Текст книги "О Понимании"

XI. Чувство, как вторая из основных форм, под которою является дух, должно быть познано в рассматриваемом учении с большею тщательностью, чем разум, потому что этот последний уже изучался ранее в учении о познающем, оно же делается объектом понимания впервые здесь. Прежде всего оно познается по схемам разума в форме своего существования, которое потенциально, так как чувство нуждается в своем объекте, как и мышление, но менее зависит от этого объекта, чем последнее (остается и тогда, когда исчезает предмет чувства); в своей природе то есть – так как то, из чего чувство, определено, раз известно, что оно форма духа – в своем внутреннем строении, в своих атрибутах – существенных, производных, определяющих и произведенных, в своем происхождении; в своем назначении – где определяется его влияние на жизнь индивидуальную, общественную и его роль в истории; наконец, в своем внутреннем сходстве и различии (формах, под которыми оно является).

Учение о формах чувства неизмеримо более важно, нежели учение о типах и состояниях разума; потому что, тогда как в последнем все состояния суть только отклонения от одного – нормального и все типы суть недоразвившиеся формы одного – основного, в чувстве нельзя указать ни на одну форму, от которой происходили бы, как от первоначальной, другие формы, и все они суть творческие источники самостоятельных и важнейших областей жизни. Между этими видами мы будем различать следующие: волнения, состояния, типы, настроения и собственно виды.

Волнения суть те временные чувства, которые возникают под влиянием какого-либо единичного деятеля и имеют своим предметом единичный объект, напр. чувство зависти (всегда и необходимо к чему-нибудь), чувство доверия (всегда к кому-нибудь), чувство жалости, чувство страха и пр. Эти чувства чрезвычайно многочисленны, разнообразны и часты. Они в значительной степени наполняют собою психическую жизнь человека и служат производящим источником всех его единичных поступков – тех, которые не имеют далеких целей и из которых слагается обычная жизнь обыкновенных людей. Волнения, таким образом, с одной стороны, и важны, потому что ими производится чрезвычайно многое, и с другой – незначительны, потому что среди этого многого нет ничего важного. Заметим, что все они не суть чистые формы духа, но вызванные чем-либо внешним раздражения его.

Состояния суть внутренние отношения чувства к самому себе, напр., состояние покоя, пробуждения, угасания, напряженности, творчества. Так, чувство красоты может пробудиться во мне, и я буду повсюду искать удовлетворения его; оно может быть в спокойном состоянии, и тогда, встречая прекрасное, я буду понимать его и наслаждаться им, но не буду искать его; или оно может достигнуть во мне высокой степени напряжения, и я буду не во внешнем искать прекрасных образов, но внешнее наполнять прекрасными образами, исходящими из меня.

Типы чувства суть те особенные склады его, те особенные сочетания однородных видов его, которые замечаются у всех людей в различные эпохи или у различных людей в одни и те же эпохи. Напр., склад чувства в период Возрождения и в период Реформации был не один и тот же или в нашей жизни в начале 20-х годов, в 40-х и в 70-х годах; или в одно и то же время: у Руссо, Вольтера и Шиллера (у двух последних это различие особенно ярко выразилось в том, что почувствовали они оба, мысленно созерцая один и тот же образ Жанны д’Арк; первый при этом написал «Pucelle», а второй создал «Орлеанскую деву»). Типы чувства имеют очень большое значение в истории, и их необходимо внимательно изучать и историку – чтобы понять, и политику – чтобы успеть.

Настроения суть чувства с чрезвычайно общим характером, которые или совершенно не имеют объекта, или некогда имели его – и тогда были волнениями, а потом утратили, но остались сами, сохраняя неизменно свою природу. Так, напр., человек, потерявший кого-нибудь близкого, сперва грустит по утраченном, но потом, когда даже забывается утраченное, чувство неопределенной грусти все еще остается в нем, как бы разливается по его духу и превращается в постоянное настроение, уже беспричинное и беспредметное. Но гораздо чаще настроения бывают чистыми формами духа, которые или только пробуждаются и укрепляются внешними единичными случаями (как смерть друга у Лютера), или даже совершенно не нуждаются в таких случаях, хотя бы для пробуждения. Так, Данте никогда не был и не мог быть веселым человеком, Шиллер никогда не был и не мог быть циничен, Руссо никогда не мог радоваться. Сознание этой беспричинности настроений, или, что то же, их чистоты, как произведений духа, выразилось и в языке: «грустится», «радуется», «чувствуется неудовлетворенность» или «жаль всех», говорят обыкновенные люди, когда и у них временно проступают настроения, вообще присущие только великим характерам.

Значение настроений в истории нельзя достаточно ценить: все великое в ней произведено ими. Религии и революции, искусство и литература, жизнь и философия одинаково получают свой особенный характер в настроении тех, кто создает их. Так, чувство безнадежности и отчаяние глубоко отразились в буддизме, чувство бессилия в борьбе со злом – в учении Зороастра. Искусства окрашиваются тем или другим чувством, хотя предмет их – прекрасные формы – остается повсюду один и тот же. Так, чувство подавленности здесь, на земле, и надежда найти убежище и облегчение на небе выразились в готической архитектуре; чувство довольства жизнью сказалось во фламандской живописи, восторженность и аскетизм – в испанской, религиозная радость – в итальянской. У поэтов настроение является всепроникающим чувством, одевающим все образы и звучащим во всей лирике, как у Данте, Шиллера, Байрона и Гейне. У великих же писателей оно выражается в языке: так, когда то же и с тем же искусством рассказывается Геродотом и Фукидидом, Ливием или Тацитом – впечатление, выносимое читающим, бывает неодинаково. Это зависит именно от того неуловимого, не поддающегося никакому анализу сочетания слов, которые бессознательно употреблял автор, которому непреодолимо покоряется читатель и которое глубже, чем в других языках, названо у нас «духом писателя». Настроение также не остается без влияния и на философию. Так, Малебранш, Спиноза, Беркли, Шопенгауэр и Шеллинг или, в древнее время, эпикурейцы и стоики бессознательно для самих себя мыслили под сильным давлением настроения и невольно покоряли мысль свою чувству, предпочитая одни истины другим.

Виды чувства отличаются от настроений тем, что они определенны и имеют объекты, а от волнений – тем, что объекты эти не единичны и находятся не вне духа, но в нем самом. Но с настроениями они имеют сходство в продолжительности и потом вообще взаимно влияют одно на другое. Едва ли настроение не есть более общая форма чувства, разрешающаяся в виде через нахождение внутреннего объекта; или, быть может, оно (настроение) есть только неясное предчувствие приближающегося пробуждения того или другого вида чувства. Сюда относятся: чувство религиозное, чувство нравственное, чувство справедливости и чувство красоты. Так, чувство красоты не есть ощущение прекрасных очертаний этого одного образа, но всех и всяких, только они были бы прекрасны (объект не единичен); и красота, составляющая объект этого чувства, лежит не во внешней природе, но, напротив, лежащее во внешней природе оценивается и признается или прекрасным, или безобразным по сравнению с некоторым как бы мерилом, прототипом или идеалом красоты, заключенным в духе.

Говорить о значении видов чувства недостаточно и кратко было бы бесполезно, а достаточно и полно – невозможно; так велико значение каждого из них как творческого источника какой-либо стороны жизни – религии, нравственности, права или искусства. Ограничимся только указанием, что приложение правильного изучения по схемам разума как единственно ведущего к всепониманию объекта было бы особенно желательно здесь по важности и неразъясненности этих чувств. Так, сколько бы прояснилось для человека, если б религиозное чувство или чувство красоты было определено в своей сущности – что именно оно такое, в своем существовании, – постоянно оно или прерывается; в своих свойствах – напр., чистая красота, созданная не под давлением настроения, имеет способность разлагать нравственное чувство и религиозность, а красота не свободная, проникнутая религиозным настроением, имеет способность укреплять уже существующее нравственное чувство и возбуждать до восторженности религиозность; в своем происхождении; в своем назначении, т. е. в том влиянии, какое чувство, напр., религиозности или красоты, оказывает на субъективный дух того, в ком эти чувства, далее – на тех, кто соприкасается с проникнутым этими чувствами и, наконец, – на жизнь и на различные формы ее – государство, право, нравственность и пр.; в своих типах, которые все зависят от настроения и порою бывают различны до противоположности (напр., религиозное чувство у евреев и христиан или чувство красоты в древнем классическом мире и в Средние века), и пр.

В заключение учения о чувстве следует дать объяснение того особенного явления, которое мы не можем лучше определить, как назвав его «колебанием чувства». Под этим мы разумеем быстрые, почти моментальные перемены сильно напряженного массового чувства, которые (перемены) замечаются в некоторые моменты истории и действуют всегда необыкновенно разрушительно. Они тожественны по сущности с волнениями – это те же чувства гнева, радости, подозрения, отчаяния; но по характеру схожи с настроениями – бывают беспредметны. Ими объясняются решающие минуты, напр., революций.

XII. Учение о воле — третьей из общих форм, под которою является дух, – так же распадается на несколько форм, соответствующих сторонам этого объекта и схемам разума; т. е., во-первых, на учение о существовании ее, которое, будучи потенциальным, находится в более тесной зависимости от внешних для духа объектов, нежели чувство. Но было бы ошибочно думать, что воля не только проявляется (обнаруживается) под внешним воздействием того, что составляет объект ее (что желается), но и создается этим объектом; этому противоречат общеизвестные явления неудовлетворенности желания, когда объектов, возбуждающих хотение, – нет, а воля, ищущая таких объектов, – есть. Во-вторых, на учение об ее сущности, которая состоит в ощущении неудовлетворенности, пока не изменено что-либо лежащее вне воли и в вытекающей отсюда потребности произвести это изменение, проявление которой (потребности) в форме стремления и называется волей. В-третьих, на учение об ее атрибутах и, в-четвертых, на учение об ее происхождении. В последнем расследуются общие источники человеческих стремлений и вопрос о происхождении воли в тесном смысле, т. е. о том, свободна она или нет. Что касается до источников человеческих стремлений, то их два: первый и основной источник человеческих стремлений есть чистая, неизменная человеческая природа, так, напр., разум, присущий человеку, побуждает его стремиться к пониманию. Второй источник, нередко затемняющий собою первый, есть произведенное в человеческой природе, т. е. временно вызванное к существованию внешними влияниями, каковы все волнения чувства, – напр., желание вредить человеку, вызвавшему гнев. Вопрос о свободе или зависимости воли разрешается следующим наблюдением и рассуждением, которое на нем основано: 1) внешние для духа влияния изменяют волю в ее напряженности, а внешние объекты изменяют ее в направлении, – что показывает наблюдение; следовательно, воля не есть нечто абсолютно свободное; 2) раз эти влияния и эти объекты изменяют волю, значит, в природе человека независимо от них и ранее их лежит нечто, воспринимающее эти влияния и изменяющееся под их действием, потому что на ничто ничто не может действовать, т. е. что воля не есть произведение этих влияний, но составляет часть первозданной человеческой природы; откуда прямо следует, что воля не есть нечто абсолютно зависимое от внешних условий. Из этого отрицания как абсолютной свободы, так и абсолютной зависимости воли вытекает положение, что в своих проявлениях (я желаю приносить пользу городу, в котором живу) она есть синтез двух противоположных борющихся сил: силы, исходящей из природы человека; и силы, исходящей из мира внешнего. Причем вторая встречает первую и изменяет ее и в напряженности, и в направлении. Вот почему, видя повсюдное и неизменное влияние природы и жизни на человека, видя, как ни одно его действие, ни одно чувство и ни одно желание не ускользает из-под этого влияния, мы тем не менее должны остеречься от признания за этим влиянием исключительного господства; подобно тому как, видя камень, брошенный кверху, мы воздерживаемся говорить, что он движется только под влиянием толчка и уже не подчинен более тяготению земли. Далее, в-пятых, в учении о целях воли рассматриваются те объекты, к которым направляется она до встречи с изменяющими внешними влияниями; и о тех отклонениях, которые эти последние производят в ней. В-шестых, в учении о сходстве и различии воли изучаются как элементы ее: волевое движение, его напряженность, его объект; так и виды воли: склонность, стремление, желание, страсть. Из этих видов первый есть произведение чистой человеческой природы, а остальные три имеют своим источником природу или жизнь и стесняют или изменяют естественные склонности. В этом же учении о сходстве и различии следует изучить состояния воли: решительность, колебание, равнодушие и др. Все эти элементы, виды и состояния воли, каждый в отдельности, должны быть изучены тщательно по всем схемам разума.

I. Творческие процессы как объект учения о творении; две стороны этих процессов – субъективная, или процессы в духе, и объективная, или процессы в жизни; виды человеческого творчества. – II. Творчество в области разума; нисходящее понимание и понимание восходящее; увеличивающаяся общность объектов понимания; самоопределяемость понимания; критериумы понимания. Источник зарождения научных процессов; удивление, сомнение, недоумение. Цель научного процесса, его следствия и употребление. – III. Творчество в области чувства; четыре формы, под которыми оно является. Творчество в области чувства красоты; его противоположность с научным творчеством; непроизвольность и самоопределяемость его; склонность его осложняться всеми другими видами человеческого творчества и осложнять их собою. Возможность двоякого источника красоты. Бесцельность художественного творчества; его влияние на чувство нравственного и религиозного; его влияние на мышление. – IV. Творчество в области нравственного чувства; характер его осложнения; способность его возрастать под влиянием противоположного и значение этого факта для истории и политики. Три формы, под которыми является нравственное творчество: чувство, деятельность, учение. Объективное действие нравственного процесса: его способность смягчать и скреплять все человеческие отношения; субъективное действие его на дух того, в ком он происходит. Первозданная природа человека как источник нравственного процесса; конечная цель, к которой направляется он; идеал жизни и человека. – V. Творчество в области чувства справедливости; его отличие от нравственного творчества. Сострадание как источник, из которого выделяется правовой процесс; особенности его постепенного развития; он не осложняется другими видами творческих процессов, но уединяется от всех их. – VI. Творчество в области чувства религиозного; его особенности и значение в истории. Космический характер религиозного творчества как его первая особенность; соединение в нем всех элементов духа как его вторая особенность; возвращение им природы человека к своей первозданной чистоте как его третья особенность. Почему с изменением религии изменяются все стороны человеческого духа и все стороны человеческой жизни. Симптомы перед появлением религиозного процесса. Физическая природа и окружающая жизнь не суть источники, производящие религиозный процесс, но условия, его пробуждающие и на него влияющие. Два ряда явлений религиозного процесса – внутренний, состоящий в образовании религиозной концепции мира и жизни; и внешний, через который религиозная концепция входит в жизнь и устанавливается в истории. – VII. Творчество в области воли; политический процесс как важнейшая сфера этого творчества. Три вида усложнения политической формы: 1. увеличение через расширение того, что под формою; 2. повторение сходного, что пребывает в форме как часть ее; 3. распадение формы на своеобразные части. Важность этого последнего усложнения; разложение идеи блага на представления об отдельных видах блага как скрытая причина развития политической формы. Влияние развития политической формы на дух и его стороны; влияние этого развития на жизнь. – VIII. Творчество в области того, что лежит под политическою формою. Генезис языка, нравов, экономических отношений. В каком смысле нужно понимать бессознательность этого творчества.

I. Учение о творении рассматривает творческие процессы от момента зарождения их в духе до момента воплощения в том внешнем, что мы назвали формами жизни. Каждый такой процесс естественно распадается на две стороны: субъективную, или внутреннюю, – до выхода из духа; и объективную, или внешнюю, – по выходе из духа. Изучение первой раскрывает, что и как происходит в духе во время творчества; изучение второй определяет, что и как совершает человек для воплощения того, что образовалось в нем в творческий момент, в чем-либо внешнем. Или так как чистые произведения духа всегда суть формы, а его воплощенные творения всегда суть смешанные вещи, то можно сказать, что, раскрывая субъективную сторону творческого процесса, мы изучаем ход образования формы в духе или то, как он, будучи общею формою форм, входит определяющим началом в какую-либо эту одну форму; а изучая объективную сторону творческого процесса, мы раскрываем, как форма, исшедшая из духа, смешивается с веществом внешнего мира и, оформливая его, является сотворенною вещью. Так, в скульптуре следует различать, как возник в душе ваятеля какой-либо образ и как этот образ он выразил в мраморе, – как образовалась идея статуи и как образовалась самая статуя, воплотившая идею. То же найдем и во всех других видах творчества.

Соответственно формам, под которыми является дух, здесь изучаются: творчество в разуме, или процесс образования понимания как всестороннего познания чего-либо одного, и процесс создания науки как понимания всего; творчество в чувстве, распадающееся на процесс возникновения и развития религиозного чувства и образования религиозных учений, на процесс нравственных движений в человеке и происхождения нравственных учений в истории, на процесс пробуждения чувства справедливости и установления прав в жизни и, наконец, на процесс развития чувства красоты и воплощения его в прекрасных образах и других формах; и творчество в области воли. Мы перечислили здесь только нормальные и высшие формы творчества, истекающие из деятельного состояния нормального разума и из видов чувства. Но ясно, что и низшие и ненормальные процессы, совершающиеся в духе, источники которых были названы в предыдущем учении, также должны быть изучены.

II. Творчество в разуме, как уже было замечено, распадается на общий, присущий всей науке процесс понимания и на процесс созидания науки как множества повторяющихся процессов такого понимания, возникающих в порядке расположения тех объектов, которые последовательно становятся предметом изучения. О процессе, через который образуется понимание, было уже сказано достаточно при выяснении различия его от простого знания, и поэтому мы будем говорить здесь только о процессе созидания науки. Как и все другое, он должен быть изучен во всех сторонах своих. Мы остановимся на некоторых.

Сущность научного творчества состоит в последовательном раздвижении понимания; в том, что, повторяясь, оно захватывает все большие и большие области бытия, пока вне его, т. е. непонятым, не останется ничего, а внутри его, т. е. понятым, будет все. Так, начинается оно с понимания какой-либо единичной вещи, существование которой случайно открылось духу, и завершается определением сторон этой вещи. Оно может спуститься ниже и познать стороны каждой отдельной стороны познанной вещи: так, какое-либо свойство кривой, положим эллипсиса, может быть понято в сущности, в свойствах, в происхождении, в назначении и в сходстве и различии с другими свойствами той же кривой. Но далее, глубже и ниже, анализ понимания не может проникнуть, – не по бессилию, но по отсутствию того, во что он мог бы проникнуть: так, свойство есть у свойства; но у свойства свойства уже нет никаких свойств. Оно есть чистая сторона бытия, а не вещь как синтез сторон. Далее, от единичной вещи понимание поднимается выше: эта вещь есть часть чего-либо целого, напр. эта статуя есть часть искусства скульптуры или это падение есть проявление силы тяготения. То общее, проявлением чего служит единичная познанная вещь, подвергается, в свою очередь, изучению, и понимание совершает свой второй оборот: определяется сущность, свойства, происхождение, назначение, сходство и различие скульптуры и силы тяготения. Затем определяется то высшее и общее, частный вид чего составляет только что изученное; напр., скульптура есть частный вид искусства, тяготение есть одна из сил природы. Понимание делает этот общий вид и эту силу своим объектом и совершает свой третий оборот: познается искусство в своей сущности, свойствах, происхождении, назначении, типах и пр., и сила природы как начало, движущее вещество, – в тех же сторонах всякого бытия. Потом еще определяется общее, часть чего составляют искусство и сила, именно творчество как синтез творящего, творения и творимого – для первого и движение как синтез соединенного пространства и времени, движимого и движущего – для второго; и это определенное снова познается по всем схемам разума, а понимание совершает четвертый оборот. И наконец, как завершение всего, определяется Мир человеческий – как общее для творчества и Космос – как общее для движения и познается снова в пятом обращении понимания, которое здесь заканчивается. С каждым таким оборотом область понимаемого чрезвычайно раздвигается, и с тем вместе замедляется его вращающееся движение: восходящие круги становятся великими, многовековыми периодами совершенствования понимания и созидания науки.

Между свойствами этого движущегося понимания и как элемента, и как целого, замечательна прежде всего самоопределяемость. Нельзя извне чьею-либо волею – того ли, кто понимает, или того, кто наблюдает понимающего, – определить заранее, как должно понимать (форму процесса), до какого предела (прервать процесс) и что, какие истины должны содержаться в понимании (то, во что закончится процесс или результат его). Вообще по отношению к воле справедливо будет сказать, что человек не думает то, что хочет, но хочет то, что думает, – и это повсюду и вечно, без исключения тех, которые желали бы господствовать над мышлением, направлять и прерывать его; потому что самое это желание определено неправильным процессом мышления и всецело покорно ему. Впрочем, сказанное относится только к пониманию, но не к знанию, которое можно всегда прервать или изменить, так как оно отрывочно и бесцельно, не связано с внутренним строением разума и есть не более как проявление любознательности, т. е. желания нового и нового для разума, неспособного к мышлению над одним и потому утомляющегося однообразием. Все ошибочное в отношениях человека к пониманию происходило именно вследствие этого смешения его со знанием. Человек «узнает», – и действительно, может и он сам себя и другой его понудить узнавать одно и не узнавать другое, легко и без страдания, потому что вне понимания нет ни необходимости, ни потребности узнавать именно это одно (незнания чего, положим, требуется), но безразлично, что бы и как бы ни узнавать, лишь бы оно, это вновь узнаваемое, не походило на известное; но понимает не человек, но в человеке совершается понимание – он же только пассивный носитель его и наблюдатель, и остановить или направить это понимание так же невозможно, а всякая попытка сделать это так же мучительна, как невозможно и мучительно направить кровообращение или задержать дыхание. Раз открылось для разума существование объекта, он не может не познать всех его сторон, потому что не может уничтожить в себе которую-либо из схем познавания; а что найдет он в этих сторонах, этого он не знает и не может определить, потому что не создает понимаемого, но только его, уже существующее, обнимает своею мыслью. И далее, не может он (разум), открыв общее, к чему принадлежит вещь, т. е. существование нового, прежде неизвестного, – подавить в себе повторяющуюся деятельность схем понимания; а раз невольно и непреодолимо началась эта деятельность – он не может в сторонах этого общего познать ничего другого, кроме того, что есть в них и т. д. Самоопределяемость есть существенный атрибут научного процесса, вытекающий из его природы. Из других свойств научного творчества следует остановиться на определяющих признаках. Они также важны для установления правильных отношений человека к различным видам умственных произведений: чтобы не требовать от понимания того, что можно требовать от знаний, и не предоставлять знанию того, с чем необходимо примириться в понимании; и еще далее – чтобы не ждать, как результата, от знания того, что может дать одно понимание. Эти определяющие признаки должны стать критериумами, с помощью которых возможно было бы распознавать по некоторым явлениям зарождение науки у одного народа, или упадок ее – у другого, или мнимую науку отличить от истинной – у третьего. Важнейшие из этих критериумов – самоуглубление духа; отвращение от ничего не объясняющих знаний, хотя бы и новых и интересных в самих себе; поднятие в жизни основных вопросов, первых для сознания, над которыми никто не задумывается в обыкновенное время, считая их или с уверенностью разрешенными – когда наука еще не зарождалась, или равнодушно относясь к ним как к неразрешимым – когда наука умирает, или совершенно не замечая их – когда народ или время не способны к пониманию. Наконец, бывают в научном творчестве и произведенные свойства – те, которыми осложняется она под влиянием посторонних явлений и которые природе ее чужды, напр., антирелигиозность под влиянием политических тенденций или религиозность под влиянием религиозных движений.

Изучая происхождение научного творчества, следует определить, порождается ли оно удивлением при общем созерцании мироустройства и течения жизни; или сомнением как общим недоверием к бессознательно усвоенным по преданиям мыслям, мнениям и взглядам на природу, которые случайно в чем-либо одном вдруг оказались несомненно ложными; или, наконец, недоумением при виде отдельных загадочных явлений и предметов, которые, не будучи схожими ни с чем известным, сильнее поражают ум человека и впервые вызывают его мысль к деятельности.

То, что появляется, когда научное творчество закончено, бывает троякого рода: одно непосредственно вытекает из природы понимания, всегда заканчивает его и есть цель, ради которой оно и совершается; другое также всегда появляется и тесно связано с природою понимания, но не есть цель его, а только следствие: оно обнаруживается все время, пока совершается процесс, и этот процесс не прекращается от этого, но движется далее, очевидно, к иному, что и есть цель его; наконец, третье – есть употребление, пользование, которое можно сделать из научного процесса и делается человеком. Первое, цель научного процесса, открывается непосредственно из того, что такое этот процесс, и из природы того, в чем он совершается. Понимание как состояние есть цель понимания как процесса, и с завершением первого естественно и необходимо заканчивается второй. Как состояние, понимание есть неудовлетворенность разума и к нему деятельно стремится он, пока не удовлетворен, через понимание как процесс. Но, совершаясь в духе и в жизни, этот процесс невольно и неизбежно изменяет дух и жизнь, и это есть второе, что мы назвали, – следствие. Разум, через последовательное повторение в нем процессов понимания, совершенствуется и возвышается: более глубокое начинает занимать его, глубже задумывается он над ним и более тонко разлагает и познает. Чувство последовательно облагораживается, утончается и разлагается по мере того, как глубже и глубже спускается анализ в испытуемые им области. Простое, однородное, цельное – оно раскрывается в сложный мир возвышенных и тонких ощущений, столь же разнородных, как идеи, которые оно переживает в себе и которые облекает поэтическим покровом взамен той возвышенности, которую они дают ему. Различнейшее, противоположнейшее становится понятно ему, волнует его, то унося в высоты, никому не доступные, то погружая в глубину низкого, отвратительного, наполняя чистейшею радостью, неутолимою грустью, мучительными наслаждениями, – и все это одновременно, непостижимым ни для кого образом, кроме того, кто это переживает; пока, утратив способность к тому простому и несложному, чем жило некогда, не будучи в состоянии развиваться далее и по бессилию природы своей и по бессилию разума, который не бесконечно же возвышается, не способное возвратиться к прежнему, утомленное настоящим, оно не почувствует усталость и пустоту и, замирая, еще в последний раз испытает новые, но уже болезненные ощущения близости конца – и потухнет. Воля первоначально укрепляется пониманием, пока оно несложно; и затем разлагается им, когда оно, усложняясь, теряется в противоречиях. Но и на этих высших ступенях своего развития, вообще как целое, разлагая волю диалектически развивающимися идеями, понимание отдельными частями своими производит нечто совершенно противоположное разложению – фанатизм. Последний является потому, что каждая из взаимно противоречащих идей представляется безусловно истинною и, развиваясь, имеет способность вытеснять все из разума и овладевать всецело им. Индифферентизм воли и фанатизм воли производят – один разложение жизни, другой – созидание новой среди умирающей; так как, будучи произведены одною причиною, они и существуют вместе. Но здесь от субъективных следствий научного процесса мы переходим к объективным. Жизнь частью прямо, частью косвенно, через влияние на дух, преобразуется пониманием. Все формы ее развиваются, усложняются и утончаются. То, что в каждом народе бессознательно скрывается как инстинкт, через понимание сознается как истинное и свободно раскрывается в многочисленнейших формах. С пониманием развивается чувство, – и то, что некогда совершенно удовлетворяло человека, теперь уже становится для него недостаточно: появляется новое и разнообразное в жизни, что удовлетворяет это пробужденное чувство; становятся более утонченными все отношения между людьми. Наконец, и самые люди, некогда все схожие между собою, и жизнь их, некогда одна для всех, перестают быть однородными: типы сменяются характерами, и эти характеры уходят в себя, живут с собою, со своими мыслями и со своими желаниями, неохотно отдавая обществу требуемое должное. Это – индивидуализм. Таковы следствия научного творчества; наконец, третье – употребление его – есть предвидение (Конт), господство над природою (Бэкон), увеличение человеческого счастья (утилитаристы) – все то, что столь многими великими умами столь ошибочно принималось за истинную цель науки.