Текст книги "Семь месяцев бесконечности"

Саня сообщил, что наши отпускники на Востоке окружены всеобщим вниманием и даже отказываются есть свою обычную пищу, предпочитая косточки с камбуза. Тьюли находилась в прекрасной форме и полном расцвете своего второго девичества. У нее есть еще время погулять и отдохнуть до тех пор, пока ее крестный отец Джеф вновь не наденет на нее постромки. За сегодняшний день прошли 27 миль. Лагерь в координатах: 79,71° ю. ш., 106,0° в. д.

15 января, понедельник, сто семьдесят четвертый день. «Вы знаете, если замочить ту сухую картошку, которая входила в наш рацион, и дать ей постоять всю ночь в кастрюле на полу неотапливаемой палатки так, чтобы она промерзла, то утром из нее можно приготовить прекрасный картофель „фри”. А если подать ее еще и вместе со слегка прожаренным антрекотом, то любой скажет про вас: „Да Вам же цены нет!”» Примерно такие слова сказал мне сегодняшним утром Кейзо, когда я приготовил на завтрак картофель «фри» с мясом в полном соответствии с приведенной цитатой из «Спутника походного кулинара». Великодушие погоды было безмерным. Безветрие, дымка по горизонту, над головой бледно-голубое небо и всего минус 33 градуса. Поверхность легкая, и поэтому мы без труда прошли до перерыва 14 миль. В полдень воздух прогрелся до минус 20 градусов. Казалось, что даже парило. Прошли 28 миль. Мне было никак не обменяться с профессором условными знаками в соответствии с нашим договором. Только теперь я начал постигать всю глубину профессорского анализа, когда он в последний момент исключил из нашего договора предложенный мною пункт, определяющий наши действия в случае, если мы перекроем норму в контрольное время. Представить жутко, что было бы, если бы моя поправка прошла – нам просто пришлось бы многократно возвращаться назад, но, слава Богу, мы как шли, так и шли и с каждым днем все приближались к Востоку. Во всяком случае очень хотелось в это верить. Для полной уверенности по-прежнему не хватало последних координат: те, что нам сообщают, просто устаревали.

Из новостей, которые сообщил Восток, одна касалась нас непосредственно: после почти недельной непогоды в Мирном, наконец, наступила передышка и на Восток прилетели сразу два самолета, на одном из которых прибыли механики-водители тех снегоходных тягачей, которые должны были нас сопровождать от Востока до Мирного. Тягачи эти провели зиму на Востоке и поэтому требовали профилактики. Саня сообщил, что механики уже приступили к ней и обещают подготовить машины к нашему приходу. Вечером Кейзо приготовил сверхкалорийный десерт: плавленый шоколад с маслом, и мы ели его в сплошном тумане, окутавшем наш лагерь. После десерта у нас состоялась репетиция. Мы с Кейзо готовили специальный концертный номер от «Трансантарктики» для Востока. Я спел ему подряд несколько песен из старого песенника, чтобы он мог выбрать ту, которая больше понравится ему для заучивания. Кейзо остановился на «Городе над вольной Невой», что было бы весьма символично для восточников, большинство из которых ленинградцы. Я выписал Кейзо слова песни английскими буквами, и вот сейчас, после десерта, наша первая репетиция. У него отличный слух, и я уверен, что дело пойдет быстро.

16 января, вторник, сто семьдесят пятый день. Потянулись томительные, похожие друг на друга, дни ожидания перед Востоком. Даже погода не дарила нам никакого разнообразия (к счастью!). Сегодня с утра дымка, минус 30, безветрие. Собаки прекрасно отдохнули за ночь и активно приветствовали меня, когда я вышел принять снежный душ. От нашего с ними диалога проснулись все, кроме Джефа, который встал раньше. Сразу же после выхода дымка рассеялась и температура упала до минус 33, но безветрие и мягкий снег, и потому идти жарко, тем более что мы все время шли вверх. Как пойнт-мен я привык периодически оглядываться назад, причем уже почти машинально, чтобы посмотреть, как выглядит линия упряжек и не отстал ли кто. Ребята, идущие рядом с нартами, этого практически не делали, особенно в хорошую погоду, и напрасно! В Антарктиде очень важно вовремя оглянуться назад, от этого порой может зависеть твоя жизнь, а сегодня после обеда именно отсутствие привычки смотреть назад чуть было не привело к потере Уиллом его парки. Прошло всего минут десять после того, как мы, закончив обеденный привал, продолжили маршрут. Я по обыкновению обернулся, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Поначалу мне показалось, что все, как обычно – вроде бы, все три упряжки, все пять моих товарищей, но, приглядевшись, я заметил на продолжении нашего следа, уже довольно далеко, какую-то маленькую красную точку. Я остановился и палками показал Джефу назад, тот тоже обернулся и передал команду дальше. Наконец, она достигла Уилла, а поскольку ему было просто некому передавать команду, то он, взяв палки, покатил на лыжах обратно. Я увидел, что Уилл возвращается с большим красным мешком в руках, оказавшимся потерянной им самим паркой. Будь видимость чуть похуже или оглянись я попозже, Уилл остался бы без парки. Это незначительное происшествие было убедительным подтверждением известного принципа: «Человек в своем вечном движении вперед должен хотя бы иногда находить короткие мгновения, чтобы оглянуться назад».

Погода опять проявила исключительное благородство по отношению к нам: ветер задул тотчас после того, как Уилл вернул свою парку. Началась сильная поземка, и всем нам пришлось приодеться.

Поскольку до перерыва нам удалось пройти только 13 миль, а затем движение замедлилось из-за начавшегося ветра, то, остановившись в 6 часов, я не стал снимать лыжи до подхода профессора. Было похоже, что сегодня впервые придется действовать в соответствии с достигнутым между нами соглашением. И точно! Счетчик показал 25,9 мили, и профессор, сняв рукавицу, выбросил вверх два пальца, что означало еще две минуты. Рыхлая, мягкая поверхность и постоянные подъемы измотали собак, и они сразу же после остановки завалились в снег, высунув языки, и, как мне кажется, не слишком обрадовались, когда я, сильно оттолкнувшись палками, вновь покатил вперед, однако, заинтригованные моим странным поведением, пробежали еще 200 метров, и уж тогда мы остановились окончательно. Я снял лыжи и воткнул их в снег – добрый знак, свидетельствовавший о том, что на сегодня муки кончились. Я подошел к Джефу: «Здорово устали собаки?» Джеф кивнул головой и добавил, указывая на себя: «И эта собака тоже!»

Заканчивался шестой месяц путешествия. Я уже начал ловить себя на мысли, что воспринимаю все окружающее меня, всю эту очень нехитрую, размеренную жизнь как нечто неотделимое от себя, как будто я с самого рождения просыпался в холодной палатке, готовил на примусе овсянку, разговаривал на непонятном языке, девять часов подряд утюжил лыжами снежную целину, весь день видя перед собой только три вещи: компас, горизонт и собачьи упряжки, – вновь ставил палатку с единственной мыслью об ужине, и, поужинав, забирался в мешок, чтобы назавтра вновь проснуться в холодной палатке, зажечь примус и… Этьенн послал через спутник понятную только нам фразу: «Важнейшее географическое открытие». Это означало то, что мы открыли для себя Зону относительной недоступности и доказали, что при выбранном нами способе передвижения на лыжах и собачьих упряжках эта зона вполне доступна, в то время как для тяжелых снегоходных тягачей рыхлый, как песок, прикрытый тонкой коркой наста снег представляет серьезные трудности. Лагерь в координатах: 79,13° ю. ш., 106,14° в. д.

17 января, среда, сто семьдесят шестой день. Сегодня предпоследний день из тех тридцати пяти, отпущенных мне на решение сложнейшей навигационной задачи, которую поставило передо мной руководство экспедиции на Южном полюсе: «Вам надлежит, держа курс строго на север, вывести и себя, и всю команду на Восток. На решение задачи вам отводится месяц и 1,5 килограмма овсянки. При ее решении вам позволено иногда пользоваться услугами наших оффисов в Сент-Поле и Париже». Именно из-за отсутствия этой помощи в последние дни я находился сейчас в критической ситуации. До Востока оставалось всего тридцать два километра, а я не знал, в какую сторону мне идти. Пытаясь наугад компенсировать свой западный уклон, я проложил вчера курс с поправкой десять градусов к востоку и поэтому очень надеялся сегодня утром перед выходом получить наши последние координаты, но увы! Я просидел в палатке Этьенна и Дахо в ожидании того, когда Восток узнает у Беллинсгаузена наши координаты и передаст их нам, но не дождался. Время шло, координат не было, и поэтому я решил продолжать двигаться тем же курсом.

Утро началось в нашей палатке, как обычно, с прекрасного завтрака. На этот раз я усилил традиционную картошку с мясом, добавив туда яичного порошка. После двадцатиминутной напряженной борьбы мы с Кейзо в изнеможении сложили свои ложки перед непобежденной кастрюлей. Пришлось мне идти на радиосвязь со своим провиантом. Этьенн и Дахо поначалу отнекивались, но, когда я открыл крышку, по палатке поплыл такой аромат, что оба скромника, гремя ложками, дружно взялись за дело, и через минуту с картошкой было покончено. «Еще», – выдохнул профессор. «Завтра», – отвечал я.

День был трудным. Подъем, рыхлый снег, плохое скольжение, точнее, скольжения как такового не было вовсе, и приходилось попросту переставлять лыжи шаг за шагом. Правда, совершенно не было застругов. Именно такой запечатлелась в моей памяти снежная поверхность на станции Восток и именно такой, я полагал, она должна была быть и в Зоне относительной недоступности – вот она и проявила себя, правда, только на последних километрах перед Востоком. Тем не менее прошли свои законные двадцать шесть миль и остановились милях в двадцати от Востока. Так близко мы к нему еще никогда не были!

Кейзо приготовил сегодня великолепный прощальный ужин – последний для нас двоих в этой палатке, так как после Востока мы вновь менялись экипажами. Разлив по кружкам последнюю водку, мы подняли тост за те прекрасные дни, которые провели вместе. Потом были сардины и традиционный рис, но с таким количеством мяса, что его приходилось по кусочку на каждую рисинку.

Я вылез из палатки, чтобы отдышаться. Первое, что бросилось мне в глаза, были два огромных флага, американский и советский, привязанных к вертикально установленным на нартах Уилла лыжам. Уилл готовился вступить на станцию Восток. Кивнув на флаги, он спросил меня: «Ну, как тебе эта идея?» Я ответил, что вполне подходит и хорошо бы поднять флаги и на остальных нартах. Однако когда я пришел в палатку Этьенна, то застал последнего в страшном негодовании как раз по поводу именно этих флагов. Этьенн кипел: «Опять этот американский флаг! Он мне за эти три года порядком поднадоел. Куда ни посмотришь, все те же полосы и звезды, даже на Южном полюсе!» Доктор неспроста вспоминал сейчас про Полюс. Когда он увидел большой американский флаг точно в том месте, где земная ось пересекает поверхность (эта точка, изменяющаяся каждый год в связи со смещением поверхности ледника, в настоящее время находится метрах в двухстах от купола станции Амундсен-Скотт), он просто вытащил флаг из снега, заявив, что Южный полюс принадлежит всему человечеству, а не только американцам, и установил на месте флага маячок «Аргоса», чтобы проверить координаты Полюса, которые, к счастью, оказались правильными. И вот сейчас Этьенн ни много ни мало усмотрел в этой затее Уилла проявление великодержавного шовинизма и конкистадорского духа. Я не разделял тревоги Этьенна, так как, очевидно, с детства привык к разного рода манипуляциям с флагами и не придавал этому такого значения, как Этьенн.

Радиосвязь была отменной, что и неудивительно при таком небольшом расстоянии до Востока, когда можно было бы, казалось, переговариваться без помощи радио. И надо сказать, мы с Саней пришли почти к такому способу общения, когда выяснилось, что координат наших нет. Был молниеносно разработан план «Иван Сусанин». В соответствии с этим планом в 10 часов вечера Саня должен был сделать три выстрела вверх из ракетницы осветительными ракетами. Я в это время должен был занять наблюдательную позицию на нартах с биноклем и компасом и попытаться засечь направление на станцию. Конечно, шансы на успех были невелики, учитывая расстояние и главным образом высокую освещенность горизонта, но это был хоть какой-то шанс. До десяти еще было время, и я вернулся в палатку, где застал ужасную картину полного разложения вверенного мне личного состава. Кейзо, тяжело дыша, лежал поверх спального мешка головой к выходу, а на примусе стояла совершенно пустая кастрюля из-под риса. Я сразу все понял. Мой юный друг, не справившись с аппетитом, прикончил все приготовленное им блюдо и теперь от переедания не в силах был даже говорить. Я посоветовал бедняге выйти на улицу и немного растрястись. Кейзо только что-то простонал в ответ, однако я сумел его заинтересовать зрелищем предстоящего фейерверка и даже помог ему выбраться из палатки. Пока я высматривал в северной части горизонта что-либо похожее на ракеты, Кейзо, согнувшись, кружил вокруг нарт, на которых стоял я. Ни у него, ни у меня ничего не получилось. В 10.15 состоялась контрольная связь с Востоком.

«Ну, как? – спросил Саня. – Видел?» – «Нет, – отвечал я. – А ты стрелял?» – «Да», – сказал Саня. Эксперимент не удался. Оставалось ждать завтрашнего утра – может быть, оно принесет долгожданные координаты? Саня обещал встретить нас на снегоходном тягаче километрах в восьми – десяти перед станцией. «Не испугаются ли собаки тягача и ракет?» – спросил он. Я сказал, что скорее всего нет.

Вообще чувствовалось, что собакам необходим был отдых. Тяжелая поверхность, особенно в последние дни, совершенно их измотала, а кроме того, общую усталость усугубляли еще возникшие у некоторых собак проблемы с лапами. Я имею в виду отросшие от постоянного движения по сравнительно мягкой поверхности когти. Ломаясь у основания, они вызывали болезненные ощущения и даже хромоту. Мы решили сделать им маникюр с помощью больших ножниц, которые рассчитывали отыскать на Востоке. Лагерь в координатах: 78,77° ю. ш., 106,69° в. д. Если бы я мог знать эти координаты тогда, вечером 17, или хотя бы утром 18! Тогда, возможно, я бы с большим основанием мог говорить, что именно я нашел Восток, а не Восток нашел нас…

18 января, четверг, сто семьдесят седьмой день. По установившейся за последние дни традиции я принес на утреннюю радиосвязь в палатку Этьенна и Дахо кастрюлю жареной картошки. И вновь – уже, увы, по традиции – сама радиосвязь не принесла никаких новостей относительно координат. Продолжал следовать прежним курсом. Вся надежда на то, что мы увидим самолет, который должен был прийти на Восток в 10.30. Саня сказал, что попросит пилота взлететь над станцией, дать круг и снова приземлиться, чтобы указать нам ее местонахождение. Как назло, сегодня с утра северная сторона горизонта закрыта сплошной дымкой, поэтому надежды на то, что мы сможем увидеть Восток издалека, почти нет. Часов в одиннадцать шедший за мною Джеф закричал: «Смотрите, самолет!» Я оторвал глаза от компаса, который продолжал время от времени изучать, и посмотрел туда, куда указывал Джеф. Действительно, градусах в пятнадцати слева по курсу я заметил знакомый темный силуэт Ил-14 – старейшины нашей полярной авиации. Эти еще до недавнего времени совершенно безотказные машины вот уже свыше тридцати лет бессменно работали в небе Арктики и Антарктики и давно уже стали для всех нас, посвятивших свою жизнь полярным исследованиям, своеобразным символом и неотъемлемой частью полярного пейзажа. А полярные летчики, изучившие эту машину до последнего винтика, умели подчинять себе все ее малейшие капризы и порой выжимали из нее то, что она никак не должна, да и не могла выполнять по всем своим характеристикам. Мне повезло: я в своей жизни встречался со многими замечательным полярными летчиками, из которых мне больше всего запомнились в Арктике Лев Вепрев, а в Антарктике Виктор Голованов.

Да, это был Виктор Голованов. Самолет сделал круг, затем снизился, скрывшись на несколько мгновений в застилавшей горизонт дымке, вырвался из нее и, различимый вдалеке только благодаря блестящим на солнце плоскостям, на небольшой высоте ушел на северо-восток к Мирному. Теперь мы знали, где находится Восток. Пришлось повернуть на 15 градусов влево. Еще через полчаса, совершенно неожиданно и незаметно подкравшись к нам с северо-востока, появился маленький, пузатый, похожий на пчелку самолет Ан-28, проходивший в Антарктиде первые летные испытания для того, чтобы в будущем заменить уходивших на пенсию Ил-14. Словно на показательных выступлениях в каком-нибудь авиасалоне, самолет проделал буквально над нашими головами несколько фигур полувысшего пилотажа, из чего я заключил, что на борту не только летчики-испытатели, но и кто-то из полярников, а иначе бы полувысшим не обошлись. Покружив немного, самолет развернулся и ушел в сторону Востока, еще раз показав нам направление. Вскоре мы увидели знаменитые минареты Востока – высокие ажурные алюминиевые мачты для антенн, поставленные несколько лет назад американцами. Ученые из США традиционно работали вместе с нашими в области исследования распространения радиоволн, а Восток, находящийся в точке Южного геомагнитного полюса, был уникальным местом для выполнения подобных исследований. Потом в 1975 году в связи с некоторым охлаждением отношений между СССР и США сотрудничество это было прекращено, а мачты остались стоять до лучших времен, и сейчас они помогли нам увидеть станцию издалека и, таким образом, продолжали играть свою роль в деле укрепления международного сотрудничества в Антарктике.

Через четыре часа мы входили на станцию Восток. Мое внимание привлек стоявший в стороне, как мне показалось, чуть ли не дыбом, большой снегоходный тягач «Харьковчанка» – один из тех двух, которые должны были сопровождать нас от Востока до Мирного. Я вспомнил, что Саня по радио обещал мне встретить нас перед станцией на тягаче, но Восток был уже перед нами, а Сани с тягачом что-то не было видно. Я обернулся и прокричал Джефу, что хорошо бы подойти к тягачу поближе и узнать не нужна ли помощь. Мы свернули к нему и, только приблизившись на расстояние около 100 метров, увидели, что тягач не стоит, а буквально плывет в глубоком снегу. Тонкой спасительной для нас корочки наста оказалось явно недостаточно для такой огромной махины. Из кабины тягача гроздьями посыпались люди в унылых, темных одеждах – это были полярники станции Восток, спешившие нам навстречу, но завязшие в зыбучих снежных песках. Увидев, как мы легко передвигаемся по снегу, абсолютно не проваливаясь, восточники воочию убедились в преимуществе гужевого транспорта перед автомобильным на нехоженых трассах внутренней Антарктиды. Мы обнялись с Саней. Встреча, о которой мы мечтали, когда я провожал его на зимовку осенью 1988 года, состоялась и именно там, где мы хотели – на станции Восток. Лица восточников казались немного бледноватыми (эта бледность, обычная после долгой и трудной зимовки, еще более подчеркивалась безрадостным цветом одежды). Остальные, не поместившиеся в тягач, полярники собрались перед зданием кают-компании, украшенной флагами государств – участников «Трансантарктики». Сегодня перед выходом Этьенн все-таки уговорил Уилла снять флаги с нарт и тот с видимой неохотой согласился. Перед кают-компанией была расчищена от снега небольшая площадь, на которой собрались восточники. Рядом со входом в кают-компанию стояли огромные сани, нагруженные брикетами снега для нужд камбуза. Вода на Востоке – большая ценность. Для того чтобы заготовить воду для кухни, практически весь состав станции, вооруженный пилами и лопатами, выходит на снегозаготовки. На станции существуют даже специальные снежные карьеры. Работа эта здесь на высоте очень трудна, особенно зимой, когда температура опускается до минус 80–85 градусов.

Мы завели упряжки на площадь, к великому удовольствию восточников, которые тотчас же принялись фотографироваться с собаками. Повар станции, одетый в высокий накрахмаленный колпак, в полном соответствии с нашими обычаями вынес чудесный хлеб и соль. Проинструктированные мною ранее мои товарищи по всем правилам отломили по куску хлеба, обмакнули его в соль и с видимым удовольствием съели, а Кейзо даже попросил добавки. После церемонии встречи мы отвели упряжки на Площадь Поход-ников – обширное место, где обычно располагаются тягачи транспортного похода, приходящего на Восток из Мирного дважды в год (в конце ноября и в начале февраля), распрягли и привязали собак. Разгрузив нарты, мы занесли их на просушку и профилактический ремонт в огромное здание электростанции, а сами направились в кают-компанию, где в полном соответствии с правилами восточного гостеприимства нас поджидал начальник станции. Широким жестом гостеприимного хозяина он пригласил нас к себе в кабинет, занимавший всю торцевую часть дома кают-компании. Окна его кабинета выходили на юг и на юго-запад, туда, куда уходила к горизонту наша лыжня. Небольшой стол был заставлен яствами: бутерброды с икрой (красной и черной), с лососем и твердокопченой колбасой, маслины, маринованные огурчики, цыплята «табака» с картофелем «фри», водка двух сортов, виски, коньяк, а на десерт шампанское и фрукты, да какие: виноград, апельсины, персики и совершенно экзотические киви. Для меня, прекрасно знающего все сложности со снабжением Востока свежими фруктами, было совершенно непостижимо, каким образом Саня смог вырастить эти сказочные плоды на Востоке, а у товарищей моих сложилось приятное впечатление о райских кущах на наших антарктических станциях. Оказалось, что все это сказочное меню было обеспечено американскими гляциологами, работавшими на Востоке в сезон и улетевшими дня за два до нашего прихода. Поскольку после этого луккуловского обеда нам предстояла баня, мы решили ограничиться тремя бутылками шампанского.

Баня находилась в помещении электростанции. Термометр, выведенный в предбанник, показывал восточную температуру в сауне: 120 градусов по Цельсию. Прежде чем броситься в пекло, мы бросились на весы. Профессор потерял двенадцать килограммов, я – семь, Кейзо и Джеф – по пять, Этьенн – четыре, а Уилл – всего два! Однако парилка оказалась нам не по силам: я продержался минуты две, и это был максимальный результат. Организм, отвыкший за полгода от просто положительной, не говоря уже о сверхположительной температуры, отказывался работать в новых жестких условиях. Сердце начинало биться изо всех сил, голова кружилась, хотелось выбежать в снег и остыть. После бани участники экспедиции стали расходиться по отведенным им квартирам, а поскольку мы с Кейзо оставались в этом же доме, рядом с кабинетом начальника, то и сидели у него дольше всех, до трех часов ночи. Спали мы великолепно. Теплые, мягкие постели, тишина и темнота. Проснулись только в 10 часов утра. Прилетел Голованов из Мирного, и, несмотря на очень короткую стоянку – всего полчаса, – мне удалось встретиться с ним в кабине самолета. По его словам, а он, многократно летавший в этих местах, знал, что говорил, самым трудным участком трассы Восток – Мирный для нас будет район станции Пионерская, расположенной примерно в 300 километрах от побережья, из-за постоянно дующих там ветров и огромных застругов. «Сколько я ни пролетаю над этим районом, – сказал Виктор, – все время там круговерть и мгла, так что смотрите там, поосторожнее». Я ответил, что у нас в общем-то есть уже кое-какой опыт движения по застругам и в плохую видимость, а кроме того, в районе Пионерской ветер будет, если и не попутным, то во всяком случае не встречным, так что пробиться можно.

Разгрузка самолета на Востоке занимает от силы минут двадцать – двадцать пять: самолет привозит самые теплолюбивые продукты (картошку, лук, овощи), поэтому, чтобы не поморозить их, надо поторопиться, да и самому самолету стоянка на Востоке более сорока – пятидесяти минут не рекомендуется – быстро остывают двигатели, а лыжи шасси порой примерзают к снегу так сильно, что не всегда с первой попытки удается стронуть самолет с места. Простился с Головановым. Теперь, после выхода с Востока, мы будем с ним встречаться ежедневно и даже дважды в день, когда он будет пролетать над нашими головами.

Весь день прошел в неторопливом расслабленном отдыхе. Никакой прессы, никаких съемок, интервью, никакого напряженного внимания к нашим персонам. Вечером же начальник электростанции пригласил нас к себе на шашлык с сухим вином. Было видно, что на ребят этот прием произвел самое сильное впечатление, и мы почти не сговариваясь решили провести на Востоке еще день и выйти 22 января.

На следующий день вечером в кают-компании состоялся импровизированный концерт в честь экспедиции «Трансантарктика». Ансамбль восточников в составе двух гитар, ударных и клавесина, на основе пылесоса марки «Вихрь», исполнил несколько написанных специально для экспедиции песен, среди которых особенно понравилась и запомнилась песня «Гуд бай, Антарктика». Лидер ансамбля «Южный Крест» Андрей Мюллер (гитара соло) и главный солист Гена Алешкевич (клавипылесос) должны были сопровождать нас в составе экипажа двух снегоходных тягачей, так что нам предстояла возможность познакомиться с творчеством этого коллектива поближе во время перехода к Мирному.

На следующий день состоялась встреча с экипажем самолета Ан-28. Командир экипажа летчик-испытатель Толя Хрустицкий предложил всем участникам «Трансантарктики» прокатиться вдоль трассы, по которой нам предстояло идти до Мирного. Мы забрались в самолет. Двигатель долго не запускался, и собачники, привыкшие к безотказности своего транспорта, уже стали с тоской поглядывать на дверь, но вот турбины запели и после короткого, стремительного разбега мы оказались в воздухе. Этьенна, как имеющего летные любительские права, посадили на место второго пилота, и Толя начал показывать все то, чему его учили в авиационном училище. На наше счастье, в салоне находились пять полных бочек с керосином, а не то командир непременно заложил бы петлю и, может быть, не одну. Толя летал, как буревестник, то стрелой взлетая к небу, то крылами льда касаясь, но, в отличие от буревестника, он не кричал, и, как мне показалось, в этой ситуации к крику был ближе Этьенн, который, когда мы вылезли из самолета, едва держался на ногах. «Нет, – сказал он. – Лучше на лыжах и потихоньку». Нам всем остальным, сидевшим в салоне, было легче, ибо мы ничего не видели… Трасса, вдоль которой мы летели, была очень хорошо заметна, ведь она является одной из самых наезженных в Антарктиде. С 1957 года, когда здесь впервые прошли тягачи Второй континентальной антарктической экспедиции, открывшей станцию Восток, ежегодно по ней проходят поезда из девяти – одиннадцати тягачей с санями и топливными емкостями, которые везут все необходимое для жизнеобеспечения станции. Полярники прибывают на станцию обычно на самолете. Для обеспечения этих полетов в течение всего антарктического сезона, с ноября по март, работает станция Комсомольская, находящаяся на расстоянии 550 километров от Востока. Помню, что перед экспедицией при обсуждении нашего маршрута наибольшую обеспокоенность и сомнения в возможности его преодоления на лыжах и собачьих упряжках вызывал как раз участок трассы между Востоком и Комсомольской. Рыхлый снег, высота, а также наступающие низкие температуры могли, по прогнозам опытных походников, прервать маршрут экспедиции на этом этапе. Вынашивались даже планы, чтобы доставить экспедицию от Востока до Мирного на тягачах. Но, как мы уже могли убедиться, условия движения для тяжелой железной машины весьма существенно отличаются от таковых для человека, идущего на лыжах. Поэтому у нас был определенный оптимизм перед выходом на финишную прямую протяженностью 1450 километров.

21 января вечером на трассу ушли два тягача «Харьковчанка» с санями, на которых были погружены все наши запасы продовольствия и корма для собак. Мы оставили на нартах только недельный запас и собирались стартовать следом за тягачами утром 22 января. По договоренности с экипажем тягачей, состоящим из пяти человек, куда, кроме Гены и Андрея, входили еще радист Юра Полевин и механики-водители Валя и Миша, наша встреча с ними должна была состояться примерно через неделю.

22 января, понедельник, сто восемьдесят первый день. Ясное морозное утро, температура минус 37 градусов, ветер от юго-запада 2–4 метра в секунду. Мы покидали Восток. С утра на станции царило оживление, ребята старались помогать нам во всем, паковать нарты, запрягать собак. Нам было немного грустно уходить отсюда, хотя впереди Мирный и финиш экспедиции. Мы очень хорошо отдохнули здесь и готовы были остаться еще, но зима есть зима! Зима шла по пятам, вечерами солнце было уже заметно ниже. С каждым днем ниже становилась и температура. Надо было спешить. Подкрепившись на дорогу полюбившейся всем манной кашей и омлетом, выпив затем кофе с молоком, мы почувствовали себя вполне готовыми к выходу. Практически вся станция собралась на Площади Походников, чтобы нас проводить. Собаки, отдохнувшие и поправившиеся, рвались в бой. Вновь упряжку Джефа возглавляла Тьюли. Кука, Джуниор и Содапоп тоже вернулись в строй – их лапы, хоть и не зажили окончательно, но все же выглядели получше. Мы простились с ребятами. Саня обещал непременно догнать нас на Комсомольской и оттуда продолжить маршрут вместе с нами на тягачах сопровождения. Я занял привычное место впереди, но теперь, чтобы выступать лишь в роли «живца». Компас я спрятал, правда, недалеко, в нагрудный карман, но тем не менее спрятал. Старт! Я изо всех сил припустил на лыжах по оставленной санями широкой укатанной колее, но меня хватило только на первые сто метров. Собаки легко достали меня и обошли. Я уцепился за стойку нарт Уилла, и некоторое время мы скользили вместе, а затем у собак тоже прошло стартовое возбуждение и я опять вышел вперед. Мы прошли символические ворота Востока, сделанные из поставленных друг на друга раскрашенных бочек, на которых с нашей стороны написано: «Счастливого пути». Впереди до самого горизонта тянулась извилистая четкая линия следа. Хорошо был виден также след предыдущего ноябрьского похода. Вся трасса до Комсомольской обозначена вехами – алюминиевыми палками с черными деревянными оголовниками, на оголовниках номера, по которым можно судить о пройденном расстоянии. Так, например, мы обедали между вехами номер 7 и 8, а разбили лагерь в километре за вехой номер 15, пройдя за первый день 46 километров!