Текст книги "О Понимании"

8. Орган для осуществления блага красоты. Его отрицательная деятельность может быть положительна, а положительная – только отрицательна. Первая состоит в уменьшении всего безобразного в человеке и в творимом им, а также в жизни, ее условиях и формах, – и ясно, что эта деятельность может быть положительна. Напротив, положительной красоты он не может создать, и деятельность его здесь должна ограничиться только удалением всего, что могло бы препятствовать свободному развитию ее. Это – покровительство искусству и открытие доступа к нему для народных масс.

9. Орган, охраняющий религию и способствующий осуществлению ее стремлений. С помощью соответствующих мер государственный орган всегда имеет возможность не только удалить от существующей религии всякую опасность или содействовать ее распространению, но – что, по-видимому, гораздо затруднительнее – также и оживить религиозное чувство. Сюда относится улучшение служителей церкви через соответствующее воспитание, уничтожение материальной зависимости их от мирян, уничтожение в них самих возможности и нужды заботиться о чем-либо, кроме духовного воспитания своей паствы, и, наконец, что особенно необходимо и возможно, – создание условий, при которых чисто физический труд их (напр., исполнение треб) не подавлял бы всякую возможность сохранить также и духовную энергию, столь необходимую для наставления и руководства мирян словом и примером.

Мы указали органы государства, к образованию которых оно естественно и необходимо стремится, – и если это указание несовершенно и неполно, что не имеет значения, то оно вполне обусловлено в этом несовершенстве и в этой неполноте недостаточностью сделанного ранее разложения идеи блага, что одно имеет значение. Потому что таким образом ясно становится, что вопрос о конечном и наилучшем устроении государства, в формах которого проходит историческая жизнь народов сводится к теоретическому вопросу о том, как совершенно и полно раскрыть идею блага.

XVIII. Учение о конечной форме государства не должно ограничиваться указанием строения его, т. е. определением, из каких органов состоит оно и как эти органы расположены в нем. Оно должно выделить из себя еще общую теорию органов и ряд частных теорий, соответствующих каждому отдельному органу. В общей теории органов может быть разрешен, напр., вопрос о том, должен ли во внутреннем своем строении каждый орган сам определять себя, или же он должен быть определяем совокупностью всех других органов или волей единого центра, из которого они все исходят. И далее, должна ли его деятельность быть процессом, повторяющимся неизменно в тех же формах и над тем же материалом, заранее предустановленным для него, – как это мы наблюдаем во всех современных государствах; или же она должна быть свободна, полна инициативы, должна зависеть от того, что он сам (орган) находит подлежащим своему вёдению, к чему он видит свой долг стремиться и какие средства считает себя в праве употребить. То или другое разрешение этих вопросов зависит от размещения видов блага в общей идее его и в соответствии с этим – от взаимного расположения органов в государстве. Из этих органов те, которые соответствуют самостоятельным видам блага, в самих себе замкнутым, не входящим частью в другое какое-либо благо, должны быть, нам думается, совершенно свободными как во внутреннем устроении себя, так и в определении и изменении своей деятельности. Это предоставило бы им могущество, какого еще никогда не испытывало в себе ни одно учреждение. И система таких органов, столь полно охватывающих благо, столь неограниченных в стремлении к каждому его виду, кто знает, – не приблизила ли бы она человечество действительно к полному и совершенному обладанию им; по крайней мере несомненно, что она повела бы его так далеко по пути осуществления в своей жизни блага, как далеко оно еще никогда не заходило.

Если общая теория должна быть учением об устроении, деятельности, долге и праве всех органов, т. е. содержать в себе ряд истин, относящихся безразлично к каждому из них, то ряд частных теорий должен содержать учения о единичиных органах, об устроении, деятельности, долге и праве каждого из них. Таковы были бы теории воспитания, правосудия и многие другие. Ясно, что этих теорий должно быть столько, сколько есть органов в государстве.

XIX. Цели, не как естественные конечные формы, но как желаемое, иногда тожественны с естественными целями, о которых мы говорили до сих пор, иногда отличны от них. И можно заметить даже, когда они совпадают, а когда и могут расходиться. Совпадает желаемое конечное с конечным естественным тогда, когда последнее цельно и обще. Напр., общая конечная форма государства (осуществление всего блага) или науки (осуществление понимания всего) есть в то же время и конечное желаемое; потому что и основаны они на мысленном продолжении и замыкании в целое прирожденных склонностей человеческой природы: это есть естественное реальное, к осуществлению чего необходимо стремится потенциальная человеческая природа, т. е. чего она желает и чего не может не желать. Расходиться же с желаемым может часть целого и общего. Напр., на пути к своей конечной форме и ранее ее достижения наука проходит несколько периодов, существуя сперва у одного народа, потом у другого и т. д., и конечная форма каждого единичного периода не совпадает с желаемым: это – форма учености, напр. Александрийской, которою закончилась греческая наука, или современной, которою заканчивается в настоящее время европейская наука. Также в государстве многие отдельные естественные процессы стремятся завершиться в формы, которые нежелательны. Напр., с развитием государства воля и чувство сострадания имеют склонность ослабнуть, а любовь к чувственным удовольствиям имеет склонность увеличиться. Это нежелательно, всему этому необходимо и возможно искусственно сопротивляться, не переставая, однако же, стремиться к общей конечной форме.

I. Учение о средствах как втором члене целесообразности, проявляющейся в Мире человеческом; троякий смысл, в котором может быть рассматриваемо средство: как орудие достижения цели, как естественный процесс, через который проходит что-либо развивающееся и как путь искусственного отклонения от какой-либо естественной формы. – II. Закон действия целесообразности через причинность; определение средства как ряда явлений, причинно соединенных, в котором первое есть действительность, а последнее есть цель. – III. О средствах как орудии достижения всяких целей; раскрытие причинной связи в Мире человеческом, как основание для открытия этих средств и пользования ими. О трех способах определения причинной связи в Мире человеческом: через четыре модуса целесообразности, через отдельные исследования групп причинного сцепления, через анализ природы вещей и явлений и открытие одного, что входит общею частью во многое; объяснение последнего способа открытия причин на исследовании причин пробуждения и оживления религиозного чувства. – IV. О средствах, ведущих к должному; отношение их к средствам достижения всяких целей и к естественным процессам, которые ведут к конечным формам жизни. Нужно ли человеку придумывать что-либо иное, отличное от естественных конечных форм, в которые стремится завершиться его природа и его жизнь? Две формы учения о путях к должному: Учение о естественных процессах, ведущих к конечным формам, и Учение об искусственных процессах, отклоняющих естественное зло, лежащее на пути к конечным формам. – V. О путях, ведущих к естественным конечным формам; жизненные процессы, будучи причинными, являются одновременно и целесообразными. О зле, которое присуще естественным процессам; о множественности причин одного и того же явления как орудии уклонения от этого естественного зла.

I. Переходим теперь к рассмотрению второго члена целесообразности в Мире человеческом, подчиненного цели и определяемого ею, – средств к достижению должного, или путей, ведущих к нему. Соответственно трем выясненным значениям, в которых может быть понимаема цель, и средства могут быть рассматриваемы трояко: в своем общем виде, как орудие достижения цели, без отношения к тому, какова она, желательна или нежелательна; как естественный процесс, который предстоит пройти чему-либо развивающемуся ранее осуществления в своей естественной конечной форме; и наконец, как путь достижения чего-либо желаемого, отклоняющегося от естественной конечной формы.

II. Общий как бы канон для всех учений о средствах есть выведенное нами ранее положение, простирающееся на оба Мира, физический и человеческий, что целесообразность действует через причинность и не может действовать ни без нее, ни через что-либо другое, кроме ее. Из этого положения прямо вытекает следующее основное определение средств в Мире человеческом: средства к чему-либо суть ряд явлений, причинно соединенных между собою, в котором (ряде) первое есть существующая действительность, а последнее есть цель, как желаемое, или как естественная конечная форма, или вообще как последний член целесообразного соединения. К этому определению нужно обращаться всякий раз, когда или предстоит распознать, суть ли средства нечто совершающееся в действительности, т. е. наблюдаемое ведет ли к предполагаемому? или когда предстоит узнать, может ли нечто еще не существующее служить средством, т. е. задуманное поведет ли к желаемому?

Теперь, сделав эти предварительные замечания и опираясь на них, обратимся к учениям о трех родах средств.

III. Учение о средствах к достижению всяких целей есть раскрытие причинного сцепления в Мире человеческом. Сообразно основному закону об отношении целесообразности к причинности, раз это раскрытие будет совершено, станет возможно осуществление всякой цели, если хоть одна из близких или дальних причин ее осуществима.

Разрешить эту задачу предстоит будущему, и она потребует для себя продолжительного времени и много утомительного труда. Мы ограничимся немногими замечаниями относительно того, как может быть ведено здесь изучение.

Во-первых, раскрытие всего причинного сцепления может быть основано на четырех модусах целесообразного процесса, краткое выражение которых, выведенное нами ранее, содержится в формулах: «вещь для вещи», «вещь для явления», «явление для явления» и «явление для вещи», – где под явлением разумеется всякое изменение, простое и сложное, а под вещью все существующее, т. е. напр., и свойства.

Имея в виду эти четыре формулы, следует разложить все, из чего слагается Мир человеческий, на два параллельные ряда: на ряд явлений и на ряд вещей, затем по отношению к каждому отдельному явлению следует рассмотреть, какие другие явления оно вызывает или одним своим существованием, и притом одновременно с собою (причинное сосуществование), или своим совершением, и притом после себя (причинное преемство), и далее – какие вещи создает оно. Сделав это относительно всех явлений, нужно поступить также и относительно каждой вещи. Едва ли нужно оговариваться, что под «каждым из явлений» и под «каждою из вещей» здесь разумеется каждый «класс тожественных вещей или явлений», напр., явление страдания, или – пример вещи – идея религиозная.

Когда разложение вещей и явлений в ряды совершено, определение причинной связи не может представить собою никакого затруднения. Она открывается путем простой элиминации, по правилам Бэконовой индукции: «каждое явление или вещь, исчезающая, изменяющаяся или появляющаяся с исчезновением, изменением или появлением другого явления (или вещи), находится с ним в причинной связи». Следовательно, вопрос здесь сводится к многообразному наблюдению действительной жизни и к осмотрительному и искусному опыту в тех случаях, когда он возможен.

Гораздо более затруднения может представить разложение вещей и явлений в ряды, и именно – полнота этого разложения. Но и здесь трудность состоит не в непреодолимости чего-либо, но в утомительности продолжительной и сложной классификации. И мы позволим себе заметить здесь, что если б то время, которое обыкновенно в подобных случаях тратится на бесплодные сетования о невыполнимости работы, было употреблено на действительное выполнение ее, то она не столько бы утомила трудящихся, сколько теперь их жалобы утомляют слушающих. Так именно случилось со сложностью законов общественной жизни, до такой степени будто бы чрезмерной, что, вследствие неуверенности преодолеть ее, до сих пор никто не пытался даже ответить на вопрос – в чем именно состоит эта сложность и какое отношение она имеет к открытию самых законов?

И притом разнообразие и многочисленность явлений и вещей Мира человеческого скорее кажущаяся, нежели действительная, и она немедленно рассеется, раз будет внесен сюда свет правильной и точной классификации. Все беспорядочное и не приведенное в систему имеет свойство представляться большим, нежели есть на самом деле, по той причине, что в нем каждая отдельная вещь кажется ни с чем не схожею, потому что сходное с нею лежит далеко от нее или закрыто другими вещами; будучи же приведено в систему, все располагается в немногие классы, роды и виды. И ранее, когда нам необходимо было указать, между чем и чем в Мире человеческом могут быть соотношения, и затем – какие есть виды добра и зла, мы привели пример подобной классификации, правда, далекой от полноты, но зато и нимало не затруднительной.

Во-вторых, избегая утомительности этой классификации и жертвуя полнотой, которую дает она, можно брать единичные вещи или явления в Мире человеческом и исследовать изолированно их в причинном отношении, узнавая всякий раз: какие различные вещи и явления могут исходить от единичного исследуемого как следствие? и далее – само оно, будучи единичным, какими различными вещами или явлениями как причинами может быть произведено? Ряд таких частных исследований, в отдельности незатруднительных и интересных, со временем исчерпает собою весь Мир человеческий; а будучи соединены вместе, эти исследования дадут полное раскрытие всего причинного сцепления в нем. Как на поясняющий пример своей мысли, мы укажем на следующие задачи: «определить все причины и все последствия субъективного религиозного настроения», или «определить все причины и все последствия сильно развитого воображения», или «определить все причины и все последствия централизации учреждений». Чрезвычайная живость подобного труда, его глубокая плодотворность и занимательность заставляет думать, что, если бы изучение повелось этим путем, оно окончилось бы скорее, чем как можно думать, судя по многочисленности задач.

Наконец, есть еще третий способ раскрытия причинной связи, но он также связан с предварительною классификацией. Ранее мы говорили, что закон существует между всякими двумя вещами или явлениями в Мире человеческом, в которые что-либо входит общею частью. И так как закон есть соотношение, а соотносится между собою лишь то одно, что находится в причинной связи, то, следовательно, способ открытия, между чем и чем существует закон, есть вместе и способ определения, между чем и чем существует причинная связь.

Основываясь на этом, после предварительной классификации вещей и явлений в Мире человеческом следует каждую вещь и каждое явление разложить на простейшие, не разложимые далее, элементы и смотреть, во что и во что одно и то же входит, как составная часть: все, связанное общностью какого-либо элемента, будет связано и причинною связью. Этот аналитический путь исследования может вполне заменить опыт и наблюдение, о которых мы говорили выше. И это тем более важно, что опыт редко возможен в Мире человеческом, а наблюдаемые факты не всегда бывают расположены в порядке, удобном для индуктивного вывода.

Возьмем для примера субъективное религиозное чувство и посмотрим, как можно было бы определить причины его пробуждения и оживления через аналитическое рассмотрение его природы.

Так как идея Божества есть идея Существа Единого, Всемогущего и Праведного, то живость представления и ощущения Его будет увеличиваться всякий раз, когда в духе или в жизни окружающей будет нечто такое, что могло бы направить течение идей к единству, к правде и к силе. Течение же идей (или чувств) в направлении к чему-либо происходит тогда, когда или это что-либо становится известным и притягивает к себе, или когда отталкивает что-либо противоположное. Итак, ощущение единства может явиться или тогда, когда созерцаемое не разнообразно; или тогда, когда в созерцаемом разнообразном открывается единство. Отсюда – бедное однообразие окружающей природы и философское понимание единства общего в ней – суть одинаково причины оживления религиозного чувства.

Переходим ко второму атрибуту. Представление о силе может возникнуть и положительно – при виде чего-либо, что превышает силу человека; и отрицательно – при ощущении недостаточности своей силы для чего-либо. Первое естественно возникает при виде изменений в природе, которые размерами своими все превосходят размеры тех изменений, которые может произвести в ней человек. Отсюда – мысль о причинах явлений и процессов природы может пробудить мысль о Божестве, или как об Едином Существе, когда что-либо другое направляет течение мыслей к единству более, нежели к разнообразию; или как о многих существах, из которых каждое производит один какой-либо разряд действий (напр., в греческом политеизме колебания земли производились одним божеством, волнения моря – другим, дуновение ветра – третьим и т. д.). Отрицательно же религиозное чувство, связанное с представлением силы, оживляется тогда, когда у человека есть величайшая потребность и жажда могущества и сознание, что ни в нем самом и ни в чем окружающем нет этого могущества. Так в величайшем несчастий и среди безысходного горя человек невольно ищет опоры и защиты во всемогуществе Творца своего[33]33
  Чрезвычайно яркое выражение этот психический факт получил в следующей замечательной поговорке нашего народа: «кто на море не бывал, тот Богу не маливался».


[Закрыть].

Наконец, в связи с третьим из указанных атрибутов религиозное чувство оживляется также отрицательно. Человеческой душе чужда и непонятна окончательная несправедливость. Он допускает ее только как временное и местное, что почему-либо необходимо, но что непременно вознаграждается, заглаживается или в другое время, или в другом месте. Его нравственное чувство так же не может себе представить закончившуюся в самой себе несправедливость, как его ум не может представить себе причину, которая, совершившись, однако, не вызвала бы следствие. Поэтому всякий раз, когда в окружающей жизни он начинает сильнее поражаться несправедливостью, которая на земле не находит себе никакого воздаяния, его душа невольно клонится к мысли, что эта справедливость будет воздана за пределами земной жизни, что там вознаградится незаслуженное страдание и там получит свое возмездие неотомщенное преступление.

Итак, рассмотрев только три атрибута, вытекающие из природы Верховного Существа, мы нашли пять причин, которые, не будучи ни в чем сходны между собою, одинаково производят оживление представления об Верховном Существе. Рассмотрев подобным же образом другие атрибуты, мы могли бы открыть и еще многие другие причины этого оживления.

IV. Средства, ведущие к третьему виду целей – к должному, желаемому, суть ряды причинных явлений, не требующих особого изыскания, так как они содержатся, как часть в целом, в общем раскрытии причинного соединения в Мире человеческом. Это последнее обнимает собою и добро и зло, открывает для человека пути и к тому и другому, и по которым из них пойдет он – это будет зависеть от его свободного выбора.

Мы думаем, лучшее, что может сделать здесь человек, это воспользоваться естественною силою несущего его исторического потока и, не тратя силы на придумывание чего-либо другого, совершеннейшего, нежели конечные формы жизни, сохранить всю свою энергию на уклонение от того, что в этом движении может угрожать ему опасностью. Формы, в которые сама собою стремится завершиться человеческая природа и жизнь и прекрасны, и непреодолимо влекут к себе. Борьба с этим влечением если и возможна на время, будет безуспешна в конце концов, потому что не на что будет опереться человеку в сопротивлении тому, что из его же природы вытекает; и к тому же ненужна эта борьба, потому что влекущее не дурно или по крайней мере придуманное будет хуже. Все, что, искусственно изобретая, человек ставил перед собою в истории как последнюю задачу: чувственные наслаждения (эпикурейцы), добродетель и мудрость (стоики), аскетизм (буддизм), образование (французский рационализм XVIII в.), гуманность (германское просвещение), наибольшее счастье наибольшего числа людей (английский утилитаризм) и еще многое другое лучшее, – все это было так же прекрасно, как и неполно, и никогда и ничто из этого не признавалось за высшее благо одинаково всеми народами и на все времена, но только некоторыми и на некоторое время. В естественных же конечных формах все это содержится, но только как часть и, умеряемое одно другим, не только утрачивает свою исключительную односторонность, но еще и усложняется и дополняется многим другим, что в перечисленном не названо.

Поэтому два учения о последних двух родах средств удобнее будет соединить в одно – в Учение о естественных процессах, ведущих отдельные стороны жизни к их естественным конечным целям; но только дополнив его Учением об искусственных процессах, которые, будучи преднамеренно осуществлены, могли бы отклонить историческое развитие человеческой природы и жизни от некоторого естественного зла, расположенного на пути к конечным формам.

V. Это учение о путях, ведущих к конечным формам, распадается на столько ветвей, сколько есть видов добра; а дополнительное учение об отклоняющих путях распадается на формы по числу видов зла. Мы не будем останавливаться на перечислении ни тех, ни других, так как приблизительное указание видов добра и зла сделано нами ранее и пути, ведущие к ним, соответствуют этому указанию. Приведем только какой-нибудь пример для объяснения, что значит «естественный путь к конечной форме» и что значит «путь, отклоняющий от зла».

Пусть развивающееся в естественную конечную форму есть государство. Процесс его развития будет слагаться из трех видов изменения, из которых первым выступит растяжение политической формы через увеличение того, что стягивается ею. Так и бывает в действительности, и эта действительность из случайного наблюдаемого становится для разума внутренно необходимою, когда, всмотревшись во взаимное отношение трех форм политического изменения, он замечает, что каждая простейшая из них обусловливает собою следующую, более сложную. Так, в самом начале своего существования всякое государство ведет войны, отнимает у соседей земли и подчиняет себе другие племена, – и это в том периоде, когда оно само чуждо еще всякой организации, когда князь и народ представляют собою весь состав его. Последующим изменением является вторая форма усложнения – удвоение какого-либо элемента в государстве, и нетрудно заметить, в какой тесной зависимости находится оно от предыдущей формы изменения. В начале исторического существования государства, при понятном отсутствии какой бы то ни было дисциплины, только личное присутствие повелевающего придает действительность повелениям, и когда оно становится невозможным за растянутостью земель и народонаселения, появление помощника его становится естественным и необходимым. Что это не есть усложнение в самой политической форме, но только удвоение, это видно, во-первых, из того, что у помощника нет никакой другой деятельности, которая раньше не была бы у князя, – следовательно, с его появлением не появляется в государстве ничего нового, и, во-вторых, из того, что к нему (помощнику) не переходит никакая часть деятельности князя, которой этот последний одновременно лишался бы – следовательно, здесь не происходит и распадения какого-либо элемента в государстве, но только чистое удвоение, вызванное расширением земли и народонаселения. И это также наблюдается в действительности, и в истории нашего народа, быть может, яснее, нежели где-либо: волостель, как замена личного присутствия князя там, где он не может быть, есть первое и естественное усложнение в государстве, возникающее вслед за его расширением. Это удвоение делает возможным дальнейшее расширение владений племени путем завоеваний. И наконец, когда и самое расширение, и связанное с ним простое умножение всякого рода дел достигает того, что и удвоение уже становится недостаточным, тогда происходит распадение самой политической формы. Некогда удвоившийся только орган вновь разделяется так, что одной его части представляются одни дела, а другой части – другие. И когда при этом появляется вопрос, как именно разделить прежде смешанную в одно деятельность, тогда впервые пробуждается и сознание – правда еще неясное, чуждое отчетливости, – что подлежащее ведению государства есть не одно, но многое и различное. Последующие распадения политической формы являются чрезвычайно запутанными и совершаются по очень различным причинам, между которыми скопление в одних руках многих дел остается, впрочем, едва ли не важнейшею. К ней присоединяется: борьба за власть лиц и сословий, вред соединения в одном лице некоторых таких обязанностей, которые, будучи совмещены, не могут выполняться хорошо, и т. д. Такое распадение политической формы наиболее отчетливо можно наблюдать в римской истории. Заметим, что все эти изменения, происходя по причинам, вместе с тем и целесообразны: это видно из того, что они продолжают свое существование и тогда, когда исчезают эти причины, потому что достигаемая ими польза не может быть достигнута никаким другим способом, как только выделенными своеобразными органами.

Это – «процесс естественный», потому что он движется естественными нуждами, возникающими в истории; и он направляется к «конечной форме», потому что, каковы бы ни были эти естественные нужды, вызываемое ими распадение политической формы на целесообразные части движется к осуществлению блага все в большей и большей полноте и целости, – что и есть цель государства.

По мере этого естественного развития государства и вследствие его возникает своеобразное зло. С растяжением политической формы ослабевает та связь, которою она соединяет между собою людей. В маленьких государствах при равенстве прочих условий чувство единства всех граждан, привязанность всех их к стране своей – все то, что принято называть «патриотизмом» – естественно и необходимо сильнее, чем в обширных государствах, где слабо представление о себе как о принадлежащем к чему-то самостоятельному и целому, что отличается от других политических организмов. С удвоением органов, повсюду и постоянно действующих одинаково и над одним и тем же (напр., суд везде начинает твориться над одними и теми же преступлениями и в одних и тех же формах) исчезает то разнообразие, та красота различия, которая присуща бывает государствам в начале их развития, и заменяется повсюду монотонным однообразием: исчезает местный язык, местные нравы и обычаи, всякие предания, верования. Они заменяются, быть может, и лучшим, и более совершенным, чем в отдельности каждое вытесняемое, но все-таки при этом исчезает многое прекрасное, чего нет в этом лучшем. Наконец, с усложнением политической формы отдельные, обособившиеся органы мало-помалу утрачивают воспоминание о той общей цели, ради которой они выделились, и деятельность свою, раз установленную, начинают ошибочно принимать за цель своего существования: они не изменяют ее и тогда, когда или вследствие изменившихся условий жизни, или вследствие чего другого, эта деятельность уже не соответствует первоначальной цели органа. Так, орган, выделившийся для возвышения умственных и нравственных сил народа через воспитание, привыкает мало-помалу в увеличении числа воспитываемых и количества воспитания видеть цель свою, потому что в этом именно состоит его деятельность. Так орган, выделившийся для улучшения и ускорения сообщений в стране, начинает в удлинении и улучшении дорог видеть назначение своего существования, хотя бы через это и падало благосостояние множества малых городов в пользу немногих больших центров; и т. д.

Это три вида зла, возникающие из сущности трех видов изменения в государстве, и они усложняются еще многочисленными другими видами его, которые появляются с выделением всякого органа. Напр., личное мужество упадает, когда государство берет на себя охрану личности каждого, что всегда можно наблюдать на границах цивилизованного государства и нецивилизованного. Всякий орган, возникая для осуществления некоторого определенного добра, влечет за собою и некоторое определенное же зло, вообще неуничтожимое. В своем роде это специфический яд государства, паразиты, которых оно никогда не может избегнуть, потому что они скрытно заключены в самом существе его, как, напр., мужество – в опасности жизни и робость – в безопасности ее.

Пути искусственного ослабления этого естественного зла суть ряды причинной связи, оканчивающиеся явлениями, противоположными злу, которые, таким образом, не уничтожая его, что невозможно, уравновешивают. При помощи этих рядов искусственных явлений можно достигнуть того, что зло, оставаясь в политической форме, не коснется человека, живущего в ней; подобно тому как естественный изъян в дороге, восполненный искусственно, делается незаметным для путника.

Самое же осуществление этих искусственных исправлений исторического пути возможно на основании множественности причин одного и того же факта или явления в Мире человеческом. Исходя из этой множественности, всякий факт или явление, которые исчезли с исчезновением одной причины, можно вновь вызвать к существованию, искусственно создав его другую причину. Так, чувство единства и привязанности к своей стране, создаваясь малочисленностью граждан и теснотою границ, создается также и централизованностью управления, общностью интересов и жизни, каждым общегосударственным предприятием или общегосударственною опасностью. И мы можем наблюдать в современной политической системе государств, как это следствие остается неизменным, когда исчезают его причины, – потому что их заменяют другие причины. Так, в маленькой, но децентрализованной Швейцарии чувство единства граждан не сильнее, нежели в большой, но централизованной Франции; или чувство патриотизма в обширной России, ведущей непрерывные войны, не слабее, нежели в Португалии, которая хотя необширна, но не ведет войн.