Текст книги "О Понимании"

XV. Это замечательное и любопытное явление, что стремление объяснить развитие органического мира причинностью находит непреодолимые препятствия именно в самой природе причинности, и необходимо предварительно отвергнуть, что «все развивается по причинам», – чтобы потом доказать, что «все развивается по причинам». А между тем, если, оставив в стороне причинность как невозможное объяснение, мы обратимся к целесообразности, тогда все снова станет ясным и откроется разумная причина там, где прежде господствовала непостижимая случайность. Причина, почему органический мир в своем целом планомерно устроен и почему в прошедшем он последовательно развивался, – лежит именно в том, что он развивался не по причинам, но по целям: такова природа целесообразности, что устроенное по ней необходимо бывает планомерно и что движущееся согласно с нею необходимо бывает последовательно. Потому что если возникшее просто, а цель его сложна, то это простое должно развиться в сложное для осуществления целей своих; а простое в сложное может переходить только через распадение своей природы на целесообразные и своеобразные части, из которых каждая становится способною выполнить часть того общего назначения, которое вложено в природу этого простого. И естественно и необходимо, что каждая из этих своеобразных и целесообразных частей распавшегося простого выполняет не последнее неделимое, что есть в цели, но несколько таких неделимых; так что и организм бывает еще не многосложен и органы не исключительны в своей деятельности, пока цель не осуществлена и растение или животное растет и развивается как род. И действительно, на низших ступенях органического царства мы повсюду встречаем многоцельность органов, их несложность и простоту всего организма. Далее каждый из органов, получившихся после первого распадения организма на своеобразные и целесообразные части, вследствие многоцельности своей снова должен распасться на части, из которых каждая способна была бы выполнить часть этой сложной цели, которую некогда выполнял он один; и т. д. до тех пор, пока цель развивающегося живого вещества не будет достигнута им во всех неделимых формах своих. Так что как общий закон развития органического мира, в его целом и в его отдельных представителях, можно установить следующие три положения: 1) что его распадение на формы (т. е. мира на организмы и организма на органы) движется и управляется разложением общей цели, в него вложенной, на цели конкретные и продолжается необходимо, пока возможно дробление этой цели; 2) что цель мира как системы организмов и цель организма как рода во все время существования их остается неизменною, тожественною самой себе и в своем стремлении осуществиться в осязательных формах движет развитие всего органического царства, дробя его на своеобразные и целесообразные организмы, организмы на своеобразные и целесообразные органы, органы на новые формы с постепенно увеличивающеюся сложностью строения и с постепенно суживающеюся в своей исключительности деятельностью; и, наконец, 3) что назначение каждого органа тем многосложнее, чем проще его строение и чем менее сложен весь организм; и тем исключительнее, чем сложнее орган и чем многосложнее организм.

Все сказанное объясняет, почему органический мир и в своем строении, и в своей истории не то усложняется, то упрощается, но постоянно и только усложняется, – как это и должно быть согласно с природою целесообразности.

XVI. Последовательное развитие простого в сложное станет еще более ясным для нашего сознания, если мы припомним все сказанное ранее о потенциальном существовании. И в самом деле, по-видимому, простом, в том, что представляет собою зачаточную форму, могут быть потенциально предустановлены формы всего сложного, что потом осязательно и выразится в нем, или, как неясно и неточно мы говорим, «разовьется из него», подобно тому, как в сжатой мысли может заключаться сложное содержание, напр., в идее «понимание» заключается все, что изложено и изложится в настоящем труде. Так, у прототипа животного может существовать простой орган восприятия пищи и передвижения, но этот простой орган у отдельных особей, происходящих от общего прототипа, может разветвиться (и разветвится действительно, если разнообразие есть одна из целей живой природы) на столько форм, сколько есть модусов восприятия и передвижения (для органа передвижения, напр., нога, крыло, плавательное перо, сокращение и растяжение мускулов), что произведет распадение типа, т. е. образование рода (genus), слагающегося из видов (species): четвероногие, птицы, рыбы, змеи. Обобщая приведенный пример и опираясь, как на незыблемое основание, на положение, что не может быть органа для невозможной деятельности, мы придем к следующему замечательному положению: в органическом мире разнообразие органов, имеющих какую-либо одну цель (питание, передвижение, дыхание), определяется разнообразием способов выполнить эту цель; или, что то же: формы органов и организмов совпадают в строении и в числе с модусами деятельности, для которой они (органы и организмы) предназначены, и ими управляются. Этот четвертый закон дает возможность предвидения в органическом мире новых будущих форм развития: в том случае, если модусы возможной деятельности какого-либо рода исчерпаны в формах существующих уже органов, тогда можно предвидеть, что дальнейшего развития эти органы не получат, но или пребудут таковыми, каковы они есть, или же начнут вырождаться; напротив, если есть избыток модусов над формами строения какого-либо органа, то можно в будущем ожидать его дальнейшего развития, и недостающие модусы определят формы будущего развития такого органа.

Но что такое модус деятельности? Модус – это отдельный единичный способ выполнить какую-либо целесообразную деятельность, которая может быть выполнена и многими другими способами, которые будут также модусами. Так, напр., процесс дыхания может быть выполнен и так, как это делается у теплокровных животных, и так, как это делается у рыб, и так, как это совершается у растений, и, наверное, еще несколькими различными способами, которые или есть, но мы о них не знаем, или которых нет, но они возникнут в будущем. В этом случае окисление крови (или какого другого сока, ее заменяющего) будет целесообразною деятельностью, а процессы дыхания у животных, у рыб и у растений будут модусами этой целесообразной деятельности. Но всякая целесообразная деятельность есть понятие, и не может она ни быть представлена в мышлении, ни быть выражена в действительности иначе, как под формою какого-либо модуса: невозможно вообразить себе вообще питание каким-либо одним определенным способом, и нет в природе вообще питания, но есть только это питание, совершающееся таким-то образом, и то питание, совершающееся другим образом; хотя понятие питания вообще – есть. Поэтому отношение одноцельной деятельности (деятельности, которая, в каких бы различных способах она ни совершалась, имеет одну цель, напр. окисление крови в различных формах дыхания) к модусу (единичной форме деятельности) есть отношение понятия к представлению; и сколько содержится представлений в понятии какой-либо одноцельной деятельности, столько есть модусов ее в природе, и притом модусов таковых именно, каковы представления. Ас тем вместе и органы одноцельные, которые в числе и в строении своем определяются модусами (как это было доказано ранее), суть овеществленные представления понятия, овеществленного в том, что есть общего в этих органах. Напр., в том общем, что есть в различно устроенных органах дыхания, овеществлено понятие дыхания как целесообразной деятельности; а в легких, жабрах и порах растений овеществлены некоторые из представлений, на которые разлагается это понятие. Соединяя все это в одно и связывая его с тем, что было сказано ранее о развитии органического мира, мы придем к следующему новому положению: процесс развития какого-либо одного органа у прототипа рода в разнообразные формы этого органа у видов (species), возникших из него, есть разложение в веществе понятия на представления и этим разложением движется и управляется. Этот пятый закон соединяет и связывает между собой два отдельных мира: живых органических существ (растения, животные) с миром существ психических (понятия, представления); мир реальный, вещественный – с миром мыслимым, идеальным; мир, лежащий вне нас, или природу физическую с миром, заключенным внутри нас или с духом.

Сказанное о развитии одноцельного органа во многообразные формы через разложение понятия о целесообразной деятельности на представления модусов ее можно распространить и на организм как целесообразное соединение органов и на органический мир как последовательно развивающуюся и планомерно расположенную систему организмов. Сделаем это и относительно первого, и относительно второго. Уже ранее было замечено, что распадение простого живого тела на органы сперва многоцельные – выполняющие не одно какое-либо назначение, а затем одноцельные – с исключительною деятельностью, производится распадением сложной цели на цели частные. Но что такое эти простые, неразложимые далее цели, в отношении к первоначальной сложной цели, которая на них разлагается, и что такое самый процесс разложения? Сложная цель всегда может быть выражена только в определении общего характера, и если, как из логического основания, из нее вывести следствия, то получатся логические понятия о частных целях, составляющих в совокупности цель сложную. И если мы припомним все, что было сказано ранее об отношении определений к идеям, то для нас ясно станет, что сложная цель есть всегда идея общего значения, а частные цели суть идеи более частного значения, на которые она разлагается; самый же процесс разложения есть процесс внутреннего самораскрытия идеи, совершающийся через преемственную смену логических определений и терминов. Итак, если развитие органа движется и направляется разложением понятия на представления, то развитие организма движется и направляется разложением идеи на термины. Далее, если мы вдумаемся в то, что и протоорганизм, из которого развились растительное и животное царство, некогда жил, т. е. в нем была сосредоточена жизнь, и весь безгранично разнообразный органический мир, который мы наблюдаем теперь, также живет, т. е. в нем распределена жизнь, и при этом второй (органический мир) соединен с первым (протоорганизмом) непрерывающимся рядом некогда живых существ, – то для нас ясно станет, что в своем последовательном развитии этот носитель жизни был раскрытием в веществе идеи жизни, а в своем планомерном строении теперь есть проявление в веществе форм этой раскрывшейся идеи. Отсюда понятно, почему находим мы в этом мире классы, роды и виды организмов с постепенно суживающеюся общностью строения; и почему весь он в своем целом располагается в строгую и правильную систему, подобно тому как располагаются в систему члены правильно раскрытой идеи.

Отметим, в заключение, основные моменты в развитии и в строении органического мира, производящие распадение его на классы, роды и виды. Этих моментов три: 1. распадение простого организма на многоцельные органы; 2. распадение в организме многоцельных органов на одноцельные через промежуточные стадии развития, где исключительность органов возрастает, пока в одноцельности органов она (исключительность) не найдет своего полного осуществления; 3. распадение отдельных органов на многообразные формы по модусам целесообразной деятельности. Эти три основные момента в развитии органического мира устанавливают следующие четыре основные типа живущих организмов, подлежащих классификации: 1. организм простой (протоорганизм); 2. организм с многоцельными органами (класс); 3. организм с одноцельными органами (род, genus); 4. организм с многоразличными формами одного и того же одноцельного органа (species, вид).

Вот, как нам думается, истинное объяснение особенностей, лежащих в органическом мире. Оно далеко от того установившегося воззрения на этот мир, которое мирится с противоречием себе – требованием беспричинности для доказательства причинности, и с какою-то – мы не можем найти другого названия – натуральною чудесностью, лишь бы только избегнуть необходимости признать целесообразность. И почему причинность кажется более естественною и понятною в природе, чем целесообразность? Разве цель более необъяснима, чем причина? Разве, если вдуматься глубже, есть что-либо более непостижимое, чем причинность? Мы видим и признаем цели в тесном мире человеческого творчества; зачем же нам так упорно отвергать, что есть они и в том, другом мире, который не нами сотворен, но в котором мы сотворены? Напротив, не было ли бы какою-то странною аномалией, непостижимым исключением, если бы явление цели во всем безграничном мироздании было присуще только одной незаметной частице его – той, которую населяет собою человек?

XVII. Две частные формы учения о природе органического мира должны изучить состав и строение царства растительного и царства животного. В том, что касается состава, они соответствуют органической химии; а в том, что касается строения, они соответствуют сравнительной анатомии, – наукам, которые существуют уже. Только сравнительная анатомия должна стремиться к более тесной связи с сравнительною физиологиею, чтобы строение органов объяснялось из целесообразных процессов, которые в них совершаются. Необходимо, чтобы «органография» как описание органов стремилась стать «органологиею» как пониманием органов, – этих своеобразно устроенных и небесцельно деятельных частей организма.

XVIII. Учение о природе существ психических также должно определить, во-первых, состав их и, во-вторых, строение как две стороны, служащие несомненно источником всех особенностей, которые замечаются в этих существах сравнительно с существами физическими. И в самом деле, если мышление как искание истины, если радость, испытываемая при нахождении ее, и стремление к несуществующему добру при виде существующего зла так непохожи на притяжение, химизм и электричество, – то это потому, что мыслящее, радующееся и стремящееся есть не то, что притягивающееся и движущееся в химических и электрических явлениях; а если и самые мысль, чувство и желание различны между собою, то это потому, что несходно в строении то, что лежит в основе их. Определить состав психического начала следует или положительно, или, если это почему-либо окажется невозможным, хотя бы только отрицательно, показав, как атрибуты материи физической чужды тому, что лежит в основе психических явлений, и как атрибуты этой последней основы своеобразны и самостоятельны. Что касается до строения этого начала, то его легче определить, всматриваясь в последовательность явлений, происходящих в духе. Так, выше, при определении природы разума мы раскрыли его внутреннее строение. Подобным же образом возможно раскрыть строение и чувства, и воли, и вообще всего психического, явления чего каким-либо образом могут быть наблюдаемы.

XIX. Учение о сущности явлений, как и учение о сущности вещей, распадается на общую форму, где познается, что именно бывает сущностью в каждом явлении – будет ли то явление физическое, жизненное, психическое или какое другое; и на ряд частных форм, где познается природа явлений, распределенных в группы по своей однородности (напр., явления механические и психические или еще – тепловые и электрические). Чтобы объяснить, что значит познать сущность какой-либо группы однородных явлений, достаточно указать на явление теплоты, природа которого была раскрыта с доказательством, что оно есть молекулярное движение в телах. Заметим, что частные формы учения о природе явлений соответствуют тому, что есть и к чему стремится существующая наука под именами физики, механики, биологии, физиологии и науки об обществе.

XX. Учение о сущности Космоса имеет своею целью показать распределение начал, изученных ранее, в Космосе как в целом; или, что то же, его задача есть выяснение миростроения, выделение того скрытого плана, который лежит в Мире и по которому расположен последний, как бы одевая этот план своими формами. Из этой основной задачи учения о природе Космоса ясно, что главное содержание его должны составить мировые отношения материи и духа, вещества и формы, причины и цели; а также взаимное расположение и размещение того, что в отдельности изучалось в предыдущей частной форме – в учении о сущности вещей в Космосе.

I. Учение о свойствах и его состав: общая теория свойств, о свойствах вещей и явлений в Космосе и о свойствах Космоса как целого. – II. Общая теория свойств и два ряда учений, ее составляющих: о свойстве в самом себе и об отношении свойства к другим сторонам бытия. О свойстве в самом себе: три формы существования, присущие свойствам; условность их существования. – III. По природе своей свойства суть отношения. – IV. Способность свойств как отношений вступать в новые отношения. – V. О происхождении свойств: пять источников, откуда происходят они; соприкосновение соотносящегося в свойстве как обыкновенный способ происхождения свойств; какие свойства и в чем могут возникать. – VI. Двоякое назначение, выполняемое свойствами в природе; они увеличивают связность в природе и служат источником разнообразия ее. – VII. Виды свойств: существенные, производные, определяющие, произведенные, мнимые; основательно ли думать, что все свойства, известные человеку, суть мнимые? Учение о количественных соотношениях в свойствах. – VIII. Учение об отношении свойства к другим сторонам бытия и формы этого учения. – IX. Учение о свойствах вещей в Космосе. Задачи этого учения; каждое единичное свойство должно быть изучаемо по схемам разума; важность такого изучения для полноты понимания. – X. Сложность и сравнительная нетрудность изучения свойств природы; примерный план этого изучения; возможность и необходимость свести учение о свойствах к законам соотношений. – XI. Свойства простые и сложные; различие их природы; как следует изучать первые и вторые; процесс происхождения сложных свойств, состав их и строение. – XII. Учение об атрибутах Космоса как целого. Отношения Космоса к пространству, времени, причинности, целесообразности и к разуму, как предмет этого учения.

I. Учение о свойствах как третьей основной стороне бытия распадается, подобно предыдущим учениям, на Общую теорию, имеющую целью определить и понять, что такое свойство вообще; и на два частных учения: на Учение о свойствах вещей, лежащих в Космосе, и на Учение о свойствах Космоса как целого.

Общая теория распадается на две формы, из которых одна занимается познанием свойства, рассматриваемого в самом себе, а другая занимается познанием отношений, в которых свойство находится к другим сторонам бытия.

II. Понимание свойства в самом себе, двигаясь по схемам разума, образует из себя учения о существовании, о природе, о признаках, о происхождении и назначении, о видах и о количественной стороне свойств. Остановимся несколько на задачах каждого из этих учений.

Изучая свойство в первой, основной стороне бытия его – в существовании, следует определить, под какую из ранее установленных форм этого существования подходит оно. Если рассматривать свойство в самом себе, то не подлежит сомнению, что оно имеет все три формы существования: потенциальную (озлобленность может возникнуть в человеке, мягкость может возникнуть в железе), образующуюся (человек озлобляется, железо размягчается), и реальную (человек озлоблен, железо мягко, когда сильно раскалено, прямая тожественна самой себе во всех элементах своих). Если же обратим внимание не только на существование свойства, но и на отношение его к другим сторонам бытия, то мы должны будем признать за всеми формами его существования условность: атрибут всегда существует при условии, если существует природа того, в чем или на чем он существует. Таким образом, условность, как противоположность самобытию, присуща атрибуту, и настоящая форма его существования есть бывание, как временное и не необходимое соприкосновение с пространством. Объяснение же, почему присуща ему условность, лежит в его природе как второй основной стороне его бытия.

III. Замечательно, что свойства при анализе их природы разлагаются в отношения. В том обыкновенном смысле, как мы привыкли понимать его, и в том виде, как оно представляется нам, свойство вовсе не существует в природе. Есть только существа со своими отношениями к тому, что лежит вне их; но нет чего-либо пребывающего в этих существах и истекающего из них. Самые же отношения, представляющиеся нам свойствами, не всегда суть отношения сходства и различия или причины и следствия, но гораздо чаще – просто отношения взаимности, обоюдного влияния, небезразличия друг для друга. Чтобы убедиться в справедливости этого, достаточно рассмотреть несколько примеров свойств, относящихся к различным областям бытия.

Все свойства геометрических и вообще математических величин суть только неизменные и необходимые отношения между этими величинами. Так, теорема Пифагора показывает отношение квадрата, построенного на гипотенузе прямоугольного треугольника, к квадратам, построенным на его катетах (отношение равенства); так, величина π показывает отношение окружности к диаметру; теорема о сумме углов в треугольнике показывает отношение их к прямому углу и т. д. Вообще в математике как в науке о величинах все содержание составляют изыскания отношений между величинами, и эти отношения суть отношения равенства или неравенства (более или менее).

Свойства физических тел суть также отношения между этими телами, но уже не равенства или неравенства, но взаимнодействия или – точнее и общее – связи как отсутствия безразличия по отношению друг к другу. Так, притяжение есть соотношение частей вещества, выражающееся в стремлении их сблизиться; так, цвет тел есть отношение их к солнечному свету; так, скважность вещества есть отношение его к пространству и к другому веществу, способному проникать через первое; так, вкус и запах есть отношение мельчайших частиц какого-либо тела к человеческим нервам и т. д.

Свойства психические суть отношения духа к тому, что лежит вне его. Так, разумность человека есть отношение его к предметам и явлениям, сообразное с истинною, но не с кажущеюся природою их; его доброта есть известное отношение его к людям; его твердость есть отношение к будущему желаемому.

IV. Не только существа обладают свойствами, или, согласно с только что сказанным, могут вступать в соотношения с лежащим вне их; но и самым свойствам может быть свойственно одно и не свойственно другое, т. е., согласно с тем же определением природы свойства, – отношения могут вступать как между собой, так и вообще с лежащим вне их в новые соотношения, как некоторые самостоятельные существа. Так, напр., прямизна или кривизна, будучи только свойствами линии, сами обладают некоторыми свойствами; или разумность и доброта, будучи свойствами человека, сами имеют свойства, напр., первое (разумность) имеет свойство внушать доверие к поступкам и предположениям человека, второе (доброта) – свойство располагать нас к своему обладателю. Эти свойства свойств, как видно из всех приведенных примеров, суть также по природе своей соотношения.

V. Изучая причину и происхождение свойств, должно определить, во-первых, источник, откуда возникают свойства, и, во-вторых, процесс их возникновения. Источников свойств пять: 1. природа существа или явления, напр., свойство прямой пересекать другую прямую только в одной точке вытекает из природы ее; 2. свойство существа, напр., магнитность земли или присутствие в ней магнитных токов, приблизительно совпадающих с меридианами, есть причина свойства намагниченной стрелки всегда обращаться одним концом к одному полюсу и другим концом к другому полюсу; или, напр., доброта человека есть источник счастья и радости его; 3. происхождение; нередко одно и то же существо или явление, в отдельных случаях происходя от различных причин, имеют и свойства различные, которые поэтому должны быть отнесены как к своему источнику не к самым существам или явлениям, которым они (свойства) принадлежат, но к причинам, из которых исходят эти существа и явления. Так, свет, исходящий от солнца, имеет неодинаковые свойства со светом, исходящим от свечи, или теплота солнца неодинакова с теплотою животного, или знание, усвоенное от другого, имеет неодинаковые свойства со знаниями, которые приобретены самостоятельно; что ясно обнаруживается – для света и теплоты в их неодинаковом действии на растения и животные, а для знания – в их различном влиянии на психическое состояние или психический строй человека; 4. цель; нередко одно и то же явление или существо с изменением своего назначения изменяет и свои свойства; т. е., переставая стремиться к одной какой-либо цели, утрачивает свои соотношения с нею и, начиная стремиться к новой, другой цели, вступает с нею в соотношение. Так, свойства государства как политического организма изменяются смотря по тому, какую цель преследует оно, – благосостояние ли, напр., или справедливость, или осуществление свободы, или еще что другое. Поэтому-то и философы, полагая для государства различные цели, не соглашались между собою относительно свойств его; и действительные государства, стремясь к различному, не были одинаковы по своим свойствам («Respublica» Платона не походит на «Civitas Dei» блаженного Августина или на систему фаланстеров Фурье; государство Сципионов не сходно было с империею Цезарей или с теократией римских первосвященников; Спарта как государство имела иные свойства, чем Афины, потому что имела иную, чем они, цель). Также изменяется и человек, когда изменяются его взгляды на назначение своей жизни: в эпоху христианства, напр., он уже был не тот, каков был в эпоху античного язычества, и это потому, что с принятием новой религии он уже в ином стал видеть свое назначение, нежели то, в чем видел его прежде.

Что касается до процесса происхождения свойств, то, как кажется, в большинстве случаев он сводится к процессу соприкосновения того, чего соотношение составляет природу свойства. Так, тело приобретает цвет, когда его поверхность соприкасается с лучами солнца, и, разлагая их, одни цвета поглощает, а другие отражает от себя.

Наконец, относительно вопроса, какие именно свойства в каких телах могут возникать, или, согласно с определением свойства – что именно может вступать между собою в соотношение, то на этот вопрос без предварительных частных изысканий можно дать ответ только в самой общей форме: чем более в каких-либо двух телах общего, тем однороднее и родственнее они между собой по своей сущности (составу и строению), тем с большей легкостью возникает между ними соотношение, обнаруживающееся для наблюдателя в форме свойства; и, напротив, чем разнороднее тела, тем более трудно для природы или человека связать их. Но где лежит грань между возможным и невозможным соотношением, это определить хотя и необходимо для понимания природы и жизни, однако трудно.

VI. Назначение, выполняемое свойствами в природе, двояко: во-первых, они связывают части ее и через это придают цельность всей ей; а во-вторых, они увеличивают разнообразие ее. Справедливость первого очевидна из того, что было сказано о природе свойства: если оно есть соотношение, то понятно, что через него части природы соотносятся между собой, не остаются безразличными одна к другой, не чувствующими бытия друг друга. Справедливость второго ясна из того, что было сказано о происхождении свойств: потому что если свойство может быть источником другого свойства, то, следовательно, это последнее вытекает из первого. Это значит, что каждое свойство, рассматриваемое в отдельности, имеет постоянную наклонность увеличивать общее количество свойств, пребывающих в природе. А так как видимое разнообразие природы сводится к разнообразию свойств в ней, то, следовательно, одно из назначений свойства вообще состоит в том, чтобы увеличивать это разнообразие.

VII. Всматриваясь в сходство и различие свойств, можно заметить между ними следующие виды: 1. Свойства существенные, вытекающие из самой природы или существа того, в чем они пребывают, напр., протяженность в материи, нескончаемость во времени, безграничность в пространстве или основные свойства в геометрических линиях и фигурах. 2. Свойства производные, которые вытекают из существенного атрибута, а не из сущности чего-либо, – напр., второстепенные свойства геометрических линий и фигур, которые и вытекают из основного атрибута их, и доказываются на основании его. 3. Свойства определяющие, которые постоянны в предмете и исключительно принадлежат ему, т. е. отличают и выделяют его из ряда всех других предметов. 4. Свойства произведенные, которые, не будучи вообще присущи предмету, могут, однако, быть произведены в нем и производятся. Напр., магнитность производится в железе, если подвергнуть его действию электрического тока. Сюда же принадлежат все свойства человека, возникающие в нем под влиянием воспитания, окружающей среды и пр., напр., раздражительность, злопамятность, рассеянность. Уметь отличать этот вид свойства от всех других видов его чрезвычайно важно в практическом отношении, потому что, собственно, только над ним одним человек может стать господином; прочие же свойства не могут быть ни уничтожены, ни вызваны в вещах. 5. Свойства мнимые, которые не находятся в вещах, но приписываются им человеком вследствие его субъективных ощущений, обусловленных его организацией, напр., цвет в вещах. Ошибочно думают многие, что такой субъективный характер имеют и все свойства, так что о том, каковы предметы в действительности, мы не знаем и никогда не будем в состоянии что-либо узнать. И в самом деле, если мы утверждаем, что предметы в действительности непохожи на то, чем они нам представляются, то уже этим самым утверждением отвергаем то, что из него же выводим о своем знании, – именно что оно никогда не может коснуться вещей «в самих себе». Потому что утверждать о сходстве или различии чего-либо возможно тогда только, когда знаешь сравниваемое – в данном случае знания о предметах и самые предметы; и если мы думаем и говорим, что предметы несходны с нашими чувственными знаниями о них, то, следовательно, мы нашли некоторый способ помимо чувств узнавать о их действительной природе и именно посредством этих способов убедились в ложности наших чувственных познаний. Но если через эти способы мы могли убедиться в ошибочности знаний, приобретенных нами с помощью чувств, то, следовательно, через них мы приобрели о предметах знание истинное, не мнимое; т. е. именно они же убеждают нас в возможности знать вещи «в самих себе», а не так, как они представляются нам. Всего яснее можно понять приведенное рассуждение на том примере, который обыкновенно приводится сомневающимся в возможности истинных знаний о предметах внешнего мира. «В действительности, – говорят они, – нет ни звуков, ни цветов; и то и другое есть только субъективные наши представления, обусловленные особенностями наших слуховых и зрительных органов; мир без шума движется по путям своим и пребывает в вечном мраке; не в природе, но только в глазе и в ухе существуют цвета и звуки, – и если б, прибавим уже мы, устройство наших органов было другое, то мир представлялся бы нам не только не таким, каким представляется теперь, но, напротив, в таких формах, причудливых и странных, о которых поистине мы и подумать не можем, и притом столь же реально, как реален, по-видимому, существующий мир». Это рассуждение справедливо, и на нем-то именно утверждается наше убеждение в возможности познать существующий мир так, как он есть: потому что ведь хотя и представляется нам природа полною звуков и цветов, – однако узнали же мы, что в действительности она погружена в ненарушаемое молчание и вечный сумрак.