Текст книги "Тени. Книга 2. Что, если у каждого есть второй шанс?"

Глава 8

Эй, мисс Убийца,

Могу ли я заставить красоту остаться,

Если лишу себя жизни?

Afi, Miss Murder©

Выписавшись из больницы, Хенси первым делом оценила свой, их с Себастьяном дом – к её удивлению, он пострадал сильно, очень сильно, куда сильнее, чем она сама. Наняв лучших рабочих и оплатив ремонт, который вылетел в кругленькую сумму, девушка наказала выставить его на продажу, как только его приведут в презентабельный вид. Та сумма, которую она запросила за него, казалась копеечной, смешной. Она такой и была – Хенси не было надобности зарабатывать на продаже дома или хотя бы покрыть этим свои расходы на него, она просто хотела избавиться от очередного «места, где живут призраки памяти». К тому же, Хенси понимала, что с его историей, не каждый захочет там жить, строить своё счастье, а скрывать правды она была не намерена…

Она понимала, что милый доктор Ашот узнает о её выписке, но не стала утруждаться тем, чтобы рассказать ему об этом лично. Она уходила, как обычно, по-королевски чинно, по-английски незаметно, словно тень выскальзывая из очередного места, что ей опостылело.

Билет за самолёт, место назначения: «Франция, Париж», где она собиралась закончить очередную маленькую историю. Право, Хенси всегда любила красивые и вычурные жесты, пожалуй, даже слишком любила…

У неё с собой была лишь одна сумка с одеждой – большинство старых вещей она сдала, избавилась от них: они слишком пропахли дымом и прошлым. И, если дымный запах можно вытравить, то прошлое не сотрёшь, не выведешь даже самым сильным отбеливателем.

Ожидая посадки, девушка лениво, не заинтересованно оглядывалась по сторонам, рассматривая многочисленных людей, которые так же, как и она ожидали своего рейса, своего нового счастья, новой жизни…

«Какие глупые, – думала она, наблюдая за молодой девушкой, которая увлечённо разговаривала по телефону, обсуждая долгожданный переезд за океан. – Вы бежите от места, от вещей и людей… А бежать нужно лишь от себя, потому что всё дерьмо, что портит человеку жизнь, он носит внутри себя. Это делает всякий побег и перелёт, даже на десятки тысяч километров, бессмысленным… От себя не убежишь».

– Можно? – Хенси подняла глаза, смотря на девушку, которая подошла к ней и указывала на соседний стул, спрашивая разрешения сесть.

– Пожалуйста, – ответила девушка, убирая свою сумку, бросая её на пол.

Как только «соседка» села рядом, Хенси отвернулась, сразу показывая ей, что не настроена на дружескую или любую другую беседу. Ей не нужны были новые знакомства и друзья, забыть бы и избавиться от старых…

И вот время подходит, объявляют её рейс. Хенси, не спеша, встаёт и, закинув на плечо тяжёлую дорожную сумку, ровным и твёрдым шагом идёт к стойке регистрации – последней черте между ней и будущим.

«Как мило, – думала девушка, смотря за тем, как в её паспорте ставят очередную печать. – Люди полагают, что у них так много времени, что у них в распоряжении вся их жизнь, но, на самом деле, у человека только и есть, что настоящая данная секунда. И то, она, секунда, слишком быстро утекает – только моргни и твоё настоящее уже стало прошлым».

Заняв своё место, даже не взглянув на тех, с кем ей придётся провести следующие двенадцать часов своей жизни, Хенси натянула на глаза чёрную повязку для сна и откинулась на сиденье, заранее пристёгиваясь, чтобы её после не тревожил дотошный и такой заботливый персонал.

Самолёт загудел, поехал, начал стремительно разгоняться и в тот самый момент, когда он оторвал свои шасси от взлётной полосы, девушка провалилась в сон. Последней мыслью в её гаснущем, проваливающемся в темноту сознании, было:

«Жаль, что я совершенно забыла купить спиртного. Стоило выпить, мало ли, проснусь раньше, чем мы приземлимся, а так этот путь станет совершенно невыносимым…».

Глава 9

Самолёт приземлился в 22:03 по местному времени, в Париже начиналась, зарождалась густая поздно-зимняя ночь, которая была лишена звёзд, слегка туманна и не в меру влажна. Она оставляла на волосах вновь прибывших гостей и новоиспечённых жителей города влажную плёнку, оседала на коже не морозной, но неприятной изморозью.

«Да уж, – думала Хенси, остановившись на крыльце аэропорта; мимо неё пробегали разные люди, подобно муравьям. – Париж – город влюблённых, что ж, как видно, твоя сказка, дорогой город, так же не состоятельна, как и сама любовь…».

Такси, название лучшего отеля города, где Хенси уже некогда – и не раз – останавливалась, но её едва ли там могли вспомнить. Пять лет назад она была знаменитой, публичной личностью, но за это время – время отшельничества и уединения, Хенси успела отойти от всех дел, даже последнее своё дело, которое не требовало особых усилий с её стороны, но приносило доход, девушка закрыла, заморозила. Почти семь лет назад девушка открыла сеть магазинов одежды, которые, со временем, приобрели популярность и стали приносить значительный доход, расползаясь сетью по многим городам Европы. Но, уезжая, убегая прочь из Старого Света, Хенси закрыла их, закрыла все до одного, становясь, фактически безработной.

Приветливый персонал, натянутые – или нет – улыбки, одна горничная узнаёт её, на щеках девушки вспыхивает румянец. Хенси ухмыляется, вспоминая, как прекрасно провела время с этой, тогда ещё совсем юной, восемнадцатилетней девушкой. Сейчас ей было двадцать четыре и, судя по животу, она была на четвёртом месяце беременности.

– Не ходи ко мне в номер, – сухо приказала Хенси, останавливаясь в дверях и преграждая путь работнице.

– П… Почему, мисс Литтл?

Видно, девушка прекрасно помнила, на что способна её именитая и вздорная гостья, Хенси не могло не льстить, не приносить удовольствия это смятение, необъяснимый страх в глазах работницы отеля.

– Потому что, дорогая, – ответила Хенси, вздыхая, слегка наклоняясь к девушке. – Ты беременна…

– Но я прекрасно себя чувствую, – возразила девушка и тут же осеклась, втягивая голову в плечи.

– Рада за тебя, – сухо ответила Хенси. – Но я постоянно курю, пью и дебоширю, – она едва заметно ухмыльнулась уголками губ. – Я не хочу, чтобы ты этим дышала, да и, сомневаюсь, что ты хочешь, чтобы в тебя, в подобном положении, полетел стакан. Мне казалось, ты меня хорошо помнишь… – Хенси хмыкнула и сложила руки на груди, ожидая ответа.

– Помню, мисс Литтл, – тихо ответила девушка.

– Вот и умница. Надеюсь, ты меня услышала.

– Но этот этаж обслуживаю я…

– Обслуживай, сколько влезет, но ко мне не ходи. Понятно? – Хенси склонилась к ней ниже. В её глазах полыхала сталь, а в крови играла никотиновая ломка, била по нервам. – Или тебе нужны проблемы? – она сощурилась, впиваясь своим тяжёлым взглядом в девушку.

– Нет, мисс Литтл, извините…

– Всё понятно?

– Понятно, мисс, – кивнула запуганная, растерянная девушка. – Я попрошу кого-нибудь подменить меня.

– Умница, – хмыкнула Хенси. – Если мы договорились, можешь быть свободна.

Не дожидаясь, пока горничная отойдёт от двери, Хенси закрыла её, едва не ударяя девушку по лбу. Вздохнув, она прошла в спальню с невообразимо большой для одного кроватью, бросила сумку в кресло и стала искать сигареты, которые, как обычно, завалились на самое дно.

Закурив, насладившись несколькими глубокими затяжками, она сбросила мешковатую кожаную куртку, оставляя вещь валяться на полу, перешагнула через неё и пошла в ванную комнату, смыть усталость и пыль дороги.

Привычное умывание ледяной водой, намокшие на лицо, иссиня-чёрные, выкрашенные в темноту до самое сути, пряди чёлки; будильник на без двадцати четыре – всего пять часов осталось спать. Раздевшись до трусов, наконец-то оставшись в своём любимом виде, девушка рухнула на огромную постель, не расстилая её, обнимая подушку и зарываясь в неё носом.

Когда Хенси уже почти отошла в мир Морфея, её дремоту прервал отчётливый писк изнывающего механизма.

– Грёбанная железяка! – выругалась девушка, садясь на кровати, слишком резкими, грубыми движениями сдирая с протеза материал идеальной, почти настоящей кожи, отделяя его от остова своей руки.

Целых пятнадцать минут ей потребовалось на то, чтобы поставить «руку» на подзарядку и вернуться в постель, рухнуть, подобно подбитому солдату, закрывая глаза и пытаясь расслабиться, разгладить хмурую складку между бровей.

«Заряда протеза хватает на неделю, – говорил Ашот, устанавливая ей новую руку. – Но лучше заряжай его раз в три дня, чтобы точно не было непредвиденных обстоятельств».

Естественно, Хенси проигнорировала слова доктора, плюнув на предосторожности и, обыкновенно, дождавшись тех самых «обстоятельств», которые не оставят выбора и выхода.

«Жаль, – думала она, проваливаясь в нервный, нездоровый сон, который точно не обещал отдыха. – Жаль, что себя нельзя поставить на подзарядку, подсоединить на ночь к сети, а утром проснуться полной сил и живой…».

Тишина и темнота, предрассветная тревожная дымка и синтетический, не громкий, но назойливо-неприятный писк будильника. Хенси ищет его рукой, первой мыслью выступает разбить ненавистный механизм об стену и спать дальше, но девушка быстро вспоминает о своём «деле», отнимая помятое лицо от подушки и разлепляя совершенно не отдохнувшие, покрасневшие от недосыпа глаза.

Душ, приказ принести в номер завтрак, и побыстрее, скомканный приём пищи и вот она уже готова к выходу. Одевшись совершенно не по погоде и «не с плеча» – за время, проведённое в больнице, Хенси заметно похудела и потеряла в мышечной массе – она прихватила пакет, в котором хранилось то самое «дело», которое заставило её проснуться в такую рань, и покинула номер, нервно захлопывая дверь, едва не выдирая ручку с корнем.

Пять часов для зарядки протеза были слишком малым сроком, в идеале ему требовалось часов двенадцать, а лучше – сутки, но у неё не было столько времени. Всей душой надеясь на то, что «рука» не выйдет из строя в самый неподходящий момент, девушка спустилась в бар, который, на её радость, работал круглосуточно, с огромной переплатой купила бутылку любимого рома и покинула здание отеля.

На улице было зябко и мокро, туманно. Лёгкая кожаная куртка не грела, как не кутайся. Натянув ворот повыше, застегнувшись до конца, девушка побрела по пустынным улицам – за всё время ей встретились лишь четверо прохожих, двое из которых были дворниками.

Она знала, куда идти: путь был не близкий, но и не настолько далёкий, чтобы заставить её воспользоваться такси. Через полчаса, опоздав на семь минут к намеченному времени, она была на месте. Мост над Сеной – прекрасное место для прощания с прошлым и 4:27 на часах – идеальное время – время психов и поэтов, но Хенси не намерена была прыгать в эту мутную, кажущуюся слишком чёрной и зловещей воду. Это было всего лишь красивым жестом, идеальным прощанием.

Девушка вздохнула, потёрла озябшую ладонь и открыла бутылку, прикладываясь к ней, опустошая залпом на четверть. Ей хотелось напиться как можно быстрее, ощутить этот приятный «огонь» в своих замёрзших венах. Ром не заставил себя ждать…

Через минут десять Хенси уже прилично захмелела, она улыбалась, глядя в ночное небо, где ещё не было видно света рассвета, но он уже ощущался.

«Новый день, – думала она, впиваясь взглядом в низкие тучи. – Вот-вот настанет новый день, что ж, пора…».

Развернув свёрток, девушка достала оттуда урну с прахом – с прахом единственного друга и, пожалуй, единственного человека, который её на самом деле понимал.

«Но не срослось», – подумала она, ставя сосуд на широкие перила.

– Поверь, – тихо сказала она, – так будет лучше, – девушка вновь устремила свой взгляд в небо, щурясь, сжимая механическими пальцами горло бутылки. – Я спасла тебя, спасла от самого себя, – продолжала она странный диалог с тем, кто её уже никогда не услышит. – Если бы меня кто-то так спас, я была бы благодарна…

Она сделала долгую паузу, думая о чём-то своём, поднося бутылку к губам и делая большой, особенно горький и жгучий глоток, жмурясь.

– Но меня не спасли, – грустно констатировала она. – Даже я сама не смогла себя спасти. Поверь мне, Себастьян, я тоже хотела уйти, но старушка-смерть не хочет меня, не хочет, вот и всё! – она развела руками и пьяно рассмеялась.

Это выглядело ненормально и жутко, здоровый человек не мог так смеяться, не мог обладать таким взглядом, но Хенси и не претендовала на звание «здоровой», она просто была собой… Той собой, которой её сделала когда-то, растоптав на пустыре между гаражами, бросив гнить в мягких стенах психиатрической больницы, вынудив на убийство, во имя защиты своей уже несуществующей чести, отняв у неё последнюю надежду на счастье, когда она в него почти поверила…

– Просто, Себастьян, – продолжила Хенси. – Жизнь – это дерьмо, дерьмо и боль. Как-то так получается, что, если ты сам всё не испортишь, кто-то непременно тебе поможет. Может быть, ты имеешь право злиться на меня за то, что я отняла у тебя то, что ты называл жизнью. Имеешь право, – Хенси хмыкнула и сделала глоток. – Но, прошу, не снись мне. В призраков я не верю, а «духов памяти» мне и без тебя хватает…

Вновь воцарилась тишина, молчание. Спустя, наверное, минут пять, Хенси вновь заговорила, поднимая бутылку, как для тоста:

– Что ж, Себастьян, дорогой мой мальчик, выпьем же за твой покой, ты его заслужил!

Слишком широко, для подобной ситуации, улыбнувшись, девушка отпила рома, сделала слишком большой глоток, от которого горло начало щипать, и поднесла бутыль к урне.

– За тебя! За нас! За то, чтобы хоть кто-то обрёл этот пресловутый покой…

Она чокнулась с урной, не рассчитывая силу. Сосуд задрожал, «затанцевал» на месте, опасно наклоняясь. В самый последний момент девушка успела схватить его, удержать от падения в «чёрную бездну» Сены.

– Рано ещё, мой мальчик, – пьяно, слишком ласково сказала она, поглаживая бок урны. – Рано… Не нужно от меня убегать, я тебя и так отпущу, только поговорю с тобой по душам. Знаешь, – она вздохнула и вновь уставилась в ночное небо, – мне так не хватает наших разговоров и твоего наивного оптимизма… Ты был хорошим мальчиком, очень хорошим. Но тебе, отчего-то, с самого детства везло не на тех людей…

Она ещё долго что-то говорила, молчала и вновь говорила, смеялась, почти плакала, улыбалась и материлась, говорила добрые слова и ругала: себя, жизнь, всех.

Прошло не меньше часа прежде, чем всё было сказано, прежде, чем закончились слова и, казалось, кончились эмоции, которые, то накрывали Хенси с головой, то являлись самым недоступным дефицитом, самым недосягаемым.

– Что ж, – она вздохнула, выпуская облачко пара изо рта. Вдалеке уже начал рождаться едва заметный рассвет. – Думаю, мы сказали друг другу, всё, что хотели, – она болезненно улыбнулась, изогнула губы. – Ты сказал всё ещё тогда, я сейчас… Думаю, нам пора прощаться.

Выдохнув, взглянув на остатки рома, которые плескались на дне бутылки, девушка сняла с урны крышку, несколько секунд посмотрела на серый прах, который некогда был живым человеком.

«Какая ирония, – думала она. – Ты пережил всё, ты верил в лучшее, а я нет… Нет… и никогда. Но вот сейчас я жива, я стою здесь, на этом мосту, на твоей родине, а ты… А ты, мой милый мальчик, ты сейчас лишь прах, пепел. Тебя больше нет. Надеюсь, ты рад тому, что хоть в самом конце, хоть посмертно вернулся на родину. Прощай, Себастьян».

Она наклонила урну и, помедлив несколько секунд, вытряхнула содержимое, сбрасывая его вниз, пуская по ветру, который подхватил прах мальчишки, рассеивая его в воздухе, опуская на черную гладь реки, что едва слышно плескалась внизу.

Внезапно налетевший порыв ветра рассеял остатки праха, унёс далеко и навеки, навсегда стирая из памяти мира того, кто когда-то ходил по этой земле, жил и верил, дышал, на что-то надеялся. Поправив растрепанную ветром чёлку, Хенси закрыла крышку урны, поставила её на перила. Помедлив несколько мгновений, она положила ладонь на бок сосуда, погладила, а затем толкнула, опрокидывая его вниз. Негромкий удар урны о воду заставил её едва заметно улыбнуться. Это был конец, очередной конец некой истории, чьей-то жизни, которая так или иначе была связана с ней, с Хенси, что, собственно, её и сгубило.

«Мог ли ты жить, не будь меня? – думала она, закуривая. – Наверное… Жил бы себе и дальше у Тимоти или ещё кого-нибудь, шарахался всех. Может быть, вновь оказался в борделе, на панели… Ты был слишком хорошим, ты был ангелом, а я… – она тяжело вздохнула и вновь крепко затянулась дымом, удерживая его в лёгких и выдыхая вместе со словами: – Ты был ангелом, Себастьян, а я – дьявол, таким, как ты, не место рядом со мной. Рядом со мною может быть лишь кто-то такой, кто пал также, как я. И это ни разу не ты. Извини, что не смогла объяснить тебе этого, а поступила так, как поступила. В конце концов, я предлагала тебе уйти. И Бруно предлагала… – она сделала паузу, щурясь, задумываясь. – Но он не ушёл и нашёл свой бесславный, совершенно не героический конец. И ты, мой мальчик, пошёл по его стопам. Запомни, Себастьян, есть такие люди, которых нельзя спасти, есть такие люди, которых опасно любить».

Она бросила несколько недокуренную сигарету в реку и вздохнула, пряча руки в карманы, делая шаг назад.

– Я тоже хотела быть счастливой, – прошептала она, глядя в небо. – Хотела и не смогла, не сумела. Но спасибо тебе за то, что, благодаря тебе, хоть на день, хоть на одну ночь, но я поверила в то, что всё может быть иначе. Всё было бредом и ошибкой, но эта та ошибка, о которой не принято жалеть, хоть я и жалею… Знаешь, Себастьян, мы с тобой действительно похожи: меня сгубил тот, кого я отчаянно любила, тот, кто этого ни разу не заслужил, и тебя… И тебя погубил тот, кому ты попробовал подарить своё сердце, несмело протянул его. Прости, что я взяла его, забрала, вместе с жизнью. Прости, что так получилось. Если бы я верила в загробную жизнь, я бы попросила бога о твоём покое и светлом будущем. Но я не верю. Не верю ни во что, потому что, будь там, в небе, бог, почему он ни разу меня не услышал?

Девушка ухмыльнулась и горько усмехнулась себе под нос, вспоминая про остатки рома, залпом осушая бутылку и блеклым взглядом разглядывая пустую тару. Память услужливо подкинула воспоминания о том, как она с точно такой же бутылкой приходила к Эдварду, Морицу…

Хенси передёрнула плечами, вздрагивая от непрошеных воспоминаний, хмурясь. В этот самый момент, так некстати, в кармане зазвонил телефон. Не спеша, достав аппарат, она взглянула на экран, там был незнакомый номер, но она знала, она была уверена в том, кому он принадлежит.

– Здравствуй, Ашот, – ответила она, даже не услышав голоса на том конце связи, она не нуждалась в этом.

– Привет, Хенси.

Она была права, на том конце связи находился доктор Луццато. Девушка ухмыльнулась своей догадливости, говоря:

– Я не очень хочу сейчас разговаривать… И в любой другой раз не хочу.

– Хенси, ты… – она не дала мужчине договорить, перебивая его:

– Я возвращаюсь домой, в Штутгарт. Если хочешь, приезжай в гости.

– А… – доктор замялся от такого неожиданного ответа, но всё же нашёл, что ответить: – А адрес?

– Напиши мне, если решишься, я пришлю тебе адрес, – ответила девушка. – Всё, пока.

Верно, доктор хотел ещё что-то сказать, но она не дала ему такой возможности, отклонив вызов. Она сказала своё. Хенси всегда не любила долгих телефонных разговоров и тем более она не желала их сейчас.

«Пусть приезжает, – думала она, кутаясь в куртку, забирая пустую бутылку и, не спеша, двигаясь в сторону отеля. – Он не самый худший, далеко не самый худший, кто был в моей жизни. Может быть, у нас даже что-то получится…».

– Кому ты врёшь?… – паскудно шепнул внутренний голосок, который так долго молчал.

Девушка напряглась, сжимая челюсти, отчего желваки на них вздрогнули.

– Я думала, что ты сдох, – прошептала она, процедила сквозь зубы. – Заткнись, – это была странная попытка заткнуть саму себя, голос собственных мыслей и души, но иного выбора у Хенси не было.

Он, голос, слишком любил поднимать те темы, которые девушка предпочитала умалчивать даже от самой себя; он слишком любил раскапывать её «мертвецов», которых она с такой силой хоронила.

Глава 10

…Призраки всегда бродят около своих могил, около мест, где их сгубили, эти места извечно влекут к себе заблудшие души…

Наслаждаясь тишиной пустого учебного заведения, Хенси медленно спустилась по лестнице и завернула за угол, ныряя в более узкий и тёмный коридор, что был перпендикулярен главному, и оканчивался спортзалом и чёрным выходом.

Полностью погрузившись в полумрак – ни у кого не было физкультуры в это время и коридор почти не освещали за ненадобностью – девушка услышала едва уловимые шаги за спиной. Она остановилась на мгновение, но быстро передумала и пошла дальше, даже не обернувшись. «Уборщица, наверное», – подумала Хенси, доставая плеер и разматывая наушники. Уже намереваясь вдеть наушники и окунуться в музыку, девушка замерла, её отвлёк оклик за спиной, заставивший ноги встать на месте, врастя в землю.

– Уф, тебя не докричаться, – Мориц дышал немного неровно после бега, и его глаза слегка бегали.

У Хенси пропал дар речи. В её голове не укладывалось, зачем Трюмперу нужно было гнаться за ней? Зачем он её остановил?…

Отчаянно сопротивляясь, Хенси бессвязно что-то визжала, до белых костяшек вцепившись в руку Морица, что силой тянула её голову вниз.

– Мориц, прошу тебя, нет, не надо! – всхлипнула девушка. Ситуация становилась не то, что напряжённой, она начинала пугать и заставляла наплевать на принципы.

Но, вместо пощады, Мориц замахнулся и ударил девушку коленом, попав в живот, в тазовую косточку. Удар был не сильным, и был скорее призван испугать, нежели причинить настоящую боль и увечья, но для слабой и напуганной девушки его оказалось достаточно…

Автомобиль резко затормозил, слишком резко, отчего Хенси, сидящая сзади на пассажирском сиденье, полетела вперёд, ударяясь лбом о переднее сиденье и просыпаясь от сна-кошмара. В любой другой день, в любой другой момент она бы размазала водителя, не оставила бы от него даже мокрого места, уничтожила бы, может быть, не физически, но морально…

Но сейчас девушка не злилась, она была даже благодарна мужчине за то, что он спас её от цепких лап кошмара, с которым, увы, она была не в силах совладать. Какой бы сильной и опасной не была Хенси, над своей памятью она была не властна…

– Извините, мисс, – с заметным акцентом и волнением в голосе сказала мужчина, оборачиваясь. – Там просто кошка выбежала…

– Ничего страшного, – прервала мужчину девушка, отмахиваясь и запуская руку в рюкзак. – Сколько с меня?

Расплатившись, Хенси покинула такси. Учтивый таксист помог ей достать вещи, которых было всего-то одна сумка, она не сопротивлялась, щурясь от солнца – забыла очки – и смотря на свой дом. На тот самый дом, что она бросила почти пять лет назад, в спешке, словно загнанный зверь, покидая страну. Кто бы мог подумать, что она не просто захочет вернуться на чёртову опостылевшую родину, но и захочет вновь шагнуть в те стены, что знали так много боли?

«Не моей боли», – подумала девушка, ухмыляясь, пытаясь убедить в этом себя. У неё получалось.

Таксист вернулся в машину и тихо тронулся с места, оставляя девушку стоять на обочине. Закинув сумку на плечо, она направилась к дому. Он был в ужасном состоянии – заросший газон, какие-то непонятные кустарники-сорняки, огромный слой пыли на окнах. Покидая дом, Хенси не оставила никого, кто мог бы за ним смотреть, но и продавать, сдавать не стала. Это был её дом, её место, потому она просто заперла его, так сказать, законсервировала, ожидая, что он простоит так до самой её кончины, а после просто перейдёт к властям, которые уже распорядятся им, как посчитают нужным. Возможно, случись это, у властей было бы много вопросов к ней, Хенси, но задать их они были бы уже не в силах.

«Это же только я, дура, разговаривая с мертвецами, – думала девушка, вставляя ключ в заржавевший замок. – Сомневаюсь, что бравые служители закона стали бы заниматься такими глупостями…».

Дверь подалась и отворилась, окатывая девушку запахами застоялости, пыли и какого-то тлена. Этот дом напоминал сейчас склеп, музей памяти и страшных, но прекрасных моментов одного прекрасного злого гения, который творил в этих стенах свои «шедевры».

«Лучшие шедевры, – подумала девушка, бросая сумку на пол, проводя рукой по тумбочке у двери и смотря на пушистый слой пыли, оставшийся на коже. – И лучшие дни… конечно, если не сравнивать с той жизнью, когда я ещё не знала, что такое боль».

Хмыкнув, Хенси заперла входную дверь, бросив ключи в вазочку, предназначенную для разных мелочей – приобретение Бруно, парень всегда любил подобные милые, но, на самом деле, совершенно не обязательные вещи. Была бы воля Хенси, ключи бы валялись по всей квартире и попытка открыть дверь гостю превращалась бы в настоящий квест.

«Впрочем, – подумала она, проходя по гостиной, смотря на диван, – я никогда особо не любила гостей… А все мои „желанные гости“ уже навряд ли смогут меня навестить».

Рассмеявшись собственным мыслям, рассмеявшись жёстко, сухо, но, на самом деле, как-то горько и безысходно, девушка прошла на кухню, стёрла ладонью пыль с кофеварки и, заправив её бодрящим составом, включила. Загудев, аппарат начал варить.

– Работает, – прошептала она, хмыкнув. – Что ж, будто ничего и не менялось, будто и не было этих пяти лет…

Оставив машину работать, Хенси покинула кухню, занесла сумку с вещами в свою спальню и вновь вернулась в гостиную. Она вспоминала, думала о том, как пять лет назад въехала в этот дом, ожидающий своей хозяйки уже не первый месяц, как жила здесь, планировала, мстила, любила…

– Вот последнее вообще неуместно, – прошептала она, морщась.

Девушка оглянулась по сторонам, словно ища кого-то, ища того, с кем можно поговорить, она так привыкла, что, вопреки убеждению о своём одиночестве, рядом всегда кто-то есть. Кто-то, кто принимает её до конца, кто позволяет ей всё. Да, право, сейчас ей так не хватало этого кого-то: живого, настоящего, бесконечно преданного.

«Ты сама начинила его грудь свинцом», – подумала она, вздыхая.

Она вспомнила о Бруно, да, она скучала по нему, скучала не как по человеку – как человек он для неё никогда не существовал – но, как по… щенку? Точно, парень был для неё чем-то вроде собаки, только уважения и любви ему перепадало меньше, чем могло перепасть самой грязной и блохастой псине.

Но он, Бруно, был тем идеальным созданием, что ходило за ней по пятам, позволяя всё и всё прощая.

– Всё ли? – шепнул внутренний голос.

Нет, не всё. Одно он не смог ей позволить и простить. Впрочем, Хенси отплатила ему тем же. Она сотни, тысячи раз прокручивала в своей голове эту мысль:

«Я никогда тебе не принадлежала, так как ты мог позволить себе меня ревновать? Как ты мог позволить себе решать, как мне будет лучше?».

Возможно, она убила парня даже не за то, что он убил Морица, лишил её призрачного глупого счастья. Она убила его скорее за то, что он решил выбрать за неё, лишил её возможности править своей жизнью, как она привыкла, как она всегда делала.

После, теми долгими тёмными ночами, когда кончались таблетки и ей не спалось, Хенси думала обо всём произошедшем. Она не жалела, не жалела никого. Она была уверена, что убила бы Морица, покончила бы с ним в итоге, потому что простить его до конца она едва ли смогла бы, но…

Но в тот конкретный момент, в то утро, после разговора с Себастьяном, она шла к нему не как безжалостный мучитель, убийца, а как обычный человек, обычная девушка, которая просто надеется обрести своё счастье. Но его, счастье, очередной раз отняли у неё, поводив перед носом, словно куском мясо перед голодным животным.

Она не раз думала о том, как могла быть такой глупой и о том… что же хотел сказать ей Мориц в ту самую ночь, когда она не позволила ему этого сделать, закрыла ему рот, а после пришла сама. Пришла за правдой, надеждой и объяснением.

Порой, как бы не было страшно себе в этом признаваться, она думала, что всё ещё любит его. Любит хотя бы потому, что так и не смогла закончить, отомстить до конца. Да, его, Морица, больше не было, но не она убила его, не она отдала этот приказ, не она пожелала его кончины в тот день.

«Ты даже своей смертью всё испортил, – раз за разом горько думала она, пытаясь заглушить мысли табаком и спиртным, давясь ими. – И, как обычно, Трюмпер, своим поступком ты сделал другим плохо и больно… Из-за тебя, Трюмпер, умерли два таких хороших парня, а ты, я уверена, как был последним говнюком, так и остался. Надеюсь, ты горишь сейчас в аду».

Вздрогнув от сигнала кофеварки, девушка тихо выругалась себе под нос и отправилась на кухню, наливая обжигающий напиток в чёрную кружку. Сделав маленький глоток, ошпарив язык и поморщившись от этого, она открыла холодильник и тут же закрыла дверцу – из холодильного шкафа поползли такие запахи, что Хенси стало дурно.

«Господи, – вздохнула она, качая головой. – Я же даже продукты не выбросила, так и остались они лежать здесь и гнить…».

– Нужно купить новый холодильник, – сказала она, вновь поднося кружку к губам, но не делая глотка, помня о жаре. – Этот едва ли подлежит восстановлению. А, судя по вони, там разве что чумы не хватает. Эх, прав ты был, Бруно, я – засранка, и совершенно не умею следить за домом.

Включив холодильник в сеть, надеясь, что холод хоть чуть-чуть сгладит вонь, Хенси прихватила кружку с ароматным кофе и пошла вглубь дома.

Знакомые комнаты и переходы, всё покрыто пушистой пылью, всё пришло в запустение… Разглядывая эту убогую картину своего некогда шикарного жилища, Хенси думала о том, что дом её сейчас как никогда отражает её внутреннее состояние.

«У меня там, внутри, – думала она, ища ключ от потайной двери, – тоже пыль и прах бабочек. Только тебя можно отмыть, отчистить, было бы желание, а вот меня навряд ли возможно очистить от грязи…».

Дверь подалась и Хенси, вздохнув, ступила в затхлое, сырое помещение подвала, который сейчас ещё более стал напоминать бункер, склеп, последнее пристанище неприкаянных.

Пройдясь по подвалу, Хенси дошла до той самой комнаты, где содержались её пленники: сейчас там ничего не говорило о том, сколько трагедий здесь произошло, помещение было пустым и лишь следы от колец, на которых держались цепи, намекали на то, что в этом доме что-то не чисто…

Ухмыльнувшись своим мыслям, вспомнив о Томасе, который кричал здесь, плакал, думая, что Хенси похитила не только его, но и его любимого младшего братика; как она мучила его, била, как он испустил здесь дух… Гораздо раньше испустил, чем планировалось.

– Ты всегда был тупым и бесил меня, Ламберт, – поморщившись, сказала Хенси, словно парень мог её слышать. Хотя, если верить в загробную жизнь, то его дух точно оставался здесь, на месте своей мученической погибели и слышал ядовитые слова своей беспощадной истязательницы.