высмеиваются. А так от меня все отстали. И в этом образе я мог чувствовать, грустить, не ржать над любовными неудачами или, наоборот, победами друзей. Ведь парни только об этом и говорят! Всё время! Меня от этих «откровений» мутит.

– Ну а она? Та, которая для тебя важнее тебя самого… Она это понимала?

– Нет. Она и не догадывалась. У неё столько кавалеров было! И почти все – легковесные кузнечики на слишком длинных лапках. Так, чтобы отталкиваться шутя, без усилий, и прыгать далеко-далеко. И каждый раз – на новую травинку или цветочек. Или, если повезёт, так сразу на новую полянку.

– Так почему ты с ней не поговорил?

– Потому что боялся. Боялся отказа дружить. Боялся безразличного взгляда. Боялся холодного, или раздражённого ответа: « Ты что себе напридумывал, чудак? Даже не думай…»

– А почему ты всё-таки снял костюм?

– Перестал бояться. Понял, что главное в жизни – это знать свою точку нахождения. Узнаешь её – узнаешь и точку отправления. В будущее. Иначе можно зависнуть в неопределённости и так привыкнуть к этому « газообразному» состоянию, что всю жизнь будет ветром удач и неудач, то попутным, то встречным по жизни носить. Я всё-таки хочу сам дороги и маршруты выбирать.

– Как сейчас?

– Пожалуй.

Ламентия посмотрела на юношу таким пристальным, понимающим взглядом, что он опустил глаза. Но в следующую секунду ответил на взгляд широкой, мальчишеской улыбкой.

– Ты такой приятный! И особенный. С тобой легко и естественно. Притворяться не надо.

– С тобой тоже. Я сейчас такой, какой есть. И мне не надо казаться ни глупее е, чем я есть, ни умнее и значительнее.

Девушка взяла его руку и вложила в неё свою маленькую, узкую ладошку.

Расс вздрогнул и обмяк. Он парил в невесомости, не ощущая своего тела.

– У меня приступ счастья, – вдруг понял он. – Острый приступ. Как вспышка боли, от которой теряешь сознание.

Восторг пронзил его насквозь. Думать не хотелось. Двигаться он и не пытался. Получалось только чувствовать. И он знал, что это мгновение пронзительного счастья он не забудет никогда.

«Такие моменты даются не всем. Ценить их бесполезно. Также бесполезно, как пробовать забыть», – промелькнуло в его голове и исчезло.

Он взглянул на Ламентию. Встретился с ней взглядом. Улыбнулся по-щенячьи радостно и восторженно. Он и чувствовал себя глуповатым щенком, который так долго был в доме один, что при появлении хозяйки готов был выпрыгнуть из своей шерсти и отвинтить себе хвост, демонстрируя преданность. Готов скулить от счастья, зная, что пришла та, которую он ждал и которой нужен.

В следующую минуту в мозгу запульсировала мысль: « Любовь – это, наверное, самое сложное, что есть на земле. У меня всё тело так налито чувством, что я себя ощущаю отяжелевшим от любви. Даже шевельнуться трудно. А, в то же время, на сердце и в голове так легко, что можно попробовать взлететь». Расс затих, боясь разрушить момент.

Девушка тоже притихла. То, что она ощущала, не было новым для неё. Она не раз парила над реальностью в упоении влюблённости. Но никогда до этого момента Ламентия не чувствовала себя так нужной другому человеку. Просто необходимой. Хотя бы для того, чтобы его жизнь продолжалась. Обычно, мгновение взлёта было для неё и мгновением подготовки к жёсткой посадке. Она не знала, почему она именно так воспринимала начало влюблённости. Она никогда не пыталась приготовить «подушку безопасности» или вывести отношения на мягкую поляну безразличия, чтобы «самортизировать» падение. Всё наоборот: она ни на секунду не забывала о том, что падение неизбежно, а возврат к действительности будет больным и жестоким.

Но сейчас она просто парила, пренебрегая всеми законами гравитации. И улыбалась счастливой детской улыбкой. Она читала такой тёплый восторг в глазах Расса, такую преданность и готовность «служить», что её всегдашний страх впустить в сердце нежность и любовь, сдался и затих.

Вскоре на место смятения и эмоционального шока (так назвал это Расс) пришло голодное желание говорить. И слушать. И понять друг друга.

– Ты помнишь тот давний урок о любви, когда в классе разгорелась яростная дискуссия?

– Конечно, – с самоиронией ответил юноша. Он тогда был единственным, кто так и не раскрыл рот, спрятав неутешительные мысли за клоунской маской печального Паяца.

– Мы говорили о стандартной, типичной интерпретации любви в американской социологии.

– Помню. Тогда миссис Ти сказала, что американские эксперты считают, что любовь – это просто идея. Абстрактная идея. Но её можно воплотить в реальность через служение. Потому что служение другому человеку и есть любовь.

– Джесс, наш староста, заявил, что так оно и есть. И ни умнее, ни лучше, чем это сделали американцы, любовь объяснить нельзя.

– Тришка тогда, помню, вскочила со своего места и начала возражать. Она считала, что ни служение, ни прислуживание показателем любви быть не могут. Она стала высмеивать социологический метод, которым предлагается измерять любовь. Назвала всё это «бухгалтерской чушью».

– Ага, помню. Нам миссис Ти раздала позже опросники, и мы должны были заполнить их, исходя из своих наблюдений за отношениями родителей, или старших женатых сестёр-братьев.

– Да хоть семью бабушки с дедушкой или соседскую предлагалось понаблюдать, отметить свои наблюдения в опросном листе и сделать выводы позже, на уроке, когда нам дадут «ключ» с толкованием ответов.

– Тришка тогда только взглянула на формулировки и заявила, что большей глупости в жизни не видела. А ты помнишь эти вопросы?

И они принялись взахлёб называть те, что каким-то образом задержались в их молодых головах

– Сколько раз в месяц муж «выводит» жену покушать вне дома?

– Моет ли муж посуду столько же раз в неделю, сколько жена?

– Сколько раз за день он целует её в щёчку?

– Сколько раз за завтрак жена подливает ему горячего кофе?

– Как регулярно муж покупает новый пылесос и посудомоечную машину?

– Сколько денег из зарплаты выделяет на подарки жене?

– Переодевается ли к приходу мужа жена? Сколько раз в неделю?

– Сколько раз в неделю она готовит или покупает его любимые блюда?

– Сколько часов в неделю каждый занимается детьми?

На парочку напал смех. С каждым вновь припоминаемым вопросом им становилось веселее. Наконец, Девушка серьёзно спросила:

– А что ты думаешь о любви? Её можно измерить? Подсчитать? Вывести среднее арифметическое?

– Нет, нельзя. Я убеждён, что нельзя. Моя бабуля всю жизнь мужу истово служит. У социологов рука бы отсохла отмечать всё, что она для него делает. А он «служит» ей как раз в положенных, общепринятых рамках: пару раз в неделю посуду помоет, обязательно в щёку чмокнет перед уходом, в ресторан регулярно выводит, подарки дорогие покупает. И совсем её не любит. У него постоянно молодые подружки. Он ей всё время лжёт: о командировках, о деньгах, которые куда-то инвестировал, а на самом деле очередной подружке квартирку купил. Ну, и всё в этом духе. И бабуля чувствует эту нелюбовь всю жизнь. Он и женился, чтобы партнёром в фирме её отца стать. Бабушка всё время болеет и как-то усыхает. Ни блеска, ни жизни в глазах. Её собственная тень в солнечный день живее выглядит, чем она.

– И я этим измерениям ни капли не верю. Как часто дамочки вздыхают и охают: « Ах, какой у тебя правильный и заботливый муж! И с детьми на велосипедах катается! И кольца тебе новые к каждой годовщине покупает! И дом раз в месяц пылесосит! Чудо, а не мужчина!». А я загляну в глаза этой счастливицы, и мне становится либо неловко, либо страшно. Не глаза, а мутное, затянутое зелёной тиной тоски высыхающее озеро. Там даже для слёз места не осталось. Слёзы же обычно чистые, хрустальные. А у этих «любимых» жён только, наверное, желчь, если бы могла, глазами выходила.

– Тут ещё кое-что надо учитывать. Хитрый партнёр, неважно кто, становится с пять раз внешне заботливее, как только начинает изменять своей половине. И если в этот период к этой парочке в дом придти с социологическими наблюдениями, то получится, что счастливее семьи не бывает: виноватая сторона и посуду чаще моет, и пылесосит с энтузиазмом, и в магазины бегает или ездит, даже когда необходимости нет…

– Я согласна. Потому что в сто раз легче вымыть кастрюлю, чем посмотреть в глаза с любовью.

И они взглянули друг на друга. И замолчали. И тихо держались за руки до конца полёта, который незаметно подходил к концу.

В Лондоне им нужно было добраться до вокзала Юстон, с которого ходили поезда в Ливерпуль. У обоих билеты были куплены заранее. Оставалось до него, до вокзала, доехать. Но им помог тот изысканно одетый пассажир, который поменялся местом с Ламентией. Его встречал шикарный Кадиллак с водителем, и он любезно подвёз парочку к нужной улице. Он оказался как раз одним из тех вечно путешествующих и саморазвивающихся аристократов, которые, если и делают что-то полезное, то делают бесплатно. Их «патрон» издавал книги, в основном, философского характера. Строил выставочный центр, конечно, его имени, где планировал дать площадки молодым, безденежным художникам и даже мастерам граффити. В общем, разговор с ним ребятам понравился. Да и сам он внушал уважение. Так же, как его убеждённость в том (впрочем, слишком популярная в Британии, чтобы быть оригинальной), что любой труд за денежное вознаграждение порождает продажную психологию.

До Ливерпуля доехали за пару с лишним часов, не успев ни заскучать, ни устать.

Там их встречал друг Винсии. Они заметили высоко поднятую табличку с именем Ламентии, переглянулись… и, зажав почти истеричный смех в сомкнутых губах и неестественно прищуренных глазах, подошли к встречавшему.

– Я – Год! – протянул руку очень тощий, очень длинный, весь в чёрном, юноша.

На его голове возвышался классический джентльменский котелок, в руках, брызгая вспышками инкрустированных камней, покачивалась трость, узкие чёрные брюки заканчивались такими же штиблетами, а чёрный смокинг поражал разлетающимися от ветра длинными полами. Густо накрашенные чёрным глаза смотрели вежливо, но снисходительно. В юноше было столько самоуверенности и хорошо осознаваемого превосходства (хотя и непонятного происхождения), что Ламентия возблагодарила шерифа и господа бога за то, что с ней был Расс.

– Сегодня четверг. Значит, первый день наших знаменитых студенческих вечеринок. Вам, можно сказать, повезло. Попасть на крутую и отрывную британскую вечеринку удаётся не всем.

– Или наоборот. Не удаётся её избежать, – уверенно возразил Расс.

– Что ты имеешь в виду?

– Да все те ваши вечеринки в Испании, на Ибице, в Риге, Праге, от которых пол Европы стонет. С падениями с балконов, оборванными панелями, тротуарами, превращёнными в туалеты, и кучей жертв.

– Да это же и есть кайф! Высший класс! Жизнь так зарегулирована, так скучна, дружище, – он посмотрел на Расса как на всем надоевшего, занудного учителя, и продолжил. – Умение побороть в себе послушного обывателя – это умение есть только у тех, кто знает себе цену. Другим не дано.

– А! Так ты всё-таки из Итона, – вступила в разговор Ламентия. – Это же основной лозунг Итона, а не Уинчестера:

«Мы здесь для того, чтобы осознать свою ценность»

Но ты знаешь, это слово, «ценность», можно ведь и попроще истолковать. Просто как цена.

– Ух, ты! – совсем не обиделся англичанин. – Редчайший случай – встретить умную американку. Я польщён тем, что ты будешь жить в моём доме.

Парень церемонно поклонился, не заметив, как чуть ни лопались от смеха щёки девушки, и пригласил их в свою машину.

Дом, в котором обитал хозяин, был старым, узким и вытянутым вверх, как пенал. Перед ним лениво лежал, радуя глаз, типичный английский газон: ровный, скучный и похожий на искусственный. Но очень зелёный!

На калитке дома висел плакат: «Вечеринка в стиле „Gang’s Party“. Ожидаются гости из Америки. Вход свободный».

Едва увидев слово Gang, Ламентия решила ещё раз позвонить миссис Ти. Ведь она в тот вечер была на собрании этих самых «gangs» и почему-то не отвечала на звонки. Когда и в этот раз не удалось дозвониться, девушка заволновалась. Но не успела ничего сказать Рассу, потому что красочная толпа вновь прибывших гостей окружила её и потащила в дом.

Ламентия зашла и замерла. Если и не в страхе, то в неприятном ощущении опасности.

Гостиная была полностью чёрной. Даже картины на чёрных стенах выделялись только серым оттенком рамок. Люстра, свисающая с потолка так низко, что лучше было не пытаться под ней пройти, состояла из чёрных трубок-змей с высунутыми, такими же чёрными языками-лампочками. Только свет, образующий зловещий рисунок на светло-фиолетовом ковре прямо под люстрой, был не чёрный. Неяркий, самый обычный электрический свет.

Хозяин, извинившись, оставил гостей одних и пошёл в поисках кота, которого в такие шумные дни запирал в небольшом подвале – бильярдной. Чтобы не крутился под нетрезвыми ногами.

Ламентию усадили на чёрный диван, дали в руки чёрную кружку с почти чёрным элем, и принялись расспрашивать об Америке. Расса окружила кучка крикливо одетых, вернее, вульгарно полуодетых, в стиле 20-х годов девушек, и она потеряла его из виду.

Девушка поняла, что среди гостей не было ни одной трезвой души. Она не могла понять, как это могло быть: ведь вечеринка только начиналась. Тогда она напрямую спросила одного из особо нетрезвых гостей:

– Как вы все умудрились напиться за пять минут?

Шум стих, потом перешёл в смех.

– На английские вечеринки принято приходить, изрядно выпив до неё. У нас такая культура. Называется « pre drinking».

– А иностранные студенты тоже обязаны так делать?

– Нет. Не обязаны. И некоторые даже так не делают.

К дивану подошёл симпатичный, со слегка смуглой кожей парень.

– Привет! Я Алекс, из Греции. Учусь в Манчестере, а здесь – на недельной практике.

– И что ты изучаешь?

– Буду инженером электронщиком. Учат в Манчестере великолепно. С первого курса преподают самые опытные специалисты из крупных компаний. А со второго мы работать начинаем. Я, например, в компании Бентли практику прохожу. А по ночам зубрю. И мне уже место в Бентли предлагают. Друзья в Греции о таком и мечтать не могут.

– Это здорово! – искренне порадовалась Ламентия. – А жить здесь, в Англии, тебе нравится.

– Нет. В основном, нет.

– Почему?

– Очччень скууучно! Поговорить не с кем и не о чем. Преподают здесь только специальные дисциплины. Замечательно учат. Но кроме своей специализации, студенты ничего не знают и ничем не интересуются. Мы ведь в Греции учим и философию, и историю с политологией, и географию, и социологию. Даже мифологию и поэзию, чёрт побери. Неважно, кем ты будешь, но должен быть широко образованным. Здесь всё наоборот. Только аристократы да дипломаты своим общим развитием обеспокоены.

Я так и не решил для себя, какой подход правильнее.

– И никогда не решишь! Потому что с точки зрения эффективности, – конечно, английский подход. Или наш, американский. А с точки зрения обыкновенного человеческого счастья – он не работает. Ваш, греческий, или русский, например, более человечные. И люди из Греции и России – широко образованные, интересные, живые. Но экономики в таких странах обычно менее эффективные. В общепринятом смысле.