Текст книги "Господа Игры, том 2"

У него были слишком тонкие пальцы… Слишком слабые, чтобы держать меч, слишком ломкие, чтобы суметь защитить ее… Аль-Хамид читал не его рукопись, он читал в его сердце, недаром соратники по цеху еще в юности прозвали его Хагани, Повелитель… И рассказал обо всем, что прочел, только не словами, а кистью и красками… Больше всего Карим боялся, что кто-нибудь сумеет прочесть то же, что и Хагани, это была его тайна, которую он случайно разделил с Зайнаб и которую она хранила так же бережно, как и эту миниатюру. Он еще некоторое время смотрел на рисунок, а потом аккуратно положил раскрытую книгу возле пиалы.

– Я принес тебе денег, – Карим достал из-за пояса кожаный мешочек и выложил на дальний от себя край стола.

– Мне не нужна плата, – ответила Зайнаб, и Карим в очередной раз понял, что по рождению она совсем не служанка.

– Это не плата, это просто деньги, – устало пояснил он. – Просто деньги. Мне кажется, тебе нужно уходить из дворца. Мне кажется, ты недолго будешь там служить, так что лучше собери вещи и уплывай завтра с сыном куда-нибудь далеко. Может, к себе домой. Я не знаю.

– У меня есть еще один сын, и он остается здесь, господин. Мое место рядом с ним.

– Твое место на корабле, Зайнаб. Тебе больше нечего тут делать.

Она не ответила. Карим хотел бы, чтобы она хоть раз подняла на него взгляд, он знал, что глаза у нее не голубые, но не мог вспомнить, какого они цвета, и, даже если бы она осмелилась посмотреть ему в лицо, он не увидел бы цвета из-за царящего в доме полумрака.

– А как же рисунок, господин?

Карим хотел ответить, но в тот момент, как он открыл рот, раздался треск разбиваемого дерева и входная дверь ее дома разлетелась на несколько досок, он еле успел увернуться от одной. Карим вскочил, чудом не задев столик, но тут же, как Зайнаб некоторое время назад, склонился в глубоком поклоне. Зайнаб замерла у стены, коснувшись пола лбом.

Хатидже-султан была практически без свиты, две служанки и четыре янычара за свиту не считались. Она прошла внутрь, осторожно обходя обломки, и замерла над раскрытой книгой. Карим видел носки ее туфлей, расшитые золотыми нитями, которые выглядывали из-под одеяния простой горожанки, выдавая хозяйку, и думал о том, почему сразу не шагнул в портал, а остался тут, подсознательно понимая, что произойдет дальше.

– Господин аль-Эльман не внял нашей просьбе, – спокойно произнесла принцесса. – Он разгневал нас. Но еще больше обидел, обманув наше к нему доверие. Господин аль-Эльман оказался совсем не тем, кем мы его считали. Что мы должны сделать с тобой, Карим?

Карим молчал. Спина начинала ныть, он не привык стоять согнувшись.

– Посмотри на меня, – приказала Хатидже, и Карим медленно выпрямился и взглянул ей в глаза, но увидел только отраженные в них отблески огня. – Разве этого мы ждали от тебя? Разве такой, – она указала рукой на книгу, – памяти ты желал?

– Я желал правды, госпожа.

– И это, – она снова указала на рисунок, – по-твоему, правда?

Ветер из дверного проема почти загасил огонь очага, и в сгущающейся темноте Карим только сейчас рассмотрел тень за ее спиной.

– И ты здесь, Фараз, – грустно усмехнулся Карим, на секунду забыв о том, что перед ним стояла принцесса. – Следил за мной?

– Не я, – Фараз сделал шаг вперед, все еще оставаясь за спиной Хатидже, и Карим смог разглядеть его лицо. Радости оно точно не выражало. – Сейчас все за кем-нибудь следят.

– Господин аль-Эльман так и не ответил на наш вопрос, – как и прежде спокойно сказала Хатидже. – Может, ты, Фараз-бей, скажешь нам, что мы должны с ним сделать?

– Отпустить с миром, госпожа, – не отрывая взгляда от Карима, произнес Фараз.

– Ты хочешь нашей милости, Фараз-бей?

– Вашей милости мне достаточно, госпожа, – произнес Фараз, и Карим увидел, как он постарался спрятать под плащом надетое на мизинец драгоценное кольцо.

Хатидже минуту молчала, с высоты своего роста рассматривая уже не раз виденную ей миниатюру. Принцесса понимала, что стала жертвой собственной добросердечности. Гнев ее был бесплоден и оттого еще более силен.

– Мы больше не желаем знать тебя, господин Карим аль-Эльман. Тебя и кого бы то ни было, связанного с тобой. Такова наша воля.

Карим снова поклонился, Хатидже плавно развернулась и направилась к двери, но на полпути вернулась обратно и толкнула золотым носочком туфли чайный столик. Доверху наполненная пиала пошатнулась, завалилась на бок, и горячий чай выплеснулся на раскрытую страницу. Карим почувствовал, как его сердце замирает и останавливается, он, все еще согнувшись, смотрел, как текут по странице цветные потоки краски, вернее он знал, что они цветные, но в темноте, освещаемые лишь гаснущим очагом, они казались ручейками крови.

Когда шаги затихли где-то за оградой, Карим, наконец, выпрямился и огляделся. Зайнаб прислонилась спиной к стене, Фараз все еще стоял напротив.

– Ты не с ними?

– Никогда не был.

– Я не желаю говорить с тобой.

– Я тоже не желаю с тобой говорить, – Фараз осторожно, чтобы не напугать резкими движениями, откинул полу плаща и откуда-то из внутреннего кармана достал серебряный ларец. – Но у меня есть к тебе просьба, господин Хранитель.

Карим и без его слов знал, в чем она состоит, как и знал, что находится в ларце.

Фараз протянул ларец ему, и Карим принял в ладони нагретый теплом тела металл. От ларца пахло ладаном и миррой.

– Я думал, оно должно принадлежать мне, – сказал Фараз, – но оно и так мое, а она должна обрести покой. Ты знаешь, что с этим делать.

Карим кивнул. Он знал, что делать нужно и что он сделает на самом деле.

– А я знаю, что делать с этим, – Фараз наклонился, взял книгу, стряхнул с нее остатки не впитавшейся в страницы воды, захлопнул, спрятал под плащом, неслышно вышел за порог и растворился в ночи.

Карим еще помедлил, потом зачем-то поднял пустую пиалу, поставил ее возле блюда со сладостями, подошел к Зайнаб.

– Уезжай отсюда, – еще раз повторил он. – Прощай, Зайнаб.

Чуть поклонился ей, приложив руку к сердцу, и исчез в портале.

Когда вокруг снова стало тихо, Зайнаб вышла в сад.

– Будьте вы прокляты… Будьте вы все прокляты!

Фараз барсом прокрался сквозь заросший сад, без труда преодолел невысокий забор и оказался на другой улице. Он беззвучно прошел несколько десятков метров, стараясь слиться с уже наступившей ночью, свернул в одну из темных подворотен и остановился.

Он не сомневался, что его ждали. Принцесса не станет марать рук, но не успокоится, пока история не будет завершена. Ей нужно было отмщение, она наверняка желала, чтобы аль-Эльман страдал, и Фараз даже почувствовал его боль, словно это не книгу, а его самого окатили кипятком, но Фараз не испытывал к нему никаких теплых чувств, даже жалости, поскольку с самого начала не верил ни в одно его якобы доброе намерение. Он искренне считал, что и затея с жизнеописанием Зулейхи принадлежит ему, но Хатидже слепо верила, что это она подсказала аль-Эльману эту идею. Фараз же был убежден, что Зулейху нужно отпустить с миром и одарить, наконец, покоем, но аль-Эльман никогда не обращал внимания на его слова, считая его слишком прямолинейным и недальновидным, а Хатидже так вообще полагала, что выполняет миссию по спасению государства и заодно своей души. Ей он тоже не верил. Они все были ему противны.

Фараз знал, что принцессе нужен этот рисунок, чтобы утешить свою гордыню. Аль-Эльман провел ее, воспользовался ее доверием, и теперь Хатидже наверняка хотела забыть о том, что когда-то вообще была связана с проклятым колдуном, и втайне мечтала его уничтожить, но не имела над ним никакой власти. Это злило ее еще сильнее, и Фараз был уверен, что принцесса прикажет уничтожить рисунок, на котором Карим был так трогательно изображен любящим человеком, Фараз – жестоким убийцей, а Хатидже —торговкой, меняющей человеческую жизнь на золотое кольцо.

Фараз и сам мечтал уничтожить эту картинку, мечтал так долго, что ночами стал видеть, как режет ее на мелкие полоски, или сжигает в огне, или заставляет аль-Хамида съесть собственное творение, предварительно смазав рисунок ядом… Он не был тем жестоким монстром, которого описал аль-Эльман и которого так точно согласно его описанию создал Хагани. Фараз мечтал проткнуть Кариму сердце и хотел бы сделать это в честном поединке, но аль-Эльман сроду не держал в руках ничего, тяжелее серебряной ложки, и убить его без сопротивления было бы против законов воинской чести. Фараз злился, но, как и Хатидже, не мог придумать способа, чтобы навечно избавиться от колдуна.

Зато служанка была не промах… Теперь Фараз не сомневался, что это она выдала аль-Эльмана Хатидже, иначе как принцесса узнала бы, что Карим не унес рисунок в свой сказочный Ишанкар, а оставил в доме простой кухонной служки, и что Карим придет именно этим вечером именно в этот дом. И уж наверняка Зайнаб не пережила бы ее визита, не будь она заодно с Хатидже: принцессе глупо было бы оставлять в живых свидетеля своего позора. Он в последний момент расстроил планы Зайнаб, убедив принцессу оставить колдуна в живых. Фараз был уверен, что Зайнаб одинаково сильно ненавидела их всех: и принцессу, и его, и аль-Эльмана.

Больше медлить было нельзя. Хатидже умела ждать, но слишком долгое ожидание могло бы ее насторожить: она знала, что ему не о чем говорить с Каримом.

Фараз достал из-за пояса пахнущую свежей кожей священную книгу, отогнул крылья обложки и, удобнее перехватив страницы правой рукой, потянул их вниз, разрывая искусно сделанный переплет. То же самое он проделал с книгой сказок. Вторая книга была много старше, листы чуть не рассыпались по земле, он наспех сложил их в стопку, обернул зеленой кожей Корана с золотым тиснением «ас-Салах» и спрятал обратно за пояс. Фараз только днем забрал книгу из переплета и совсем не предполагал, что Коран, который изо дня в день он переписывал почти целый год, лишится только что обретенной обложки, но Фараз не жалел о содеянном, будучи уверен, что Аллах поймет и простит. Он сам не знал, что заставило его подменить книги, но размытый и окончательно испорченный рисунок почему-то стал для него слишком дорог. Фараз достал флягу и щедро плеснул на листы Корана уже теплой водой. Чернильные строки намокли и расплылись, он вложил листы в обложку, подождал еще пару секунд, пока ладони не окрасились в черно-синий цвет, посильнее сжал книгу и вышел из подворотни навстречу судьбе.

Хатидже и ее янычары ждали его за вторым поворотом.

Фараз поклонился, и принцесса поманила его к себе. Когда он подошел и еще раз согнулся в поклоне, она без слов протянула руку, требуя отдать ей ненавистный рисунок. Фараз безропотно вынул книгу из-под плаща и протянул Хатидже.

– Она испачкана красками, госпожа, – произнес он, и принцесса, чуть задержавшись взглядом на его грязной кисти, убрала руку обратно.

– Мы хотим, чтобы рисунок был уничтожен, – повелительно произнесла Хатидже. – Мы хотим, чтобы твое имя никогда не было осквернено подобной клеветой, Фараз-бей.

Он снова почтительно поклонился.

– Сожгите книгу!

Фараз положил ее на землю и отошел на пару шагов, давая возможность одному из сопровождающих полить ее маслом и высечь несколько искр. Огонь занялся быстро, и через пару минут от книги остался только черный пепел. Хатидже жестом приказала своим уходить, и, когда Фараз досчитал до десяти, на улице остался только он один.

Зайнаб быстро шагала за одним из учеников Хагани. Юноша жил в соседнем квартале и сначала не поверил во все то, что искусно наплела ему Зайнаб, на рассвете постучав в его окно, но, поверив, испугался и, само собой небескорыстно, согласился проводить ее до мастерской. Это все, что нужно было Зайнаб. Она хорошо усвоила, что испытываемый другими людьми страх дает неоспоримые преимущества тому, кто этот страх контролирует.

Парень поминутно оглядывался, высматривая то ли дворцовых воинов с обнаженным оружием, то ли уличных грабителей, претендующих на листы его вощеной бумаги и тонкие кисти, которые стоили ему двухмесячного жалования, но позади него была только Зайнаб, укутанная в темные ткани своего одеяния.

Ученики приходили раньше мастеров, но Зайнаб знала, что Хагани никогда не опаздывает, ценя каждую секунду светового дня и надеясь подольше сохранить свое зрение. Когда ученик скрылся в дверях мастерской, Зайнаб зашла за угол, присела на корточки и приготовилась ждать.

…Господин аль-Эльман был не так прост, как хотел казаться. Зайнаб разделяла его печаль по утраченной возлюбленной, но на этом ее сочувствие ему и заканчивалось. Зайнаб не могла разгадать его игры – она не была настолько образована и не имела опыта участия в мужских играх, – но отчего-то ей все ясней казалось, что аль-Эльман где-то ошибся и потому его нынешнее положение и дальнейшая жизнь совсем не завидны. Зайнаб внутренне радовалась тому, что он навсегда исчез из ее жизни и хоть ее план относительно его головы случайным образом не удался, она решила считать, что аль-Эльман мертв.

Хагани появился ровно в срок, и, когда он коснулся рукой причудливой дверной ручки, Зайнаб бросилась ему под ноги, замерев в нижайшем поклоне, почти что коснувшись лбом его одетых в дорогие туфли ступней.

Он остановился, не рискнув оттолкнуть ее от двери, и свысока смотрел на ее согнутую спину. Зайнаб покорно молчала, полагая, что мастер должен заговорить первым.

– Встань, женщина, – наконец произнес Хагани, и Зайнаб показалось, что придворный художник пересилил себя, обратившись к простолюдинке. – Что тебе нужно?

Зайнаб поднялась и, вопреки обычаям, взглянула ему прямо в глаза. Хагани опешил от подобной смелости, но прежде чем он успел произнести гневные речи, Зайнаб опустила взгляд и тихо и быстро произнесла:

– Меня прислал господин аль-Эльман, эфенди. Он говорит, что вам нужно бежать.

– Аль-Эльман? Бежать? – удивился Хагани.

– Да, господин.

– Куда бежать? Почему бежать?

– Господин, вы должны выслушать недостойную, – Зайнаб снова посмотрела ему в лицо, но теперь уже осторожно, словно боясь его гнева. – Ее высочество госпожа Хатидже узнали, что господин аль-Эльман забрал у вас некий рисунок. За ним следили. Госпожа застали его сегодня ночью с вашим рисунком, эфенди. Они очень, очень разгневались…

– Откуда ты знаешь? – шепотом спросил Хагани.

– Я слышала, я служанка в доме, где господин аль-Эльман прятал ваш рисунок, господин. Господин аль-Эльман приказал мне…

– Где он сам? – все так же шепотом перебил ее художник.

– Я не знаю, господин. Знаю только, что он ушел и больше не вернется. Госпожа Хатидже прикажут убить и его тоже, если он снова появится в городе.

– Что значит – и его тоже…?

Зайнаб наконец-то услышала в его голосе страх, и ей стало ясно, что она может не отвечать на его вопрос, потому что Хагани и так понял все без ее объяснений.

– Слушайте меня, господин, – Зайнаб потянула его за рукав за угол мастерской. – Госпожа Хатидже вернулись во дворец. Они будут ждать своего супруга, господина Ибрагима, они не могут приказывать его воинам, но, когда он вернется, он выполнит их волю и пошлет за вами своих людей, и потом вам отрубят руки, или ослепят, или и то и другое вместе… Господин Ибрагим вернется с охоты сегодня к вечеру. Вы слушаете меня, господин?

Аль-Хамид смотрел на нее безумными глазами и, вероятно, уже представлял, как лишается рук и зрения. Зайнаб выждала три секунды и продолжила:

– Вам надо бежать, господин. Сейчас.

– Сейчас?

– Да, господин, – Зайнаб кивнула. – Даже если султан заступится за вас, вы больше никогда не получите заказа из дворца, будете перебиваться случайными заработками, ваше мастерство больше не будет востребовано. Бегите, господин. Делайте, как сказал господин аль-Эльман!

– Куда я побегу? – он схватился за голову.

– Это не важно. Бегите хоть куда-нибудь, чтобы остаться при своих руках!

– Без вещей, без денег…

– Господин аль-Эльман позаботился об этом, эфенди, – Зайнаб вытащила из-за пояса оставленный ей Каримом увесистый мешочек с деньгами и протянула его Хагани. – Вот, это золото. Он оставил вам, сказал, этого хватит надолго. Вы купите себе кистей и красок и всего остального, что вам необходимо.

– Женщина, – аль-Хамид смотрел на лежащий в ладони мешочек. – Даже если я сейчас побегу со всех ног, дворцовые воины догонят меня еще до полуночи!

– Господин аль-Эльман предусмотрел и это, господин, – Зайнаб придвинулась к нему на шаг. – В бухте стоит купеческий корабль, он отплывает через два часа. Вас возьмут на борт и спрячут, вы уплывете далеко отсюда, и, когда Ибрагим вернется, корабль будет уже далеко в море и ни один воин не сможет вас поймать.

Хагани молчал, судорожно соображая, можно ли доверять этой женщине, не лжет ли она, но мешочек золота, существенно утяжелявший его ладонь, говорил в пользу того, что она действительно прислана аль-Эльманом: у служанки просто не могло быть столько золота, да и будь оно – она наверняка сбежала бы с ним сама. Аль-Хамид настороженно оглянулся, боясь, что кто-нибудь, пусть случайно, может их подслушать, и приказал:

– Говори дальше, женщина!

– У сходней вы спросите матроса по имени Мунтазер, он проведет вас на корабль и спрячет от лишних глаз. Господин аль-Эльман уже договорился с капитаном, так что ничего не бойтесь. Торопитесь, господин, и вы еще сможете создать много красивых рисунков!

Хагани некоторое время пристально смотрел на Зайнаб, ожидая продолжения, но его не последовало. Мастер поплотнее запахнул халат, сделал два шага назад, потом развернулся и почти бегом поспешил к порту.

Зайнаб скинула серое полотно, покрывающее ее обычную одежду, свернула его в тугой узел, положила на дно пропахшей специями корзины и направилась по своему обычному маршруту.

Остаток ночи Карим провел в своем кабинете. Он просто сидел в кресле, слушал тишину и обонял запах ладана, наполнившего комнату после того, как он открыл украшенную тончайшей чеканкой крышку отданного ему Фаразом ларца.

Карим никогда до этого не видел человеческого сердца, он даже не мог представить себе, какой оно формы. Все Хранители до него не любили кровь и не участвовали в битвах, Карим также не был исключением и потому ни разу не видел человеческих внутренностей. Он долго сосредотачивался, чтобы наконец-то открыть ларец и заглянуть внутрь, но дотронуться до маленького, обернутого в тонкую шелковую ткань комочка так и не смог. Он просто смотрел на него и не мог поверить, что чуть больше года назад оно было живым, радостно билось или тягуче болело, как болело сейчас его собственное.

Он пропустил момент, когда Фараз вырезал сердце у нее из груди. Это потом он увидел рану и огромное пятно крови на ее одежде, но, вопреки всем законам, не обвинил Фараза в жестокости и нарушении религиозных канонов. Карим еще тогда подумал, что со стороны может показаться, будто они наконец-то ее поделили, но на самом деле это было не так: Карим знал, что теперь рано или поздно она будет принадлежать только ему.

Фараз никогда этого не поймет, но Карим рассчитал все идеально, разве только не мог предположить, что Хагани так сильно почувствует его тоску и так точно передаст ее своим рисунком, что двенадцатая миниатюра станет невыгодна и Хранителю. Он не хотел, чтобы кто-нибудь когда-нибудь догадался, что он вообще был влюблен, и поэтому не стал забирать рисунок в Ишанкар. С определенного времени Карим не чувствовал себя тут в безопасности. Он оставил рисунок ее родной тетке, которой всю жизнь предстояло мучиться от горя и ненависти неизвестно к кому, а так у нее хотя бы был объект. Фараз Зайнаб никогда не нравился. Карим был уверен: знай Фараз, что его любимая женщина носит ребенка, как знали об этом сам Карим и Зайнаб, он вырезал бы сердца у них всех, и никакая в мире сила не смогла бы его остановить. Но Фараз не знал, и Карим втайне жестоко радовался, думая о том, что Фараз никогда не встретится со своей возлюбленной даже на том свете: Карим считал Зулейху мученицей, его же – проклятым детоубийцей.

Но они не должны были встретиться не только поэтому. Карим похоронил ее быстро и тихо, пока люди не разорвали ее тело на мелкие кусочки, похоронил, зная, что она не обретет покой без того, что лишало ее покоя на протяжении всей жизни, и сейчас, получив ее сердце, не собирался его ей возвращать. Карим боялся, что с ним она сможет уйти, сможет покинуть свою тюрьму, несмотря на все те охранные заклятья, что он вынудил магический мир на нее наложить. И пока ее сердце было в его руках, он мог спокойно доживать свои дни, зная, что теперь ему есть чего ждать каждую недолгую жизнь следующего господина Хранителя Закона Ишанкара.

…У кромки воды носились мальчишки, подбирали выброшенные на берег отполированные морской водой и солью палки и прицельно били по качающимся на волнах возле старого полуразрушенного причала жирным чайкам, кормившимся рядом у рыбного рынка. Чайки неуклюже взлетали и опускались чуть подальше, палки через время снова приплывали к берегу, и игра возобновлялась.

Зайнаб неподвижно сидела на своем любимом камне, пока провожаемый ею корабль не скрылся за горизонтом. Утро было прохладным, ветер сразу наполнил паруса, и корабль вышел бы из гавани на полном ходу, если бы не множество маленьких рыбацких лодок, возвращавшихся в порт с ночного лова. Когда судно стало совсем не различимо, Зайнаб шевельнулась, и почему-то ей стало легко, как не было уже очень давно, лет около двадцати.

Теперь все ее дела были завершены. Господин Хранитель аль-Эльман сдохнет от тоски и одиночества, а еще, и Зайнаб знала это абсолютно точно, будет проклят небом до седьмого колена за то, что так и не предаст земле сердце ее любимой племянницы. Хагани, удачно оставшись при своих руках и зрении, не доживет и до полудня – Мунтазер ради памяти сестры с удовольствием перережет ему глотку – и, сброшенный за борт, станет кормом для рыб. Фараз вскоре получит ее письмо и наконец-то узнает, что лишил жизни собственного ребенка, и после этого, если не бросится грудью на меч и когда-нибудь возьмет третью жену, погубит всех своих детей, и детей их детей, и их детей тоже. Зайнаб предпочла бы второе, но это она оставила на выбор Аллаху. Да и сама Хатидже получит сполна: Зайнаб хорошо знала тех, кого госпожа Хюррем выбрала для того, чтобы задушить Ибрагима нынешней же ночью. Принцессу ждала участь изгнанницы на задворках империи или полное забвение посреди султанского дворца.

Зайнаб была довольна.

Она всегда верила в справедливость.