Текст книги "Помнит ли мир спасенный?"

Трагическая судьба постигла узников лагеря Нейенгамм. По железной дороге их доставили в Любекскую бухту и, угрожая оружием, загнали в трюмы трех кораблей. Чтобы помешать затоплению в море, подполье разработало план восстания на каждом судне. Но 3 мая немецкая авиация неожиданно нанесла бомбовые удары по кораблям, стоявшим еще у причала. Спастись удалось лишь единицам [54].

Были и многие другие попытки вооруженных выступлений советских военнопленных. Удачные и неудачные, они имели одно общее: в основной массе советские люди не смирились с уготованной им нацистами долей бессловесных рабов.

Таким образом, советские люди, оказавшись в условиях концлагерного нацистского массового насилия и уничтожения, оказывали активное сопротивление. Борьбу в условиях нацистского ада они, независимо от национальной принадлежности, вели не только ради собственного спасения, но и ради жизни окружающих.

4. Новые удары судьбы выживших в германском рабстве

Освобождение из нацистских лагерей военнопленных армий западных держав означало возвращение к родным очагам, а значит, и к нормальной жизни.

Для военнопленных из числа советских граждан, к большому сожалению, страдания не закончились. На Родине им предстояло пережить новые, тем более невыносимые для тех, кто не имел вины перед Родиной, а своим мужественным поведением в плену, боевыми заслугами до пленения, а часто и после побега из плена заслуживал благодарности государства, сочувствия и внимания соотечественников, тяжелейшие испытания.

Целесообразно отметить, что в русской армии всегда четко разграничивали – при каких обстоятельствах был пленен солдат или офицер, оказавшийся в руках противника: по трусости или из-за невозможности продолжать сопротивление.

Военнослужащим русской армии, попавшим в плен, после возвращения на Родину выплачивалось денежное содержание за все время пребывания их в неволе. Вплоть до возвращения из плена их семьям выдавалась половина того содержания, какое получали главы фамилий в день взятия в плен, или назначалась пенсия в случае смерти кормильца в плену. Но тот военнослужащий, который поступал на службу к неприятелю, равно как и его семья, лишались материальной поддержки государства.

Время, проведенное офицером в плену, засчитывалось ему в выслугу лет для получения пенсии, но в календарном исчислении, а не в льготном, как у офицера действующей армии. Возвратившийся из плена офицер вносился в кандидатские списки на присвоение ему очередного воинского звания.

В Советской России на основе принятых в 1918 г. постановлений бывшим военнопленным, которые продолжали служить в армии, время нахождения в плену засчитывалось в срок непрерывной службы, если он мог доказать, что использовал все средства для избежания плена. Бежавшим из плена военнослужащим устанавливалось единовременное пособие в размере 25 рублей. Больные и увечные лица при возвращении из плена обеспечивались всеми видами медицинского обслуживания.

Всем военнослужащим Красной Армии, исключая тех, кто добровольно сдался в плен, по возвращении выдавалось единовременное денежное пособие в размере трехкратной тарифной ставки. Освобожденные от дальнейшего несения военной службы инвалиды получали пенсию на общих основаниях, а лица трудоспособные – пособие по безработице.

Но очень скоро обстановка изменилась. Во время советско-финской войны 1939–1940 годов плен стал рассматриваться как измена Родине.

Трагическое начало Великой Отечественной войны, когда в немецком плену буквально в первые же недели оказались сотни тысяч бойцов и командиров Красной Армии, вызвало появление ряда подзаконных документов, ужесточавших отношение к военнослужащим, оказавшимся в плену, которые объявлялись предателями.

Свою роль сыграл и уже упоминавшийся приказ Главного Командования Красной Армии за № 270, от 16 августа 1941 года «Об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и оставление врагу оружия», подписанный Председателем ГКО И.В. Сталиным, заместителем председателя В.М. Молотовым, маршалами С.М. Будённым, К.Е. Ворошиловым, С.К. Тимошенко, Б.М. Шапошниковым и генералом армии Г.К. Жуковым.

Этот приказ определял, при каких условиях военнослужащие ВС СССР – командиры и политработники Красной Армии, должны считаться дезертирами.

Приказ требовал:

1. Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров.

Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава.

2. Попавшим в окружение врага частям и подразделениям самоотверженно сражаться до последней возможности, беречь материальную часть, как зеницу ока, пробиваться к своим по тылам вражеских войск, нанося поражение фашистским собакам.

Обязать каждого военнослужащего, независимо от его служебного положения, потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться в плен, – уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи.

3. Обязать командиров и комиссаров дивизий немедля смещать с постов командиров батальонов и полков, прячущихся в щелях во время боя и боящихся руководить ходом боя на поле сражения, снижать их по должности как самозванцев, переводить в рядовые, а при необходимости расстреливать их на месте, выдвигая на их место смелых и мужественных людей из младшего начсостава или из рядов отличившихся красноармейцев.

В приказе были объявлены дезертирами генерал-лейтенант В.Я. Качалов (погибший при прорыве из окружения), генерал-майор П.Г. Понеделин и генерал-майор Н.К. Кириллов, попавшие в немецкий плен в августе 1941 года, за несколько дней до выхода приказа. Все они были реабилитированы в 1950-х годах.

Безусловно, содержащееся в этом документе требование любой ценой исполнить свой воинский долг было справедливым в столь тяжелый для Родины час. То, что этот приказ, как и другие аналогичные документы, в известной мере сыграли положительную роль, признает большинство участников войны.

Но в то же время эти документы нанесли немалый вред, ибо эмоциональные призывы «железной рукой карать трусов и изменников», не подкрепленные четкими юридическими формулировками, в сознании исполнителей упали на почву, подготовленную многолетней идеологией и практикой поиска «врагов народа», что не могло не привести к ужесточению репрессий.

Плен стал восприниматься соответствующими инстанциями как результат предательства, что обосновывалось субъективными причинами – различного рода сотрудничество части военнопленных с врагом.

К сожалению, под подозрение попадали все военнослужащие и гражданские лица, даже на непродолжительное время оказавшиеся за линией фронта. Командиров и бойцов, которые в тяжелейших условиях с боями пробивались на соединение с Красной Армией, свои же встречали как возможных изменников Родины, шпионов и диверсантов.

Многих из них тут же судили «за самовольное оставление части или места службы в боевой обстановке», «за побег из части». Значительную часть командиров, вышедших из окружения, военные трибуналы осудили по статье 193-21 Уголовного кодекса РСФСР, то есть «за самовольное отступление начальника от данных ему для боя распоряжений в целях способствования неприятелю».

Между тем имеются многочисленные доказательства – от журналов боевых действий немецких частей и соединений и до показаний советских военнослужащих, допрошенных в разное время особыми отделами НКВД и органами контрразведки НКО СССР «СМЕРШ», о том, что большинство бойцов и командиров Красной Армии, несмотря на крайне сложную, порой безнадежную боевую обстановку, оказывали ожесточенное сопротивление германским войскам и попадали в плен, будучи раненными, больными, лишенными продовольствия, боеприпасов, командиров.

Добровольно в плен сдавались очень немногие. Так, из 38 пересыльных лагерей («дулагов») в зоне действий группы армий «Центр» лишь два, емкостью 200–400 человек были предназначены для перебежчиков. 36 же остальных вмещали до 1500 человек каждый. Так что перебежчиков, даже в первый год войны было около 1,5 %, а в последующем и того меньше.

Это данные Комиссии при Президенте Российской Федерации по реабилитации жертв политических репрессий, созданной в 1994 году [55].

Впрочем, в самом начале войны определенной системы спецпроверок военнослужащих, вышедших из окружения или бежавших из плена, не было: без излишней волокиты их сводили в команды и отправляли либо в действующие войска, либо на пополнение тыловых частей, либо в так называемые «трудовые армии», строившие промышленные объекты.

Шанс попасть на пополнение действующей армии воспринималось бывшими военнопленными и окруженцами как счастливый случай, ибо он давал возможность с оружием в руках защищать свою Родину от врага, а в случае гибели на поле боя избавлял семью от позорного клейма. Но в ходе наступления под Москвой, когда соединения Красной Армии стали освобождать первые большие группы пленных, а к тому же выяснилось, что в селах скрывались сотни и тысячи бывших окруженцев, не сумевших или не пытавшихся перейти линию фронта, отношение к ним существенно изменилось.

27 декабря 1941 г. было принято постановление ГКО, которое предусматривало создание в пределах армейского тыла сборно-пересыльных пунктов, куда, с целью выявления среди бывших военнослужащих Красной Армии, находившихся в плену и в окружении противника, изменников Родины, шпионов и диверсантов, направлялись обнаруженные при освобождении городов, сел и многих местностей бывшие советские военнослужащие. С этой же целью в 1942 г. была создана сеть специальных лагерей НКВД, «обслуживавших» разные участки фронта [56].

О моральной атмосфере в тех лагерях можно судить по документу, который был направлен работником Главного Политического управления Рабоче-крестьянской Красной Армии (ТлавПУРККА) старшим батальонным комиссаром Москвиным на имя заместителя начальника этого управления армейского комиссара 2-го ранга Ф.Ф. Кузнецова.

После своей командировки в рязанские спецлагеря НКВД в феврале 1942 г. он докладывал: «…все опрошенные мною товарищи относятся к начальствующему составу старшей группы… Пришел к убеждению, что подавляющее большинство «заключенных» может быть возвращено в ряды Красной Армии… В лагере нужен военный прокурор… Речь идет о больших людских контингентах, и поэтому укрепление политотделения и прикрепление прокурора вполне оправдывают себя. У меня сложилось убеждение, что другие управления НКО СССР пока не интересуются имеющимися в лагерях командирами, инженерами, врачами и юристами. Может случиться, что поэтому некоторые из них пробудут в лагерях дольше, чем следует».

Лагеря эти исправно действовали всю войну, даже множась по мере продвижения Красной Армии на запад и увеличения «объема работы». Теперь через них проходили все без исключения бывшие военнопленные. И горе было тому, кому не удалось доказать, что он попал в плен не добровольно, хотя сам Сталин на примере своего старшего сына Якова Иосифовича Джугашвили мог бы убедиться, что не всякий, попавший в плен, изменник.

Старший лейтенант Яков Джугашвили, командир артиллерийской батареи 14-го гаубичного артполка 14-й танковой дивизии, 16 июля 1941 года вместе со всем личным составом подразделения оказался в плену. Несмотря на щедрые посулы нацистов, которые сменялись психологическим давлением, он не пошел на сотрудничество с ними, проявив стойкость и мужество. Сталин, безусловно, знал о достойном поведении сына. Как, впрочем, вели себя и большинство советских военнопленных.

«Фильтрация» в лагерях осуществлялась без всяких юридических норм. Чтобы доказать, что ты не сдался добровольно, нужны были показания трех человек. Но это могло произойти только чудо. Ведь тяжелый бой и злоключения плена разбрасывали людей на огромных территориях и встретить трех однополчан, к тому же являвшихся свидетелями пленения, было редчайшей случайностью.

Практически, судьбу человека определяли проверочно-фильтрационные комиссии из трех человек (представители НКВД, НКГБ и «СМЕРШ») под руководством работника НКВД. Чаще всего они утверждали выводы оперуполномоченного «СМЕРШ», проводившего проверку. И судьба бывшего военнопленного во многом зависела от добросовестности представителя военной контрразведки.

4 октября 1944 г. постановлением советского правительства было создано управление Уполномоченного Совнаркома СССР по делам репатриации советских граждан, находившихся в плену или насильственно вывезенных в Германию и оккупированные ею страны, во главе с генерал-полковником Ф.И. Голиковым. В его задачу входили учет перемещенных лиц и военнопленных, а затем организация их возвращения на Родину [57].

Одновременно при совнаркомах союзных республик и исполкомах областей создавались отделы репатриации, приемно-распределительные пункты, выделялись средства для финансовой помощи. На полную мощность они заработали уже после войны.

Победа, доставшаяся ценой неслыханных жертв, потоков крови и слез, не могла не вызвать у советского народа подъема духа, надежды жить сытнее и достойнее, а главное – свободнее. Сотни тысяч людей возвращались из плена на Родину с надеждой на то, что они станут полноправными гражданами победившей страны, залечат физические и моральные раны, заживут новой жизнью.

В одном из транспортов с советскими военнопленными, направлявшемся в последние месяцы войны в СССР, было составлено письмо на имя И.В. Сталина, в котором говорилось: «Оказавшись снова свободными гражданами, находясь на пути на Родину, мы ежедневно, ежечасно повышаем свои военные знания, проводим строевые и тактические занятия. Мы всеми силами стремимся вернуться на Родину хорошо подготовленными красноармейцами, в совершенстве владеющими оружием. Наше единодушное желание – скорее расплатиться с проклятым Гитлером за все перенесенные нами страдания».

Однако, к сожалению, этим надеждам и стремлениям не суждено было сбыться.

1 мая 1945 г. Сталин подписал директиву, в которой указывалось: «Военным советам фронтов сформировать в тыловых районах (фронтов. – Ред.) лагери для размещения и содержания бывших военнопленных и репатриируемых советских граждан, на 10 000 человек каждый лагерь. Всего сформировать: во 2-м Белорусском фронте – 15, в 1-м Белорусском фронте – 30, в 1-м Украинском фронте – 30, в 4-м Украинском фронте – 5, во 2-м Украинском фронте – 10, в 3-м Украинском фронте -10 лагерей… Проверку возложить: бывших военнослужащих Красной Армии – на органы контрразведки «СМЕРШ», гражданских лиц – на комиссии НКВД, НКГБ, СМЕРШ» [58].

К лету на территории СССР уже действовало 43 специальных и 26 проверочно-фильтрационных лагерей, а в Германии и других странах Европы еще 74 подобных «заведений». В пограничной зоне было создано несколько проверочно-фильтрационных пунктов, через которые пропускались в основном гражданские лица, вывезенные немцами в период войны.

А специально для проверки военнослужащих, кроме того, было сформировано шесть запасных дивизий, причем их территорию предварительно обнесли трехметровым забором из колючей проволоки.

Разумеется, создание сборно-пересыльных пунктов обуславливалось прежде всего объективной необходимостью. Десятки и сотни тысяч военнопленных и перемещенных лиц следовало собрать со всей Германии и оккупированных ею стран, из сотен лагерей и их филиалов, одеть, обуть, накормить, вылечить больных, организовать отправку на Родину и т. д. Но в директиве во главу угла была поставлена все та же «проверка» и выявление «изменников», «предателей» и «подозрительных лиц».

О том же, что проводимые проверки далеко не всегда были объективными, можно судить на примере защитника Брестской крепости П.М. Гаврилова. Свой последний бой он принял в начале августа 1941 г., когда фронт отошел от Бреста на сотни километров. У него, до предела измученного и истощенного, по несколько раз в сутки теряющего сознание, к тому времени оставалась одна-единственная граната. Собрав свою волю в кулак, он бросил эту гранату в наседавшего противника и тут же провалился в беспамятство.

Немцы, которые редко церемонились с русскими, настолько были поражены его мужеством, что отнесли его на носилках в лагерный госпиталь. Потом был плен в Германии, а после освобождения… вновь лагерь, уже в СССР. Реабилитировали Гаврилова лишь в 1956 г., а в 1957 г. присвоили ему звание Героя Советского Союза.

Не менее трагична судьба капитана Петросяна Б.К., подполковника Казаряна А.А., майора Минасяна Д.Е., майора Ягджяна С.А. и капитана Титанян Л.М. Бежав из плена во Франции, они попали в ряды французского Сопротивления и тут же включились в борьбу с оккупантами. Более того, в сентябре 1944 г. на базе боевых партизанских отрядов в г. Ним ими был создан 1-й советский партизанский полк. К моменту его формирования немцы уже были выбиты с юга Франции и полк занимался сбором и отправкой в Советский Союз оказавшихся во Франции советских граждан. Всего полком было отправлено из Франции до 30 тысяч советских граждан.

За активное участие в освобождении юга Франции от немецких оккупантов совместно с французскими партизанами, французским правительством в 1945 г. 1-й советский батальон, которым командовал Б.К. Петросян, и полк в целом были награждены боевыми французскими знаменами и орденами. Более 300 человек личного состава полка, в том числе и его командование, награждено орденами и медалями. Помимо правительственных наград полку были вручены знамена от коммунистических организаций города Лиона и от партизан Франции.

Правительство Франции разрешило 1-му советскому партизанскому полку выезд на Родину с вооружением. Но на Родине их ждали не почет и уважение. Пятерых мужественных офицеров – Петросяна Б.К., Казаряна А.А., Минасяна, Д.Е. Ягджяна С.А., Титаняна Л.М. обвинили в измене Родины. 22.07.1949 года все они были осуждены к 25 годам исправительно-трудовых лагерей.

Материалами дела и дополнительной проверкой, проведенной Главной военной прокуратурой, установлено, что расследование по делу было проведено необъективно, с обвинительным уклоном и грубым нарушением прав обвиняемых в процессе следствия.

Проверка выявила, что партизанские отряды, созданные из легионеров на юге Франции, и в особенности отряд под руководством Б.К. Петросяна и Л.М. Титаняна, летом 1944 г. вели бои с немцами и освободили ряд городов и населенных пунктов Франции. О боевых действиях партизанских отрядов Б.К. Петросяна и других было широко известно французской общественности, и это неоднократно отмечалось в органе ЦК Французской компартии газете «Юманите».

И только спустя шесть лет, в 1955 г. Верховный суд СССР отменил приговор по этому делу. Кстати, знамена и награды сформированного Б.К. Петросяном и А.А. Козаряном партизанского полка хранятся в Москве, в Центральном музее Вооруженных Сил Российской Федерации.

К большому сожалению, подобных примеров – о несправедливости и огульном подходе к судьбе бывших военнопленных, множество.

В конце июля 1945 г., приказом НКВД СССР была введена в действие «Инструкция о порядке учета и регистрации репатриированных советских граждан», по смыслу которой и бывшие военнопленные и репатриированные, рассматривались как потенциальные враги государства. Для них ограничивались районы постоянного проживания. При этом в Москву, Ленинград, Киев и населенные пункты в 100-километровой зоне от этих городов, а также в приграничные и режимные зоны и даже некоторые области, направлять репатриантов запрещалось.

Тем из них, которые возвращались к месту жительства, вместо паспортов выдавались специальные удостоверения, им не разрешался переезд в другие районы и области и каждый ставился на оперативный учет в органах НКВД [59].

18 августа 1945 г. ГКО принял постановление «О направлении на работу в промышленность военнослужащих Красной Армии освобожденных из немецкого плена и репатриантов призывного возраста». В соответствии с этим постановлением все они, даже те, на которых не было компрометирующих документов, сводились в «рабочие батальоны НКО» и принудительно направлялись на работу в восточные районы страны и на Крайний Север.

В этот же день Совет народных комиссаров СССР принял постановление о направлении на спецпоселение сроком на шесть лет бывших военнослужащих и военнообязанных Красной Армии, служивших в немецкой армии, в специальных вражеских формированиях, в полиции, и власовцев. Их также отправляли на стройки, главным образом в отдаленные районы на самые тяжелые работы.

Таким образом, руководство страны не видело никакой разницы между ничем не запятнавшими себя военнопленными и теми, кто действительно находился на службе у немцев.

Значительная часть репатриированных, в основном женщин, лиц преклонного возраста, инвалидов и детей была направлена к месту их прежнего проживания. Остальные, а их были сотни тысяч прошли по всем кругам «разработки» на проверочно-фильтрационных пунктах и в лагерях. Но даже тем, которым удалось выйти из них пришлось еще долгие годы испытывать унижения и издевательства.

Репатриация практически была завершена только к 1 декабря 1946 г. К этому времени в СССР было возвращено около 5,5 млн человек, из них 1833567 военнопленных [60].

Все репатрианты, за немногим исключением, были подвергнуты «разработке» органами контрразведки НКВД-НКГБ и «СМЕРШ», ориентированными на то, что именно среди бывших военнопленных и репатриантов надо искать врагов советского государства, агентов вражеских спецслужб.

Примечательно, что большинство из тех, кто боялся возмездия за преступления совершенные в годы войны, или не доверял советской власти, предпочли не возвращаться на Родину.

Где бы ни оказался бывший военнопленный – в ГУЛАГе, тюрьме, «рабочем батальоне», в спецссылке или даже дома, он оставался под бдительным оком «органов». Оперуполномоченные НКВД, НКГБ и «СМЕРШ» продолжали их дополнительную проверку. По ее результатам многих арестовывали или передавали в агентурную разработку, что, по сути, все равно означало неминуемый арест.

Основанием для него было даже то, что, находясь в плену, они выполняли обязанности врачей и санитаров в лагерном лазарете, переводчиков, поваров, кладовщиков и делали многое другое, что было связано с обслуживанием военнопленных и восточных рабочих. Других арестовывали по доносам соседей или солагерников, полученным нередко провокационным путем. Затем следовало либо заключение в тюрьму и передача «дела» в военный трибунал, либо бессудный приговор «двойки», «тройки» или «Особого совещания».

У тех, кто попал в военный трибунал оставались шансы на справедливое рассмотрение дела. Но ждать этого приходилось неопределенное время – долго. Некоторые бывшие военнопленные содержались в тюрьмах под следствием по несколько лет, причем иногда дольше, чем тот срок, к которому они приговаривались трибуналом.

Особенно долго длилась проверка бывших военнопленных в лагерях и проверочно-фильтрационных пунктах, располагавшихся вблизи строек, крупных предприятий, шахт, рудников и т. д. В Воркуте и на Печоре, например, лагеря существовали до 1950 г., а в проверочно-фильтрационном пункте при Ленинградском химическом полигоне даже до 1953 г. [61].

Что касается тех советских граждан, кого миновал арест в первые годы после войны, то данные специальных учетов на них были широко использованы после 21 февраля 1948 г., с принятием пакета документов, ужесточавших репрессии в отношении отбывающих наказание и освобождаемых «особо опасных преступников» – троцкистов, правых, меньшевиков, эсеров, националистов и других.

Содержавшаяся в этих документах формулировка «лица, представляющие опасность по своим антисоветским связям», позволяла широко применять ее к еще остававшимся на свободе бывшим военнопленным и депортированным гражданским лицам. В партийных, а затем и оперативных документах Министерства государственной безопасности (МГБ), в приговорах судов они именовались как «бывшие в плену и подвергавшиеся фашистской обработке».

Нередко местные руководители обращались в Москву с инициативными просьбами о репрессиях к тем или иным категориям военнопленных. 25 марта 1949 г., первый секретарь ЦК компартии Армении Г.А. Арутинов обратился к Сталину с письмом, в котором, сообщая, что в республике находится 11170 человек, учтенных, как находившихся в немецком плену и подвергшихся фашистской обработке, просил разрешение в упрощенном порядке (т. е. без суда и следствия – Ред.] арестовать и выслать в отдаленные районы 2500 из них. Эта просьба была удовлетворена.

В борьбе с возможными изменниками не принимались во внимание ни чины, ни должности, ни заслуги, ни награды. В этом смысле показательна судьба генерала И.А. Ласкина. В августе 1941 года он, тогда полковник, вместе с двумя сослуживцами при выходе из окружения под Уманью был задержан немецкими солдатами и допрошен унтер-офицером. Через несколько часов Ласкину и его товарищам удалось бежать.

Зная нравы особых отделов, о факте кратковременного задержания они умолчали. «СМЕРШ» стало известно об этом в феврале 1943 г., и Ласкин, к тому времени уже генерал-лейтенант, начальник оперативного управления штаба Донского фронта, удостоенный нескольких орденов, в том числе иностранных, был арестован. После девятилетнего следствия его, в 1952 г. обвинили в измене Родине, шпионаже, добровольной сдаче в плен и приговорили к 15 годам лишения свободы [62].

Трагическим примером в этой антигуманной и несправедливой веренице является судьба генерала Павла Григорьевича Понеделина, для которого Великая Отечественная война продолжалась недолго. Вместе со своей 12-й армией он попал в Уманский «котел», а в начале августа был взят в плен. В Москве среагировали моментально: приказом Ставки ВГК Понеделин и другие попавшие в плен военачальники были названы дезертирами, а вскоре заочно приговорены к расстрелу Военной коллегией Верховного суда.

Сразу же последовали репрессии и в отношении родственников Понеделина. Его жена Нина Михайловна и отец Григорий Васильевич были арестованы как «члены семьи изменника Родины» и постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 12 октября 1941 года приговорены к 5 годам исправительно-трудового лагеря каждый. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 15 мая 1943 года он был лишён государственных наград.

Всему этому активно способствовало руководство немецкой армии. В расположении советских частей они разбрасывали листовки с фотографиями, на которых командующий 12-й армии и прочие генералы были запечатлены с немецкими офицерами.

В плену Павел Григорьевич пробыл почти 4 года. 29 апреля 1945 года он был освобождён американскими войсками, а 3 мая – передан советским представителям. 26 мая с группой других освобождённых генералов его доставили самолётом из Парижа в Москву. После проведения проверки 30 декабря 1945 года генерал был арестован и заключён в Лефортовскую тюрьму. Обвинялся в том, что, «являясь командующим 12-й армией и попав в окружение войск противника, не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике и 7 августа 1941 года, нарушив военную присягу, изменил Родине, без сопротивления сдался в плен немцам и на допросах сообщил им сведения о составе 12-й и 6-й армий» [63].

Виновным в сотрудничестве с немцами П.Г. Понеделин себя не признал. В начале 1950 года он написал письмо И.В. Сталину с просьбой пересмотреть дело. Однако 25 августа Военной коллегией Верховного Суда СССР был приговорён к расстрелу за измену Родине с исполнением приговора немедленно. Последние слова, которые произнес мужественный генерал – «Умираю спокойно… Отечеству я служил честно…» [64].

13 марта 1956 года он был реабилитирован посмертно после отмены приговора. Прах расстрелянного генерала Понеделина покоится в общей могиле № 2 на Новом Донском кладбище в Москве.

Общее число бывших советских военнопленных, подвергшихся разного рода репрессиям (арестам, ссылке, длительному следствию) за одно только пребывание в плену, определить достаточно точно нельзя. В приговорах военных трибуналов, а тем более постановлениях внесудебных органов (Особое совещание, «тройки», и др.) формулировка «за пребывание в плену», естественно отсутствовала, а установить, что скрывается за номерами тех или иных статей Уголовного кодекса, инкриминированных тому или иному обвиняемому сейчас практически невозможно.

Поэтому, приводимые в различных источниках цифры в известной мере условны. Вернувшиеся из плена были направлены: более 1 млн человек – для прохождения службы в частях Красной Армии, 600 тыс. – для работы в промышленности в составе рабочих батальонов и 339 тыс. (в том числе некоторая часть гражданских лиц), как «скомпрометировавшие себя в плену – в лагеря НКВД [65].

Эти же цифры фигурируют в ряде других источников.

Однако, эти данные требуют существенного уточнения. Формулировка «для прохождения службы» чаще всего означала направление в специально созданные для военнопленных запасные дивизии, откуда многие из них направлялись во все те же рабочие батальоны, лагеря или на спецпоселение. Через рабочие батальоны НКО, по данным специально назначенной комиссии под председательством Маршала Советского Союза Г.К. Жукова прошло 660 тыс. А всего за 1945–1953 гг. через рабочие батальоны, ни в чем не уступавшие ГУЛАГУ – не менее 1,5 млн военнопленных и военнообязанных [66].

Таким образом, речь идет о сотнях и сотнях тысяч бывших военнопленных, в подавляющем большинстве ни в чем не повинных людей. В разные годы правительство СССР предпринимало определенные шаги для смягчения участи бывших военнопленных. Так, 7 июля 1945 г. был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об амнистии в связи с победой над гитлеровской Германией». Практически амнистия распространялась среди прочих и на всех военнопленных рядового и сержантского состава, за исключением служивших в полиции, власовцев и других лиц, сотрудничавших с противником, которые в своем большинстве зачислялись в спецконтингент НКВД [67].

Однако, что касается бывших военнопленных, этот указ практически оказался невыполненным. Через десять лет после войны, 17 сентября 1955 г., Президиум Верховного Совета СССР принял Указ «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.». В соответствии с эти актом освобождались от ответственности и подлежали амнистии те, кто находился в рядах немецкой армии, РОА, полиции, служил в карательных органах оккупантов. Вместе с ними на свободу вышли и те бывшие военнопленные, которые оказались в лагерях по одному лишь подозрению, необъективной проверке и неправому суду. Однако в правах они полностью не восстанавливались.