Текст книги "Тени. Книга 2. Что, если у каждого есть второй шанс?"

– Узнаешь, – спокойно ответила девушка.

Мориц вздохнул и вновь сел на колени. Он сказал:

– Хорошо, Хенси. Делай, что хочешь.

– Какой милый малыш, – ядовито-ласковым тоном ответила девушка, расплываясь в жутковатой улыбке. Она потрепала его за щеку, больно ущипнув за и так болящее место.

Мориц поморщился, но промолчал.

– Закрывай глазки, Трюмпер.

– Зачем?

– Ты мне будешь вопросы задавать?

Обдумав все варианты, Мориц вздохнул и закрыл глаза, проклиная себя за эту отвратительную покорность, хоть и понимая, что иначе – просто не выживешь. В этом доме было лишь одно правильное мнение – мнение Хенси, а все отклонения от него жестоко пресекались и карались по всей жестокости её персонального закона.

– И, всё равно, ты – больная извращенка, – процедил сквозь зубы парень, когда Хенси надела ему на глаза плотную повязку, лишая зрения.

В ответ девушка лишь хмыкнула. Взяв руки парня, девушка ловко скрутила их, складывая запястья вместе и связывая. Мориц запоздало вскрикнул и дёрнулся, но это уже ничего не могло изменить, не могло спасти его от очередной «игры».

– Я думаю, ты не против, что мы чуть-чуть поиграем? – игриво шепнула Хенси в ухо связанному и ослеплённому парню.

– И, всё равно, тебе это с рук не сойдёт! – отчаявшись, крикнул Мориц. В его голосе слышалась безнадёжность, что так забавляло Хенси.

Ухмыльнувшись, девушка прикоснулась губами к мочке уха Мориц, заставляя его вздрогнуть и отодвинуться. Скривившись в ответ на реакцию парня, девушка резко развернула его, опрокидывая на постель на живот.

– Что же ты делаешь? – уже тихо спросил парень.

Ничего не ответив, Хенси удобнее взяла хлыст и, со всей силы замахнувшись, ударила парня по спине, оставляя на загорелой коже алую полосу. Обождав несколько секунд, девушка ударила вновь, и вновь – более она не делала пауз, не давала Морицу времени на отдых, которого так желал сейчас парень. Она просто била – сильно, безотчётно, жестоко.

Трюмпер со всей силы сжимал зубы, чтобы не закричать, не заскулить от боли. Ему казалось, что с него заживо сдирают кожу – такими мощными и невозможно частыми, уродливо мерными были удары. И, пусть Хенси ударяла с равной амплитудой, но каждый новый удар, всё же, заставал парня врасплох – всякий раз Мориц наивно и безнадёжно надеялся, что предыдущий удар был последним, что Хенси оставит его в покое, но на смену каждому предыдущему удару приходил новый…

Девушка остановилась только тогда, когда услышала тщательно скрываемый, но, всё же, сорвавшийся с губ парня всхлип боли и безнадёжности. Ему было больно, жутко больно – он лежал связанный и ослепленный с десятками кровавых полос-ран на спине, каждая из которых горела адским огнём.

– Мой сладкий малыш, – приторным голосом обратилась к парню девушка. – Сейчас я буду тебя лечить…

– Просто уйди, – севшим от сдерживаемых слёз голосом ответил парень. – Уйди и всё. Оставь меня одного.

– Одного? – переспросила Хенси. – Нет, Мориц, я не могу так с тобой поступить…

– Чего ты ещё хочешь? Что ты хочешь со мной сделать? – обречённо спросил Мориц.

Хенси ничего не ответила. Достав из коробки лоскут ткани и пакетик со жгучей пряностью, девушка подошла к парню. Медленно и бесшумно открутив крышку на бутылке коньяка, Хенси пропитала напитком ткань, не жалея, роняя на пол капли дорого алкоголя. Поднеся пропитанный коньяком лоскут к спине парня, она прикоснулась к израненной коже, прижимая его к ранам.

Мориц не смог сдержаться, он закричал от жгучей, разрывающей нервы боли. Казалось, боль, рождаясь в ранах и ссадинах, медленно ползла по тончайшим проводкам нервов и сосудов, подступая к мозгу и грозясь замкнуть его.

– Что ты делаешь?! – закричал парень. – Мне больно! Прекрати!

Продолжая молчать, девушка ткнула парня в плечо, возвращая на место и пресекая попытку подняться. Занеся бутыль прямо над его спиной, Хенси щедро полила ткань новой порцией янтарного напитка, проливая добрую часть прямиком в открытые раны на спине Морица.

Он взвыл, взвыл и заскулил, со всей силы сжимая челюсти, заставляя себя молчать. Молчать и терпеть. Но это казалось таким тяжёлым…

Когда алые полосы-раны на спине парня стали ещё ярче, воспалились от крепкого алкоголя, который, не скупясь, лила в них девушка, Хенси отставила бутылку и бросила уже ненужную тряпку на тумбочку, беря новый «ингредиент» своей «красивой» пытки. Взяв щепотку жгучего красного перца, брюнетка занесла пальцы над свежей раной на спине парня и стала медленно всыпать в порез пряность.

– Аааа! – заорал Мориц, дёргаясь. Но Хенси легко и быстро вернула его на место, прижимая к матрасу.

– Тссс, – тихо шикнула девушка. Она склонилась к спине парня и легко подула на воспалённую рану, ещё более усугубляя боль и раздразнивая болевые рецепторы.

– Что же ты делаешь? – шмыгнув носом, спросил Мориц.

– Делаю тебя покладистым и покорным, – ответила девушка, беря новую щепотку и засыпая ею несколько порезов.

– За что? – протянул он. – За… зачем?

– Потому что я кое-что хочу с тобой сделать, но мне не хочется тебя принуждать… Я хочу, чтобы ты был согласен. А твоего согласия, как видно, нужно добиваться…

– Я согласен! – выпалил Мориц, приподнимая голову и оборачиваясь, хотя в этом не было никакого смысла – на его глазах, по-прежнему, была плотная повязка для специфических сексуальных игр.

– Но ты же не знаешь, на что…

– Плевать, Литтл! – выпалил парень, часто облизывая пересохшие губы. – Только прекрати меня мучить! Прошу, прекрати…

– Уверен? – поинтересовалась девушка, беря новую щепотку перца, но не спеша приступить к делу.

– Уверен.

– Хорошо, – ответила Хенси, отряхивая руки от перца.

Мориц облегчённо вздохнул. Хенси продолжила:

– Помнишь, тогда, на том пустыре, ты менял мою свободу на наготу?

– К чему ты это?

– Ты дослушай… Я тоже хочу совершить обмен – ты соглашаешься на то, чего хочу я, а я, в свою очередь, оставляю тебя на сегодня в покое.

– Только на сегодня?

– Не наглей, Трюмпер, я же могу и передумать…

– Хорошо, – вздохнул парень. – Чего ты хочешь?

– Вставай раком.

Даже со стороны было заметно, как напрягся Мориц, и какая незаметная глазу волна холода пробежала по его коже. Подождав несколько секунд, Хенси спросила:

– Или будем всё делать насильно? Имей в виду, я не против, но… тебе же хуже.

– А ты думаешь, что, если я соглашусь, мне будет проще?

– Поверь мне, будет.

Мориц сидел ещё не менее минуты, пытаясь принять решение, но, скорее, пытаясь просто свыкнуться с неизбежным. Медленно перевернувшись, парень встал в указанную позу. Его щёки загорелись от стыда, потому он был рад тому, что лежит лицом в матрас и Хенси не может этого видеть, не может видеть его унижения.

– Молодец, – ядовито-елейным тоном сказала Хенси, оточенными движениями надевая чёрный страпон. – Обещаю, я буду предельно аккуратна с тобой… Даже подготовлю.

Мориц судорожно вздохнул, когда почувствовал прикосновения прохладных пальцев к своему заднему проходу. Девушка не обманула – она аккуратно массировала сфинктер парня, расслабляя, таким образом. Трюмпер нервно сглотнул и инстинктивно напрягся, почувствовав, как в него проникает один, а, следом, и второй палец. Парень зажмурил глаза, принимая поражение и молясь о том, чтобы всё это оказалось сном…

Но всё было реальностью. Девушка не обманула парня, но ей быстро надоела подготовка пленника. Освободив его тело от своих вечно прохладных пальцев, Хенси взяла его за бедра и приставила головку искусственного члена к его входу. Мориц сглотнул и в следующее мгновение напрягся, чувствуя, как в него начинает погружаться пусть не самый большой, но, всё же, весьма приличных размеров искусственный орган.

– Почему же ты такая извращенка? – спросил парень, когда у него внутри оказалась уже вся длина.

Удивительно, но ощутимой боли это не приносило, а вот с моральным комфортом всё было сложнее – это было унизительно и противно и его внутренние мышцы всё время сжимались, пытаясь вытолкнуть из тела инородный предмет. Поведя бёдрами назад, Хенси резко двинулась вперёд, вновь вгоняя искусственный член в задний проход Морица и выбирая такой угол, чтобы максимально сильно задеть простату. Трюмпера ощутимо тряхануло, и он охнул.

– Что? – лукаво спросила Хенси, вновь отводя таз назад и снова входя в тело парня, вновь повторяя тот же путь.

Мориц прикусил губу, чтобы не издать ни звука. Одно дело, терпеть подобное надругательство и мысленно клясть мучительницу и совершенно другое – скулить от удовольствия во время этой извращённой пытки.

– Ну, не молчи, Трюмпи. Неужели, я зря стараюсь? – спросила Хенси, продолжая медленно, мучительно и невыносимо приятно двигать бёдрами, заставляя Морица зажиматься и стискивать челюсти с такой силой, что начинали болеть зубы. – Как видно, зря, – вздохнула Хенси и подалась назад, почти полностью покидая его тело, после чего, резко вгоняя искусственный орган в задний проход парня, но уже совершенно под иным углом, который принёс только боль.

Трюмпер попытался податься вперёд, убраться от таранящего его «агрегата», но не вышло – ловко перехватив бёдра парня, Хенси начала с силой трахать его, заставляя кусать губы. Рот парня наполнил солоноватый металлический привкус крови из прокушенной уже в нескольких местах губы. Девушка двигалась и двигалась, муча, истязая, заставляя то желать кричать, то скулить – она постоянно меняла угол проникновения, перемешивая боль и острое наслаждение, сплетая их так близко и крепко, что уже было не разобрать – где и что.

Как бы Мориц не пытался сдерживаться, ему, всё же, не удавалось сдерживать задушенных сладостных вздохов и вскриков-писков боли. Он начинал ненавидеть себя, ему начинало казаться, что он конченный извращенец, потому что происходящее ему не просто нравилось – ему рвало от этого крышу.

Удобнее перехватив бёдра парня, вцепившись в них с такой силой, что, скорее всего, останутся синяки, Хенси в последний раз изменила угол проникновение, впредь придерживаясь лишь его. Мориц всхлипнул, подавившись воздухом – каждое движение, каждый толчок в глубине его тела отзывался до самых кончиков пальцев таким нестерпимым блаженством, что, казалось, проще умереть здесь и сейчас от сердечного приступа, чем пережить это, дойти до конца.

– Господи, Хенси, что ты творишь? – выкрикнул Мориц. – Прошу тебя, хватит!

– Неужели, тебе не нравится?

– Хватит… – он не смог произнести это слово нормально – сорвался на стон, что вызвало улыбку на лице Хенси.

Ещё несколько неимоверно глубоких и сладких движений и Мориц срывается, кончая и до крови впившись зубами в губы, но, всё равно, отчётливо застонав. Хенси совершила ещё несколько толчков, продлевая «пытку», ожидая, когда у парня прекратится последняя послеоргазменная судорога.

Вздохнув, девушка двинула бёдрами назад, покидая тело парня с характерным пошлым хлюпаньем. Несмотря на то, что Морица уже никто не держал, он продолжал стоять всё в той же позе ещё не меньше минуты. Внутри парня была пустота: пустота от изнуряющего экстаза и от ощущения того унижения и падения, вместе с которыми пришло нестерпимое блаженство.

Наконец-то, более-менее придя в себя, Трюмпер медленно перевернулся, садясь и поджимая ноги под себя. Он по-прежнему не мог видеть Хенси, но он кожей ощущал её присутствие. Всё это время девушка сидела на краю постели, в ногах, с лёгкой ухмылкой наблюдая за таким растрепанным и очаровательным в своей послеэкстазной растерянности парнем.

Встав, Хенси подошла к Морицу и склонилась к его уху, шепча:

– Я рада, что тебе понравилось, – она поцеловала парня в висок, отчего он вздрогнул.

– Зачем ты это сделала? – спросил Мориц, пытаясь отдышаться и унять набат сердца в груди.

В ответ Хенси лишь едва слышно хмыкнула. Она сняла с глаз парня повязку и развязала руки.

– Зачем ты это сделала? – твёрже повторил Мориц.

Хенси собрала все свои вещи и только потом ответила, склоняясь к самому лицу парня:

– Потому что, Трюмпер, мне нравится развлекаться по-разному. А ты – моя самая лучшая потеха. К тому же, разве тебе не понравилось?

Она опустила взгляд вниз и провела пальцами по животу парня, на котором были капли спермы. Мориц поджал губы. Ему было приятно и это, пожалуй, было хуже всего…

– Ладно, у тебя будет ещё время, чтобы привыкнуть, – сказала Хенси. – Потому что, Трюмпер, мне в равной степени нравятся все твои части тела: и член, и задница. А уж чем я буду пользоваться… решать только мне.

Ухмыльнувшись, девушка сняла с себя фуражку и надела на голову Морица, после чего встала и, забрав все свои вещи, покинула комнату парня.

«Наверное, – думал Трюмпер, глядя на дверь, – взывать к её разуму так же бессмысленно, как пытаться уговорить разъярённую кобру не кусать тебя. А ведь говорила, что любит… Как же мне понять тебя, Литтл? Интересно, ты хоть сама себя понимаешь?».

Глава 44

…Никогда не упрекай дьявола в его темноте, ибо и он когда-то был ангелом. Но и никогда не смей напоминать ему об этом…

Утром, когда Хенси проснулась и, как обычно, чернее тучи направилась в душ, Филипп вздохнул и зашёл в её спальню. Девушка ненавидела, когда домработник убирался, если она была в помещении, а, с учётом того, что она могла ворваться чёрным смерчем в спальню в любую минуту, единственным шансом убраться в ней – было сделать это, пока девушка принимает ванную.

Парень быстро разобрал завал на прикроватной тумбочке, после чего открыл её и, стараясь не обращать внимания на странное содержимое, вроде непонятных таблеток, странного маленького свёртка без опознавательных надписей и фалломинатора, принялся раскладывать всё вышеуказанное в более или менее логичном порядке. После, он протёр везде пыль, застелил кровать, которую Хенси, за время своего беспокойного сна, умудрялась смять так, что складывалось чувство, будто на ней происходила оргия не менее, чем из десяти человек.

Покончив с постелью, Филипп направился к шкафу. Хенси любила, чтобы одежда в шкафу была развешена так, чтобы была возможность быстро найти нужную вещь, но, всякий раз, раздеваясь, она не утруждала себя тем, чтобы повесить одежду на вешалку и просто швыряла её в шкаф. Потому у парня-домработника всегда была работа. Хенси не особо любила порядок, но требовала от мальчишки его поддержания. Но, как бы тщательно не убирался парень, всякий раз, уже к вечеру брюнетка вновь наводила полный беспорядок в своей комнате, а то, и во всём доме. Складывалось такое впечатление, будто она не просто человек, а злой и сумасшедший гений, царствующий над хаосом. Впрочем, в этом была доля правды…

Развесив одежду и отложив ту, что нуждалась в стирке, Филипп закрыл основную секцию шкафа и перешёл к той, где хранилось бельё. Ему было не очень комфортно копаться в нижнем белье брюнетки, но её это совершенно не смущало, потому ему приходилось давить собственное смущение и делать то, что приказали.

Шкаф с одеждой был очень высоким, потому парню, несмотря на достаточно высокий рост, приходилось вставать на носочки и тянуться к последним полкам, чтобы разобрать, что там лежит. Нащупав стопку одежды, мальчишка потянул её на себя, не ожидая того, что поверх вещей покоится ещё одна вещь…

Он ойкнул и отошёл, потирая несильно ушибленную голову и непонимающе смотря на место, где только что стоял. Там, на полу, валялась вывернутая коробка из-под обуви, а рядом лежала увесистая стопка писем, перетянутых красной лентой.

«Интересно», – подумал парнишка, вытягивая шею и смотря на непонятную находку.

Он насторожено оглянулся в сторону ванной, откуда всё ещё слышался отчётливый шум воды. Ему было страшновато, но любопытство победило. Аккуратно, словно мелкий воришка, он снова подошёл к шкафу и опустился на колени, с интересом рассматривая потрепанную стопку старых, на вид, писем.

Несколько секунд помедлив, Филипп, всё же, решился и взял конверты в руки, разглядывая. Перевернув стопку, он прочитал на обратной стороне нижнего конверта адрес получателя, его имя, а, также, имя отправителя.

– Симоне Литтл, – прочитал парень, – от Хенси Литтл.

«Симона Литтл… – нахмурился парнишка, вновь оглядываясь на дверь. – Интересно, кто это?».

Филипп помедлил ещё, ему было сложно решиться, но молодой и пытливый ум, а также некоторая безбашенность, так и подбивали его посмотреть, что же там – внутри загадочных конвертов? Решившись, мальчик кивнул сам себе и, аккуратно развязав ленточку, взял в руки первый конверт. Он не был заклеен, как и все остальные, потому, по идее, Хенси никак не могла догадаться о том, что парнишка пытался проникнуть в такую тщательно охраняемую и страшную тайну её прошлого…

Он достал из конверта листок, исписанный неровным почерком и начал читать.

«Письмо от 11 мая 2007 года:

«Здравствуй, мама. Наверное, тебе странно видеть такое вычурное приветствие от меня? Просто, мама, дорогая моя, любимая моя, я действительно желаю тебе здоровья, а ведь именно это и кроется в моих словах? Мама, скажи, почему ты не ответила на моё предыдущее письмо? Мам, не ври мне, прошу. Тебе плохо? Макей говорит, что ты болеешь, так давно болеешь…

Мам, я переживаю за тебя. Да, это смешно звучит, если учитывать то, в каком положении я сама нахожусь, но это так. Мама, ты же знаешь, что ты – мой самый дорогой и близкий человек на всём белом свете, ты и Макей. Я могу пережить даже свою боль, но вашу – никогда. Мам, напиши мне честно, если тебе так нехорошо, что ты не можешь отвечать, я перестану донимать тебя своими письмами, я же всё понимаю… Понимаю, как тебе, должно быть, нелегко сейчас.

Мне действительно кажется, что с тобой что-то не так, этот страх съедает меня, мам. А ещё Макей… Он не приходил ко мне уже три дня. Я пытаюсь держаться, разум говорит мне, что он не обязан быть со мной каждый день, но я ничего не могу с собой поделать. Мне кажется, что я становлюсь параноиком. Мне всё время чудятся какие-то страшные вещи, я всё время боюсь чего-то.

Мама, мне бы очень хотелось, чтобы ты была рядом со мной, пусть не каждый день, пусть всего по часику, но была. Мама, ты нужна мне, очень нужна. Прошу тебя, ответь мне.

Просто напиши мне, прошу, расскажи, как ты себя чувствуешь, как проходят твои дни. Я не буду делать это письмо длинным, чтобы не заставлять тебя вдумываться в какие-то растянутые мысли и речи, просто скажу, что я почти в порядке, а ты?

Мама, напиши мне, как получишь письмо.

Люблю тебя.

Твоя дочь Хенси»».

Дочитав, мальчишка нахмурился. Прочитанное казалось немного странным, оно совершенно не вязалось с образом его холодной и жёсткой начальницы, которая могла серьёзно покалечить и морально растоптать за малейший проступок. В этих письмах она, Хенси, была милой, слабой и такой уязвимой. Сделав скидку на то, что она была тогда его ровесницей и за годы могло многое измениться, Филипп открыл второе письмо, вчитываясь в дрожащий почерк. Ему было очень интересно узнать, что же за тайна кроется за спиной Хенси, потому он даже не задумывался над возможными последствиями своего непозволительного поступка.

Он начал читать:

«Письмо от 22 мая 2007 года:

«Привет, мама. Ты вновь не ответила мне, но я не сержусь на тебя. Наверное, у тебя есть причины для молчания. Я только лишь надеюсь, что эти причины не столь серьёзны. Мама, может быть, ты нашла работу и потому не можешь отвечать мне? Скажи, я не обижусь, я всё понимаю. Ты так долго ждала этого, я же видела, что тебе нелегко сидеть на шее Макея, хоть он и не против этого. Ты всегда была самостоятельной и меня приучала к тому же.

Мама, у меня тут очень много времени для мыслей, точнее, кроме мыслей мне и делать-то нечего. В прошлой моей палате был телевизор, а в новой нет. Конечно, выбор каналов был скуден, но всё лучше, чем смотреть в стену, рисуя на ней своим воображением. Врачи говорят, что телевизор вреден для пациентов, тормозит выздоровление, я не очень им верю, хотя, по идее, должна. Никогда не слышала о вреде телевизионных передач для больных, разве что для психически больных, у них яркие и эмоционально насыщенные картины могут спровоцировать приступ, но я же не психически больная?

Конечно, нет! Даже самой смешно… Скорее всего, врачи просто перенесли телевизор себе в ординаторскую, а пациентам говорят, что это для их блага.

Ой, мам, кто-то идёт, так что, заканчиваю. Ответь мне сразу же, как получишь это письмо.

Целую и скучаю.

Твоя любящая дочь Хенси»».

Письмо от 27 мая 2007 года:

«Привет, мама. Знаешь, мне начинает казаться, что ты забыла про меня. Конечно, это звучит смешно – можно найти замену жене или мужу, но замену ребёнку найти нельзя, так ведь? Мама, просто напиши мне, что происходит, хотя бы два слова: «я работаю», «я обиделась» – что угодно! Мне просто нужно знать, что ты в порядке.

Я очень скучаю, мама, ты нужна мне, честно, нужна. Да, Макей приходит ко мне почти каждый день, только как-то было, что он не появлялся у меня, но… Мам, это не то, мне стыдно, что я это пишу (ты ведь не покажешь это письмо Макею?), но мне не хватает тебя. Понимаешь, есть такое, что я не могу обсудить с ним.

И, мама, не хочу тебя учить, но, прошу, будь внимательнее к Макею. Извини, что пишу это, но, мне кажется, что с ним что-то не так. Не бери особо в голову, просто больше будь с ним.

На сегодня это всё.

Крепко-крепко обнимаю.

Твоя Хенси».

Письмо от 13 июня 2007 года:

«Мама, что происходит? Я в этой больнице уже почти два месяца, мне сказали, что вот-вот выпишут меня, но это вот-вот всё никак не наступает. Мама, скажи мне, в чём дело? Почему ты не отвечаешь мне? Макей больше не говорит, что ты болеешь, он больше ничего не говорит.

Мама, я не хотела этого говорить, я пыталась обратить на это твоё внимание, но, как я вижу, ты не услышала меня. Мама, с Макеем что-то происходит. Раньше он всегда приходил весёлый, шутил, пытался развеселить и меня, а в какой-то момент всё изменилось. Мама, это всё из-за меня?

Помнишь, я писала тебе, что он не приходил ко мне три дня? После этого он изменился. Мама, он стал грустным и каким-то помятым, а ещё… Мама, прости, но от него почти каждый день пахнет алкоголем, сильно пахнет. Мам, он начал пить? Как так получилось? Это из-за меня? Господи, мам, ответь мне! Я схожу с ума от этого чёртового неведенья!

Мама, где ты?! Где ты, когда так нужна мне?!»

Письмо от 15 июня 2007 года:

«Здравствуй, мама. Я хочу попросить у тебя прощения за прошлое письмо, я не имела права кричать на тебя, пусть даже письменно. Мама, я очень люблю тебя и ни в чём не виню. Если ты не приходишь и не отвечаешь, значит, так надо.

Извини, но у меня как-то сейчас ничего не пишется. Ещё раз прости меня.

Твоя любящая (и надеюсь – любимая) дочь Хенси».

Письмо от 17 июля 2007 года:

«Макей сегодня плакал. Это очень странно, он просто пришёл и всё время плакал, когда я пыталась спросить его, в чём дело, он говорил что-то о том, что всё будет хорошо, что мы непременно справимся. От него сильно пахло алкоголем, он был пьян. Как бы мне не хотелось не верить в это, это было так.

Это ужасно, мама, мне было страшно. Страшно за него, за себя. Я не понимала, что происходит, и я продолжаю не понимать. Его выгнали врачи, когда увидели, в каком он состоянии. Я пыталась упросить их оставить его, но меня не послушали. Он был со мной всего полчаса, и весь оставшийся день я провела в одиночестве.

Мама, прошу тебя, ответь мне, что происходит? Я не маленькая, я всё пойму. Прошу тебя, отвечай скорее и приходи, я очень тебя жду.

Твоя любящая дочь Хенси».

Письмо от 30 июля 2007 года:

«Прости меня, мама, я врала тебе. Я говорила, что со мной всё хорошо, что я в порядке, но это не так, прости. Это слишком сложно, я думала, что смогу пережить всё, справиться, но я не смогла. Не смогла. Мама, прости меня и прощай. Прошу тебя, позаботься о Макее, он стал совсем странным последнее время.

И, не знаю, могу ли я просить об этом, но я бы хотела, чтобы вы завели нового ребёнка – общего. Он будет расти и радовать вас, отвлекать от того, что произошло со мной, а я буду следить за ним сверху, если, конечно, загробная жизнь существует.

Я не хочу, чтобы вы помнили и плакали обо мне.

Прощайте, ваша Хенси».

Письмо от 24 августа 2007 года:

«Я вновь хочу начать своё письмо с извинений, мне начинает казаться, что это моя судьба и удел – быть виноватой. Прости, мама, прости, что я хотела убить себя. Я уверена, что ты знаешь о произошедшем.

Я пыталась убить себя, мама. Прости меня, простите меня. У меня сердце разрывалось, когда ко мне пришёл Макей, когда смотрел на меня. Он впервые накричал на меня, сказал, что я должна быть благодарна судьбе за то, что осталась жива, а я так низко поступаю. Поступаю слабо.

Мне стыдно, мама, но я разозлилась на него. Я накричала и прогнала его, сказала, что это не его дело и ему никогда не понять, что я испытываю. Мне стыдно и одновременно нет, это так странно.

Мама, мне кажется, я схожу с ума. После моей попытки суицида меня перевели в психиатрическую больницу. Поэтому я так долго не писала тебе, я лежала в отделении для буйных, связанная по рукам и ногам. Меня кормили с ложечки, мыли и кололи чем-то, а потом колоть перестали и стало совсем невыносимо. Мама, прошу тебя, забери меня отсюда! Ты не представляешь, каково это – лежать, привязанной к кровати, не иметь возможности даже пошевелиться, отвлечься, а в твоей голове бесконечно прокручиваются воспоминания и мысли. Страшные мысли!

Мама, забери меня, прошу, забери! Мне страшно! Меня больше не привязывают, но я чувствую, что малейшая ошибка с моей стороны и я вновь окажусь в этой комнате с мягкими стенами! Я не хочу, мама, я не хочу…

Прости меня, но лучше бы я умерла, потому что то, что сейчас происходит – невыносимо. Может быть, Макей прав и я просто неблагодарная дурочка, но я на самом деле выживаю с трудом. Да, мама, именно выживаю, потому что это – не жизнь. Мама, я месяц не видела солнца – в той комнате с мягкими стенами не было окон. Я так боюсь вновь оказаться там…

Мама, умоляю тебя, забери меня! Забери, прошу! Забери! Мамочка, ты нужна мне! Ты – моя последняя надежда, прошу, не дай мне сломаться.

Я люблю тебя.

Твоя Хенси».

Письмо от 31 августа 2007 года:

«Мне кажется, это конец. Мама, Макей не приходил ко мне уже неделю. Я просила врачей дать мне телефон хотя бы на минуту, хотя бы на полминуты, чтобы позвонить ему, узнать, что он в порядке, но они послали меня. Послали, мама!

Они странно на меня смотрят, смотрят так, словно я ненормальная. Но я ведь нормальная? Мамочка, прошу, ответь мне, скажи, что всё будет хорошо! Я не верю в это, но я так хочу верить! Мамочка…»

*далее письмо было размазано от слёз.

Письмо от 14 сентября 2007 года:

«Макей приходил всего один раз, но его не пустили ко мне. Я видела его в дверях, он шатался и с трудом стоял на ногах. Мама, мне было так страшно видеть его таким! Видеть, как его выводит под руки охрана…

Мама, что у вас происходит? Я нахожусь в больнице уже пятый месяц, зачем это, мама? Все мои травмы и раны давно зажили, почему меня не выпускают? Почему ты не отвечаешь мне? Что происходит с Макеем?

Что происходит, мама?! Я здесь – как в тюрьме! Даже хуже! В тюрьме хотя бы есть сокамерники и иногда выводят на прогулку, здесь же нет ничего. Ничего, мама! В первой больнице была нормальная обстановка, хоть какое-то человеческое общение, а здесь этого нет! Мама, вокруг одни психи! Прости меня, мама, за такие некрасивые слова, но это так. Я вчера пыталась заговорить с женщиной, а она такое начала говорить… Мама, мне стало страшно, у меня случилась истерика от её слов! Она больная, больная! А я – нет! Так почему же меня всё ещё держат здесь? Почему, мама? Почему ты не отвечаешь мне уже пять месяцев?

Я написала тебе десятки писем и не на одно ты не ответила. Может быть, я тебе больше не нужна? Мама, пожалуйста, ответь, ты не понимаешь, как страшно чувствовать себя не нужным и покинутым в этой темнице.

Ответь мне, как получишь письмо.

Твоя любящая дочь Хенси».

Письмо от 21 сентября 2007 года:

«Вчера ко мне пришли врачи и сказали, что я покидаю больницу. Мама, я так обрадовалась! Я думала, что вот-вот обниму тебя, наконец-то расспрошу обо всём, я верила, мама…

Но не сбылось. Мама, меня просто перевезли в какую-то другую больницу. Она выглядит гнетуще и персонал здесь какой-то злой, нечеловечный. Они ведут себя так, словно я дикое животное, а не человек. У меня возникает чувство, будто я корова, привезенная на убой. Почему так, мама? Почему ты позволила им отправить меня в подобное место?

У нас закончились деньги? Да, наверное, предыдущая больница была дорогостоящей. Если так, то я пойму, я не хочу, чтобы вы работали на моё лечение, но… Но, мама, почему вы не заберёте меня? Я не буйная, я клянусь, мама! Я не несу вам угрозы! Пожалуйста, забери меня, мне страшно…

Я люблю тебя.

Хенси».

Письмо от 30 сентября 2007 года:

«Мама, мамочка, прошу тебя, забери меня отсюда! Мне страшно, мне очень страшно! За стеной всё время кто-то кричит, кричит так, что у меня кровь в венах стынет, а врачи…

Господи, мама, я не знаю, как написать это… Мама, врачи говорят, что за стеной никого нет, и никто там не может кричать. Они издеваются надо мной! Издеваются, потому что я слышу эти крики! Слышу! Мамочка, умоляю тебя, забери меня! Забери! Почему вы не слышите меня?

Мама, я схожу с ума! Я боюсь, мама!

Я очень тебя люблю, люблю Макея, прошу вас, заберите меня отсюда».

Письмо от 2 октября 2007 года:

«Мама, прости меня, думаю, ты уже знаешь о произошедшем. Мне жаль, что твоя дочь столь ужасна, но я не могла иначе. Мама, прости меня, но после того, что со мной случилось, я никого не могу к себе подпускать, никого чужого, а она не понимала…

Она не послушала меня, мама. Она – новенькая медсестра, пришедшая осматривать меня. Я сказала, что не буду раздеваться, грубо сказала. Мама, пойми меня, я только проснулась на тот момент, да, мам, я почти всё время сплю. Мне снился ужасный кошмар – один из тех, что мучают меня днями и ночами, но я расскажу тебе об этом в следующий раз.

Мама, мне было плохо, мне было очень плохо, всё произошедшее вновь ожило перед моими глазами, я даже почувствовала ту боль… Мама, мне было не до неё! Пойми меня! А она…

Она попыталась убедить меня, а потом решила, что сможет раздеть меня самостоятельно. Это было ошибкой, мама. Я не смогла этого стерпеть, не смогла вынести! Когда я почувствовала, как чужая рука касается меня, начинает стягивать футболку, во мне что-то замкнуло.

Мама, это какой-то животный ужас, я вновь перенеслась в тот день, на тот чёртов пустырь, где меня растоптали. Я не понимала, что творю. Я набросилась на неё, мама, набросилась с кулаками. Она не ожидала этого. Я била с такой злостью и ненавистью, с таким остервенением, что она даже не имела возможности дать мне отпор. Я не видела её, я не чувствовала себя, а потом…