Текст книги "О Понимании"

Таким образом, с вопросом о признании или отрицании целесообразности открывается для человечества два пути: один – путь отчаяния и погибели, не единичного, не личного, но всеобщего, мирового; отчаяния за всю историю, бессмысленно совершившуюся, погибели для всего человечества, которому уже нечего более ждать. Это – finis humani generis. Другой путь – путь признания великой разумной целесообразности, скрытой в мире; путь жизни, посвященной раскрытию этой целесообразности и приведению себя и своей деятельности в соответствие с нею. Это – эра нового, великого и заканчивающего периода в истории человечества, к которому во всю свою предшествовавшую историю только готовился он и в сравнении с которым его минувшая жизнь – только блуждание в преддвериях к истинной жизни.

Говоря так, мы не хотим сказать, что важные жизненные соображения должны побудить человека согласиться на признание целесообразности в мире, чтобы избрать второй путь и избегнуть первого. Погибнет или не погибнет человечество, вопрос этот ничего не изменяет в вопросе о существовании целесообразности: ни человеческое счастье, ни человеческие бедствия не придадут бытию целесообразности, если в нем нет ее, ни отнимут ее, если она есть в нем. Целесообразность в мире есть факт внешний для человека, не подчиненный его воле, и признание или отрицание этого факта есть дело исключительно его познания. Да и не согласится человечество обмануть себя из малодушия – признать то, чего нет, чтобы сохранить за собою жизнь. А если в тяжелую минуту предсмертного томления оно и сделает это, оно не вынесет долго обмана: тайное сознание, что нет того, ради чего живет оно, заставит людей по одному и не высказываясь оставлять жизнь.

Но высказанное имеет целью побудить глубже задуматься над этим вопросом. Никто, как кажется, и не догадывается о том, как тесно многие отвлеченные вопросы связаны не только с важными интересами человеческой жизни, но и с самым существованием этой жизни. Никому не представляется, что то или другое разрешение вопроса о целесообразности в мире может или исполнить человеческую жизнь высочайшей радости, или довести человека до отчаяния и принудить его оставить жизнь. А между тем это так. Отчаяние уже глухо чувствуется в живущих поколениях, хотя его источник ясно и не сознается. Вот почему легкомысленное разрешение вопроса о целесообразности – а мы не имели до сих пор других – есть не только глупость, но и великое преступление. Те, которые играют этим вопросом, правда, не чувствуют его важного значения, что доказывается тем, что, отрицая целесообразность, они продолжают жить, т. е. кружиться среди бессмысленного для них же самих и трудиться ни для чего по их же сознанию. Логика мысли и жизни – вообще удел не многих. Но как у легкомысленных писателей могут быть серьезные читатели, так у легкомысленных отцов – дети с глубокою душою, и то, что чувствуют и что делают теперь единичные люди – я говорю об отчаянии и смерти, – то со временем могут почувствовать поколения и народы.

VIII. Типов целесообразности или, точнее, модусов целесообразного процесса – четыре, а форм, под которыми являются члены ее, – две. Эти члены – средство и цель – бывают или вещью (то, что существует), или явлением (то, что совершается), принимая эти слова в обширном значении. Четыре же модуса, под формою которых является целесообразность в природе, обусловливаются четырьмя возможными перестановками этих двух членов. Они суть следующие: 1) целесообразность, в которой вещь какая-либо существует для того, чтобы существовала другая вещь (Res ad Rem), напр., тяготение всемирное существует для того, чтобы существовало равновесие между частями вселенной, государство существует для осуществления пользы и проч. Сюда подходят все те факты в жизни человека и природы, где часть какая-либо, не значущая сама по себе, проявляется и пребывает как необходимое условие для пребывания целого, которого она есть часть и которое уже значуще, напр., подпора для стены, крыша для дома, дом для человека и пр. В этом модусе оба члена целесообразного соединения, средство и цель, являются под одною и тою же формою неподвижно существующего или – точнее и безошибочнее – под формою такого бытия, в котором нет процесса как сущности, которое не варьирует, не движется, которое есть вещь пребывающая, но не явление совершающееся. Форма же соединения обоих этих членов есть причинное сосуществование: вещь, которая существует для другой вещи, есть причина ее (производящая, как в приведенном примере всемирного тяготения и равновесия вселенной, или только обусловливающая внешним образом, как в примере стены и ее подпоры); а вещь, для которой она существует, есть производимое (или обусловливаемое) следствие, сосуществующее со своею причиною. 2) Целесообразность, в которой вещь какая-либо или факт существует для того, чтобы существовало явление или вообще что-либо совершающееся – то, в чем есть процесс (Res ad Foenomen); напр., солнце существует для того, чтобы служить источником света, теплоты и жизни (мы берем примеры, удобные со стороны формы для объяснения модуса целесообразности, не касаясь их содержания, т. е. не останавливаясь на вопросе, действительно ли справедливо то, что говорится в них), или еще: сердце – для кровообращения, разум – для понимания как процесса и пр. Здесь первый член целесообразности есть вещь существующая, а второй член есть явление, из этой вещи исходящее, или точнее и справедливее – есть нечто движущееся, варьирующее, вечно текущее, для чего источником и основанием служит нечто неподвижное, нечто такое, что есть, но не совершается. Здесь форма соединения обоих членов есть также причинное сосуществование: средство есть причина вечно исходящей из него и сосуществующей с ним цели. 3) Целесообразность, в которой явление какое-либо совершается для того, что совершилось другое явление (Foenomen ad Foenomen). Под этот модус целесообразности подходит значительнейшая часть человеческих действий: мы постоянно совершаем что-либо, чтобы совершилось что-либо, наказываем или убеждаем – чтобы произошло исправление наказываемого или убеждаемого, усиливаемся изменить существующее – чтобы произошло изменение в нем, и т. д. Здесь первый и второй члены целесообразности так же однородны между собою, как и в первом модусе, но только природа их противоположна: там оба члена неподвижно существуют, здесь оба совершаются, происходят. Соединены же они здесь связью причинного преемства: средство есть производящее, исчезающее с появлением производимой цели. 4) Целесообразность, в которой явление совершается для осуществления вещи (Foenomen ad Rem), как, напр., эмбриологический процесс совершается для того, чтобы появилось животное, построение (напр., дома) совершается для того, чтобы появилось строимое, и вообще бесчисленные факты делания, приготовления чего-либо (какой-либо вещи). Здесь состав целесообразности тот же, как и во втором модусе, но только расположение членов обратное: там из вещи исходит явление, здесь из явления происходит вещь. И характер соединения обоих членов здесь другой: там связью служило причинное сосуществование, здесь ею служит причинное преемство: производящее средство исчезает с появлением производимой цели, делание прекращается, когда появилась сделанная вещь.

Эти четыре модуса, кратко и точно выражаемые формулами: вещь для вещи, вещь для явления, явление для явления, явление для вещи, – исчерпывают собою, как кажется, все возможные способы проявления целесообразности, хотя в пределах каждого из этих модусов могут быть проведены новые деления, в основу которых положатся различение самих res и foenomena, вещей и процессов.

Что касается распространения и распределения этих модусов в Космосе, то хотя ни один из них не остается совершенно чуждым которой-либо области бытия, однако вообще нельзя не заметить, что природа предпочитает достигать своих целей посредством двух первых модусов, а человек может достигать своих целей посредством двух последних модусов. Миростроение и миросохранение держится на соответственном расположении и на взаимнодействии вещей с вещами и вещей с явлениями, и, как имеющему постоянно пребывать, ему более соответствует устойчивая связь причинного сосуществования, постоянная, непоколебимая, неподвижная. Вечно же волнующемуся, изменчивому, непостоянному в своих стремлениях Миру человеческому дана в удел несовершенная связь причинного преемства, присущая третьему и четвертому модусам целесообразности, через которые все можно совершить и при которых все совершенное не вечно.

IX. Между величиною членов целесообразности есть некоторое постоянное соотношение: малыми средствами малое достигается, великое же требует для себя великих средств. Общий закон этого отношения может быть выражен таким образом: средство должно по своей силе действия равняться силе противодействия того, что лежит между idea rei и res in quam idea rei (Res ex idea rei turn fltur, quum vis ejus quod in re est, et vis ejus quod inter ideam rei et rem est, pares sunt).

Разложим величины, входящие в это равенство, на составные элементы. Из них один, именно основной, тот, к которому по необходимости приравнивается другой член (quod inter ideam rei et rem) есть величина изменяющаяся. И в самом деле, сила сопротивления того, что лежит между планом и целью, непостоянна; потому что не неизменим путь от плана до цели. Но эта величина всегда колеблется между определенным maximum’ом и между определенным minimum’ом, и первая задача разумной целесообразности есть открытие этого minimum’a, а первое достоинство разума по отношению к целесообразности, есть мудрое умение делать это. Эта изменяемость второго члена рассматриваемого равенства есть причина, почему средство, изменчивое по природе своей, определяемой отвлеченно разумом, изменяется и в действительности; потому что хотя этот второй член и не входит в целесообразный процесс, но к нему по необходимости приравнивается первый член, средство, составляющий часть всякой целесообразности. Далее, первый член равенства – vis ejus, quod in re, или средства – разлагается на три части: количество действующего, напряжение действия и продолжительность действия. И так как только в сложности эти три части необходимо должны равняться второму члену, то каждая из них может уменьшаться – с условием, чтобы увеличивалась другая; причем отношение между обратно изменяющимися частями должно быть такое, чтобы сила действия, исчезающая с уменьшением одной части, постоянно равнялась силе, появляющейся с возрастанием другой части, так что совокупность действия первого члена постоянно равнялась бы силе противодействия второго члена.

Объясним все сказанное примером. Пусть цель есть нравственное возрождение испорченного человека. Чтобы достигнуть этой цели, необходимо употребить некоторые средства, которые по заключающейся в них силе действия должны точно равняться силе противодействия, которое они (средства) встретят в испорченности исправляемого; что ясно видно из того, что с возрастанием испорченности должны возрастать силы исправления, а с уменьшением – могут уменьшаться. Далее, что второй член равенства есть величина изменяющаяся, это ясно из того что есть различные способы, или пути, исправления одного и того же человека, напр. влияние на разум силою убеждения, влияние на воображение силою прекрасных образов нравственно чистого человека, влияние на чувство добротою обращения и пр. Из этих способов, которые в одном и том же случае могут привести к одной и той же цели, одни движутся по пути, где находят maximum сопротивления (напр., действие убеждением на разум испорченного, у которого восприимчивое сердце, но слабо развита способность и любовь к суждению), другие движутся по пути, где встречают minimum сопротивления (доброе обращение с тем же испорченным человеком). И воспитателя, смотря по тому, умеет ли он находить и пользоваться этими путями, ведущими через minimum сопротивления, или не умеет, мы называем или способным исправлять другого, или не способным. Наконец, что первый член равенства разлагается на три части, из которых каждая может уменьшаться (но никогда – исчезнуть совершенно) при увеличении другой части, это также можно наблюдать в рассматриваемом примере: сила исправляющего влияния может действовать тем более короткое время, чем более напряжена она, – таковы все потрясающие впечатления, напр., смерть близкого любимого человека, утрата здоровья, нестерпимый позор; в случае же меньшей напряженности для достижения той же цели, исправляющая сила должна действовать более продолжительное время (перерождение испорченного характера путем воспитания); наконец, и продолжительность, и напряженность влияния может уменьшиться с увеличением количества влияющего (напр., когда родные, друзья, учитель, священник одинаково влияют исправляющим образом, тогда сила влияния каждого из них может быть менее той силы, какая потребовалась бы со стороны одного влияющего; или сила убеждения, ласки и прекрасного образа может быть меньше силы одного убеждения, или одной ласки, или одного прекрасного образа). На этом свойстве первого члена рассматриваемого равенства основаны законы влияния среды (всего окружающего), сосредоточенного влияния (на все стороны окружающего), влияния народных бедствий и пр., значение которых никогда не было ни достаточно изучено, ни достаточно оценено. Есть, напр., типы человеческой испорченности, которые не могут быть уничтожены никаким другим средством, кроме как только одним страданием, и которые поэтому широко распространяются в периоды спокойной, установившейся исторической жизни. Но подробнейшее рассмотрение всего этого относится к учению о Мире человеческом и не существенно в учении о целесообразности.

Теперь точнее определим, что такое преодолеваемая сила сопротивления и преодолевающая сила действия в их взаимном соотношении. Каждая целесообразность совершается в среде, чуждой этой целесообразности, инертной для нее. Так, общество, в котором я хочу осуществить какую-либо идею, во мне возникшую, чуждо моей цели, потому что не знает ее; так, материал, из которого художник делает статую, сопротивляется его резцу. Уничтожить эту инертность, неподвижно лежащее или не соответственно данной цели совершающееся привести в целесообразное движение – и есть то, что предстоит деятельной силе, уничтожающей сопротивление лежащего между idea rei и res, in quam idea rei. Но этою задерживающею средою еще не исчерпывается сила сопротивления: она предшествует внешнему объективному процессу целесообразности и остается еще, когда он, по-видимому, уже окончен. Именно, и в самом духе, в котором возникает idea rei, она должна преодолеть некоторое сопротивление, чтобы выйти из него и стать внешним процессом, напр., смутность желаемого, неуверенность в силах, равнодушие к будущему; и когда, наконец, этот процесс совершился и все необходимое для осуществления цели уже сделано, активному началу остается еще последним усилием воплотить образ в вещь. Таким образом id, quod inter ideam rei et rem ipsam есть инертное для цели – приводимое в целесообразный процесс и безразличное для нее – становящееся через этот процесс ее воплощением; или, что то же, есть путь, по которому проходит идея от чистого пребывания в сознании субъекта до овеществления своего во внешнем объекте. Сила же, преодолевающая сопротивление того, что лежит на пути идеи к своему осуществлению во внешнем мире, есть сила желания, пробуждаемого в духе возникшим образом или понятием цели, и порою эта сила бывает так слаба, что не преодолевает даже и субъективного сопротивления, так что возникшее в духе не разрешается никаким действием, остается бесплодным образом и желанием; порою же она развивается до таких размеров, что преодолевает сопротивление целых народов и даже всего человечества – до сих пор, впрочем, всегда на время[10]10
  Говоря «целого человечества», мы разумеем всех людей, с которыми соприкасалась эта сила. Высочайшее проявление такой силы духа мы находим у наиболее даровитых личностей из наиболее даровитых народов. Таких личностей, самых сильных в истории, мы думаем, было три: Цезарь, Иннокентий III и наш государь Петр I. В первых двух особенно поражает нас удивительное соединение желания с тонким и проницательным умом, что давало возможность им не только страстно стремиться к задуманной цели, но и господствовать над средствами. В третьем из названных людей не было этого умения избирать пути с minimum’ом сопротивления, и, кроме того, история не так хорошо подготовила для него путь, как для первых двух. Так что это был, по всему вероятию, наиболее сильно желавший человек на земле.


[Закрыть].

Условия, которые способствуют увеличению этой деятельной силы в целесообразных процессах, заслуживают по своей важности самого внимательного изучения. Из них мы называем два – силу воображения и ясность понимания. Первое, т. е. воображение, делает то, что отдаленное будущее, образ которого возникает в духе, приобретая поразительную ясность и осязательность, как бы приближается к духу и входит в него, овладевая всеми его силами. Это действие живости воображения; а его неутомимость делает то, что раз возникший образ становится неподвижным в сознании и, заслоняя собою все остальное, заставляет человека жить только собою. Этот-то вечно неподвижный и яркий образ отдаленного будущего есть источник того, что мы называем фанатизмом и без которого вопреки сложившемуся мнению, мы думаем, не бывает ни великих людей в жизни, ни великих дел в истории. Второе же, т. е. ясность понимания, способствует образованию в человеке твердых понятий относительно того, что необходимо для будущего, и твердых убеждений, что это необходимое может быть осуществлено.

X. Учение об отношении целесообразности к другим сторонам бытия распадается по числу последних на учение об отношении ее к существованию, к сущности, к свойствам, к сходству и различию и к числу. Рассмотрим каждое из этих отношений порознь.

Всякая целесообразность имеет две формы существования: идеальную, которая первоначальна по времени; и реальную, которая следует за нею во времени. Из них первая есть потенция второй, и вторая никогда не возникнет и не может возникнуть без первой; потому что все, что совершается в действительности или что существует в ней не пройдя ранее через сознание того, кто хочет этого существования или совершения, не есть уже целесообразность, но только одна чистая причинность.

В идеальной форме своего существования целесообразность заключает в себе все то, что заключается в ее реальной форме, кроме действительности; т. е. в обеих формах те же части и так же расположенные, но только в одной – сознаваемые и желаемые, а в другой – осуществленные. Процесс осуществления первых форм, идеальных, и есть целесообразный процесс, в котором идеи духа соприкасаются с пространством, замещенным матернею. Путем этого соприкосновения идеи овеществляются в материи, и материя одухотворяется идеями, приходя в разумное, т. е. прошедшее ранее через сознание, движение, и принимая созданную прежде форму.

Что все сказанное справедливо, в этом можно убедиться, рассмотрев какое-либо единичное явление целесообразности. Ранее, чем явится процесс доказательства геометрической теоремы, или делания статуи, или устроения государства, этот процесс совершится в сознании того, кто доказывает теорему, делает статую или устрояет государство; т. е. и образ или понятие делаемого, и процесс (способ, путь) делания, пройдя через сознание, пройдет через идеальную форму своего существования. А что эта форма есть потенция будущей реальной формы, это ясно из того, что последняя никогда не возникнет без первой: ни теорема не докажется, если ранее не была открыта или обдумана, ни статуя не сделается, если ее образа не было в душе художника, ни государство не устроится, если план устройства не прошел через ум политика. Наконец, что в результате целесообразной деятельности всегда является смешение вещества и духа, это ясно из того, что если в доказательстве теоремы мы устраним звуки слов и начертанью фигуры – то получится чистое понятие геометрической истины, если в сделанной статуе удалим мрамор – то получится чистый образ ее, и в государстве, если мысленно отвлечем его от живых людей и писаных законов – получится чистая идея государства.

XI. В идеальной форме своего существования целесообразность всегда предшествует сущности того, что целесообразно существует или совершается в действительности, и, создавая эту сущность, воплощается в части ее.

И в самом деле, как выше доказано было, сущность всего пребывающего слагается из вещества и формы, а сущность всего совершающегося состоит в строении элемента изменения и в строении процесса как порядка расположения этих элементов. Целесообразность же, как нечто планомерное по природе своей, переходя из идеальной формы существования в реальную, и воплощается – в форме, когда создаваемое ею есть вещь, и – в строении процесса, когда создаваемое есть изменение. Так, статуя, сделанная художником, слагается из вещества мрамора – и в нем нет целесообразности и из формы, в которую заключен он, – и она есть воплотившийся в мрамор образ, ранее прошедший через сознание художника. Также в движении, как элементе всякого изменения, нет целесообразности; но в известном сочетании движений, которое ведет к цели, есть целесообразность. И так как сущность есть основа, на которой держится самобытное существование всего, то ясно, что целесообразность, входя в сферу инертного и безразличного, обнаруживает свое действие тем, что начинает проводить в нем различающие деления и индивидуализировать различаемое, вещество оформливая в вещи и движение слагая в явления и в процессы.

XII. Из приведенных примеров видно, что целесообразность не только производит сущность вещей и явлений, воплощаясь в части ее, но что эта сущность нередко бывает и целью целесообразного процесса; хотя иногда она бывает и средством. Так, форма статуи есть цель делания ее; но форма дома есть средство достигнуть другой цели – защитить человека от холода и доставить ему другие удобства. Вообще можно заметить, что сущность бывает и целью, и средством, но цель бывает всегда сущностью. В других отношениях к целесообразности находятся свойства, пребывающие в сущности или на сущности. Они видоизменяются, создаются и уничтожаются целесообразно действующим разумом, смотря по цели, к которой стремится он, т. е. служат для него средством. Так, человек придает мягкость глине, когда делает из нее что-нибудь, и твердость – когда сделанное готово и должно быть сохранено.

XIII. Целесообразность действует всегда через причинность и ни через что другое действовать не может, хотя причинность не есть создание целесообразности и существует в мире вещей и явлений рядом с ней и независимо от нее.

Причинность – в том смысле, что все или многое в вещах и явлениях Космоса соединено между собою постоянною и необходимою связью, – есть факт внешнего мира, столь же первоначальный и могущественный, как и целесообразность. Но она стоит ближе к вещам и явлениям, она непосредственно над ними и касается их. Они все пребывают в причинности и составляют ее, как капли пребывают в море и составляют его. Целесообразность же лежит высоко над реальным миром, высоко над самою причинностью. Она не пребывает необходимо в вещах и явлениях, но только по временам спускается в них для достижения целей своих и, выполнив эти цели, снова поднимается над ними. Вследствие этой-то невозможности для целесообразности, как для начала чисто отвлеченного, прямо коснуться реального мира, и вследствие того еще, что всякое такое прикосновение было бы временным изъятием вещей и явлений из сферы причинности, – целесообразность и действует через причинность, причем в последней сохраняется вся ее природа и свойства, но к ним придается разумность и планомерность тем сознанием, которое направляет ее как свое орудие.

Так, напр., как ни отчетлив был бы образ, возникший во мне, и как ни велико было бы мое желание воплотить его, одно желание и образ не могут сделать этого; овеществленный образ не появится. И это потому, что моя мысль и мое желание не могут коснуться глыбы мрамора и превратить ее в воображаемую статую, так как мрамор – вещество, а желание и образ – дух. Поэтому достигнуть своей цели я могу не иначе как приведя свое тело, а через него резец и мрамор в целесообразно направленное, но строго причинное по своей природе движение. Все движения резца и мрамора будут неразрывной цепью производящих причин и производимых действий, и явления, наблюдаемые в делании статуи, ни на минуту не выйдут из-под законов механики; но только порядок, в котором идут друг за другом эти механические причины и следствия, будет истекать из моего сознания, в котором он (порядок) предварительно прошел идеальную форму своего существования. И этому же сознанию будет принадлежать первоначальный импульс, без которого не появилось бы всего, по строению механического, по форме целесообразного, процесса обработки мрамора резцом. Так же построение моста или крепости, то или другое устройство человеческого общества – словом, все целесообразное в деятельности человека не может совершиться иначе как в строгом подчинении причинности и тем специальным законам, которые господствуют в той сфере Космоса, где происходит целесообразный процесс; но за этою причинностью, невидимо направляя ее, действует целесообразность: никогда не может ни мост построиться, ни крепость возникнуть, если силы и законы бессознательной природы будут действовать одни, не направляемые разумом.

Этот закон, по которому целесообразность может действовать только через причинность, объясняет, почему для человека никогда и нигде не открывается прямо целесообразность, но повсюду и всегда он встречает одну причинность; так что ни перед чем в природе он не может остановиться и сказать: «вот это цель, а это – средство» – с тою же уверенностью для себя и убедительностью для другого, с какой, указывая на явления, он называет одни из них причинами, а другие – следствиями. Что бы ни стал анализировать он, в результате анализа всегда получатся только причины и только следствия, и ничего третьего промежуточного между ними, о чем можно было бы подумать, что это члены целесообразности. Но этот недостаток фактов, которые были бы только целями и только средствами, вследствие указанного отношения между причинностью и целесообразностью, не может заставить нас думать, что там, где анализ открывает только причины и только следствия, и в самом деле нет ничего, кроме причинности. Целесообразность и не может быть открыта непосредственно ни для кого, кроме того разума, из которого исходит она и который ее направляет; т. е. что человеческим разумом непосредственно могут быть усмотрены только одни человеческие цели. Повсюду, где он встречается с вещами и явлениями, не им созданными, он видит и должен видеть одну чистую причинность, и только по сходству с теми особенностями, которые он замечает в своей деятельности, он может, присматриваясь к порядку следования причин и действий, признать в них целесообразность. Таким образом, не анализ, не дробление существующего и совершающегося с целью проникнуть внутрь разлагаемого может открыть целесообразность в природе; но только синтез, обзор целого в существующем и законченного в совершающемся, который открывает внешнее расположение первого и направление второго, может сделать это.

XIV. В отношении к сходству и различию целесообразность обнаруживает свое действие двояким образом: она есть источник различия в вещах; и есть причина временного и непостоянного существования одних из них и вечного – других.

Ив самом деле, как уже было показано ранее, вступая в сферу инертного и безразличного, она обнаруживается в том, что начинает в нем проводить различающие деления и вещество превращать в вещи, входя в них формою, а движение – в явление, входя в них строением процесса. Вступая же в мир уже определившихся вещей и явлений, она видоизменяет их, приспособляя к целям своим. Так, неразличимый мрамор под рукой человека превратился в бесчисленный мир мраморных вещей; так, существующие формы растений и животных под его влиянием получили новое разнообразие.

Различие же в продолжительности и постоянстве существования под влиянием целесообразности вещи получили потому, что из них одни стали в ней целью, которая по природе своей неизменна и неуничтожима, а другие – средством, т. е. элементом изменяемым и временным. Так, польза как цель неизменно пребывает в государстве, а различные законы как средства достигнуть этой цели появляются, видоизменяются и исчезают в нем.

XV. Отношение целесообразности к числу находится в тесной связи с отношением ее к сходству и различию. Целесообразность, приспособляя к себе вещи и явления, разнообразит их со стороны формы, но в то же время, устремляя их к одной цели, она придает им единство со стороны содержания; т. е. она суживает числа, уничтожая повторяющееся.

И в самом деле, когда в хаос вещей и явлений, возникших и сложившихся под исключительным влиянием причинности, вступает целесообразность, то она, правда, придает новое разнообразие ранее возникшему, чтобы выполнить цель, которая не могла быть осуществлена с помощью одних прежних вещей и явлений; но в то же время она уничтожает всякую дважды и рядом повторяющуюся форму вещи или явления, как бесцельную и ненужную; т. е. она множит роды и виды и сокращает индивидуумы.

Так, напр., государства, пока они живут бессознательною жизнью, т. е. управляются исключительно причинностью и чужды всякой цели, бывают полны и внешнего и внутреннего хаотического разнообразия, т. е. и формы отдельных государств, и явления, совершающиеся внутри каждого из них, беспорядочно видоизменяются и повторяются. Когда же в государство или в систему их входит одна цель, напр. всестороннее благо большинства живущих в нем, то этот хаос явлений приходит в целесообразное движение, и хаос форм начинает приобретать планомерное строение. Все, что противоречит цели – начинает уничтожаться; все, что безразлично для нее, – оставляется в стороне и погибает; все, что бесцельно повторяется, сливается в одно. В истории дважды совершился подобный процесс: один раз, когда на месте древних государств, поглощая их, развилось римское государство; и в другой раз, когда на месте феодального строя развились, уничтожая его, современные политические организмы. И здесь, и там мы видим, что формы и явления разнообразятся, как роды и виды, а как индивидуумы – сокращаются через уничтожение повторений: вместо деспотий, монархий, аристократических и демократических республик и теократий развивается один планомерно устроенный организм, но в этом организме столько своеобразных, друг с другом не схожих органов, что разнообразие их неизмеримо превосходит разнообразие замененных политических форм; и при этом каждый из таких органов ни в устройстве, ни в деятельности не повторяет другого органа, тогда как в замененных государствах в сущности все формы и все органы были только повторением один другого. Так же древнее обычное право, которое так нередко повторяло или для различных местностей, или для различных корпораций одно и то же, заменилось современным правильным законодательством, где каждая статья имеет особенный и самостоятельный характер и имеет в виду не корпорацию и не местность, но государство и гражданина. Самые явления в государстве, по мере того как оно становится целесообразным, начинают преемственно изменяться, т. е. развиваются одно из другого таким образом, что каждое последующее уже не повторяет предыдущего, но или продолжает, или заканчивает его; тогда как в бесцельных государствах нет истории в строгом смысле. В них явления не развиваются, но чередуются, то повторяясь, то без внутреннего подготовления изменяясь, как это мы видим в государствах Индостана или во Франции времен Меровингов.