Текст книги "О Понимании"

Из сделанного перечисления начал, на которые разлагается существование и сущность, видно, что в каждое из этих начало входит как составная часть пространство. Отсюда можно заключить, что оно именно есть тот скрепляющий элемент, который соединяет в бытии две основные стороны его: существование и сущность.

Нашедши, таким образом, и скрепленное и скрепляющее в существовании и сущности, нужно еще раскрыть способ, которым произведено скрепление. Этот способ состоит, как кажется, в овеществлении форм пространства через соприкосновение с ним реального (видимого), причем в формах этих устанавливается неподвижность и вечность, о которой трудно сказать, происходит ли она от некоторых условий, лежащих в самых этих формах, или от особенностей вещества, которое наполняет их, или от взаимодействия именно этих наполненных форм с этим именно наполнившим веществом. Ясно только, что эта устойчивость и неподвижность овеществленных форм необходима для произведения сущности, потому что изменчивое и непостоянное не могло бы стать никогда основой самобытия вещей и явлений.

Что касается до взаимной обусловленности обеих рассматриваемых сторон, то существование первоначальнее, чем сущность, и обширнее, чем она. Справедливость этого становится ясна для разума, с вниманием углубляющегося в анализ существования. Мы уже не будем теперь останавливаться на этом, потому что все, что могли сказать о первой стороне бытия, уже сказали выше, при рассмотрении форм науки о ней.

VIII. Переходим к рассмотрению соединения сущности с другими сторонами бытия и прежде всего – со свойствами. По отношению к одним из них сущность есть то, из чего истекают они, а по отношению к другим она есть то, что восприняло их на себя извне и на чем пребывают они, запечатлевшись. Для первых, таким образом, она есть основа производящая, для вторых – основа воспринимающая. Так, свойства геометрических фигур все вытекают из их природы; а из качеств, которые мы замечаем в человеке, многие бывают усвоены извне. Про первые – вытекающие из сущности свойства – можно сказать, что они всегда бывают в вещи, пока она сохраняет свою сущность, т. е. не утрачивает своего особого, индивидуального бытия. Вторые – воспринимаемые свойства – появляются в вещи после того, когда она подверглась какому-нибудь изменяющему влиянию.

Так как природою бывает в вещах или то, из чего состоят они, т. е. вещество, или расположение последнего, т. е. строение, то и самые свойства, вытекающие из природы вещей, всегда суть или свойства вещества, или свойства строения. В совершающемся же основные свойства вытекают всегда или из сущности элемента изменения, или из процесса как строения многих сложившихся элементов. Напр., свойства теплоты вытекают или из движения как элемента этого явления, или из форм движения, через которые проходят молекулы нагревающегося тела.

IX. Отношение сущности к причине ясно из того, что было сказано выше о природе и происхождении первой. Выходя из своей причины, сущность только перемещается и освобождается от окружающего внешнего, что некогда пребывало на ней и затемняло ее, но не появляется вновь. Это значит, что сущность всегда тожественна с своею причиной, или, что то же, сущность и причина ее всегда есть одно.

Все сказанное об отношении сущности к причине может быть сказано, и на том же основании, и об отношении сущности к цели: цель сущности есть она сама, высвобожденная от всего, прившедшего к ней в настоящем; как и с своею причиной, сущность и с целью своею есть одно.

Обратимся к отношению сущности к сходству и различию. Сущность есть основа того, что принято называть родовым отличием, т. е. вещи, имеющие различные сущности, составляют из себя различные роды. Она есть также и основа родового сходства, потому что вещи с одною сущностью образуют собою всегда один род. Что касается до сходства и различия видового, то его основа лежит в сходстве и различии свойств; а основа различия и сходства индивидуального лежит в происхождении как процессе и в причине как источнике этого процесса.

Изучая отношение сущности к числу, следует рассмотреть вопрос: каким образом единство и неизменяемость сущности примиряется с множественностью ее воплощений в существующем и с многократностью ее проявлений в совершающемся? Напр., как движение, вечно и повсюду оставаясь тем же, является не одним непрерывным и вечным движением, но возникает то в одно время, то в другое и то в одном месте, то в другом. Или как дуб, сущность которого всегда и повсюду остается одна, вырастает прежде и потом, здесь и там, то одновременно, то в различные времена?

X. Учение о сущности вещей в Космосе имеет своею задачею определить природу каждой вещи, лежащей в мире, и раскрыть сущность каждого явления, совершающегося в нем; или, согласно с определением сущности, это учение должно дать полное и законченное понимание того, что делает пребывающее и совершающееся тем, что оно есть.

Чтобы выполнить эту задачу, великую и трудную прежде всего по своей обширности, необходимо правильно распределить в группы все, подлежащее здесь изучению, а затем провести деления и в каждой из полученных таким образом групп. Подготовив этим несколько разрешение всей задачи, следует приступить к самому разрешению ее, уловляя и формулируя сущность каждой полученной группы в ее целом и каждого из подразделений, на которые она распадается, в частности.

Все, лежащее в Космосе и обладающее своею сущностью, распадается на мир вещей как пребывающего и на мир явлений как совершающегося, а следовательно, и рассматриваемая форма науки распадается на Учение о природе вещей и на Учение о природе явлений.

Учение о природе вещей должно распасться на три ветви: одну общую и две частные. В общей части этого учения должно быть определено, что именно бывает природою (сущностью) в каждой вещи, безразлично, к какому бы отделу из ниже указанных она ни принадлежала. Ранее было уже высказано мнение, что сущность каждой вещи лежит в том, из чего состоит она и что мы назвали ее составом, и в строении или расположении этого состава в вещи. Тот способ, которым было выведено это мнение, может послужить объясняющим примером того, как следует вести изучение в этой форме науки, а самое содержание этого мнения может указать, чем должна быть она. Две частные формы, на которые распадается учение о природе вещей, имеют предметом каждая один из двух больших отделов, на которые распадается самый мир вещей: вещи (существа) физические и вещи (существа) психические.

Учение о природе вещей физических само, в свою очередь, распадается на пять форм: три общие и две частные. Из общих форм одна имеет своею целью изучить то общее начало, из которого произошли и образовались все вещи, – это Учение о материи; другая имеет своею целью изучить образ или строение, которое входит второю составною частью в сущность всех вещей, – это Учение о форме, по которой образовались вещи; и, наконец, третья имеет своим предметом соотношение между первою и второю, это – Учение о взаимодействии материи и формы. Из двух частных учений одно есть Учение о природе тел неорганических, а другое – Учение о природе организмов.

Изучение материи и формы, которые, сочетавшись, вошли сущностью в мир физических вещей, двигаясь по схемам разума, распадается на следующие два ряда учений: 1. Учение о форме существования материи; 2. Учение о сущности материи, т. е. о том первоначальном составе и строении ее, которые присущи ей до образования из нее вещей; 3. Учение о свойствах материи, как основных, вытекающих из самой природы ее, так и второстепенных, отличающих ее от всего, что не есть материя; 4. Учение о происхождении и причине материи, если таковая причина и таковое происхождение имели когда-либо место, или, если их не было, учение, содержащее доказательства ее беспричинности и безначальности; 5. Учение о назначении материи или о том, что выполнила и выполняет она в общем плане мироустройства; 6. Учение о сходстве и различии материи с тем, что есть в Космосе и что не есть материя, – и прежде всего о сходстве и различии ее с началом психическим; 7. Учение о количественной стороне материи — сюда входит, напр., учение о постоянстве или неуничтожимости вещества. Учение о форме распадается на: 1. Учение о существовании формы; 2. Учение о сущности формы как пространственного очертания; 3. Учение о свойствах формы; 4. Учение о происхождении и причине форм; 5. Учение о назначении форм; 6. Учение о сходстве и различии форм или о типах их и 7. Учение о количественных соотношениях, во-первых, между частями одной и той же формы (напр., между линиями, поверхностями и объемом одной и той же какой-либо формы, положим, между радиусом, поверхностью и объемом шара); во-вторых, между целыми формами (напр., между конусом и цилиндром); и, в-третьих, между началами оформливающим и оформливаемым (между пространственным очертанием и входящею в него матернею, напр., Учение о наибольшей и наименьшей вместимости геометрических форм). Учение же о взаимнодействии между материей и формой делится на: 1. Учение о форме существования этого взаимнодействия, где рассматривается, вечно ли и необходимо это взаимнодействие по самой сущности обоих начал, не могущих пребывать одно без другого; или же временно и только целесообразно, так как, быть может, иногда пребывает и форма без материи, и материя без формы; 2. Учение о сущности взаимнодействия между материей и формой, где должно быть уяснено, в чём именно заключается это взаимнодействие, что происходит с формой – когда в нее вступает материя, и с материей – когда она вступает в форму; и далее, как совершается это вступление, что есть общего между материей и формой, вследствие чего (общности) или первая втягивает в себя последнюю, или последняя стремится наполнить собою первую; 3. Учение о свойствах этого взаимнодействия и о закономерности, которая здесь, как и всюду в изменении, является важнейшим и влиятельнейшим из свойств; 4. Учение о происхождении и причинах взаимнодействия, где рассматривается и начальный момент, с которого начинается соотношение и обоюдное влияние материи и формы (напр., когда из старой какой-либо формы материя переходит в новую форму), и источник всякого такого взаимнодействия, или движущая сила его; 5. Учение о следствиях и цели взаимнодействия, т. е. о том изменяющем влиянии, которое производит форма на материю – присоединяясь к ней, и материя на форму – входя в нее, и об общем назначении в миростроении таких взаимнодействий; 6. Учение о формах, или о модусах, взаимнодействия и 7. Учение о количественных соотношениях при взаимнодействии обоих рассматриваемых начал.

XI. Мы не будем делать никаких указаний относительно того, как должны быть выполнены все задачи, предстоящие перечисленным формам науки, но сделаем только несколько общих замечаний относительно материи и формы. Неполно определять материю как «начало протяженное», потому что, указывая на атрибут ее, мы не раскрываем при этом ее природы; и несправедливо, потому что протяженность присуща и пространству, которая не есть материя. Справедливее и, быть может, полнее будет определить ее как начало пассивное и безобразное. Материя пассивна, потому что хотя изменяться и, следовательно, быть пассивным может, напр., и идея, однако она бывает и деятельным началом, чем материя никогда не бывает. Что пассивность лежит в природе материи, это видно из того, что она задерживает собою все деятельное; оказывает сопротивление всякой силе как источнику деятельности; замедляет в себе всякое движение, как бы сообщая движущемуся часть своей пассивности. Безобразна же материя потому, что хотя она, как это было доказано выше, и никогда не была лишена формы, однако по природе своей противоположна и враждебна всякой форме. Это ясно из того, что всякая вступающая в материю форма – что можно наблюдать при смене их – вступает в нее с трудом, преодолевая ее сопротивление: материя не сразу приобретает какую-либо новую форму, но медленно и как бы сопротивляясь вступает в нее (форму) и, даже вступив – удерживается в ней лишь до тех пор, пока что-либо внешнее сдерживает ее в заключающих пределах, и, раз исчезает это внешнее сдерживающее, материя вновь расседается, высвобождаясь из своей формы; так что и первоматерия, соединяясь с первоформою, претерпела некогда, можно думать, могущественное влияние какой-либо силы. Противоположность между матернею и формою видна также и из того, чем становится форма по соединении с веществом: при таком соединении она утрачивает свою чистую природу. И в самом деле, в незамещенном пространстве всякая форма пребывает в чистой природе своей; овеществляясь же, она становится только подобием того, чем была в пространстве, способным напомнить разуму о своей первоначальной природе. Так, овеществленная окружность есть не совершенная форма окружности, но только приблизительная: с присоединением материи она потеряла свою чистоту.

XII. Как обоснование и как заключение обоих рассмотренных учений следует развить здесь Учение о пространстве, этой мере материи и вместилище форм. Двигаясь по схемам разума, оно распадается, как и все предыдущие учения, на семь форм, которых мы здесь не будем перечислять. Сделаем только несколько общих замечаний о самом предмете учения. Прежде всего останавливает на себе внимание замечательное соотношение между пространством и между временем. Оба начала одновременно и противоположны друг другу, и как бы взаимно дополняют одно другое. Они противоположны, потому что ни во времени нет ничего пространственного, ни в пространстве – ничего временного: первое бесконечно уходит в прошедшее и в будущее, второе безгранично раздается вдаль, и оба, как бы пересекаясь в настоящем здесь, быть может в центре нашего сознания, расходятся затем в противоположных направлениях, чтобы уже никогда не встретиться более. И однако, несмотря на эту противоположность, и полнота представления, и цельность мира делают то, что вслед за мыслью об одном из этих начал в нашем сознании всегда и невольно возникает мысль и о другом начале. Не менее замечательно отношение пространства и времени к Космосу и всему, что лежит в нем. В своем сочетании они служат как бы координатами мира, на которых он пребывает и по которым он развивается: пространство есть координата бытия, условие протяжения и мера всего протяженного; время есть координата изменения, условие мирового генезиса и мера процесса, через который этот генезис проходит. В отношении к существованию время представляет интересное сочетание двух потенций, которые никогда не переходят в реальность и, однако же, реальны в своем целом. И в самом деле, несомненно, что время есть, потому что несомненно есть изменение, которое не может происходить вне времени; и, однако же, нет момента, когда бы время существовало, потому что оно не имеет настоящего. Оно все в прошедшем и в будущем, и понятие о «настоящем» есть только ошибка грубого ума, потому что всякий раз, когда мы помыслим «теперь», – это «теперь» стало уже прошедшим, и о всяком моменте, о котором скажем, что он «есть», можно сказать только, что он «был». Настоящее, по нашим представлениям, есть то, что лежит между прошедшим и между будущим. Но между прошедшим и будущим ничего не лежит, потому что время, которое по самой природе своей непрерывно, которое вечно течет и никогда не останавливается, не имеет в себе промежутков; так что будущее становится прошедшим, не переходя через настоящее, нежившее, не живя, отживает. Но, по нашим обычным представлениям, то, что только будет существовать, не существует еще; и того, что осуществовало уже, также нет. И вот, противореча всем нашим понятиям о бытии, время является таким исключением, которое всегда только было и всегда только будет – и, однако же, есть, существует; и не только существует, но служит еще необходимым условием действительности всего, что только происходит реального в природе и в жизни; в этом времени, которого никогда нет, которое вечно, или еще только готовится стать, или уже минуло, – в этом непостижимом времени пребывает все, и вне его ничто не может пребывать. Много сомнительного представляет также и причинное отношение пространства и времени к протяжению и изменению, именно представляется вопрос: не производится ли протяжением пространство и изменением – время, или же пространство и время совершенно независимы от них? так что и время продолжало бы течь неизменно, как теперь, – если б даже ничто не изменялось, но все пребывало неподвижно; и пространство существовало бы – если бы даже в нем не было ничего протяженного? Трудность этого вопроса в значительной степени обусловливается слабостью наших представляющих способностей, бессилием их отрешиться от влияний текущей действительности, где все сложено и ничто не просто, и подняться над нею для уразумения самых начал, из которых она сложена. Так, с одной стороны, нам совершенно невозможно представить себе время с его текучестью вне потока изменяющихся явлений, потому что в таком случае что же именно течет тогда, что приближается к настоящему и уходит в прошедшее? что это за особенное существо, ни с чем не сравнимое, ни на что не похожее, которое мы называем временем? а с другой стороны – нам невозможно и понять, каким бы образом время могло быть только созданием текущих изменений, когда именно возникнуть, появиться эти изменения никаким образом не могли без времени, этого первоначального и необходимого своего условия. То же самое бессилие наших психических способностей обнаруживается и в неразрешимой дилемме – что такое пространство вне существующих протяженностей, само по себе, одно; или как бы могли возникнуть эти протяженности, если бы ранее их уже не существовало пространство? Все эти вопросы, которых разрешение столь же интересно, как и трудно, впрочем, не непреодолимо, потому что это обусловливается возможным в будущем усовершенствованием наших духовных сил – именно представляющих способностей. Из собственных внутренних свойств пространства и времени замечательны их однородность и безграничность. Каждое из обоих начал тожественно во всех своих частях, однородно на всем своем протяжении. Они лишены всякого внутреннего строения, и их природа слагается только из того одного, из чего состоят они и что ранее, анализируя элементы сущности, мы назвали «составом». При этом пространству присуща абсолютная неподвижность, а времени – вечная текучесть. Первое как бы замерло, пребывая, второе вечно живет и никогда не пребывает. Эта неподвижность пространства соединена в нем с другим свойством – безграничностью, и эта текучая жизнь времени соединена с вечностью. Сколько бы мы ни усиливались представить или понять эту безграничность и вечность, мы всегда будем чувствовать свое бессилие. Это есть единственное, чего не вмещает в себя наш разум, единственное, что обнимает его собою, внутри чего он живет и мыслит, но чего понять он не может. Представить, что время всегда было и никогда не начиналось, что оно и вечно текло так же, как теперь, и в будущем никогда не остановится, никогда не перестанет течь; представить далее, что какая-либо точка, – положим наша земля, могла бы вечно лететь куда-нибудь все дальше и дальше и никогда не настанет время, когда бы она остановилась, найдя предел, – представить все это или даже приблизиться к этому представлению мы не в состоянии. И всякий раз, когда, усиливаясь сделать это, мы будем глубже и глубже вникать в сущность обоих бесконечных начал – беспредельного пространства и вечного времени, – мы будем чувствовать, как в душе нашей поднимается незнакомое смущение, как от приближения к чему-то для него новому, чужому и непостижимому.

XIII. Учения о материи, о форме и о взаимнодействии между материей и формой дадут полное и ясное разумение сущности вещей в их общем виде; так что два частные учения, к которым мы перейдем теперь, потребуют уже более трудолюбия и времени, нежели проницательности и борьбы с собой.

Из этих учений одно должно определить сущность вещей неорганических, а другое – сущность вещей органических. Первое – Учение о природе вещей, образующих собою мир неорганический — распадается на учение о сущности, т. е. вещественном составе и внутреннем строении, во-первых, элементов, во-вторых, соединений из элементов, изучаемых в химии, и, в-третьих, тел, находимых в природе и известных под именем газов, жидкостей, различных смесей и минералов. В этих учениях, быть может, яснее, чем где-либо, выкажется справедливость проведенного выше взгляда, что сущностью в вещах бывает и вещество и форма; потому что из тел, самостоятельную сущность которых здесь придется определить, некоторые различаются друг от друга одним веществом, а некоторые – одним строением. Так, алмаз и уголь, будучи по составу оба чистым углеродом, очевидно, носят источник своей самобытности в своем строении. Напротив, порошок золота и порошок железа, очевидно, различаются составом, и в этом составе источник их несходства между собой, т. е. самостоятельности их бытия. Второе учение – Учение о природе вещей, образующих собою органический мир, – распадается на три формы: одну общую и две частные. Общая форма имеет своею задачею определить сущность органичности как особенности, присущей всему органическому миру, а две частные формы должны заняться – одна изучением этой органичности в царстве растений, а другая – изучением этой органичности в царстве животных.

XIV. Итак, задача общей формы состоит в уяснении этой особенности, которая кладет такое резкое отличие на мир растений и животных в сравнении с миром минералов, – особенности, которая живо чувствуется всеми, но неясно сознается, что так рельефно выразилось в колеблющемся названии этого мира то «царством органическим», то «царством живых существ». Организм и жизнь — вот что составляет – все чувствуют это – особенность и сущность этого мира существ и что должно составить объект тщательного и всестороннего изучения в рассматриваемой форме науки.

Не трудно предвидеть, что ни первый, ни особенно второй из этих объектов не будут поняты до тех пор, пока они будут рассматриваться отдельно один от другого; пока испытующий взгляд человека, утомленный тщетным исканием их объяснения в них самих, не попытается, связуя их в одно целое, проникнуть в то невидимое присущее, что лежит за ними и что, видимо, проявляется в них. До тех пор не будет достигнуто ни совершенное понимание того, что такое организм, ни окончательное объяснение – что такое жизнь, пока не будет признано и понято то одно, что возвышается над ними и что – недостаточно сказать «проникает их» – но раскрывается в них, как в двух необходимых и естественных сторонах своих, как в своем начале и конце, как в своем выражении и проявлении. Это невидимое присущее, это одно – есть целесообразность, лежащая в живом мире органических существ. Организм есть выражение этой целесообразности, запечатленное в веществе; жизнь есть проявление этой целесообразности, выраженное в явлениях.

И в самом деле, организм есть соединение органов, т. е. таких частей, из которых каждая есть не то, что другая, и не для того, для чего другая; и в этом его отличие от неорганического тела, которое все состоит из тожественных между собой частей, из которых ни одна – это ясно из их тожественности – не имеет особенного, ей исключительно присущего назначения. Так, корень, стебель, лист и цветок в растении или рот, желудок и выводящие каналы у животного имеют каждая свою особенность в строении, делающую ее непохожей на другие части, – и эта особенность находится в прямом соответствии с теми отправлениями, которые выполняет такая часть по отношению к целому организму. Напротив, у минерала, напр., нет различных частей, выполняющих различные цели, и, рассматривая его, мы даже не знаем, которой частью он был прикреплен к земле; тогда как о растении мы никогда не подумаем, что, быть может, оно было прикреплено листьями или что животное может иногда ходить на спине[9]9
  Любопытно, что единственную, хотя и неполную аналогию с организмами мы находим только в мире искусственно сделанных человеком вещей, и притом неполнота аналогии зависит здесь от этих последних: вещи, приготовленные человеком, – одни из всего существующего – имеют сходство с организмами, но в них, в этих вещах, есть некоторый недостаток в сравнении с ними. Так, во всякой искусственно приготовленной вещи, как и в организме, есть «своеобразие и целесообразность» частей, напр., в карандаше графит не то же, что дерево, и не для того же, для чего оно. Так же в столе, доме и во всем прочем. Искусственно сделанным вещам недостает только жизни. И эта аналогия также подтверждает нашу мысль о разумной целесообразности, скрытой в организмах: оказывается, что единственное, что сходно с ними в природе, есть вместе и единственное в ней, о чем мы уже несомненно знаем, что оно устроено по целям, некогда прошедшим через сознающую мысль. Не менее любопытно, что аналогия между предметами искусственными и организмами увеличивается по мере того, как первые являются произведением более совершенной и сильной мысли: так, в искусственных механизмах есть уже движение – это слабое подобие жизни, хотя однообразное, чуждое именно той свободы и разнообразия, которые присущи живым организмам. Вдумываясь в эту аналогию и в то направление, в котором возрастает она, невольно склоняешься мыслью – не следует ли и причину организмов искать в том, что так же аналогично с разумом человека, как самые организмы – с творимым им? и что природа этих двух источников, одного известного и другого неизвестного, разнится не в сущности, но только в силе и в совершенстве?


[Закрыть]. Этим объясняется, почему организм как живое целое перестает существовать, когда лишается какой-либо из своих целесообразно устроенных частей (органов): его существование не может продолжаться, потому что из остающихся частей каждая выполняет свое только назначение, и ни одна поэтому не может заменить собою утраченной части и выполнить того необходимого для организма, что выполняла она некогда. Напротив, раздробленный на части минерал остается тем же, чем был и прежде: он ничего не утратил в своей природе, но только стал менее; и этим объясняется, почему в явлении взаимного прорастания кристаллов мы видим, что, прободая друг друга, они лишают и лишаются всевозможных частей своих, нисколько не переставая от этого быть кристаллами. Далее, если от органа мы перейдем к организму как целому, то заметим, что та целесообразность, которая в органе присуща строению, в организме присуща соединению органов. И действительно, не как-нибудь во всех организмах и не так в одном, а иначе в другом соединены органы; но во всех организмах (одного рода) одним определенным образом. Так что выполненное каждым отдельным органом не находится вне связи с тем, что выполняется другим, но все они находятся в живом соответствии между собою, и то, что начинается одним органом, то продолжается другим и оканчивается третьим. Напр., нет таких органов в растении или в животном, из которых один всасывал бы для него пищу, а другой тотчас же ее извергал бы или задерживал; или чтобы один давал возможность летать, а другой, напротив, препятствуя летанию, способствовал бы плаванию и т. д. Если бы части в организме, в отдельности целесообразные, были соединены таким случайным образом, то и растения и животные были бы смешной бессмыслицей; если б таково было соединение в них органов, то мы невольно бы назвали эти существа – как это ни странно звучит – помешанными организмами и признали бы их творением безумия. Напротив, в тех организмах, которые мы знаем, один орган воспринимает извне вещество, необходимое для растения или животного, другой отделяет в этом веществе годное от негодного, третий выделяет из организма ненужное и четвертый распределяет оставшееся по всем частям его и питает их. Не видится ли в этом удивительное соответствие органов друг другу, их как бы общность между собою, как бы невысказанное стремление выполнить одно, только непроизнесенное согласие одного органа подготовлять все для другого и этого другого – подготовлять все для третьего. И если, как мы сказали, организм с несоответственными друг другу частями показался бы нам помешанным – безумие сквозило бы в веществе и составе его, то почему в организме со столь удивительною целесообразностью не признать нам разумности и в том, что некогда произвело его – сознающего и направляющего разума? Итак, органу присуща цель, выраженная в его строении, и организму присуща целесообразность, выраженная в соответственном соединении частей, из которых состоит он; так что полным определением, выражающим природу определяемого, будет для первого «своеобразная и целесообразная часть», а для второго – «полнота целесообразно расположенных частей».

Переходим теперь к явлению жизни, присущей, как мы замечаем, всем организмам, и притом только им одним. Жизнь есть обнаружение целесообразности в явлениях, подобно тому как только что рассмотренный нами организм есть обнаружение целесообразности в веществе. И действительно, жизнь организма слагается из жизни его органов: растение живет, когда живут все его органы; и умирает, когда перестают жить они. В каждом же отдельном органе жизнь есть выполнение им той цели, для которой он предназначен своим строением, есть осуществление того назначения, которое вложено в него природою. Так, жизнь корня есть всасывание, жизнь сосудов есть проведение и распределение по растению всосанного корнем, жизнь листа есть дыхание и восприятие солнечного света, жизнь цветка есть оплодотворение. И мы говорим, что «лист живет» – когда он дышит, «корень не умер» – когда он всасывает, «растение живет» – когда оно питается, дышит и размножается. И ни в чем другом, кроме как только в жизни органов, и не может выразиться жизнь организма, потому что в нем и нет ничего, кроме органов. Таким образом, мы и истинно, и полно определим жизнь, сказав, что она есть выполнение целесообразности, пока продолжается, и выполненная целесообразность, когда окончена.

Вот, следовательно, глубокое и резкое различие в природе двух царств, на которые распадается мир вещей физических: царство органическое создано по целям, царство неорганическое – по причинам; все организованное организовано для чего-либо, все неорганическое явилось таким, каково оно есть, почему-либо. Причинность есть душа всего неорганического и мертвого, и в ней источник его устройства и ключ к его пониманию; целесообразность есть душа всего органического и живого, и в ней разгадка его явлений и свет разумения. Тщетно некоторые пытались и пытаются распространить господствующее влияние причинности и на органический мир: причинность от этого не получит большего распространения, чем какое она имеет; и то, что движется к цели, не начнет двигаться от причины, если ее придумают для него. Истинная цель науки – понимать то, что есть, а не изобретать, хотя бы и искусно, то, чего нет. Каково бы ни было это существующее, следует объяснить его, а не заменять другим, что нам казалось бы более удобным и естественным. Можно быть уверенным, что мир существующий не будет «менее естествен», чем придуманный; и нечего беспокоиться, что в таком виде, в каком он есть, ему не так удобно, как в том, какой мы могли бы изобрести для него. Не творить, а понимать сотворенное есть задача разума, и если лежит в сотворенном целесообразность, – ему не для чего заменять ее причинностью. Да и не безразлично ли, что предстоит раскрыть и познать ему, – причинность или целесообразность? Скажем более: в тех бесчисленных затруднениях, которые должен он будет преодолеть, и в тех странных объяснениях, к которым он должен будет прибегнуть, заменяя существующую целесообразность придуманною причинностью – он найдет естественное и справедливое наказание за уклонение от своего прямого назначения и за извращение своей истинной природы. Это наказание он уже и начинает несть на себе: не наказание ли, в самом деле, утверждать и доказывать, что причинность, господствующая равно в неорганическом и органическом мире – без всякой причины произвела столь несхожее между собою, как эти два мира? и доказывать это именно на основании того, что все в природе устроено по причинам. Не странно ли и не мучительно ли приискивать причину различного действия одной и той же причины,, когда, распространяя физические и химические законы и силы на органический мир, он должен объяснить, каким образом одно и то же в первом случае создало камень и глину, а во втором – цветок и человека? И каким образом слепая причинность, которая никогда не знает, куда она ведет явления, потому что только отталкивает их от себя — каким образом могла она произвести эту правильность расположения в органическом мире и эту последовательность развития в нем от форм простейших к более сложным? Разве только самые причины были расположены также систематично, и тогда – что придало им такой порядок? Потому что если есть план и система в следствиях, то должен быть план и система в причинах, иначе планомерность в произведенном (органический мир) будет беспричинна. Но самым необъяснимым, что только может быть, явится тогда последовательность в развитии органического мира, некогда совершившемся: потому что, ведь если причины произвели этот мир, то эти причины, каковы были в момент произведения, таковы оставались и в последующее время, когда следствия как-то беспричинно развивались, и таковыми же остаются теперь, когда конечные результаты развития, наблюдаемые нами в живых существах, так непохожи на первоначально созданное. А между тем – никто не станет отрицать этого – с тех пор не изменились ни законы механики, которым, мы думаем, подчинено кровообращение; ни законы физики и химии, которыми единственно мы желали бы объяснить обмен веществ в организме; и таково же, как и прежде, желание всякого живого существа сохранить себя хотя бы на счет других, что, как мы думаем, произвело такие перемены в царствах растительном и животном. И если даже признать – хотя это и невозможно по своей странной чудесности, – что некогда планомерно расположенные причины, произведшие органический мир, вслед за произведением его стали передвигаться в некотором строго определенном порядке, то и тогда в следствиях могло бы произойти только планомерное передвижение, но не развитие. Именно развития из одного простого существа многих разнообразных невозможно объяснить иначе как предположив развитие в самых причинах, перерождение причин простейших в более сложные, причем первые исчезали, переходя во вторые. Но в силах и законах природы механической такого перерождения предположить невозможно. Да если бы даже оно и случилось, то необходимо все-таки объяснить преемственное изменение самых причин, необходимо приискать для него причину, – или признать, что таковой не было; так что затруднение найти источник планомерного расположения и последовательного развития живых существ не уничтожается, а только перемещается. Таким образом, на все соглашаясь и только продолжая спрашивать, любопытствующая мысль невольно приводит теорию причинного развития органического мира к необходимости признать в конце концов все это развитие беспричинным.