Текст книги "Семь месяцев бесконечности"

Теперь, когда я перекрыл кислород снегу и отчасти нам самим, можно было продолжить снегоочистительные работы внутри палатки, на что у меня ушло еще минут сорок-пятьдесят. Уилл лежал не двигаясь. Разделавшись со снегом, я опять нырнул в мешок. Мы не сговариваясь одновременно проснулись в 9 часов. Было ясно, что движение сегодня невозможно, поэтому решили заняться основательной просушкой всех вещей, включая спальники. Когда вся экипировка была подвешена под потолок, нам с Уиллом осталось совсем немного места. Мы могли только лежать на тонких матрасиках, полупридавленные нависающими над нами дирижаблями спальных мешков. Несмотря на ураганный ветер, было достаточно тепло, особенно при двух включенных на максимум горелках примуса, и мы решили устроить себе банный день. Сначала русский поливал голову американца из чайника, затем американец проделал то же самое с русской головой. Несмотря на то что каждый из нас в полном соответствии с традициями своих стран не жалел воды, мы уложились в полчайника.

Часа в четыре я вышел покормить собак и посмотреть, что же творится снаружи. Ветер по-прежнему был очень сильным, но было довольно тепло – только минус 10 градусов. За ночь и полдня выпало очень много снега – в ветровой тени за палаткой я шел, проваливаясь по пояс. Нарты были, естественно, погребены целиком, ящик с моим научным оборудованием перевернут, лыжи повалены в снег – метель похозяйничала вволю. Но, к счастью, собаки все оказались наверху и даже доглайн я вытащил на поверхность без особого труда. Большинство собак весьма благосклонно отнеслись к предложенному мной провианту и, молниеносно расправившись с ним, продолжили прерванный сон. Я взял две пары лыж и пошел к едва проглядывавшей палатке Джефа.

У Джефа с профессором все было нормально. Джеф собирался выбраться покормить собак, профессор благодушествовал в уголке палатки. Франко-японский экипаж тоже нормально перенес непогоду и пребывал, по-видимому, в счастливом неведении о том, в каком плачевном состоянии находились их нарты, а они были полностью скрыты под снегом. Который раз за этот сентябрь мы твердо решаем завтра выходить, но погода явно не желала быть третьей договаривающейся стороной, а голос ее для нас пока является решающим, и поэтому завтра все будет зависеть только от нее. В нашей палатке тепло и сыро. Засыпаем под непрекращающийся вой ветра.

25 сентября, понедельник, шестьдесят первый день. Пробуждение было внезапным и ранним. Около трех часов ночи мы с Уиллом оба проснулись от громкого, жалобного собачьего плача. Доносившийся издалека высокий, тонкий, рвущийся вой, переходящий время от времени в более низкие скулеж и повизгивание, мешался с воем ветра и настолько походил на детский плач, что стоило большого труда не выскочить сразу же из палатки. Прислушавшись, мы определили, что это Одэн – огромный черный пес из упряжки Кейзо. Он некоторое время работал и в моей упряжке, когда мы шли с киногруппой. Этому, на вид совершенно здоровому, псу как-то фатально не везло. В Гренландии у него болело горло, и точно такой же плач раздавался каждое утро, когда мы надевали на него постромки. Сейчас же у него что-то случилось с лапой. Вой внезапно стих, и мы поняли, что Кейзо вышел из палатки и как-то успокоил собаку (наутро оказалось, что в качестве снотворного он предложил Одэну 200 граммов сыра). После такого пробуждения я, естественно, долго не мог уснуть, к тому же спальный мешок, наверное, в благодарность за человеческое отношение к его проблемам накануне, когда я сушил его весь день, ночью отдавал мне тепло так расточительно, что я даже вспотел.

Утром в 5.30 проснулся довольно помятым, всякая мысль о том, чтобы еще один день просидеть здесь, была неприятна, и, несмотря на ветер, который, хотя и не столь сильно, но продолжал дуть, я стал запускать примус. По тому, как он неохотно и долго разгорался, я понял, что на улице похолодало. Наконец, с большим трудом, мне удалось его запустить. Гудящий примус – лучший будильник для Уилла: он вылез из мешка, а я стал собираться на «снежные процедуры». Не тут-то было! Дверь палатки занесена снегом, и так просто не выберешься. Полуоткрыв молнию, я руками попытался изнутри немного разгрести снег и откинуть его от дверей. Наконец образовалась щель, в которую я смог протиснуться. Мело, видимость около 200 метров, палаток не видно и достаточно зябко. После снежного душа я взял лопату и попытался немного расчистить вход, но быстро бросил это занятие, так как онемели пальцы. Одевшись, вышел за погодой и узнал, что «зябко» в это утро означало минус 34 градуса.

Раскопки лагеря продолжались около трех часов, к этому времени видимость окончательно испортилась и стала менее 50 метров, но – палатки собраны и надо было идти. Впереди с компасом Этьенн, за ним упряжка Джефа и Дахо, затем Кейзо и последними мы с Уиллом. Густой туман или низкая облачность – не понять, резкий холодный ветер от юго-запада в правую щеку. Джеф и Этьенн быстро скрылись в тумане, Кейзо же иногда просматривался впереди. Чтобы не терять его из виду, я вышел вперед на лыжах. Внезапно собаки Кейзо остановились. Часть из них легла на снег, часть продолжала стоять, не изъявляя ни малейшего желания двигаться вперед. Это первый случай массовой забастовки собак за все время путешествия. До этого, конечно, случались отдельные акты явного и скрытого саботажа, но у одной-двух, не более, собак. А здесь вся упряжка, как бы повинуясь чьему-то молчаливому приказу, действовавшему сильнее громогласных увещеваний и приказов Кейзо, не желала работать. После многократных попыток, угроз и посулов Кейзо удалось стронуть собак с места, но чувствовалось, что это ненадолго, так как ни мотивы этой внезапной забастовки, ни ее зачинщики выявлены не были, и ровно через 10 минут ситуация повторилась. Тем временем Этьенн и упряжка Джефа ушли далеко вперед, и поэтому собакам Кейзо приходилось идти только по следу, который в такую погоду был очень неясен. Полагая, что это является одной из причин, препятствующих нормальной работе собак Кейзо, привыкших идти следом за другими собаками, мы изменили порядок нашего движения. Я ушел вперед и увел упряжку Уилла. Кейзо с собаками сел нам «на колесо». Двигались таким образом тоже недолго. Упряжка Кейзо вновь остановилась. Очевидно, эта бесконечная непогода вызвала какой-то надлом в психике и настроении собак – правда, пока, к счастью, только одной упряжки, – и они выглядели вялыми и апатичными.

Из тумана вынырнул Этьенн, за ним – упряжка Джефа и Дахо. Обнаружив наше отставание, они решили вернуться и вовремя. Надо было что-то предпринимать. Такое медленное движение и сильный встречный ветер привели к тому, что мы здорово замерзли, особенно руки. Решили, что я пойду впереди с компасом, за мною Джеф и Дахо, затем Этьенн на лыжах поведет за собой собак Кейзо и последним будет Уилл. Я пошел впереди, периодически оглядываясь, чтобы не растерять своих товарищей, и до поры до времени это удавалось, пока обернувшись в очередной раз, я не увидел только Джефа и Дахо и белый туман за ними. Вопреки нашим ожиданиям, в течение получаса из этого тумана никто не появился, ветер усилился и видимость, кажется, еще более ухудшилась. Оставив профессора у нарт и запасшись связкой палаточных кольев, чтобы отмечать дорогу, мы с Джефом отправились на поиски. Но колышки кончились прежде, чем мы кого-либо нашли. Вернувшись по проложенной трассе к нартам, около которых возвышался начинающий превращаться в заледеневший монумент профессор, мы развернули собак и пошли вдоль дороги, а когда она кончилась, отправились по компасу на поиски. Не далее как на расстоянии 200 метров от последнего вбитого нами колышка, справа от себя, я увидел нарты, собак и небольшую палатку. Это был Уилл. Сбившись со следа, он не стал предпринимать попыток отыскать кого-либо, а сразу разбил аварийную палатку, втащил туда мешок, примус и приготовился к зимовке.

Мы забрались в его палатку. Настроение было под стать погоде, то есть мрачное. «Где Кейзо и Этьенн?!» Уилл, правда, уверял, что они недалеко, так как буквально перед остановкой он слышал позади крики Кейзо. Решили перекусить. Поскольку Уилл принял это решение чуть раньше, настроение у него было несколько лучше. Немного согрев души – но не руки – чаем, мы выбрались с Джефом наружу, взяли у Уилла дополнительные колья и вновь начали строить дорогу в никуда в надежде обнаружить Этьенна и Кейзо.

Наши надежды сбылись раньше, чем мы могли ожидать. Нам понадобилось всего четыре колышка, чтобы увидеть еще одну палатку, но на этот раз не аварийную, а основную. Этьенн и Кейзо сидели внутри и грызли орешки. «Очередная забастовка собак привела к тому, что сначала потеряли из вида Уилла, а затем след», – так объяснил нам Этьенн причину своей остановки. Решили воссоединить разрозненные части и продолжить движение вперед. Джеф остался помочь Кейзо и Этьенну убрать палатку, я же возвратился к Уиллу, чтобы собрать аварийный лагерь. Проходя мимо собак Кейзо, я обратил внимание на то, что левая задняя лапа Одэна обута в синий носок. Мы везли с собой подобные носочки для всех собак на случай, если возникнут какие-либо осложнения с лапами, и вот Кей-зо впервые применил этот носок для Одэна и, как потом оказалось, неудачно. Двигались очень медленно, так как приходилось постоянно останавливаться, поджидая Кейзо, собаки которого упорно не хотели идти. В конце концов, намучившись и изрядно замерзнув, остановились на ночлег, пройдя за этот нелегкий день всего-навсего 7,5 миль, но и это все-таки лучше, чем ничего! К вечеру ветер стих совсем, но мгла оставалась, температура по-прежнему около минус 35 градусов. Когда Кейзо снял с Одэна носок, он заметил, что лапа затвердела – глубокое обморожение: наверное, носок был затянут слишком туго. С такой лапой пес не мог продолжать маршрут. Его надо было отправлять домой с ближайшей оказией, а жаль – очень сильная и трудолюбивая собака.

26 сентября, вторник, шестьдесят второй день. Коротенькая записочка, которую мы передали по спутниковой связи в этот день, гласила: «Это еще не катастрофа, но положение достаточно серьезное». Основания для такого сообщения были. Ночью опять разыгралась метель, температура повысилась до минус 10, утром ветер усилился, мокрый снег, видимость менее 50 метров. К привычной уже, увы, непогоде добавилось теперь еще и нежелание собак Кейзо работать. Я пригласил всех ребят к нам в палатку на 8 часов, чтобы обсудить ситуацию, однако Этьенн и Кейзо пришли около половины десятого. Все это время оба они, работая лопатами, пытались хоть немного помочь своей палатке противостоять снежным заносам, но куда там! Это скорее была работа не по очистке снега, а по очистке совести (что в данном исключительном случае было сделать неизмеримо легче) – как-никак они работали и пытались противостоять пурге. Совершенно залепленные снегом, они ввалились в нашу палатку, когда предыдущая пара – Джеф и Дахо – уже практически закончили извлекать снег из самых потаенных уголков одежды и тела. В палатке стало тесно, снежно, влажно и шумно. Первым взял слово Уилл. Он сказал, что в сложившейся ситуации считает необходимым при первой возможности вызвать самолет и отправить с ним по меньшей мере восемь собак в Пунта-Аренас для отдыха с тем, чтобы потом получить их в базовом лагере в горах Элсуэрт. Кроме того, он предложил отправить все то, без чего мы могли бы обойтись, включая все аварийное имущество, которое было на каждых нартах, излишнюю провизию, научную аппаратуру и т. д. Все согласились, хотя мне показалось, что тезис о научной аппаратуре преждевремен и вообще, по-моему, Уилл начал слишком рано паниковать по поводу собак Кейзо.

Уилл продолжал: «Жан-Луи, ты не знаешь, как скоро здесь может быть Генри? И где сейчас самолет?» Жан-Луи отвечал, что в базовом лагере ждут нашего решения и все будет зависеть от него, в том числе и вылет Генри, и тут же добавил: «Если мы хотим дойти до финиша, нам необходимо забыть о том минимальном комфорте, который мы позволяли себе, живя в роскошных двухместных палатках, имея большой запас провианта и в общем не слишком экономя горючее. Оставим минимум минимально необходимого для выживания и пойдем вперед в альпийском стиле», – заключил он. Выражение «альпстайл» очень понравилось Уиллу, и я почувствовал, что сейчас будет выбрасываться все, казавшееся до этого столь необходимым. Уилл сделал паузу и добавил: «Я долго думал над нашим положением сегодня утром и пришел к выводу, что главная проблема – это вес! Поэтому мы должны тут же, немедленно, избавиться от лишнего веса. Все, что не является жизненно необходимым для нас, подлежит безжалостному выбрасыванию! Я, например, имею три длинных веревки – долой их. Три фанерных ящика – долой! Лишняя одежда – долой! Иголки – тоже долой! Мы с Виктором обсудили утром наши возможности и пришли к выводу, что можем безболезненно выбросить 30 килограммов с наших нарт». Первая цифра была объявлена. Затем мы перешли к поименному голосованию. Было принято решение оставить одну из двух аварийных палаток. Затем встал вопрос о «лишней», точнее, о запасной одежде. Уилл призвал всех нас обратить особое внимание на рукавицы и обувь, сменить белье и оставить только ту одежду, которую мы носим, все остальное – за борт! Воодушевившись, он продолжил: «Я знаю, что некоторые из нас, – тут он бросил выразительный взгляд в мою сторону, – ни в Гренландии, ни здесь в Антарктиде ни разу не надевали парки». Выдержав паузу, Уилл продолжил: «Вот я, например, постоянно ее использую, потому что мерзну. Конечно же, вопрос это сугубо личный, но все-таки, если кто-то чувствует себя комфортно и без нее, подумайте, вы можете внести свою лепту в дело помощи экспедиции, а на горах Элсуэрт мы должны будем получить новые парки». В разговор вмешивается практичный и более обстоятельный Джеф: «Я думаю, что большие резервы экономии веса мы имеем в горючем. Одна канистра с бензином весит столько же, сколько вся лишняя одежда». Джеф предложил освободиться от излишков топлива с учетом того, что на каждом складе у нас его предостаточно. Уилл не согласился, заявив, что топливо – это вещь, которая может всегда пригодиться. Кто знает, сколько мы здесь еще просидим! С этим трудно не согласиться. Беседа сделала круг, и Уилл вновь подверг яростной атаке научное оборудование.

«Я считаю, – сказал он, – что мы вполне можем обойтись без научного оборудования вплоть до гор Элсуэрт. Как вы думаете?» Это вопрос, обращенный ко мне и к профессору. Опережая нас, Этьенн заявил, что мы должны двигаться вперед без всяких обременяющих это движение вещей, коими, безусловно, являются ящики с научным оборудованием, ибо если мы пройдем до финиша, не сделав «науки», то это все равно будет победа, а если мы, погрузившись в снег вместе с научными изысканиями, останемся где-то на полпути, то это будет поражением при всей уникальности полученных научных данных! «И не только моральным поражением», – добавил Уилл. У Жана-Луи, например, один миллион долларов долга, и в случае неудачи экспедиции он попадет в долговую яму, выбраться из которой труднее, чем забраться на Эверест. Некоторое время мы молчали, подавленные названной цифрой. В паузе ветер стал слышнее и еще более усугубил и без того понятные сомнения Этьенна в возможности возвращения этого астрономического долга. Должник первым нарушил паузу: «Так что, мы продолжаем путешествие на двух нартах?» Ответ последовал не сразу. Уилл сначала выяснил у Кейзо, сколько собак он считает необходимым отправить на отдых.

Кейзо начал считать по именам, загибая пальцы: «Каспа, Одэн, Оуклук, Кука – четыре!» Я добавил: «Кутэн!» – памятуя о том, как этот Кутэн несколько раз уводил нас со следа. Кейзо не согласился, говоря, что Кутэн плох только в плохую погоду! Чудак Кейзо, наверное, надеялся, что с завтрашнего дня установится дивная погода с видом на горизонт! Джеф сказал об одной собаке, Уилл вспомнил Горди и Джуниора, добавив при этом, что мог бы оставить всех. Короче говоря, сошлись на том, что надо отправить восемь собак, если не привезут взамен ни одной, или одиннадцать, если привезут трех.

Далее Уилл заявил, что думал всю ночь накануне и пришел к выводу, что две упряжки и… три палатки – это тот вариант, который нам нужен сейчас. К сожалению, мой английский не давал мне возможности аргументированно вмешаться в обсуждение проблемы. Но я был не совсем согласен с таким решением, считая, что надо посмотреть, как поведут себя собаки дальше. Среди них, безусловно, были те, которые нуждались в отдыхе, но не столько. Мне казалось, что необходимо отправить только шесть, а из оставшихся собак составить три упряжки по десять, выкинуть все лишнее и продолжить маршрут. Но руководство экспедиции думало иначе. Конечно, две палатки вместо трех – это экономия веса за счет самой палатки, посуды, горючего, но палатки рассчитаны на двоих, и жить в них продолжительное время втроем – перспектива не из заманчивых. Это же уже начало казаться, по-моему, и самому автору проекта. Уилл предложил идти на двух нартах, но жить по-прежнему в трех палатках с последующим переходом к двухпалаточной системе, если потребуется. Этьенн с воодушевлением защищал идею двух палаток, говоря о том, как там будет тепло втроем, если даже сейчас они с Кейзо вдвоем обеспечивали десятиградусную разницу в температурах внутри и вне палатки. Джеф сохранял нейтралитет при обсуждении этого вопроса, но видно было, что его такая перспектива не слишком прельщала. Я его прекрасно понимал. Чистюля Джеф, любящий идеальный порядок в палатке, никак не мог представить себе, что на привычном для стола и примуса месте будет лежать чей-то спальный мешок, причем не пустой.

Ребята разошлись около 11 часов. Я рассортировал всю одежду и упаковывал все в одну сумку вместо двух. По-прежнему штормовой ветер, крупный мокрый снег и, кажется, с градом. Пришлось отказаться от своей гордости – термостатированного ящика для озонометра, в котором у меня находился и барометр, и термометры – словом, вся моя «наука». Нашел для озонометра и термостата другое место, в небольшом заплечном рюкзачке. Однако барометр, угрожающие размеры и внушительный вес которого повышали давление у Уилла, девать было некуда. Определил его в карман клапана большого мешка, укрепленного за стойками нарт. В этом мешке мы держали в основном запасное снаряжение для нарт и упряжки (запасные постромки, карабины, доглайн, якоря и т. д.) Большие термометры теперь хранить было негде, и я решил отправить их на Элсуэрт, оставив только хорошо зарекомендовавший себя на старте экспедиции термометр «пращ». Уилл, глядя на мои попытки сохранить попираемую им науку, хмыкнул, но вмешиваться не стал.

Корма для собак оставалось только на четверо суток. До следующего склада еще 40 миль, то есть два дня хорошего хода, но как погода, так и настроение собак не внушали особого оптимизма. Сегодня во время нашей встречи в палатке мы подсчитали, что с начала сентября у нас было, по существу, только три (!) дня летной погоды. За шестьдесят два дня пути мы прошли немногим более 1000 километров. Вспомнили, что за это же время в Гренландии мы прошли 2100 километров, а здесь на одну шестую часть пути мы потратили около трети всего отпущенного нам времени… Однако в лагере нашем нет места унынию. Мы все находились в ожидании реформы будущего передвижения – я имею в виду двухупряжечный вариант, – на которую мы возлагали большие надежды. Палатку так здорово занесло снегом, что ощущалась нехватка кислорода, особенно при закрытой вентиляции, свечи не горели, поэтому пришлось пользоваться фонарями. Любопытная запись в моем дневнике, очевидно, сделанная под впечатлением сегодняшней дискуссии о нашем положении:

Мне кажется, что принятое сегодня решение об отправлении на отдых одиннадцати собак и переходе к двухупряжечному варианту поспешно и необоснованно. Сам тон и характер полемики, легкость, с которой мы отказывались от завоеванных и подтвержденных многократно предыдущей практикой позиций, свидетельствовали о некоторой панике среди руководителей экспедиции. Явное нежелание Уил-ла более равномерно распределить нагрузку между участниками экспедиции и собаками говорило, как мне кажется, о большей «избалованности» моих западных коллег, даже в условиях экспедиционной жизни.

Я вспомнил случай с моим «храпом», когда Уилл решил спать отдельно, случай, когда Джеф пожаловался на усталость и попросил сменить его на месте впередиидущего и как никто не вызвался сменить его добровольно, вспомнил, как в Гренландии никто из моих друзей не предложил мне замены, когда я бессменно шел впереди в течение месяца. Все это привело меня к неожиданному и, наверное, как я сам отметил, поверхностному выводу о том, что они, то есть «западные люди», более избалованы повседневным комфортом, свободны от многих чисто бытовых проблем и ведут «борьбу за выживание» на гораздо более высоком уровне, чем мы, и вследствие этого считают для себя вполне позволительным проявление слабости, даже в таких условиях, когда это проявление неизбежно оборачивается усугублением трудностей для их коллег или вообще людей из ближайшего окружения.

27 сентября, среда, шестьдесят третий день. Восьмой день мы не видим солнца. Сегодня с утра опять туман, видимость около 200 метров, ветер. Совершил обычный утренний обход палаток, проваливаясь в снег гораздо выше колена. Пирамида Джефа и Дахо выдержала шторм нормально, оттяжки глубоко ушли в окружающие ее снежные надувы. Палатка Этьенна и Кейзо напоминала корабль, потерпевший крушение, окруженный застывшими в последнем яростном броске и как будто передумавшими добивать его огромными белыми волнами. Но доблестный экипаж не покинул терпящее бедствие судно, о чем я узнал, едва просунув голову в полузанесенный снегом люк. И Этьенн, и Кейзо уже поднялись и готовили завтрак. Этьенн сообщил, что имел вчера продолжительный контакт по радио с Пунта-Аренас. Самолет стоит еще там в ожидании погоды как на Кинг-Джордже, так и у нас, а ее, как вы понимаете, нет ни там, ни здесь. Часов в одиннадцать все трудоспособное население экспедиционного лагеря вышло на раскопки. Поземка продолжалась, поэтому возникло неизбежное соревнование между естественно, без всяких усилий, прибывающим снегом и человеком с лопатой, пытающимся перераспределить этот снег между всей Антарктидой и тем небольшим районом ее, где находятся нарты и палатки. Я выиграл свое соревнование после полуторачасовой изнурительной борьбы. Надолго ли?! Извлек нарты на поверхность и перевернул их – так их должно было меньше заносить снегом. Все ящики и канистры с топливом мы еще накануне перетащили к палатке для использования в качестве противоугонного средства. Теперь все они были скрыты под метровым слоем снега, но эти раскопки я отложил до выхода. Ничего значительного в этот день более не произошло. Починка обуви, одежды, опять только полпорции корма собакам и ожидание, ожидание хорошей погоды. К вечеру ветер усилился…

28 сентября, четверг, шестьдесят четвертый день. Не знаю, может быть, для кого-нибудь самое счастливое число семь, а вот для нашей экспедиции в сентябре таковым является восемь! Посудите сами: хорошая погода была 8 сентября. 18 сентября и вот сегодня, 28 сентября, день начинался как хороший, но… все по порядку. Вчера вечером, вернувшись с радиосвязи, Уилл как-то между прочим сообщил, что завтра в случае погоды выходим в 2.30! Дело в том, что последние два дня мы стали замечать достаточно подлую закономерность: ветер стихал где-то в середине ночи и начинал вновь задувать к утру. Поэтому – я не помню у кого – возникла идея, если и не обмануть природу, то во всяком случае приноровиться к ней. Надо сказать, что в нашем активе уже был опыт подобного приспособленчества, когда в Гренландии мы перенесли на полчаса время обеденной остановки из-за ветра, который усиливался точно в то время, когда мы останавливались. Увы, опыт оказался неудачным – ветер быстро разгадал нашу уловку. Скорее всего новая идея принадлежала Уиллу, стремление которого к внезапным и радикальным изменениям привычного образа жизни проявлялось сильнее, чем у кого-либо из нас. Для меня оставалось загадкой, кто должен определить пригодность погоды для продолжения путешествия и кто кого будет будить. Приняв такое решение, Уилл незамедлительно и безмятежно заснул, я тут же последовал его примеру.

Около трех часов ночи я проснулся. Было тихо. Мне показалось, что Уилл тоже зашевелился в мешке, но за этим шевелением ничего не последовало, и я тоже малодушно прикрыл глаза. Никто из нас, наверное, не хотел начинать первым, да и потом, признаться, где-то в подсознании все время вертелась успокаивающая мыслишка: а может быть, и завтра не будет дуть и можно будет идти нормально, в дневное время! Так или иначе мы задремали.

Просыпались ли вы когда-нибудь с мучительным ощущением потерянного времени или упущенного момента? Когда, открыв утром глаза, вдруг резко и отчетливо ощущаешь, что из-за собственной лени, бездеятельности или по какой-нибудь другой, пусть не зависящей от тебя, причине ты упустил вчера нечто важное, потерял темп или не выполнил обещанного, еще возможного накануне, но совершенно невозможного сейчас, после пробуждения. Я думаю, что многим знакомо это ощущение собственного бессилия изменить обстоятельства из-за самой невозвратимой из возможных человеческих потерь – потери времени… Именно с таким ощущением проснулся я в то утро от раздавшегося из-за стен палатки голоса профессора: «Ребята, вы готовы выходить?» Я включил фонарик и взглянул на часы – было 4 часа утра. Предполагаемый инициатор идеи раннего подъема сонным голосом пробормотал из глубин мешка: «Выходим из палаток в 7 часов!» Покладистый профессор согласился, и я услышал скрип его удаляющихся шагов. Терзаемый угрызениями совести за свое малодушное поведение ночью, я быстро вылез из мешка и стал разжигать примус. Уилл явно не торопился. Вскоре я услышал шаги возвращающегося обратно профессора. Задержавшись на мгновение около нашей палатки, он сказал, что Этьенн предлагает для утреннего сбора не 7, а 6 часов. Мы, конечно, приняли эту поправку. Естественно, что и профессору она была больше по душе, так как они с Джефом поднялись в 3 часа, позавтракали, собрались и, естественно, не хотели ждать еще четыре часа, сидя в палатке.

Я выбрался наружу: тишина, легкий снежок и… небо, самое настоящее бледно-серое небо, и если вчерашний туман можно было бы сравнить со сгущенным молоком, то сегодняшний уже был значительно разбавлен. Вернувшись в палатку, я порадовал все еще заспанного Уилла сообщением об увиденном небе, наскоро подкрепился овсянкой и в 6 часов уже ожесточенно размахивал лопатой. Палатку занесло снегом на три четверти, так что, стоя рядом с ней, я мог спокойно сверху вниз смотреть на крышу. Вышли в 8 часов. Джеф впереди, мы с Уиллом в середине, Кейзо со своими «забастовщиками» последним. Ветер тронулся почти одновременно с нами, но скоро стал заметно перегонять и даже обогнал нас настолько, что стал дуть в лицо. Вновь пошел снег, видимость ухудшилась. «Спать меньше надо», – подумал я, глядя на опостылевшую белую оргию, устроенную разгулявшимся ветром. В 10 часов мы остановились для радиосвязи. Этьенн быстро развернул уложенную сверху радиостанцию. Мы с Кейзо растянули в разные стороны от нарт дипольную антенну, и в беспросветный эфир полетело, подгоняемое ветром: «Крике, Крике сэ Папи, Атуа!» Это означало, что Этьенн вызывает Кристиана-де-Мариавля… Крике сообщил, что «Твин оттер» по-прежнему в Пунта-Аренас по причине плохой погоды на Кинг-Джордже. После связи перестроились: я ушел вперед, за мною Уилл с упряжкой, далее Кейзо, собаки которого все утро работали отменно, а Джеф переместился на последнее место. Очень рыхлый снег, палки проваливались на 40 сантиметров и более, собаки Уилла потихоньку начинали отставать, а порой и просто валились в снег, то есть проявлялся опасный «синдром Кейзо», в то время как бывших забастовщиков было просто не узнать – они легко настигли собак Уилла и рвались вперед. Мы выпустили их, Уилл отошел назад, и в таком порядке мы двигались до обеда. Солнце бледным, размытым пятном иногда просвечивало через плотную белую мглу, при этом видимость немного улучшалась, и мне были видны все три упряжки позади себя. После обеда солнце надолго пропало. Ветер, правда, изменился и стал попутным.

Примерно через час пришлось опять менять порядок движения: устали собаки Кейзо. И вновь я увидел за собой залепленную снегом морду Тьюли и всех остальных небольших и дружных собак Джефа. Начался подъем. Примерно за час до остановки, повернув очередной раз голову, я увидел, что Джеф делает мне знак остановиться. Подъехал подталкиваемый ветром Этьенн и попросил меня вернуться к Уиллу, чтобы помочь ему разобраться с собаками. Спустился против ветра вниз по склону и застал печальную картину. Наши собаки понуро лежали в снегу, и поэтому вид нашей некогда боевой колесницы рядом с суетящимся расстроенным и нервничающим Уиллом производил унылое впечатление. Всего через два дня после забастовки собак Кейзо отказались работать и наши. Уилл выглядел растерянным и не знал, как заставить собак встать. Он предложил мне встать с упряжкой, а сам пошел на лыжах вперед, одновременно подзывая собак, но, увы, этот безотказно действовавший до сих пор метод на этот раз не произвел особого впечатления – они продолжали лежать. Попробовали поменяться местами с Уиллом – тот же эффект! Уилл кричал на собак и колотил их – безрезультатно! Только Тим, Томми и Пэнда пытались еще как-то изобразить некую активность, но их энтузиазма явно не хватало. Наконец, совместными усилиями нам удалось стронуть упряжку с места, но ненадолго: собаки валились в снег буквально каждые 15–20 метров. Видно было, что они здорово устали. Продолжать движение было совершенно бессмысленно, поэтому остановились на ночлег немного раньше обычного, несмотря на значительный уклон местности.

У Уилла сдали нервы, и он начал, едва распустив веревку, увязывавшую груз на нартах, выбрасывать в снег «лишний», по его мнению, вес. Оранжевой птицей полетела его большая теплая парка (он выбросил ее со спокойной душой, поскольку накануне я пообещал отдать ему свою), веревка, еще какой-то мелкий инвентарь. Я подошел к нему и довольно резко заявил, что, может быть, лучше сначала подумать, а уж потом выбрасывать все подряд. Я считал, что если мы решили помочь собакам, то прежде всего следовало отказаться от небольших саней, которые мы по-прежнему продолжали буксировать за собой и которые в глубоком снегу работали как хороший тормоз. Уилл молча развернулся и ушел в палатку. Видно было, что он явно недоволен моим вмешательством. Я, не спеша, чтобы дать себе остыть, занялся организацией лагеря: освободил и перевернул нарты, покормил собак, выдав им опять только по полпорции – корма оставалось всего на два дня, а до склада около 25 миль (сегодня все-таки прошли 17 миль), и неизвестно, сколько нам до него идти, а ветер к вечеру вновь усилился. Закончив дела, забрался в палатку. Здесь, в теплой атмосфере, после сытного ужина мы с Уиллом вновь возвратились к событиям сегодняшнего дня.