Текст книги "Семь месяцев бесконечности"

16 декабря, суббота, сто сорок четвертый день. Благодаря тому что мы решили сохранить свое экспедиционное время, сегодня утром я застал солнце на привычном месте, в левой от нашего курса части горизонта. Отличие состояло лишь в том, что это был не восток, а запад и мы просыпались тогда, когда по местному времени наступал вечер. Разница между нашим временем и временем того меридиана, вдоль которого мы двигались, составляла 11 часов, поэтому в полночь солнце было на юге, как раз за спиной, отбрасывая едва выступавшую за кончики лыж тень прямо в направлении нашего движения. Днем же, когда мы спали, солнце стояло высоко и очень здорово грело палатку. Утомленные трехдневным отдыхом на Полюсе, мы с Кейзо спали как убитые и, несмотря на то что будильник сначала у него, а затем у меня противно пропищал «Подъем» в 5.30, едва продрали глаза в 5.45. Пока Кейзо, борясь со сном, раскачивался в мешке, я вылез наружу. Тишина, голубое небо, солнце, легкий ветерок от юго-запада и тридцатиградусный морозец быстро разогнали мой сон, а свежий снежок окончательно привел меня в чувство. День в лагере начался с потасовки в упряжке Уилла. Горди, огромный Горди, которому каждый день отдыха дает прилив энергии, напал на Рекса. Несмотря на значительную разницу в весовых категориях, Рекс в долгу не остался, и, естественно, вспыхнул крупный конфликт. Уилл, еще не совсем проснувшийся, а потому находившийся в несколько напряженном состоянии, схватив по обыкновению первое, что ему попалось под руку, а на этот раз, к несчастью для дерущихся, это была его левая лыжа, принялся воспитывать собак. Горди, чья башка напоминала огромный чугунный котелок, только жмурился, когда лыжина Уилла с устрашающим шумом опускалась ему на голову. Судя по гулкости ясно раздававшихся в морозной тишине ударов, котелок этот был наполнен едва ли наполовину. Конфликт был исчерпан, начинался первый день нашего пути на север.

Продолжался подъем на плато. До станции Восток нам предстояло подняться еще на 700 метров, но этот подъем был чрезвычайно плавным, поэтому практически не ощущался, хотя поверхность представляла собой сменяющие друг друга купола, покрытые, как это ни прискорбно, застругами, вновь застругами, правда, снежными и не такими частыми, как до Полюса. Весь день поверхность снега была достаточно твердой, лыжные палки проваливались на четыре-пять сантиметров, а сами лыжи оставляли едва заметный след, собаки шли хорошо, и это вселяло в нас оптимизм. У нас появилась еще одна необычная работа. Поскольку в этой глухой местности не было никаких ориентиров, то для того, чтобы облегчить Брайтону поиски экспедиции, мы каждые две мили строили пирамиды из снежных кирпичей. Я говорю мы, хотя на самом деле этим строительством занимались, как правило, Джеф с Дахо, чья упряжка в основном шла первой. Я участия в строительстве не принимал, чтобы не возвращаться. Процесс занимал минут семь – десять в зависимости от состояния снега. Ребята нарезали снег лопатой, а затем составляли снежные кирпичи у самой обочины в виде пирамиды высотой полтора – два метра. За день, несмотря на эти остановки, мы прошли 25 миль. Радиосвязи не было, Восток пока не слышен. Договорились с Этьенном, что как только он «услышит, волнуясь, российскую речь», то тут же позовет меня в палатку. Наши палатки стояли рядом, но крика что-то не слышно, значит, связи сегодня нет. Наше меню в корне изменилось и в первую очередь благодаря полученному на Полюсе мясу. Кейзо поджарил два огромных бифштекса, а на гарнир приготовил картошку, но интересным способом – без воды. Конечно, сухие, хрупкие ломтики отнюдь не стали мягче после тепловой обработки, но Кейзо залил все это блюда расплавленным сыром со специями, который прекрасно сгладил все острые гарнирные углы.

Весь день сегодня какое-то сонное состояние, причем не у меня одного – Джеф и Кейзо жаловались на то же самое. Очень странно, время, вроде бы, не меняли. Может быть, организм все же чувствует, что идем ночью?! Лагерь в координатах: 89,5° ю. ш., 108,3° в. д.

17 декабря, воскресенье, сто сорок пятый день. Минус 27 градусов «утром» и всю ночь, ветер от западо-юго-запада с постепенным переходом во второй половине дня к совершенно ненужному нам северо-западному, притом с одновременным его усилением. Стали попадаться заструги устойчивого северо-западного направления, что наводило на печальные предположения о возможных здесь северо-западных ветрах, не совсем попутных для нас, но пока весь сегодняшний день это были только предположения. К концу дня ощутил усталость, особенно в ногах: наверное, все-таки немного потерял форму на Полюсе. Кейзо оказался великолепным кулинаром. Наше с Этьенном меню было просто на пещерном уровне по сравнению с тем, что вот уже второй день предлагал мне Кейзо. Его поистине фанатичная преданность рису постепенно стала передаваться и мне. Правда, не столько принцип расстановки акцентов в нашем рационе, сместить которые удалось благодаря щедротам полюсного шеф-повара, сколько само отношение к процессу приготовления пищи было у Кейзо абсолютно отличным от моего или, скажем, Этьенновского. Если раньше мы с Этьенном, особенно не ломая голову, просто смешивали продукты в разных, достаточно случайных, пропорциях, то Кейзо именно священнодействовал. Помню, как он приятно поразил меня в этот вечер, приготовив в качестве закуски сардины. Да, да, те самые сардины, которые мы с Этьенном просто-напросто разогревали в чайнике, а затем незаметно для себя быстро съедали. Кейзо же смешал сардины с какой-то мелкой сушеной рыбешкой и полил все это удивительным соусом, который, начисто перебив привычный запах сардинного масла, придал им неповторимый пряный, сладковатый, типично японский, по словам внимательно наблюдавшего за моей реакцией Кейзо, вкус. Этот сказочный ужин еще более усилил мои опасения, что после месяца, проведенного с Кейзо в одной палатке и за одним столом, я прибавлю в весе. К сожалению, мы не смогли взвеситься на Южном полюсе (как частной экспедиции, нам было отказано в этом маленьком удовольствии), но тем не менее такая уверенность появилась.

Радио принесло не слишком радостную весть из Пунта-Аренас: DC-6 не сможет летать по крайней мере еще неделю из-за выхода из строя одного двигателя, которому требуется замена. Это означало, что и Лоран, и Крике, и Мустафа с Ибрагимом вновь становились на неопределенное время заложниками базового лагеря. Оператору Эй-Би-Си чудом удалось передать отснятую им пленку из базового лагеря на Кинг-Джордж и далее в Пунта-Аренас. Из Пунта-Аренас пленку передали в Сантьяго, а уже оттуда – по спутниковому каналу связи в Нью-Йорк в штаб-квартиру Эй-Би-Си, причем едва-едва успели включить эти материалы в специальный воскресный выпуск программы, посвященный нашей экспедиции.

Востока по-прежнему не слышно. За сегодня прошли 26 миль. Координаты показывают, что я довольно быстро ухожу к западу, за день долгота изменилась на 6 градусов, и мы практически вышли на меридиан Востока. Координаты лагеря: 89,2° ю. ш., 105,6° в. д. Характерно, что после нашего более чем удачного выхода на Полюс количество советов по поводу того, как мне надо держать направление, значительно уменьшилось.

18 декабря, понедельник, сто сорок шестой день. Мы с Кейзо начинаем свой день с музыки. Как у всякого уважающего себя японца, у него есть небольшой, но очень хороший плэйер. У нас уже есть и любимая утренняя мелодия – это песня под названием «Неожиданное свидание» в исполнении популярной в Японии певицы Марии Такеучи. А сегодняшний день в моем звуковом дневнике открылся прекрасной мелодией из японского фильма «Антарктика». В этой мелодии, исполняемой на электронных инструментах, есть все: и шум ветра, и печаль, и одиночество долгой полярной ночи, и светлый оптимизм незаходящего солнца. Чтобы поддержать настроение, навеянное этой японской мелодией, я приготовил в дополнение к традиционной овсянке специально для Кейзо рисовый пудинг. Несмотря на такое красивое начало, сегодняшнее утро ознаменовалось еще одним конфликтом с собаками, случившимся на этот раз в нашей упряжке. Пока я готовил завтрак, Кейзо, насвистывая только что звучавшую мелодию, занимался подготовкой новых постромок для собак взамен потрепанных старых. Эта процедура отняла у него минут тридцать, и скоро две новенькие ярко-оранжевые веревки с петлями на концах были готовы. Мы закончили завтракать, и Кейзо пошел к собакам. Буквально через пять минут я услышал его крики и чье-то низкое недовольное ворчание, а еще немного спустя ворчание перешло в визг наказываемой собаки. Я высунул голову из палатки. Кейзо склонился над прижавшим уши Бьеланом, огромным эскимосским псом темно-серой масти, самым старшим среди наших собак. Одной рукой Кейзо держал Бьелана за ошейник, а другой, в которой я заметил обрывок новенькой оранжевой веревки, крутил перед носом Бьелана, приговаривая: «Уот из ит, а?!» Бьелан ничего не отвечал. Постращав преступника таким образом, Кейзо отошел от него и занялся другими собаками, повернувшись к Бьелану спиной. Не понимаю, как Бьелан с его огромным жизненным опытом не прочувствовал истинного настроения хозяина, но уже через пять минут я вновь услышал буквально вопль негодования и увидел, как Кейзо, не сдержавшись, начал молотить перчаткой Бьелана, который с завидным хладнокровием прикончил уже второй, приготовленный для другой собаки, но, к несчастью, оказавшийся рядом с ним новый постромок. Можно представить себе состояние Кейзо, лишившегося один за другим двух самых свежих постромок. Несмотря на всю строгость наказания, видно было, что пес нисколько не сожалеет о случившемся и не собирается делать из происшедшего должных выводов. Полагаю, что новые постромки привлекли его отнюдь не своей свежестью, а скорее всего тем, что сохранили в себе ароматы нашей кухни и, в частности, рисового пудинга. Итак, связав постромки, мы наконец вышли. Ничто не разнообразило пейзаж до полудня – даже заструги, эти навязчивые наши спутники, исчезли, и мы двигались по плоской, как стол, белой равнине. После полудня снова начались купола и невысокие ориентированные в северо-западном направлении заструги. Сегодня, когда я по обыкновению после остановки на обед подошел к собакам, чтобы похвалить их за хорошую работу, Тьюли тоже как всегда, увидев меня, завалилась на спину, чтобы я почесал ей брюхо. Почесывая живот собаки, я вдруг почувствовал, что он явно округлился. Правда, и раньше, глядя на Тьюли со стороны, я ловил себя на мысли, что она, вроде бы, стала полнеть, но всякий раз отгонял эту мысль прочь, приписывая все эти изменения хорошему аппетиту и не слишком обременительной работе в последнее время. Но сейчас я был почти уверен в том, что то, чего мы так боялись, все же случилось тогда, в базовом лагере, и подлый Кука, по-прежнему продолжающий пребывать в летаргическом состоянии, все-таки успел сделать свое черное дело. Я поделился этими соображениями с Джефом, и мы оба стали гадать: если да, то когда? Увы, но никто из нас не знал, как долго длится беременность у собак: два или три месяца? Получалось что если два, то предполагаемые роды могут произойти перед станцией Восток и нам будет нелегко создать для роженицы приличные условия, а если три, то придется ее оставить на Востоке и тогда это будут первые за всю более чем тридцатилетнюю историю Востока роды на станции. Сама будущая мамаша не проявляла пока никакой озабоченности в связи со своим положением: она по-прежнему была вполне игрива и достаточно старательно тянула нарты, как всегда уверенно следуя за мной. Подозреваемый в отцовстве Кука тоже не принимал никакого участия в ее состоянии и продолжал спать даже, кажется, во время еды.

По-прежнему нет связи с Востоком. В нашем японском ресторане сегодня вечером соус «Фунатсу», мясо и концентрированный виноградный сок. Координаты: 88,8° ю. ш., 105,6° в. д.

19 декабря, вторник, сто сорок седьмой день. Сегодня утром впервые под моим руководством Кейзо принимал снежный душ.

Несколько раз до этого он пытался делать это самостоятельно, но поддержки не находил и даже порой встречал холодное непонимание со стороны своих прежних партнеров по палатке. Снежный душ по утрам требовал от исполнителя большой выдержки и силы воли, особенно в холодную и ветренную погоду. Я увлекал своего молодого, но бесспорно талантливого ученика личным примером. Более того, с наступлением лета я стал принимать душ дважды в день – утром и вечером. И вот сегодня, закончив обтирание, я заглянул в палатку. «Мистер Фунатсу? – спросил я, увидев сидящего по-турецки в дальнем углу палатки Кейзо, и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Пожалуйста, на выход, но без вещей!» Кейзо минуту собирался с силами, а затем, как в омут, нырнул в дверь. До меня донеслись его крики, и вскоре появился он сам, мокрый, но довольный. «Ну, как?» – спросил я. «Сейчас превосходно», – уклончиво отвечал ученик, подвигаясь поближе к примусу. Мы отметили начало доброй традиции плотным завтраком.

Сегодня замечательный день: тихая солнечная погода, минус 26 градусов, прекрасное скольжение. Мы шли, кажется, не торопясь, но ходко. Ровная поверхность усыпила бдительность пойнтмена, и несколько раз я ловил себя на том, что всецело погруженный в мысли о предстоящей встрече в Мирном и возвращении домой, подолгу не смотрел ни на компас, ни на тень. Сейчас и дома уже выпал снег. Наташа и Стас готовятся к Новому году, возможно, уже купили елку, и она стоит на холодной и темной веранде, сохраняя к празднику свой сказочный смолистый аромат… Обернулся и, к своему ужасу, обнаружил, что уже метров сто или даже более иду каким-то совершенно загадочным курсом, чуть ли не под углом 30 градусов к нужному направлению. Поспешно исправил курс, но поздно – собаки непременно повторят этот зигзаг и, наверное, разбудят моих товарищей… Правда, от самого Полюса Джеф постоянно шел на лыжах рядом с нартами, не держась за стойку, и видел все мои маневры. Потом, уже в конце дня, он сказал мне: «Виктор, я могу точно сказать тебе, сколько раз в день ты думал о Наташе, причем не мимолетно, а серьезно. Сегодня по меньшей мере два раза до обеда и три после! Давно мы не ходили таким замысловатым способом, как во время этих твоих раздумий». Вопроса о моем профессиональном несоответствии даже не возникло – всем все было понятно, а размышления о родных и близких признаются уважительной причиной для подобных отклонений от курса, особенно в Антарктиде и особенно в хорошую погоду.

Вчера вечером произошел любопытный случай, послуживший мне основанием для производства профессора Чина Дахо в новый, как мне кажется, весьма почетный чин Кэмп менеджера – директора-распорядителя лагеря. Вчера я, как всегда, остановился в 6 часов. Минут через десять подошла упряжка Джефа и Дахо. Поджидая остальных, мы построили еще одну снежную пирамиду. Заметив приближение упряжки Кейзо, профессор неожиданно выскочил ей навстречу и стал показывать, куда ей стать, то же он сделал и с упряжкой подошедшего позже Уилла. В результате все три упряжки разместились примерно в вершинах правильного треугольника: с одной стороны близко друг от друга, а с другой – достаточно далеко, чтобы собаки не вошли в слишком тесный контакт друг с другом. До этого мы размещались в основном в одну линию, так что иногда от первой палатки до последней было не менее 200 метров. Сейчас конфигурация лагеря была всеми признана близкой к идеальной, и, несмотря на то что, заботясь о размещении упряжек, профессор преследовал свои цели (для отбора проб снега ему надо было, чтобы упряжка, везшая ящик с образцами, находилась бы с наветренной стороны), с моей легкой руки он был назначен на эту новую в штатном расписании должность. Вот поэтому сегодня, видя, что профессор как-то равнодушно наблюдает за приближающимися упряжками, не делая никаких попыток выйти им навстречу, я подбежал к нему и вежливо попросил его заняться своим делом, прозрачно намекнув при этом, что не зря же ему со вчерашнего дня увеличили зарплату в экспедиции на целых тридцать долларов. Профессор, оправдываясь тем, что он ничего не знал о повышении, побрел навстречу упряжкам. С этого дня всякий раз прежде, чем ставить или снимать палатку, все должны были обращаться за разрешением к профессору. Эта игра продолжалась около недели, а затем тихо сошла на нет. Наблюдая за профессором в течение всего нашего перехода, я все больше и больше склонялся к мысли, что гляциологическая наука, к которой я никогда не питал особых симпатий из-за ее пристрастия к снегу, льду и холоду, все-таки иногда может быть полезной и простым людям. Каждый день сразу после нашей остановки профессор с лопатой на плече удалялся от лагеря в наветренную сторону метров на двадцать – тридцать и быстро, профессионально рыл в снегу яму глубиной около метра и площадью тоже примерно метр. С самого дна ямы профессор торжествующе извлекал маленький кусочек снега и надежно прятал его в заранее припасенный полиэтиленовый сосуд. Яма пустовала всю ночь, а утром… Утром, примерно без десяти восемь, профессор выбирался из палатки и, озираясь, крался к яме. В течение следующих по меньшей мере 10 минут всякий, кто оказывался в это время рядом с нашим лагерем, мог наблюдать совершенно жуткую картину «Голова профессора Да-хо», причем порой, если было особенно ветренно и холодно, профессор не снимал даже маски, и оттого его абсолютно черная голова над плоской белой равниной представляла собой еще более жуткое зрелище.

Сегодня, несмотря на вторник, у нас с Кейзо был рыбный день: сардины и креветки с картошкой. Все оказалось очень неплохо, несмотря на то что мы не удержались и чуть подпортили блюдо кусочком мяса. За день прошли 26 миль. Восток по-прежнему не слышен. Лагерь в координатах: 88,4° ю. ш., 104,4° в. д.

20 декабря, вторник, сто сорок восьмой день. Результаты моей работы по обучению Кейзо основным правилам и приемам закаливания начали сказываться быстрее, чем мы ожидали. Сегодня утром у Кейзо заболело ухо. Я, чувствуя в глубине души, что в этом есть и моя доля вины, сбегал в палатку доктора Этьенна и взял у него совершенно убойный, по его словам, антибиотик. Кейзо послушно съел пилюлю и перед выходом оделся потеплее. День как две капли воды похож на предыдущий и вновь, как вчера, располагал к размышлениям, но на этот раз я старался петлять не слишком сильно. Сочинил стихотворение ко дню рождения мамы, который будет 23 декабря:

 
Сплелись в клубок меридианы.
Который твой?! Не отгадать…
Но чувствую себя опять
С тобою рядом в твой день, мама.
Быть рядом. И без лишних слов
Найти друг в друге пониманье.
Прими мое истолкованье:
Быть рядом это есть любовь,
И ни при чем здесь расстояния.
 

Теперь весь вопрос в том, как его передать. Востока не слышно, остальные наши корреспонденты плохо понимают по-русски. Одна надежда на то, что завтра или послезавтра Восток все-таки прорежется и я успею передать радиограмму. За день сегодня прошли 25 миль. Пилюли доктора оказались достаточно эффективными, во всяком случае после обеда у Кейзо боль прошла, но, к сожалению, ненадолго. Вечером он опять жаловался на постреливание в ухе. Я рекомендовал своему ученику на всякий случай отказаться на время от снежного душа по утрам и прогулок босиком по снегу по вечерам, к чему я усиленно склонял его еще вчера.

21 декабря, четверг, сто сорок девятый день. Сегодня вечером прохождение улучшилось, и мы слышали сразу три станции: Восток, Ленинградскую и Беллинсгаузен, – но они нас, увы, нет. Из их переговоров мы узнали, что DC-6 вчера благополучно доставил в Пунта-Аренас всех томившихся в базовом лагере наших друзей. Слава Богу! Теперь Лоран успеет к рождеству в Париж и мои письма вместе с ним.

Подъем продолжался весь день. Как-то незаметно, хотя и останавливался, поджидая ребят, пока они строили пирамиды Брайтона, я ушел довольно далеко вперед и к обеду оторвался примерно на километр. Уилл пришел в лагерь со значительным опозданием. Выяснилось, что Джуниор – одна из самых крупных наших собак, брат Пэнды, похожий на него как две капли воды, – внезапно стал припадать на задние лапы. Уилл освободил его от постромок, и Джуниор приковылял следом еще минут через двадцать. Он шел как-то боком, периодически приседая всей задней половиной тела. Джуниор поспел как раз к кормежке и с завидным аппетитом смолотил свой кусок, и это вселило в нас некоторые надежды на то, что недомогание пройдет, к тому же внешний осмотр лап и спины ничего не показал. Осмотр проводил доктор-универсал Этьенн. Не думаю, что ему приходилось прежде в своей пусть недолгой, но богатой, по его словам практике сельского врача иметь дело с такими пациентами. На моей памяти был всего один случай, когда Этьенн подходил к собаке как врач. Это было в феврале на ранчо Стигера. Тогда одна из собак наткнулась на бегу на большую жестяную банку, скрытую под снегом, и распорола грудь. И вот Этьенн, как заправский хирург, зашивал эту рану, а мы все ассистировали, держа вырывающуюся собаку – операция проводилась без наркоза. Доктор был очень серьезен и собран отчасти еще и потому, что над ним нависала камера Лорана. После этого случая Этьенн старался как-то обходить все вопросы, связанные с лечением как личного, так и собачьего состава экспедиции, совершенно справедливо полагаясь на целительные свойства чистого антарктического воздуха и благотворное влияние физической нагрузки. Подобная позиция нашего доктора, по моему мнению, способствовала тому, что самочувствие всех участников экспедиции было удовлетворительным, если не считать совершенно несущественных недомоганий в области поясницы. Правда, мы не смогли сберечь Тима, но доктор делал все возможное, пытаясь вызвать самолет для бедной собаки. Вообще-то Этьенн не очень любил вспоминать свое медицинское прошлое, и по всему было видно, что он отнюдь не жалел, что сменил медицину на вольный ветер странствий. Но сейчас, осматривая Джуниора, он наверное, почувствовал какую-то ностальгию по своему медицинскому прошлому, а может быть, просто пришло время вспомнить, что он все-таки врач. Вчера пациентом был Кейзо, сегодня Джуниор, а завтра? На этот раз сам доктор дал ответ на этот еще вчера, казалось, не волнующий вопрос.

Он подошел ко мне, сияя, и спросил: «Виктор, ты готов мне завтра ассистировать?» Я, не совсем представляя, для чего может понадобиться моя ассистентская помощь, осторожно, чтобы не погасить блеск в его глазах, осведомился: «А что, у нас завтра операция?» – «Ты понимаешь, – оживленно заговорил доктор, – я хочу начать интересную работу: попытаться получить экспериментальные данные о взаимосвязи температуры собак с температурой наружного воздуха и проследить динамику этой зависимости. Насколько мне известно, – продолжал Этьенн уже менее уверенно, – таких экспериментальных данных нигде нет, а мы сейчас поднимаемся на плато, температура будет падать, и очень интересно посмотреть, как коррелируют эти температурные изменения с температурой собачьего тела. Я думаю взять двух собак: одну с густой шерстью, а другую с обычной, – и сравнить их температуры. Что ты на это скажешь?». Я ответил, что это, наверное, очень интересно, но сначала неплохо было бы посмотреть, как к этому эксперименту отнесутся собаки, ведь именно от их отношения и будет зависеть мое согласие ассистировать. «Пустяки, – махнул рукой доктор. – Как только ты задерешь собаке хвост, а измерять температуру мы будем, естественно, в анальном отверстии, собака сразу замрет и позволит спокойно осуществить всю процедуру». Этьенн говорил так уверенно, как будто всю свою жизнь только и делал, что задирал собакам хвосты. Я согласился. Было все-таки интересно посмотреть, что из этого получится. Первый эксперимент был назначен на завтра, условный пациент – Кинта. Мы, кажется, остались оба довольны достигнутой договоренностью. Прежде чем уйти в свою стоявшую рядом палатку, Этьенн, чуть понизив голос, спросил: «Ну, а как тебе японская кухня?» Я поднял вверх большой палец. «А я в восторге от профессорской стряпни, – сказал Этьенн и, выразительно поведя носом, добавил: – Ты знаешь, какие у нас ароматы! Я бы никогда раньше не подумал, что те же самые продукты, которые мы так бездарно с тобой переводили, могут быть такими ароматными и вкусными».

Как будто услышав мои восторженные отзывы о своем кулинарном таланте, Кейзо превзошел самого себя. Приготовленный им соус заставил меня выскочить из палатки и сделать вокруг нее несколько больших кругов с открытым ртом.

Погода продолжает радовать своей стабильностью: весь день минус 27 градусов, легкий ветер 4–5 метров в секунду, чистый горизонт и синее небо. Поверхность по-прежнему твердая. Кроме основных групп застругов, ориентированных на северо-восток, встречаются протяженные снежные холмы высотой около полуметра, вытянутые в северном направлении. За день прошли 25 миль. Лагерь в координатах: 87,7° ю. ш., 104,6° в. д.

22 декабря, пятница, сто пятидесятый день. Минус 25 градусов, слабый ветер, ясно. Вооруженный градусником доктор подошел ко мне, и мы вместе пошли вдоль собачьего строя. Собаки вскакивали при нашем приближении и выжидательно смотрели на наши спрятанные за спиной руки, в которых могло оказаться что-нибудь вкусное. Только Кука, по своему обыкновению, продолжал спать, свернувшись клубочком и не проявляя никакого интереса к окружающему. Это сразу же определило его судьбу. Он стал нашим первым пациентом. По-моему, это было в общем-то справедливо, чтобы Кука взял первый удар на себя, ведь именно по его вине живот Тьюли округлялся с каждым днем все больше и больше. Я взял Куку на руки и поставил его на снег. Зажав его голову между ног, я задрал ему хвост. Кука не шелохнулся. «Вот видишь, – торжествующе произнес Этьенн, – все нормально», – и решительно вставил термометр. Красный спиртовой столбик быстро пополз вверх, перескочил нуль и, плавно замедляя движение, неожиданно (во всяком случае для меня) остановился у отметки 28,5 градуса! Не очень доверяя этому результату (я почему-то считал, что если нормальная для собак температура 37–38 градусов, то и сейчас она должна быть примерно такой же) мы, оставив Куку, который, кстати, даже не разомкнул веки во время всей этой унизительной процедуры, стали высматривать другого пациента. Не сговариваясь, мы одновременно посмотрели на Томми. Нам показалось, что этот скромный пес тоже вполне подходящий, во всяком случае безопасный, пациент. Так оно и оказалось. Прежде чем Томми успел сообразить, что сегодня мы даем ему утреннюю подачку не совсем с той стороны, процесс был закончен с тем же результатом. Воодушевленные той легкостью, с которой нам удалось измерить температуру у двух собак, мы набрались смелости и направились к огромному, лохматому Хоби, известному своим сварливым характером. Хоби занимал особое место в упряжке Кейзо. Это был скрытый лидер и главный идеолог для всех остальных собак: если Хоби тянет вполсилы, то и вся упряжка идет ни шатко ни валко, если у Хоби порыв энтузиазма, то и все стараются. Единственно, с кем он считался, так это со своим братом Монти. Мы с Кейзо выделяли Хоби среди прочих собак, уважительно называя его между собой Валенса. Вот таким был наш следующий пациент. Лидер есть лидер! То, что позволено делать с рядовым составом, совершенно недопустимо по отношению к командиру. Это я моментально прочел в предупредительном оскале Хоби, обнажившем все свои 36 белых как снег зубов, когда мы попытались задрать ему хвост. Подошел Уилл, и мы, втроем удерживая страшную пасть пациента на безопасном расстоянии, все-таки измерили температуру. Несмотря на то что шерсть Хоби была намного длиннее и плотнее, чем у предыдущих пациентов, его температура отличалась незначительно и составляла 29 градусов. Второй цикл измерений было решено провести сразу же после сегодняшнего перехода.

Поверхность по-прежнему была достаточно твердой, чтобы удерживать и собак, и лыжников. Прошли 25 миль. Вечерние измерения температуры оказались труднее. Собаки устали и более нервно реагировали на малоприятную процедуру – все, кроме Куки, спокойствие которого просто потрясало. Я даже придумал единицу для измерения флегматичности – 1 кука. Температура у Куки поднялась всего на два градуса. Перешли к Томми. Если оценивать его флегматичность в куках, то в этот вечер она составила не более 2,6 милликука – так возбужден был пес. Он всячески изворачивался, визжал, звал на помощь и в конце концов вырвался из рук, так и не дав измерить температуру. Отбежав метров на пятьдесят в сторону, Томми уселся с независимым видом и старался даже не смотреть в нашу сторону. А мы и не стали его преследовать. Когда мы подошли к Хоби, он не визжал, не скулил и не звал на помощь. Как и подобает серьезной собаке, он хладнокровно и молча вцепился мне в руку, к счастью, несильно, но этого было достаточно для того, чтобы примерно его наказать. Эксперимент был продолжен, но дал тот же результат – 30 градусов.

Вечером к нам пришел Уилл и попросил записать на диктофон наиболее впечатляющие с нашей точки зрения моменты экспедиции. Он собирался отправить пленку в США на радио. Я, быстро исчерпав весь запас английских слов, наговорил минут восемь – десять. Кейзо, смущаясь, долго собирался с мыслями, прежде чем начать. Чтобы не мешать ему, я выбрался из палатки и пошел в гости к Этьенну и Дахо, тем более что приближалось время радиосвязи. Но, увы, сегодня мы не слышали ни одной станции. Чуть позже едва-едва прорезался Пунта-Аренас. Лагерь в координатах: 87,3° ю. ш., 104,6° в. д.

23 декабря, пятница, сто пятьдесят первый день. Сегодня пятница – «Юрин день», что в переводе означает день большого сбора мочи (от английского слова «urine»). В полном соответствии с контрактом, заключенным с доктором Этьенном перед подходом к Полюсу, я должен был раз в неделю позаботиться о том, чтобы ни один из моих друзей, да и сам я не бросали бы мочу на ветер, а отдавали бы ее на алтарь таинственной науки, пытающейся отыскать устойчивую зависимость между качеством мочи и психологическим состоянием ее производителя. Вступив в должность, я первым делом постарался сделать эту процедуру наименее обременительной для своих товарищей. Поэтому я изменил методику, которой придерживался Этьенн в самом начале эксперимента, когда он бегал за нами с литровой полиэтиленовой банкой, слезно умоляя не проливать ничего мимо в течение целых суток. Легко себе представить сверхсложность этой задачи, особенно в штормовую погоду! Не менее трудно было и самому Этьенну, которому приходилось оттаивать замерзшее содержимое банки под потолком палатки с тем, чтобы взять из всего этого количества только 5 миллилитров ценной жидкости. Я пошел другим путем. Зная, что у каждого из нас есть своя личная и вполне герметичная посудина для мочи, я накануне «Юрина дня», то есть в четверг вечером, обходил каждую палатку и просил ребят хранить в заветных бутылках все содержимое до самого утра. Сам же я накануне вечером подготавливал специальные пластиковые пробирочки с плотными пробками, нумеровал их и утром разносил по палаткам в соответствии с номерами. По условиям эксперимента каждый из нас имел свой номер, который проставлялся на анкете и на пробирочке. У Этьенна, например, был номер 1, у Уилла – 6. И хотя то, чем я наполнял пробирки с помощью длинной алюминиевой трубочки, не было в полном смысле слова суточной мочой, требуемой по условиям эксперимента, все-таки, на мой взгляд (и доктор был в этом со мной полностью согласен), в ней присутствовали наиболее репрезентативные ее пробы: вечерняя, отражающая степень усталости организма после девятичасового перехода на лыжах, и утренняя, отражающая степень релаксации того же организма после сна. Так или иначе, дело пошло быстрее и горка пронумерованных заполненных мутным льдом пробирок в специальной полиэтиленовой коробке стала расти. Завершив утренний обход палат, я вернулся к себе и почувствовал, что проголодался сегодня сильнее обычного. При полном попустительстве со стороны Кейзо я усилил сегодняшнюю овсянку кусочками поджаренного мяса. Это больше напоминало нормальный завтрак и существенно улучшило наше настроение, тем более что у Кейзо уже практически перестало болеть ухо. Подлинным героем сегодняшнего утра стал Рекс, которому, совсем так же как и мне, показалось, что неплохо было бы начать день с мяса – кто знает, что там ждет впереди. Оставленный на некоторое время без присмотра, Рекс подошел к нартам, вскрыл своей острой мордой один из картонных ящиков с мясными запасами Этьенна и профессора и стал под шумок методично их поглощать. Неизвестно, что иссякло бы раньше – аппетит Рекса или мясо профессора, если бы сам профессор с воплем негодования не обнаружил бы преступника. Далее все разыгрывалось по обычному сценарию. Уилл с лыжей в руках воспитывал преступника, а профессор, ворча, восстанавливал пострадавший ящик. По довольной морде Рекса было видно, что он явно удовлетворен тем, как провел утро, несмотря на карающую длань Уилла.